±±±
— К нам сегодня должен прийти новичок, он мой очень дальний родственник, прибудет под ночь, будешь отвечать за него, Чан. Чан кивает, наблюдая, как директор мечется с места на место, Минхо выглядит так же подавлено как и все годы до этого, но от чего-то именно в этот день он воодушевлен? — Назначь… Назначь Феликса ему в сопровождающие, он знает отель лучше всех и на контакт идет быстрее, — Минхо нервно сжимает в руках темно-зеленую ленту, оглядываясь на старшего с каким-то потаенным трепетом. Смотреть на него так Минхо может лишь в одном случае… — И скажи им, что несколько часов они все могут погулять, мне нужно… побыть в одиночестве, — все, как думал Чан. Дух вновь кивает, растворяясь в пространстве, оставляя мужчину в кабинете одного. Минхо может смотреть на него таким взглядом лишь тогда, когда находит в себе силы вновь посетить его. Минхо поднимается на нужный этаж, останавливаясь перед единственной, выделяющейся от всех других дверью. Сейчас полдень, все постояльцы отеля спят мертвым сном, а весь персонал отправлен в город, однако Минхо отчего-то все еще тушуется перед входом. Он не боится войти. Он бы остался там, рядом с ним, всю свою волчью жизнь, дожидаясь долгожданного пробуждения. Но он боится ощутить это снова. Боится ощутить, как связь медленно, по крупицам исчезает, как мечта растворяется. Он боится увидеть, как вся его жизнь оборвется на его глазах, как развеется пеплом перед самым носом, спустя долгие годы ожидания. Он бы приходил сюда каждый день, проводил бы каждую секунду своей жизни, но не может также бросить тех, кого взял под свою ответственность. Дверь открывается с тихим щелчком, Минхо раздвигает бархатные, алые шторы, на ходу превращаясь в волка, мягкой, медленной поступью приближается к застывшей в центре фигуре, огибает нити на полу, отдающие багровым оттенком, как впрочем и вся комната, прослеживает темно-зелеными глазами их путь, останавливаясь у ног прекрасной фигуры, застывшей, будто восковая, грациозной в своем безмолвии, тихо скулит, вглядываясь в родное лицо. Кожа бледнее снега, невероятно глубокие глаза закрыты, губы имеют розоватый оттенок, голова опущена вниз, из-за чего небрежно зачесанные черные волосы, длиною до плеч, спадают на лицо, руки подняты на уровне плеч и оплетены алыми нитями. Они обвивают застывшую фигуру полностью, даря контраст между белым нарядом и багровыми нитями. Он вновь превращается в человека, трясущейся рукой поддевая пряди, медлит несколько секунд, наконец прикасаясь к мягкой коже, оглаживает любовно скулу и пухлые губы, вновь пугаясь холода белоснежной кожи, шепчет тихое: «Привет», — соприкасаясь мягко лбами, оглаживает чужое лицо, впитывая каждую деталь, медленно опускает руку все ниже, соприкасаясь с холодом изящной шеи, поддевает вырез на ключицах, нехотя переключается на плетение нитей, прослеживая их путь до тонкой талии, борется с желанием сжать ее своими руками, притянув ближе и наконец отводит руку от столь родного и желанного тела, отходит на шаг, вновь обращаясь. Волк скулит громко, долго, так надрывно и отчаянно, прося время, судьбу и Луну о благословении, об исполнении своего заветного желания, укладывает массивную голову на сложенные лапы, возводя печальный взор на фигуру, глаза прикрывает, смаргивая слезы, вновь скулит, прерываясь на рычания, проклиная и судьбу, и время, и Луну, просит отмщения и просто просит. Он так виноват, так чертовски виноват перед ним. Не сдержал слова, не послушал, не уберег, не защитил, не смог — слабак. Все ведь было хорошо, все было хорошо, пока он был маленьким, обожал своего спасителя, обещал завоевать ради него и только для него весь мир, обещал защищать, обещал стать сильнее, а потом все изменилось, не между ними, нет, все изменилось со стороны Минхо, будто почувствовал что-то, будто