Аномалия

Клинцевич Павел Пару часов назад я вернулся из больницы. Он в порядке: под капельницами и постоянным наблюдением, получает всё необходимое для восстановления. Гематомы пройдут. Внутренние разрывы зашили. Они не опасны и полностью заживут через пару-тройку дней, учитывая врождённую регенерацию и помощь медиков. Пугающие синюшные руки — всего лишь грязь, кровоподтёки и ссадины. Переломы тоже отсутствуют. Только нос, который уже начал срастаться. На МРТ головного мозга, к счастью, нет внутреннего кровотечения. Во избежание возможного заражения венерическими заболеваниями начали эмпирическую терапию, в том числе антиретровирусными препаратами, которая должна свести к минимуму риск заражения ВИЧ. Ну и само собой экстренная контрацепция. Тем не менее через две недели необходимо сделать тест на выявление или отсутствие беременности. Через три месяца на сифилис, гепатит и ВИЧ-инфекцию. А сейчас остаётся только ждать и верить, что все лекарства сработают. Ждать — в данном случае самое ужасное, что приходится делать. Судя по анализам и общему обезвоживанию — не ел и не пил несколько дней. Медицинским консилиумом было принято решение, что в искусственной коме он лучше перенесёт критический период, так что состояние всё ещё стабильно тяжелое. Но угрозы для жизни больше нет. Это самое главное. — Как же ты оказался там, Арсений Фролов? Вопрос, кинутый в пустую квартиру, ожидаемо остаётся без ответа. Смачиваю горло остатками виски в бокале, открывая глаза, затылком проехавшись по мягкой обивке дивана. Перед глазами — тёмный потолок с переливами отражающихся огоньков от включенного электрокамина. В глотке привкус крепкого алкоголя. На губах — его имя. Сеня. Сеня. Сеня. Господи, какое же ахуенное имя. Гулко сглатываю, поджимая губы. О чём я вообще? Он едва выжил, а я думаю о том, какое у него крутое имя? Дебил, блять. Виски ломит от вороха вопросов в черепной коробке. Они вихрем проносятся по сознанию, нарастая в один большой снежный ком, тут же рассыпаясь миллиардами снежинок. Холодными и колючими. Жалятся этим холодом, заставляя внутренние органы сжиматься. Отвлекаюсь от бездумной рефлексии на скрежет в замке, с прищуром наблюдая за вошедшей. Папка с документами привычно опускается на обувницу, левая рука щелкает выключателем, наполняя гостиную ярким светом. — О, ты тут? Вопрос слетает с губ таким тоном, будто не в мою квартиру сейчас зашла. Мы не живём вместе, но у неё имеется комплект ключей, и она приходит в гости. Смотрю на подругу, подпирая голову ладонью, и в упор вспомнить не могу: сообщала о своём приходе? Набеги без предупреждения давно табу. Ровно с того момента, когда одним из своих неожиданных приходов обломала приятный вечер в компании с «очередной», который должен был закончиться походом в постель. Извинялась после, конечно, но… Не первая и не последняя. До сих пор вспоминаем со смехом. Марина лучшее, что случилось со мной в жизни. Моя отдушина и островок спокойствия. Настолько родная и близкая, что почти как сестра. Дружба, начавшаяся ещё со школьной скамьи и продолжающаяся до сих пор, одна из тех, про которые принято говорить — проверенная огнём, водой и медными трубами. Сколько всего нас связывает. Сколько всего бывало: тусовки, ссоры, какая-то нелепая детская романтика, проводы в армию. Друг на друге целоваться учились, кто бы мог подумать, в девятом классе. Мне нужно было впечатлить одну из девчонок, ей — своего ухажера. Мы и в отношения пытались в своё время. Только дружбу сохранить оказалось важнее. Лучшее решение. — Что отмечаешь? Марина сбрасывает с ног туфли на небольшом каблуке, разнеженно прикрывает глаза, опуская стопы на ворс мягкого паласа. — Начало интересного дела, — с усмешкой бросаю подруге. — Не в твоих правилах. Скорей уж поверю в закрытие висяка, чем в радость от дополнительной работы. Это какой по счёту? Кивок в сторону пустого стакана и наполовину наполненной бутылки виски, очевидно