«Подари мне огонь, если ты из огня...»
Пляж – его безопасное место. Осенью вода становится ледяной и обжигает пальцы, если до нее дотронуться. Здесь никого не встретишь. Песок здесь серый, совсем не морской, кое-где из него торчат сухие острые былки травы и вынесенный волнами мусор. Алюминиевого цвета море любовно лижет темную мелкую гальку, будто нет ничего дороже этих круглых камней. Чайки с резкими вскриками режут черными остриями крыльев низко плывущие облака. Пляж – зона отчуждения. Берег здесь унылый и безжизненный. Сереже нравится приходить сюда, потому что он и сам чувствует себя таким: унылым и безжизненным, с металлическим привкусом питерского неба во рту. Внутри него плещется холод, о котором не знает даже Олег: что-то мрачное, темное, тянущее на глубину. Сопротивляться этому с каждым разом все сложнее, но у Сережи все же есть константы, его незыблемые якоря, привязывающие к теплу и свету. Черно-белая дворняжка, чем-то похожая на пастушью овчарку, заглядывает прозрачными голубыми глазами в его светлые, отражающие пустоту воздушного пространства над поверхностью волн. Она подставляется под ладонь, выпрашивая немного ласки. Сережа треплет ее по голове и чешет за ушами, отчего собака радостно поскуливает. Он зовет ее Нева, и она – первый страховочный трос между ним и остальным миром. На красных с пепельными оборками углях пляшет костер. Как и всем детям, Разумовскому говорили, что костры разводить нельзя, но он любит костры, ведь только так можно избавиться от стылого чувства, поселившегося под нижними ребрами. Сережа отчаянно цепляется за фальшивое, призрачное ощущение уюта. Огонь – вторая ниточка, протянувшаяся над пропастью. В этом году лед сходит рано, в середине весны река уже свободна от плена, и даже крупные белые льдины уже не плывут по течению. Разыгравшиеся ветра дергают пламя разгоревшегося костра в разные стороны, подымая вверх хлопья пепла. Сережа смотрит на пламя и ждет. Придет ли после долгой зимы Нева или же она забыла о нем, как забывают многие? Слева раздается тревожный захлебывающийся лай. Нева, перебирая лапами в мокром песке, пытается оторваться от группы мальчишек. Сережа узнает их. Они ходят в одну школу с ним и Олегом, но эти ребята старше на несколько классов и выглядят гораздо сильнее невысокого худенького Разумовского (иногда они зажимают его в углу, если вдруг рядом не оказывается Волкова, и тогда становится по-настоящему страшно). Крупные камни, которыми швыряются парни, падают в прибой как неразорвавшиеся снаряды. Один попадает в бок собаки – лай превращается в визг. Нева падает, не удержав равновесия, и мальчишки обступают ее, намереваясь завершить начатое издевательство. Сережа не может смотреть. Впившись зубами в нижнюю губу, он собирает всю решимость, что у него есть, и направляется к компании. - Не трогайте ее. – произносит он сначала тихо, а потом все громче и громче. – Не трогайте ее! Главарь – белобрысый пухлый бугай в дорогих заграничных кроссовках – оборачивается, чтобы глянуть на того, кто рискнул бросить ему вызов. У Разумовского в животе напряженно дергается какая-то натянутая струнка. Внутри все дрожит от разгорающегося там пламени: сплав острой ненависти, смелости и болезненной жажды справедливости, придающий ему сил. - Чё ты там вякнул? – главарь набычивается, сверля его близко посаженными глазами и выпятив массивную нижнюю челюсть. - Я сказал, не трогайте Неву. – он будто становится выше ростом. - Так это твоя шавка что ли? – блондин хищно ухмыляется, бросая за спину приказ для «шестерок». – Кончай ее, ребят! Но они стоят, с ужасом глядя на невысокого щуплого парнишку, что сейчас наступает на их предводителя. В глазах, голубых как водянистый весенний лед, светится холодное белое пламя – высочайшая температура на кончике газовой горелки. Порывы ветра беспорядочно треплют рыжие волосы, приближая его фигуру к ангельской. Сережа поднимает ладони, легко толкая главаря в грудь. Оглушающий в наступившей тишине, слышится шорох песка под ребристой подошвой скользящего кроссовка. Блондин неловко взмахивает руками, падая в центр костра. Вспыхивает за секунду желтая синтетическая куртка. Разбегаются напуганные до дрожи мальчишки, бросившие своего друга. Разумовский