почувствовал свою зарождающуюся связь и обозлился на нее, обозлился на него, забыл все обещания, воспротивился, ушел, не слушал, не воспринимал. А он, был так добр, так чертовски сильно добр, прощал его, переживал, не требовал, отпускал, защищал, принимал и ждал. А потом все. «Несчастный случай», — назвал бы любой, но только не Минхо и не Феликс, что только нашел и обрел брата. Он защитил, укрыл, пожертвовал собой, спас, открыл глаза на мир, открыл глаза на все. Минхо все понял, понял, когда потерял. Схватил безжизненное тело, прижал к груди, заливаясь слезами, оглянулся назад, увидел лишь незнакомые просторы, укрыл от мира, от Феликса, просил прощения, просил вернуться, сгорал изнутри, сгорал, чувствуя прочность связи собственными пальцами, кричал, метался, обращался, рычал, угрожал. Они ушли в новые просторы, нашли способ спасти, спрятали, вспомнили его мечты, прозрели, отстроили небольшое здание, воплотили мечту, укрыли его в самом укромном месте, повзрослели. Очень много лет, пока взросление не подошло к своей финальной стадии, Минхо не мог прийти к нему, боялся, чувствовал вину, боль, слабость, безумие, только Феликс навещал его. А потом нашел в себе силы прийти, провел с ним несколько недель, рассказал все, что чувствовал, признался, признал своей парой, молил о прощении, молил очнуться. Чан сам пришел к ним, они были связаны с Минхо волчьей связью, решил помочь, потому что дорожил другом, чувствовал, что он, не такой, как о нем старался отзываться Минхо в прошлом. А потом перестройка, расширение, и наконец появились они: нити из самой Франции — сердца вампирского мира. Багровые нити, что сразу же оплели бездвижную фигуру, закрепились, заполнили собой всю просторную комнату, они все эти годы питали и поддерживали энергию в нем. — Хозяин…— Хенджин…
— Хенни…
— Любимый…
— Моя Луна… Выходит совсем надрывно, на грани слез, он скребет лапой по полу, не в силах остановить боль, заполняющую сердце, беспомощно смотрит на темно-зеленую ленту на лапе, утыкается в нее носом, завывая, — это последний подарок от него, единственный, который Минхо смог сохранить. Двести пятьдесят лет прошло, так безбожно много и долго, без чужого тепла и улыбок, без родного голоса, глубоких золотистых глаз. А Ли так чертовски сильно скучает. Как долго еще ему ждать? Как долго он сможет прождать, пока совсем не сойдет с ума? Он так отчаянно жалеет, что не позволил ему пометить себя, что не дал себе пометить его в ответ, и чертовски желает его пробуждения… — Прости… Я так сильно люблю тебя, моя Луна… Я скучаю по тебе… Мы, скучаем… Мы сделали все, чтобы тебе было комфортно вернуться сюда… Пожалуйста… Пожалуйста, вернись к нам… Вернись ко мне…±±±
— То есть, ты говоришь, что у нас продолжительный отдых? В несколько часов? — уточняет Феликс, придерживая за руку Сынмина. — Так сказал Минхо? — Да, его прямые слова, — Чан с недоумением смотрит на горшок с цветком в руках Джисона, на Сынмина, который будто пытается то ли слиться с Феликсом, то ли спрятаться за ним или вообще сбежать куда подальше, и снова на Джисона, который слишком довольно улыбается, поднося к горшку стакан воды. — О боже! Остановите этого полоумного! — взвизгивает где-то в проходе Чанбин, хватаясь за дверную арку. — Хен, держи его! Держи-и-и-и-и… Все резко закрутилось и завертелось с первой каплей воды, упавшей на пальцы Хана, — небольшая комнатка персонала полностью оказалась заполнена водой, все находящиеся в ней ощутили настоящий коктейль из отвращения и раздражения, один только Джисон улыбался, как настоящий маньяк, приняв свою форму. Лицо стало бледным, глаза приобрели серый цвет, с волос свисала самая настоящая тина, на шее обнаружился тонкий след от удушья водорослями, а одежда во многих местах потрепана и порвана от времени и воды, а эта неестественно безумная