предполагая, что остальное выпито этим же вечером, будто я какой-то конченный алкаш. Только нихрена. Это так… Привести мысли в порядок, которые в разные стороны разбегаются и не в одну общую кучу собираются, а в миллионы терзающих собой. Убивающих. — Второй, Мариш, — наполняю рокс янтарной жидкостью. — А повод… Даже не знаю, максимально хуевый? Или до ахуения какой хороший? — Звонарёв нас загнал в область, — продолжаю хрипло, взбалтывая в стакане алкоголь. — Как, сука, знал… Знать он вряд ли мог. Но мысль свербящая в голове не отпускает ни на секунду. Почему меня и моих пацанов? Почему не тех, кто дежурил? Марина присаживается в кресло, с немым вопросом заглядывая в лицо, а я выть хочу от этого треклятого дома, стоящего перед глазами картинкой, которую не забыть. От воспоминаний об ошейнике на его шее. Какими моральным уродом нужно быть, чтобы сделать такое с живым человеком? Похищение и избиение ради мести? Наживы? Отцу не поступали угрозы и требования о выкупе. С его слов, Арс просто пропал, именно поэтому и организовал поиски. Ради забавы? От скуки? Насколько отбитым нужно быть, чтобы ради развлечения сделать это? Какие-то свои тёрки? Бывший или просто недоброжелатель? Но и здесь мимо. По показаниям отца — Арс примерный сын, прилежный студент, и… Будущий супруг какого-то мажорика. Конечно. У выходца из закрытой школы непременно должен быть подготовленный супруг. Само собой разумеющееся. Только меня это не улыбает. Вообще. — Знал бы я, что там будет, хуй бы поехал, понимаешь? А Звонарь… Выцепил меня и пацанов с выходного и отправил в ебеня! От переполняющей злости стакан летит в сторону стены, разбиваясь на осколки. Как и душа. Её, блять, рвёт на такие же куски. От несправедливости, ужаса и принятия происходящего. Марина даже не дергается от резкости, хотя такое поведение с моей стороны в новинку. Морды бил. Кулаки о стену стачивал. Но стаканы хуярить в стену? Ебаная клиника. Марина касается кожи запястья, ласково и едва осязаемо. Как и всегда. Успокаивает. Только не успокаивает ни на грамм. Я волосы на себе рвать хочу от тяжести в груди. Чё дальше-то делать, блять? Нашли, спасли, передали в руки медиков, а дальше-то что? — Что случилось, Паш? — Там был омега. Проглатываю ком под горлом, прикладывая к губам горлышко бутылки также, как прикладывал к его губам. Почему не позволял влить в себя воду? Напаивали чем-то? Чтобы не сопротивлялся и не кричал, позволяя делать с собой эти отвратительные вещи? Наркотики? Возбудители? Что? — На грязном матрасе, — набираю в лёгкие побольше воздуха, и продолжаю. — Оттраханный. Мой, блять, омега. — Твой… — неуверенно начинает Мари, а я по глазам вижу, что она всё поняла. И как сильно хочет ошибиться. Я хочу тоже. Только никакой ошибки нет. — Истинный, — заключаю, протяжно выдыхая. На плечи давит повисшая тишина. Не та история о первой встрече, которую ей хотелось бы услышать. Совсем не та, о которой думал я. Точно не так. Сам факт, что я нашёл истинного, выбивает из привычной колеи. Ведь думал, что построю обычную, по меркам текущей ситуации в мире, семью. Жена, пара детей. Возможно собака. А тут представитель моей расы, моего пола. Мой. И то, через что ему пришлось пройти, выбивает из колеи еще больше. Делать с этим фактом — что? Как начать общение, когда он откроет глаза? Как вести себя так, чтобы не стать одним из триггеров для возможных воспоминаний? А нужно ли вообще, учитывая наличие жениха? Как поступить? Свалить в закат и не отсвечивать? — Это несправедливо. Этого не должно было произойти с ним. Со мной. С нами. С нами? Нет никакого «нас». Есть «я», есть — «он». Третьего не дано, но думать об этом так… Приятно? От одной только мысли о нём какие-то теплые волны по организму расходятся. — Тебе удалось поговорить с ним? Отрицательно качаю головой. То, в каком состоянии его нашли, не подразумевало собой открытого диалога. Да в целом какого-либо диалога. Там счет на минуты шёл, не