Город обмана

К моменту, когда Амрит подъехал к дому Индиры Басу, стрелка часов приблизилась к полуночи. Небольшой городской особняк-новодел был окружен мраком, сгущавшимся под пышными кронами пальм, возвышающихся до самой крыши, и погружен в спокойную тишину. Однако слуги у ворот не спали, ожидая кого-то, и явно не Амрита: при виде него они растерялись, переглядывались и тянули с ответами, словно искали повод не пустить наследника Дубеев на территорию. — Госпожа Басу еще не возвращалась, — сказал один из них. — Никого нет дома. — Я знаю, — соврал Амрит так непринужденно, словно ничего очевиднее в жизни не слышал. — Она предупредила, что может опоздать. — Но управляющий не сможет вам открыть. Он уже ушел домой. — Я же сказал, что знаю, — начал раздражаться Амрит. — Мне вам отчитываться по моим планам с госпожой Басу? — Нет, господин. Просим прощения, господин. — Индира уже в пути, можете не беспокоиться, — сыграл Амрит последние реплики импровизированного спектакля и довольно откинулся на спинку сидения, когда Шехар направил автомобиль мимо поста охраны ко входу скромного особняка. На самом деле, разумеется, ничего Амрит не знал. Он рассчитывал застать Индиру дома, если нужно, вытащить ее из постели, но никак не стоять снаружи у двери, как бродяга. Сейчас он очень надеялся, что охрана, поверив ему, не звонила госпоже сообщить, что Амрит Дубей ждет ее у дверей ее дома — иначе с нее станется не приехать вовсе. Он даже отпустил Шехара, чтобы машина не светилась на улице, и остался ждать у крыльца, подперев спиной белую стену. Все в этом особняке, в образе жизни Индиры уже настораживало его. Он не мог представить, чтобы женщина, посвятившая себя процветанию семьи и обладавшая огромной властью, в свои почтенные года засиживалась допоздна на работе, как будто ее не на кого было переложить, а потом возвращалась в абсолютно пустой дом, где не было даже слуг. Говорили, что после того, как ее единственная дочь с внучкой покинули Индию и разорвали общение с Дюжиной, а семейное гнездо в Клифаграми было раскурочено пожаром, она отдалилась от людей, переменилась, помрачнела. Конечно, Индира Басу все еще внушала страх и уважение, выделялась в Калигхоре своей независимостью: она не носила вдовий убор, проседь в волосах не стеснялась украшать золотом, была высокомерной, ужасно деловой, пила, курила и контролировала все, до чего могла дотянуться. Но Амрит и представить себе не мог, что за воротами дома она — аскетичная отшельница, которая сама готовит себе еду и стелит постель. По собственным ощущениям, он не провел под открытым небом и часа, как к воротам подъехала машина. Амрит ушел глубже в тень деревьев, чтобы фары оливкового «форда» не высветили его раньше времени. Индира вышла наружу, не дожидаясь помощи водителя; вслед за ней с пассажирского сидения выскочил ее ассистент и приблизился к двери, открывая тяжелые замки. Индира же обвела двор цепким взглядом, скорее всего услышав его запах. Удивительно; он ведь выпил подавители перед выходом, как и всю последнюю неделю, опасаясь хаоса, который Амала со своей приближающейся течкой наводила не только в его жизни, но и в его биохимии. Его запах из-за вечно взбудораженных эмоций выдавал больше, чем хотелось бы Амриту, и подавители справлялись с интенсивностью феромонов, особенно в первые часы после приема. Однако чуйка старой альфы Басу была впечатляющей. Амрит решил, что промедление будет подозрительным, и сделал шаг вперед. Ассистент вздрогнул от испуга, увидев появившуюся рядом с собой из ниоткуда мужскую фигуру, но Индира только цокнула, не скрывая своего раздражения: — Отчего ты прячешься в темноте, как вор? — Вы и так считаете меня вором, не так ли? — в тон ей ответил Амрит, дернув бровью. На этом с приветствиями было покончено. Когда дверь была открыта, Индира задержалась в дверях, ожидая, пока Амрит последует за ней. Дубей почему-то не сомневался, что вовсе не законы гостеприимства вынуждают ее приглашать в дом незваного гостя; никто, а уж тем более правила приличия не могли указывать Индире, как ей поступать. Ему хотелось верить, что назревшую необходимость разговора она понимала и сама. Впрочем, вряд ли представляла ее масштабы. Тем временем