улыбка… Чан закатывает глаза, когда видит, как дергается рядом с Феликсом Сынмин, подсчитывает во сколько вновь уйдет ремонт этажа, когда Феликс начинает покрываться наростами, продумывает план перестройки, когда Чанбин уходит камнем вниз, а также считает сколько по времени продержит этот наплыв жидкости удачно закрытая дверь. Недолго, как показывает практика, они всей своей «веселой» компанией выплывают вслед за уносящейся водой в коридор, даже быстрее, чем Феликс успевает увеличиться в размерах и отрастить вторую голову, кроме Чанбина, который в прямом смысле ушел камнем вниз, все оказываются в просторном коридоре первого этажа, с визгами Сынмина, ойканьем Джисона и осуждающими вздохами Чана. Благо, уже полдень и ни одной мертвой души нет, иначе еще и их вытягивать из этого безумия, а они такое, ой, как любят. Чан хмурится, вновь вспоминая первоначальную картину, как у Джисона в руках оказывается стакан с водой еще понятно, а вот цветок в горшке… А главное зачем? Они вроде с Сынмином симпатию испытывают друг к другу, а там вообще хрен знает, сложно это все у них. «Как и у нас…» — проскальзывает в голове Бана, потому что если так подумать, их этот вечный треугольник Чан-Феликс-Чанбин тоже хрен поймешь, оба бегают за Ли, а понятнее даже со временем нихуя не становится. — Вытаскивай Чанбина, — приказывает Чан, разгребая руками наведенный хаос. — Ты это все заварил, из-за тебя он перенервничал и превратился, так что давай, дерзай. — Но он же тяжелый… Я сам его не вытащу… Ну, Чан-хен… — принявший привычный, а именно человеческий облик, Джисон глазки пытается строить старшему, что никогда не удается к слову, Бан слишком принципиален, чтобы вестись на это. — Ну я ведь пошутил… — Хреновые у тебя шутки, Джисон, — Сынмин шмыгает носом, выжимая воду из своих длинных волос, он, к великому сожалению, во время всего этого хаоса дотронулся до злополучного цветка, теперь вот должен высушивать ахуеть насколько длинные волосы дриад, параллельно не растеряв все веточки и листочки с них, иначе беда-бедой. — Я не оценил. В итоге очень обиженный Джисон, который сначала пытается разговорить Чанбина, чтобы тот вновь человеком стал, а потом бросивший эту затею, начинает пытаться вытащить его, очень обиженный на него Сынмин, который с досадой раз пятый выжимает свои злополучные волосы, поправляя лепесточки и веточки на них, материт и Джисона, и его маниакальную любовь к этой своей «шутке на века», сдерживающий свою злость Феликс, который полностью принимает человеческое обличие и, конечно же, вечно недовольный всеми ними, кроме Феликсом, Чан. Как они так быстро и оперативно приводят весь беспорядок в более презентабельный вид и забрали каменного Чанбина в город, который только на полпути наконец становится собой, а не гаргульей, точно сказать не получается, но получать по шее от злого Минхо никто не хочет. — А я говорил держать его! — причитает только очухавшийся Со, тыкая пальцем в ребра Хана. В городе они, конечно же, проводят весело время, пока оттаскивают Джисона от всех водных объектов, обходят все цветущее и пахнущее в защиту Сынмина и бегают с визгами под дождем, пока Чанбин мертвой хваткой держит утопленника под крышей одного из магазинчиков.±±±
Минхо они по возвращении, к счастью, не встречают, слышат только его крики на уборщиков, никто им ничего не говорит за произошедшее на первом этаже, однако все глубоко уверенны, что Чан, как вечный наблюдатель, все ему доложит в подробностях и получат, конечно же, все по первое число, а сверху и отработка еще будет. Феликс, как самый смышленый из них и имеющий тайное убежище в виде комнаты брата, убегает первым, прихватив с собой Сынмина, чтобы тот в тишине и спокойствии смог приготовить ужин, без разборок Чанбина и Джисона, которые будут сейчас своими криками развлекать заскучавших