до разговоров как-то. Не способен был он на ведение бесед. Всё, на что хватило его, короткая мольба о помощи. Помоги-помоги-помоги-помоги-помоги. Сиплое. Уничтоженное. Раздавленное. Бесконечно, циклично, по кругу. Раз за разом долбит по мозгам. Врачи дают хорошие прогнозы, но сердце всё равно неспокойно. Отбивает ритм так, будто вот-вот грудину пробьёт от скорости и количества ударов. Потому что нихуя не помог. Не был рядом тогда, когда всё это происходило. Не помешал. Не спас. — А если бы да, то что бы сказал? Привет, я твой истинный? Да срать он хотел на любое присутствие рядом с собой альфы, Мариш. — Или нет? С губы срывается очередная усмешка. — Как вы любите всё романтизировать. Истинность давно как приятный бонус и дополнение, а не как смысл всей жизни. Нормальный человек после случившегося к себе и на пушечный выстрел не подпустит. Кто бы мог подумать, что ещё пару веков назад люди рождались с другим кодом ДНК, а встреча с истинным являлась судьбоносной. Одной из тех, что жизни переворачивала на сто восемьдесят. Этой встречи желал каждый. А сейчас… Всем как-то побоку. Есть истинный — хорошо. Нет — ладно. — Это не романтизация, — глухо отвечает подруга. — Просто представь, что он просыпается, и первое, что видит — белые стены да врачей в халатах. И больше, никого, понимаешь? А тут ты — его альфа. — У него наверняка есть друзья. Отец на худой конец, что всех собак спустил на его поиски. Мать, думаю, тоже имеется. И жених. Но об этом решаю промолчать. Марина жмёт плечами, поворачиваясь корпусом к камину и затихает. Губы свои жуёт, и по одной только позе видно, что не согласна с моим отказом от общения с ним. Да я и не отказываюсь вовсе. Как от него можно отказаться? В незнании дело. Как, и с чего начать это самое общение так, чтобы его это не напугало. Вряд ли он с распростёртыми объятиями кинется ко мне, как только переступлю порог палаты, только потому, что я его альфа. — Если бы я сказал, что там был не омега, а обычный парень или девушка. Настаивала бы ты на моей с ними встрече после? Знаю же, что нет. И вопрос какой-то очередной тупой. Влитый алкоголь говорит. А ещё сомнения. Сомнений в голове больше всего. Выкарабкается? Физически — да. Организм молодой, справится. А психологически? Сможет пережить всю эту историю, и не слететь с катушек? Нормально существовать сможет? Жить? А я? Жить той жизнью, что и раньше? Пить, после удачно закрытых дел, спать со всеми подряд и вид делать, что меня всё устраивает? Плевать, что не устраивает. Если не лезть к нему со своей истинностью. Меня-то он вряд ли учуял, учитывая перелом и отек носа. — Нет, — Марина сжимает между пальцев подлокотник кресла и отрицательно качает головой. — Бесспорно, ситуация ужасная, и не важно, кто в ней оказался. Обычный человек или со статусом. Ты сам знаешь, как я отношусь к альфам и омегам, с которых началась наша жизнь, но… Марина из семьи альфы и омеги, и о своих родителях она всегда говорит только в положительном ключе. Семья. По-настоящему добрая, тихая и искренняя, которую разрушили в одни день. Папа-омега погиб при ДТП, когда девочке было всего десять лет, и с этого момента изменился привычный уклад жизни вплоть до наивных детских мечтаний и стремлений. Она мечтала поступить в педагогический, стать учителем и учить детей. Дарить свои знания, открывать их для себя и других, но всё перевернул вердикт суда. Уроду, отнявшему жизнь, дали два года условно и присудили выплату моральной компенсации, которой едва хватило, чтобы покрыть затраты на похороны. Потому что связи и деньги. В семнадцать Марина поступила на юрфак, защитилась на отлично и сейчас вполне успешный адвокат, работающий по КЗО. Если бы в своё время дело о смерти родителя вела она, с той хваткой, что имеет сейчас, всё могло закончиться совершенно другой суммой компенсации. Совершенно другим сроком. Это не вернуло бы отца, но это было бы справедливо. Так, как и должно быть. — Что