Калиранти, завернутый в кожу, прижимался к боку Амрита, и он чувствовал контуры оружия на ребрах при каждом движении. Калидаса в ножнах была спрятана на поясе под шалью с другой стороны. Просто на всякий случай. Индира не чувствовала себя стесненной в присутствии гостя, не суетилась; ее рутина будто вовсе не прерывалась. Она отдала портфель ассистенту, и тот скрылся в глубине дома, отвесив дополнительный поклон Амриту. Со стороны кухни послышались негромкие звуки посуды и воды: слуга делал чай. Индира достала из кармана сигареты с зажигалкой, подвинула к себе пепельницу, оставшуюся на столике у дивана в холле, и устроилась поудобнее, прежде чем поднять взгляд на Амрита. — Какое тебе до меня дело? Я не противлюсь вашей с Амалой свадьбе, этого тебе должно быть достаточно. Я не одна из твоих калигхоровских пешек. — Именно поэтому я хочу говорить прямо, а не играть. — Амрит расположился в кресле напротив, закинув ногу на ногу. Он знал, что легко разговаривать с Индирой не получится, что она будет язвить и проверять на прочность каждое его слово и его самого, и ночь была не лучшим временем для этой проверки. Ночь обостряла чувства людей, выпускала наружу их демонов, что грызли утомленное сознание неуверенностью, пессимизмом, отчаянием, и едва ли Амрит мог вспомнить, когда в последнее время испытывал такую же усталость. Эти сутки тянулись для него неделями, события сменяли друг друга с устрашающей интенсивностью, и за это время он едва ли урвал себе три-четыре часа сна. Но, может, это было и к лучшему: Амрит не собирался ходить вокруг да около, он действовал на сжигании запасов сил, которые из него вытаскивал не прекращающийся биться в венах адреналин, и мало задумывался о том, как произвести на Индиру лучшее впечатление. Может быть, встреча с настоящим Амритом, его желаниями, амбициями и способностями — та таблетка реальности, которая была ей необходима. — Считаешь себя за главного? — Мой отец рано или поздно уйдёт. Скорее рано, — добавил Амрит, не шелохнувшись. — Тогда о чем ты пришел просить? Передавать мне слова Амалы или просить за нее? Не похоже на нее. Не похоже на тебя. — Да уж, мне было бы гораздо проще убедить ее разорвать с вами все связи. Выставить вас злодейкой, от которой я ее освободил. — Он с мрачной усмешкой уставился на Индиру, не скрывая: он не фантазировал, а действительно задумывался о вероломных вещах, которые описывал. — В конце концов, у вас отвратительные отношения и с ней, и с нами. Вы же сами предоставили мне все средства для того, чтобы я убедил свою одинокую, напуганную своей божественной миссией и крайне растерянную вашим поведением Истинную, что я — ее единственная семья, и только я желаю ей добра. В этот раз вашей внучке даже не пришлось бы уезжать из Калькутты, чтобы выкинуть вас из своей жизни. Амрит был готов поспорить, что верхняя губа Индиры дернулась, едва ли не обнажив клыки в порыве ярости. И потому припечатал, перечеркивая уже сказанное: — Но я пришел как ваш зять, госпожа Басу. Индира не шевелилась, на ее лице по-прежнему отражался скепсис, больше не прерываемой иными эмоциями, хотя напоминание о родстве было неприятным для нее. Впрочем, для Амрита его выбор в пользу великодушия тоже был не выгодным компромиссом, а лишь «меньшим злом», и то, даже в этом выборе он был не уверен. — Как ваш зять и как будущий глава Дюжины, хочу сказать, что этой бессмысленной ссоре между нашими семьями нужно положить конец. Я пришел к вам на личный разговор, не вплетая в это отца или другие семьи Калигхора. Пришел на честных и равных условиях, на вашу территорию, абсолютно один. Надеясь, что мы, наконец, сядем за стол переговоров. Индира прищурилась, раздумывая. Пауза ощущалась оглушительно в тишине пустого дома, где замерли даже звуки приготовления чая, и аромат Дарджилинга потонул в феромонах альф. Хотя их конкуренция не была такой явной и агрессивной, как у Девдаса, и запахи не боролись за первенство, не травили друг друга острыми нотами, пытаясь дать понять о силе соперника и отпугнуть, даже помощник Индиры решил остаться в стороне от них. Потому что несмотря на свои кающиеся слова, Амрит ощущал себя охотником, ждущим, когда другое сильное существо попадется в его