постояльцев. То, что под ночь к ним придут новые кадры в лице одного-единственного дальнего родственника Минхо, все, конечно же, забывают, но то, что об этом забывает собственной персоной Чан — действительно удивительно. Вспоминает он, когда где-то рядом что-то или кто-то с грохотом падает, слышатся крики, а ему только и остается то закрыть на все это рукой глаза и делать вид, что его не существует. Где-то сверху он слышит ругань Минхо, а потом перед полуоткрытыми глазами появляется пушистое нечто, что, конечно же, повергает его в шок. Вскидывая голову вверх, дух, ну, никак не ожидает заметить перед собой молодого на вид парнишку с лисьими ушками и пушистым хвостом. — Никогда не видели нэко? — ушки забавно дергаются, пока незнакомец оглаживает кончик хвоста, очищая его от грязи, как после оказывается, рядом падает и разбивается один из новеньких горшочков для цветов для одного постояльца, куда и влезает это пушистое нечто совершенно случайно. — Да. Только слышал о них, — честно признает Бан, становясь за стойкой администратора ровно. — О, точно… Мы обычно не любители куда-то выходить. Ох, я кстати Чонин, Ян Чонин, — паренек улыбается так ярко и хвостиком виляет радостно, будто ребенок, или это Чану так кажется в силу своего возраста… — Так это тебя по рекомендации Минхо принимать? — Чан разглядывает лисенка перед собой, пытаясь на взгляд определить сколько же ему. — Ну, наверное? Если у него нет других родственников, которые должны были прийти сюда работать, то точно я, — Чонин усмехается, с интересом прислушиваясь к разговорам рядом. — А, хорошо. Я Бан Чан, занимаю временно место управляющего, буду следить за твоей работой, — раскрывает перед собой среднего размера блокнот, готовясь записывать данные. Минхо бы обязательно пошутил про его старость в этот момент. — Хорошо, — парень сразу же возвращает все внимание старшему, с удивлением замечая блокнот. — Вы всех туда записываете? Старость? Память подводит? «Ну точно родственник Минхо» — прискорбно понимает Чан, закрывая свои записи, и убирает блокнот куда подальше, чтобы ни одна живая или мертвая душа не нашла. — Итак, в чем же, непосредственно, твоя работа? Ты будешь обслуживать номера, приносить туда вещи, заказы, решать какие-то в них проблемы, иногда, может, и развлекать в них клиентов, они, знаешь ли, существа давно умершие, с годами им становится скучно, ну вот, и надо их как-то развлекать, истории им там свои расскажешь, да хоть выдумаешь, главное чтобы помогло. А еще я попрошу тебя ухаживать за цветами, у нас у персонала проблемы небольшие с ними, поэтому займешься этим сам. Все понятно? — Не беспокойтесь, я понял, ухаживать за клиентами и цветами, иногда работать шутом, быть мальчиком на побегушках и все в этом роде. Предельно понятно. — Сейчас я познакомлю тебя с главным администратором, он тебе и покажет отель. Феликс находится быстро, отзывается сразу же, рассматривая с любопытством лисичку, откладывает свои документы для Чанбина на столик и подходит к зовущим. — Знакомьтесь. Это Ли Феликс, он главный администратор в отеле, а это Ян Чонин, родственник Минхо, который с сегодняшнего дня будет работать с нами. Покажешь ему все? И сразу распредели между ними номера, в общем, ты ведь знаешь что делать, — Феликс улыбается и кивает, аккуратно берет Чонина за руку и уводит за собой. — Идем, я все-все тебе покажу. Не смотри на то, какой он хмурый, работает просто много, да и держит далеко не свою должность. Рад познакомиться с тобой! Ой, а дашь потом потрогать хвостик? Такой миленький! Феликс, несмотря на свой веселый и добрый нрав, очень ответственно относится к своей работе, показывает новенькому абсолютно весь отель, рассказывает особенности каждого номера, обращает внимание на некоторых постояльцев, дает хорошие советы, предупреждает и