думаешь по этому поводу ты, Паш? Не знаю? — Башка трещит. Вопросов тьма в голове, а ответов — ноль. — Тебе нужно успокоиться, проспаться и прийти в себя. Тогда и ответы появятся. — Да не могу я прийти в себя. Во мне сейчас такая ярость сидит, Марин. Я глаза закрываю и вижу его на этом матрасе, с цепью на шее к крюку привязанного как… Как псина. Твою мать, ну я многое повидал на службе, но это же лютый пиздец! Какими гандонами нужно быть, чтобы так поступить? Выебать до потери пульса, заморить голодом и просто… Съебаться? Марина судорожно выдыхает, откидываясь спиной в кресле, и молчит. Я молчу тоже. Что ещё говорить? И так уже ввёл, так сказать, в курс дела. В груди скребëтся очередное «что-то», сдавливая лёгкие. — Послушай, — спустя продолжительное время начинает тихо, пока я в очередной попытке успокоить бешенство, прикладываюсь к бутылке. — Тебе нужно принять очень важное решение. Взвешенно и на трезвую, хорошо отдохнувшую голову. Ты как альфа должен решить — оставлять и бежать сломя голову от проблем, или принять их, помочь разобраться, и построить крепкую и любящую семью, о которой каждый раз мне твердишь. Твержу. Каждый, блядский, раз, когда одиночество с головой накрывает. И никто ведь не знает, что у главного ловеласа отдела просто ахуеть какая мечта о крепкой семье. Кроме Мари, естественно. Она единственная знает все мои слабости и тревоги. Единственная, кто в курсе пары интрижек с мужиками. Одна — кому я могу доверять настолько. Мне насрать на мнение окружающих о том, кто и с какой периодичностью посещает мою постель, но только перед ней хочется быть таким… Голым. — Как я могу принять решение за него? Он же не вещь. — Я этого и не говорила. Твой омега сейчас мужественно сражается за свою жизнь. За шанс увидеть тебя — своего доброго и бестолкового альфу, вытащившего из ада. Он делает всё возможное, чтобы встретиться с тобой, а тебе нужно решить — увидит тебя когда откроет глаза, или нет. Есть ведь в словах правда. Так какого хрена так тяжело принять решение? Устало провожу ладонями по щекам, только сейчас замечая на них влагу. День просто ахуеть какой активный на новые эмоции. Когда я последний раз сопли пускал? Лет в восемь? А сейчас даже не почувствовал. — Только рядом с тобой я могу быть таким слабым, — без соплей конечно, но полностью открытым. Марина кивает мне, я киваю на дверь. — За ними жизнь проживает совершенно другой Паша. Даже не верится. — Нормально побыть немного грустным. И ты не слабый, знаешь же сам. Дай прожить себе настоящие эмоции, а не топи внутри. Хотя бы сейчас. Побудь обычным альфой, беспокоящимся за свою пару. Пусть все плохие мысли исчерпают себя до того момента, когда ты переступишь порог больничной палаты. Ты же пойдешь к нему, да? Куда я денусь-то? — Так и было, пока на руках его держал, укачивая как маленького ребёнка. Проживал свои грустные эмоции, — гостиную заполняет несдержанный смех. — Бля-а, ну пацаны в ахере были. Еще вечером бар покидал с блондинкой какой-то, а днём чуть не рыдал над парнем, которого первый раз в жизни видел. — Пацаны твои замечательные. Уверена, что они всё поняли. Поняли. Примчались все до одного, как только смогли. Рядом за каким-то хером сидели, но это не отменяет факта, что меня это тронуло. Словами поддержки сыпали. Я только сейчас понимаю суть сказанных слов. — Очевидно же, что истинный. Ты ж его так нюхал, как этот… Короче, хуёво, что всё так. Но, бля, чувак — это ж твоё! Святое. Моё. Святое. В свете оранжевых огоньков Марина выглядит как фарфоровая статуэтка. Красивая до одури. И всё вроде как обычно: часто ведь так сидим вдвоем после тяжелого дня. Медитируем, разговариваем, переживаниями делимся. Только сейчас её лицо слишком обеспокоенно. За меня переживает и за парня, которого ни разу не видела. Сердобольная. За это и люблю. — Наверное это не правильно, но я не смогу его оставить. Ну, куда его оставлять? Он в чужом городе. Вряд ли у него тут