зажмуривается, но лишь на мгновение, а после – кричит, пытаясь помочь, забрасывает взметнувшийся огонь влажным песком. Все происходящее помнится ему как в тумане. Чудовищные ожоги на лице. Тошнотворный запах жженого волоса и горелого пластика. Снующие вокруг люди в белых халатах, в синей полицейской форме, в гражданской одежде. Сережа чувствует лишь отрешенность от всего, всепоглощающую пустоту, бездну, в которую хочет провалиться, чтобы не доставлять больше проблем. На плечо ложится тяжелая мужская рука. Он поднимает взгляд на сурового мужчину: темные внимательные глаза, заросший подбородок и теряющаяся в бороде сочувственная улыбка. Мужчина присаживается рядом, но плеча не отпускает. - Тебя как зовут, малец? – голос у него хриплый, больной, и вместе с тем успокаивающий. - Сережа. То есть Сергей. – он думает, что лучше представляться официально. – Разумовский. Мужчина кивает, и, кажется, думает совсем не о нем. - А меня Константин Гром. – на Сережу он не смотрит, не мигая уставившись куда-то в горизонт. – Мы тебя не обвиним, понятное дело – несчастный случай, но нам бы с родителями твоими поговорить, объяснить все. Ты откуда будешь? - У меня... У меня нет родителей, я из детдома. – Ему до странного стыдно произносить эти слова, пусть он уверен, что ничего унизительного в них нет. Просто неправильным видится быть из тех самых детдомовских, что покидают стены приюта и становятся бродягами и преступниками. Потому что он не хочет быть похожим на них. - Ну, не страшно. Поехали, отвезу тебя. – Мужчина по-отечески мягко ерошит ему волосы. В бело-синей машине, сзади, сидит другой мальчишка. Он не старше самого Сережи, но темные кудри и глаза напоминают о полицейском, что пообещал отвезти его. Парень широко улыбается и предлагает ему руку. - Привет. – на щеках у него ямочки, и это первое, что Разумовский замечает в нем. – Меня Игорь зовут. А тебя?***
Они вспоминают этот день много позже, сидя на том пляже, по-прежнему безлюдном. За несколько лет ничего здесь не изменилось, зато изменились они сами. В кармане у подросшего Игоря – фотография отца, преданного земле несколько лет назад. У Сережи в руках недавно отпечатанное на сухой и желтоватой писчей бумаге извещение о смерти военнослужащего Олега Волкова. Они молчат, каждый о своем, пока Гром не достает из джинсов зажигалку: дешевую, черную, с еле крутящимся пьезо-элементом, вообще непонятно откуда взявшуюся. Чирк! Над пластиковым корпусом вспыхивает крохотный огонек. Он подносит к нему вынутую фотографию и с мертвенным спокойствием наблюдает, как пламя пожирает гладкий полароидный снимок, превращая его в разлетающийся над пляжем пепел. - Сереж? – Разумовский едва ли реагирует на собственное имя. Изящные пальцы автоматически принимают вложенную в них зажигалку, но вот чужое тепло, не отнятое прохладным августовским воздухом, заставляет поднять голову. Выражение лица кажется Игорю написанным на иконе изображением. Садящееся солнце очерчивает вокруг сережиной головы сусально-золотой нимб, отчего тот становится почти ангелом. - Я боюсь. – он произносит это тихо, не тревожа спокойствия этого места. – Боюсь снова сорваться. Снова навредить кому-то. - Но ты не... – Игорь не успевает договорить. - Навредить тебе. – слова пригвождают его к месту на пару бесконечно долгих секунд. Он – Гром, и слова не могут по-настоящему остановить его, поэтому он притягивает Сережу как можно ближе к себе, утыкаясь носом куда-то между плечом и шеей, так, чтобы было слышно уверенный громкий шепот. - Ты никогда не сделаешь этого, Сереж, слышишь? – тот упирается в чужую грудь, пугающе знакомым движением, только в этот раз Разумовский не боится отталкивать, несмотря на пылающее внутри нечто. Он ведет пальцами от металлической молнии на громовской кожанке до ворота футболки и открытой загорелой шеи, а потом еще выше, кладет узкую ладонь на шершавую от вечерней щетины щеку. Все так осторожно, будто Игорь способен растаять в летнем закатном воздухе. Но он не тает, хотя Сережа чувствует какие горячие у него руки, прокатывающиеся кончиками пальцев под тканью его летней рубашки, и какие горячие у него губы, которыми тот целует его, и какие горячие у него слова, выжигающие в сознании безумную аксиому: - Все будет хорошо.