наставляет, а потом плавно переходит на персонал, рассказывает кратко о них и о том, как все попали сюда. — Спасибо тебе, Ликси-хен, мне стало намного легче, после того, как ты мне так много рассказал. Теперь я знаю, чего примерно можно ожидать, — лисенок кланяется чувственно, цепляясь за тонкие пальчики сонбэ. — Ох, ну что ты, что ты, — старший улыбается нежно, помогает разогнуться и гладит по голове аккурат между ушек. — Это моя работа, Чонин-а, позаботиться о персонале. Знаешь, я бы хотел сказать тебе еще кое-что. У нас есть одна единственная запрещенная комната на этаже персонала, туда имеют право входа всего два человека, поэтому я попрошу тебя отнестись к этому с пониманием. Существо, которое находится там, очень важно для нас, поэтому дверь всегда закрыта, но если ты вдруг однажды случайно увидишь, как эта дверь открыта, не смей входить без разрешения директора, хорошо? А еще, если ты однажды увидишь, как она открыта, сразу же сообщи мне. — Хорошо, — нэко удивленно хлопает глазами, но со всей серьезностью кивает, чужое выражение лица говорит о том, что это действительно очень важно. — Я понял, я не посмею зайти туда без разрешения Минхо-хена и если однажды увижу, что та дверь открыта — сразу же сообщу тебе. Феликс благодарно сжимает чужие ладони, выпуская накопившееся напряжение. — Когда-нибудь ты тоже услышишь эту историю и все поймешь, но пока рано, чтобы не сбивать тебя и дать тебе привыкнуть к работе, мы отсрочим этот разговор. Трудись хорошо, малыш Ян, чтобы тебя не ругали и ты остался с нами на долго-долго!±±±
Наблюдатели в гостях — это, конечно, хорошо, но не второй подозрительный раз за месяц, когда у вас в штате новичок, которого еще обучать и обучать и запертый вампир, за которым они и ходят. Нервы Минхо на пределе, кажется, все гребаное время, потому что, когда эти наблюдатели показывают свои рожи в их отеле, оправдываясь наблюдением за спящим древним вампиром, вечно лезут туда, куда не надо. Минхо не железный, но принципиальный, в святыню святых, а именно комнату Хенджина, имеют право входа только два человека и никакие там наблюдатели, или как их там еще, не имеют никакого права ломиться в нее, просто чтобы посмотреть. Сосунки, у которых еще даже молоко на губах не обсохло, смеют идти против вековых запретов из-за своей любознательности, что, конечно же, когда-то их и сгубит… День сопровождается гневными криками директора и возгласами Джисона, который снова творит какую-то хрень. Наблюдатели в отеле уже третью ночь подряд, расхаживают, будто настоящая элита, требуют чуть ли не горы, а чуть что, так сразу: «Мы по приказу Конклава здесь, присматриваем за вашим вампирчиком, проявите уважение». Ну вот Джисон и не сдерживается за них всех, вытворяет всякое, то потоп устроит, то группу крови подменит на кормлении, в общем, все в пределах своих возможностей делает. Чонина настрого запрещают учить такому, в их компании должен оставаться один единственный адекватный, чтобы не так стыдно хоть после пробуждения «принцессы». Времени проходит достаточно, чтобы нэко мог вполне вжиться в свою новую роль и подружиться со всеми, но от таких сомнительных гостей, которые явно больше вынюхивают многое на благо своего Конклава, чем действительно приходят просто присмотреть за состоянием спящего вампира, лисенка стараются держать на огромном расстоянии, чтобы даже не дышали в его сторону, хотя там и нечем-то в прочем… Феликса очень напрягают очень частые визиты по душу его, на минуточку, родного брата, поэтому на пару с Минхо они разузнают побольше об этом их «великом» Конклаве. Как оказалось, раньше в управлении стояли древние вампиры, но их настолько мало, что последние три сидят на управлении уже вот как последние шестьсот лет. Передать управление более слабым вампирам не представляется возможным, пока