друзья или какие-никакие родственники есть. Нужно просто прийти и поговорить, как только придет в себя. Спокойно, без напора. Попросить дать мне шанс. Не обязательно же сразу жить вместе. Сниму квартиру, помогу, чем смогу. Начнём потихоньку общаться, знакомиться, сближаться. Там глядишь и к отношениям можно будет подвести. Если он сам захочет, конечно. Заставлять, и силком забирать, не собираюсь. Загвоздка в родителях. Ведь отец, если верить словам Миши, может залупиться, если действительно печется о сыне настолько, что о статусе просил не распространяться. Не просто так же это всё. Да и что я ему скажу? Здрасьте, я истинный вашего сына, жить хочу с ним до старости, любить и детишек растить, не отдавайте его выбранному? Я бы не отдал. Вообще. Ну, объективно: у него после пережитого стресс. Нормальный родитель не то что альфу истинного не подпустит к ребёнку, вообще от мужиков держать подальше будет. Топить за нашу связь, и напирать сносками из законов, по которым юридически имею право забрать под своё крыло, не буду. Вдруг у него там чувства к будущему мужу. Не мудак же я конченный совсем, влезать в чужие отношения. Но, попытка не пытка, так ведь? Просто хотя бы пообщаться. Пока он в норму приходит, раны зализывает, и сил набирается. Просто общение. Мне бы и этого хватило. Только бы разрешил. — Потому что уже встретил, — продолжаю внимательно наблюдая, как Марина присасывается губами к горлышку бутылки и вливает в себя крепкий алкоголь. Как обычно занюхивает основанием ладони, и судорожно выдыхает. — Я когда его увидел, меня словно на крыльях до небес вознесли, а после ёбнули наземь, разбивая на кусочки. Как и его. Но знаешь, я хотел бы чувствовать это окрыление, даже если каждый раз придётся падать вниз. Даже если каждый раз буду слышать: у меня другой. Ладно. Потому что это то, чего не хватало в моей жизни. Этого чувства эйфории рядом с ним, пусть пока и с примесью страха. Это ведь поправимо. Рядом с ним хорошо. Рядом с ним будто дыру зияющую заткнули, и я стал, наконец-то, полноценным. Рядом с ним мысли другие. Не как поскорее в койку затащить, и трахнуть, а как… Понравиться? Впечатление произвести? Пиздец, детский сад «Ромашка». Паша думает о том, как кому-то понравиться. Да не «кому-то». Конкретному человеку. Одному единственному. — Ну и придурошное же слово ты выбрал, Клинцевич! В мою сторону летит подушка так неожиданно и резко, что ожидаемо больно впечатывается в лицо. Ну, ебанутая же, под стать мне, все знают. Только щас-то чё за выпад непонятный? — Не могу оставить, — принимается за пояснения, прочитав мой написанный на лице ахуй. — Как-будто не хочешь или не можешь оставить его рядом с собой. Подушка летит обратно. Не в лицо, но тоже неожиданно. Дурочка. Про вещь мне что-то затирала, а сама что? Ту же аналогию провела. Забираю из рук виски, опуская на прозрачный стол. Не нравится мне в её руках видеть алкоголь. Пьёт она редко, когда каша в голове и полный хаос. Щас точно не стоит. Бесспорно переживаниям есть место, но не должны они терзать настолько, чтоб накачивать себя алкоголем. — Что говорят врачи? — тихо уточняет спустя бесконечное время в тишине. — Нужно время для восстановления. Он в искусственной коме, но всё будет в порядке. Марина кивает, поднимаясь кресла. Забирает значительно опустевшую за вечер бутылку, подбородком указывая в сторону комнаты. Я молча соглашаюсь. В голове шумит не от выпитого сегодня, но от выпитого вчера. И от мыслей. Отсутствие нормального сна на руку тоже не играет. — Как хочешь, но поспать нужно. У тебя был тяжёлый день. И приведи себя в порядок. Подстригись и побрейся, Паш. Ты похож на бомжа. Мальчик твой посмотрит на тебя в таком виде — поймает истерику, честное слово. — Так точно, мамочка. Под тихий смешок удаляюсь в комнату. Утро наступает, если верить часам, в первом часу после полудня. Удивительно. На кухне слышится аромат яичницы, кажется, с беконом, желудок предательски скручивает. В ванной принимаю решение, что появиться в больнице всё-таки стоит. На действительно трезвую и свежую голову ещё раз узнать о проведённых процедурах и состоянии. Увидеть его еще раз. Пусть и спящим. Просто рядом немного посидеть. Успокоить себя, что всё с ним хорошо. Если это так можно назвать. — Ну что, — стоит только показаться в кухне, Мари кивает на поставленный на стол завтрак, отпивая кофе. — Какие планы на день? — В цветочный, а потом в больницу. — Ты ещё за апельсинами сходи. Он же в коме. Ему твои цветы как мертвому припарка, также не нужны. — Нужны. С этого момента начинается консервация собственной жизни. Я прихожу в больницу, как к себе домой. Каждый день приношу новый букет, просто потому что предыдущий на второй день кажется уже не таким красивым и свежим. Понятия никакого не имею, любит ли Арс все эти веники, но мне кажется, что — да. Я бы все цветы мира скупил ради него одного. Пусть бы только попросил. Любое его желание выполню. Смотрю на него и понимаю, что даже самое ебанутое. Заслужил ведь. После всего пережитого. Да и вообще. Просто потому, что есть. Кто бы мог подумать, что до такого восторга доводить будет чья-то вздымающаяся от дыхания грудь? А я смотрю завороженно, и взгляд отвести не в силах даже на секунду. Если отведу дышать перестанет. Не перестанет конечно, подключен ведь к аппарату ИВЛ, но панику засевшую это не успокаивает. Истерзанное тело, обвитое трубками и проводами, на высокой кровати кажется таким хрупким: надави чуть сильнее – сломается. В пыль превратится. Тонкие руки поверх одеяла — почти прозрачные. Невооруженным взглядом можно увидеть проступающие ниточки вен. Отёк почти спал, позволяя рассмотреть его получше. Едва вздёрнутый нос, длинные пушистые ресницы. Щеки, усеянные мелкими точками веснушек, скрывающихся за желто-серо-фиолетовым синяком на носу. Красивый. Пусть и лежит на больничной койке. Копна разбросанных по подушке волос манит к себе больше всего, и я не сдерживаюсь. Касаюсь осторожно, почти невесомо, кажется пальцы гладят воздух, а не волосы. Первый и последний раз трогаю его так. Не в контексте разминания худой спины, разгоняя лимфу во избежание возможных пролежней, или гигиенических процедур и нанесения дерматологических кремов после. Хотя бы потому, что эти прикосновения абсолютно не в счёт. Они ведь необходимы. И они — под чутким надзором врача. Ухаживать за ним и его телом, пока он не может сделать этого сам, нравится. Заботиться пока он спит, книги читать, делиться планами на жизнь или рассказывать что-то особенно глупое, бессмысленное — нравится. Он не отвечает, но, скорее всего, всё прекрасно слышит. И я с придыханием жду дня, когда ему позволят проснуться, чтобы повторить всё то же самое. Чтобы услышать ответ. Голос его, получить первую улыбку. Посмотреть в глаза. По завершении недели его «сна» и в первый день начала новой, наконец, раздаётся звонок из больницы. Давид сообщает, что Сеню вывели из комы, он хорошо себя чувствует, идёт на контакт, и теперь его будут наблюдать в сознании. Казалось бы, это то, чего так долго ждал — езжай и забирай. Но сидя в гостиной, слушая бодрый голос врача, я цепенею. В голове потоками тысяча и один вопрос. Что говорить? Как смотреть на него? Как не задавить своим присутствием? Как сдержаться и не сгрести в охапку при первой же встрече? Ведь этого хочется больше всего. Обнять. Прижать к себе так крепко, насколько возможно. Запустить руку в волосы, перебирая пряди и массируя кожу головы, успокаивая своим присутствием. На себя забрать всю пожирающую изнутри его боль. Нужно ли ему мое присутствие? И я не пошел. Ни сегодня. Ни завтра. Ни через три дня. Потому что не сдержусь и напугаю. Своим напором, ненормальным желанием утащить домой и никому не отдавать. Он не оценит этого жеста. Наоборот, воспримет как очередное ущемление. Боль. Очередное что-то, что убьёт и растопчет. Вместо похода в больницу загружаю себя работой, в