хотя бы один древний жив, а тут один как раз безучастный, который век уже в спячке проводит. Хенджин для всех них с родни предназначенного, настоящий принц, последняя надежда и еще куча, как ни назови, беспроигрышный вариант, по их скромному мнению, который обязательно после пробуждения поможет им, поэтому они и посылают своих вампирчиков на разведку, чтобы когда спячка закончится сразу же получить возможность завербовать себе. Сами древних не наплодили, а пострадавший Хенджин за них теперь отдувайся… После таких регулярных посещений вампирами отеля, внутри многое меняется, буквально все постояльцы и персонал чувствуют изменения, еле заметные, тонкие, будто воздух, но чувствуют. Со временем отель внутри окутывает темно-бардовая дымка, с каждым разом она становится все гуще, все ощутимее, она заполняет все окружающее пространство, одновременно вселяя страх и спокойствие, будто не может разобрать, кто друг, а кто враг. В одну прекрасную ночь, Чонин вновь замечает ее, густую, изворотливую, будто змея, она плывет по коридору, захватывая все больше и больше свободного пространства. Дымка появляется и исчезает, переливается при свете Луны и ластится к рукам, как ласковый котенок. Видимой причиной распространения оказывается выделяющаяся от всех других дверь на этаже персонала, она закрыта, но дымка маленькими изворотливыми струйками скользит под дверью из маленькой щелочки между ней и полом. Подойдя от страха и любопытства ближе, Чонин слышит голос, голос этот принадлежит его кузену. Никогда в своей жизни Чонин не слышал такой надломленный от боли, но полный надежды голос Минхо. Сложить два и два довольно просто, потому что он слышал историю лично от Ли старшего, дымка эта, скорее всего, — личная энергия самого Хенджина, а это означает лишь одно: он пробуждается.±±±
Пробуждение настигло их всех неожиданно, благо, это была середина дня, когда постояльцы спали мертвым сном, после активной ночи. Сначала задрожали люстры, зазвенело стекло и хрусталь, после прошлась ощутимая дрожь по земле, сопровождаемая бурным потоком воздуха в перемешку с бордовой дымкой, оседающей на поверхности. Громко хлопнула дверь, ударившись о стену, Минхо почувствовал это необъяснимое чувство притяжения, а после будто что-то оборвалось с оглушительным щелчком. Он пулей залетел в до боли знакомую комнату и только успел подхватить падающую фигуру, прежде, чем все осознал, осел на пол, держа тело в своих руках, дрожа от страха и смятения, когда чужая прохладная, но такая тонкая рука обхватила его запястье. Сердце бешено забилось, а дыхание сперло, было так страшно ошибиться, не понять правильно, осознать, что это все сон, но нити, окутывающие прекрасного юношу возвышались под потолком, обвивая стены, будто лозы. Это была реальность, прекрасная реальность, сопровождаемая хриплым дыханием существа, которого они так долго ждали. Вдох, еще один, еще, хриплый кашель, а после тихий смешок аккурат над бьющимся в страшной агонии, будто хрупкая пташка в клетке, с неверящим сердцем. — Я наконец пробудился, моя Луна, я с тобой.. Всего восемь слов, хрупких, надрывных, но таких нежных и долгожданных. Хрустальные слезы скатились по неверящему лицу оборотня, он дрожал, закусывал губу до боли, чтобы убедиться, убедиться в реальности происходящего, а не собственной разыгравшейся фантазии, пока неуверенные, ослабевшие и чуть дрожащие руки не окольцевали его шею, притягивая ближе. Минхо сжал объятия крепче, прижимаясь щекой к изящной шее, окропляя ее жгучими слезами радости, пока в комнату не ворвался Феликс, паникующий, дрожащий, словно лист на ветру. Судьба была благосклонна к ним, чтобы даровать долгожданное пробуждение самого дорогого. Девушка в золотистом платье, закрывающая лицо черной полупрозрачной тканью, улыбается, прокручивая в руках песочные часы.