попытке отвлечься от беспокойных мыслей, впахивая за всех своих пацанов днём и ночью, с перерывом на пару часов сна. Только бы мысли не терзали собой. Помогает? Не особенно. Когда появляется хотя бы одна свободная секунда, я мысленно с ним. Как чувствует себя, хорошо ли спал, ел? Марина протяжно вздыхает, наблюдая за попытками очистить голову, но тактично молчит и не лезет с советами. Сама же понимает, что решение нужно принять самому. Сама же об этом и говорила. И я благодарен в очередной раз, что она просто рядом. На телефон то и дело поступают звонки от Давида. Не часто. Раз или два в день. Я с бешено колотящимся сердцем всматриваюсь в экран мобильника и выдыхаю, кажется, только когда собеседник даёт отбой. Как глупый мальчишка, которому вот-вот прилетит от рассерженных родителей за какую-то провинность. Эти чувства не описать. Знаю, что Арс под наблюдением. Что это лучшая клиника Москвы, а средств на карте достаточно для оплаты лечения, дополнительных анализов и отдельной палаты, и не понимаю смысла этих звонков. Не понимаю? Откровенно говоря, я их боюсь. Только суть этого страха обосновать не удаётся. Он просто есть. Каждый раз, когда на экране отображается уже выученный номер. Каждодневное дежурство изнуряет настолько, что силы остаются только на то, чтобы дотащить себя до постели. Но и во снах успокоение и отдых не приходят. В каждом — я захожу в тот дом, а там он. Тощий. Грязный. Избитый. Только уже остывающий. И каждый ёбаный раз я опаздываю на ничтожные минуты. Слететь с катушек, живя в таком ненормальном ритме — дело времени. Это время наступает сегодня. Спустя семь дней после первого звонка. И понимаю это пока стою рядом с таджиком, ожидая, когда он предъявит документы. А он, сука, так медленно всё делает: тянет в мою сторону паспорт, вид на жительство, роняет. Ещё медленнее поднимает с пола. Меня на куски разрывает от ненормального желания познакомить его почки с резиновой дубинкой, потому что заебал. Пора заканчивать это всё. Салон такси покидаю, едва солнце начинает вставать. Вернулся в отдел, сдал пост, заехал за цветами, и в аптеку за подавителем. За одним. Только для Арса, мне он уже давно без надобности. Я настолько потерялся в нём, что напрочь забыл о закреплении. Домой бы тоже заехал хотя бы переодеться, но червяк, сидящий внутри, не дал этого сделать. Казалось, что если за спиной квартиры закрою дверь, то опять перенесу встречу. Страх? Волнение? Что за звери такие, и с чем их едят обычно? До появления его в моей жизни я даже не задумывался над существованием этих эмоций. Шок от происходящего — да. Мандраж непонятный, тоже да. Но чтоб так откровенно волноваться… Никогда. — Павел Эдуардович? — со спины слышится знакомый голос. — А я всё думал, вы или показалось. Давид Маркович. Тот самый врач, что в первый день пихнул мне под нос вату, а после сообщил, что будет его лечащим врачом. Мужчина, пообещавший глаз с палаты и него самого не спускать, и действительно заходивший к нему нескончаемое количество раз. Внимательный, отличный медик. Наверняка, хороший муж и отец. Глядя на то, с каким трепетом он относится к каждому пациенту, я уверен в этом особенно остро. — Приняли, получается, решение? Коротко киваю, поворачиваясь корпусом к мужчине. В его левой — букет фиолетовых ирисов. Каждый день, когда я не посещаю Сеню, букет покупает Давид. Затраты, естественно, оплачиваю я. Ему говорим, что курьером привозят, чтоб не нагонять чувство паники от новости, что истинный объявился. Истинный, который по какой-то причине хвост поджал, будто не хочет появляться ему на глаза. Хочет. Очень. Отказ, который может последовать, слышать не хочет. Дискомфорт приносить своим присутствием рядом. Увидеть в глазах возможный страх. Возможное сравнение с ублюдком, совершившего насилие, прекрасно понимая, что для него сейчас каждый — угроза. А простое присутствие постороннего может быть воспринято как покушение на свободу и тело. Не хочу быть посторонним. Ублюдком. Триггером. И это очередной «стоп». — Оставьте себе, — киваю на букет. — В качестве моей благодарности. — Ну что вы! Щеки Давида ожидаемо вспыхивают багрянцем. Он попыток не оставляет, протягивая цветы в мои руки, а я что? Показательно снимаю с головы шлем, занимая им свободную левую, в правой — букет из ромашек и незабудок. Ему ведь приятно, вон как глаза загорелись на очередной отказ, а после и вовсе носом зарылся в бутоны. Только глаза вернули прежнюю грусть. Наверное от усталости. Так или иначе все мы по своему заëбаны этой ненормальной жизнью. — Павел, вы выглядите так, будто не спали несколько суток, — между тем продолжает Давид. — Вкупе с вашей формой смотрится это… Немного устрашающе. Киваю на услышанное, попутно стягивая с лица носок-балаклаву, наполняя лёгкие свежим воздухом утра, перемешанного с едва уловимым ароматом каштана исходящего от стоящего рядом. — Почти. Если точнее, не спал трое суток. Пришел вот буквально после службы. Давид понимающе кивает, бросая на меня сочувственный взгляд. А у меня состояние такое, что лечь на асфальт и покемарить пару часов прямо здесь, на пустой парковке, вообще не вопрос. — Есть какие-нибудь новости? Знает же, что не имею права говорить что-то о ходе следствия. Но хоть какой-то ответ успокоил бы и его, и меня. Только вот говорить нечего. Дело стоит на мёртвой точке. Ни одной камеры, на которую могла бы попасть тачка, будто это единственный во всем мире серый форд мондео. Ни одной зацепки. Ни одного свидетеля. Никто ничего не видел и не слышал. Возможно, когда Арс сможет составить фоторобот, дело хоть как-то, но сдвинется. Только на это надежда и остаётся. — Всё сложно, — глухо отвечаю на вопрос. — Устал как собака. Последнее бросаю самому себе, но Давид решает иначе. — Тогда предлагаю не задерживаться в дверях. Он смыкает пальцы на моём предплечье, подталкивая в сторону стеклянных дверей приёмного покоя. А я иду. За этим ведь и пришёл сюда. Стоять и ждать у моря погоды ещё пару часов — не выход. — Всё же посоветовал бы вам немного поспать. Уж койку могу найти, если попросите. Киваю. Поспать стоило. До прихода сюда. Сейчас уже как-то поздно думать о физиологических потребностях. В больнице тихо. Время посещения ещё не началось, а больные, только-только отошедшие ото сна, готовятся к процедурам и завтраку. Мы без проблем минуем охрану. Бесконечное количество времени стоим в ожидании лифта, столько же поднимаемся. Сердце в очередном приступе заходится, стоит только поравняться с дверью знакомой палаты. Её двери открываются, выпуская дежурного врача, прижимающего к груди букет вчерашних цветов. Короткий кивок в качестве приветствия в мою сторону, такой же для Давида. — Арсений просил больше не приносить их. — Почему? С губ слетает логичный, но удивлённый вопрос. Со слов Давида Арсу нравятся цветы. Он подолгу их рассматривает, улыбается даже. Интерн пожимает плечами, обходит нас стороной и направляется в сторону ординаторской. Понятное дело цветы никто не выкидывает. Мне в целом всё равно. Нравится таскать по домам — ок. Украшать ими стойку ресепшена — тоже ок. Кидаю задумчивый взгляд на удивлённого Давида и, наплевав на все нормы приличия и воспитания, толкаю от себя дверь палаты, совершенно забыв, что ещё пару дней назад не знал, как на него смотреть. Что говорить, и как вести себя так, чтобы не напугать. И конечно же не подумал, что Сеня мог ещё спать, переодеваться или быть не готовым к приёму гостей. — А чем тебе предыдущие-то не угодили? К счастью он не спит, не переодевается и не делает ничего, что могло бы его смутить. А к несчастью на меня устремляется напуганный и затравленный взгляд ярко-зелёных глаз. Настоящие изумруды. — Не понравились? Добавляю тише, только бы утихомирить вспыхнувший огонёк паники в его глазах. Только бы исчезла она из этих засасывающих в себя малахитов. Не так я себе представлял наше первое знакомство.