ловкий капкан. Он сделал Индире самое щедрое и льстивое предложение, и если бы Индира отказалась сейчас от переговоров, это значило, что она не желает переговоров вообще. То есть отказывалась следовать порядку Махакали и поддерживала раздор в Дюжине. Она бы стала агрессором и предателем. И она это понимала тоже, потому что, цокнув языком, в конечном итоге выпалила: — Хорошо. Я докурю и мы пойдем в офис. Хочешь кофе? Чай? Виски? — наконец проявила гостеприимство она, поняв, что Амрит задерживается у нее надолго. — Я не пью алкоголь. Воды или чая будет достаточно. Индира щелкнула пальцами, подзывая своего ассистента по имени: — Бадри! — Госпожа? — Воду, чай и виски в офис. И можешь быть свободен на сегодня. Завтра вызови мне машину к восьми. — Понял, госпожа. Индира больше не задавала вопросов, и Амрит тоже не спешил начинать разговор в присутствии другого человека. Неужели Индира совсем не боялась остаться в абсолютно пустом доме наедине с тем, кого считала своим врагом? Или ей было что скрывать даже от своих ближайших подчиненных? Амрит старался не выдать нарастающей нервозности, сцепив руки в замок перед собой и прислушиваясь не только к окружающим звукам и движениям, но и к самому себе. Интуиция обычно вопила полицейской сиреной, если он оказывался близ серьезной опасности, но сейчас, кроме собственных тревог, Амрит не чувствовал двойного дна в своих ощущениях. Как, впрочем, не чувствовал ничего даже рядом с Ману. Либо демон очень хорошо прятался, либо его брахманских, но все еще человеческих сил не хватало, чтобы обнаружить темную энергию. В тишине, нарушаемой только треском тлеющей сигареты, они провели ещё пять минут. Когда за ассистентом захлопнулась входная дверь, Индира раздавила окурок в пепельнице и поднялась с места. Амрит после скупого приглашения последовал за ней. Домашний кабинет Индиры отражал ценности семьи Басу: прогресс, свобода, движение. Она зажгла свет настольной и нескольких настенных ламп, но этого не хватало, чтобы рассеять ночной мрак в просторной комнате, и теплый свет казался почти интимным, едва ли достигая центра офиса. Он не был заставлен статусными вещами, как кабинет Девдаса или семейная библиотека Дубеев; наоборот, стены с новеньким ремонтом едва ли украшали несколько современных композиций, и внушительная мебель не была декорирована мастерством резчика прошлого века, но была минималистичной, новой, и наверняка дорогой. К большому дубовому рабочему столу с зеленым сукном примыкал стол для переговоров с мягкими стульями, монотонные стеллажи книг тянулись вдоль одной из стен и упирались в комод, где стояли безделушки: какие-то сувенирные статуэтки, награды, и несколько фотографий прямо под настенной лампой, чей свет сиянием преломлялся в их стеклах и рамах. Самая большая, парадная, изображала Индиру на свадьбе со своим нынче почившим мужем; молодая девушка на черно-белом изображении сдержанно, не по годам мудро улыбалась, крепко держа мужчину за руку. На остальных были в основном незнакомые Амриту люди, лица; много европейских лиц и костюмов-троек; фотография с Индирой Ганди, сделанная после того, как та впервые стала премьер-министром Индии. Фотография с Камалом, после того, как его назначили губернатором Калькутты. И ни одной фотографии с Джотсаной, Амалой или кем-то из ближайших родственников. Индира никак не прокомментировала интерес Амрита к фото. Возможно, она хранила личные фото с родными и близкими подальше от любопытных взглядов своих посетителей, выставляя напоказ скорее свои связи и достижения, может быть, это было даже определенным способом устрашения. Амрит усилием заставил себя не собирать подозрения, не разгонять страхи до той точки, где Индира сможет почувствовать его в запахе Амрита. Отвернувшись, он сел с одной стороны стола, глядя, как Индира наполняет две фарфоровые чашки чаем. Подвинув к нему одну из них, Индира взялась за бутылку шотландского виски. Ловко, явно не в первый раз замешивая себе коктейль, она добавила несколько грамм напитка в чай, отчего горький запах алкоголя на мгновение перебил в воздухе любые другие. — Что ты сделал с насильником? — вдруг спросила она. — Убил его. — Как? — Закопал заживо. Признаваться в поступке, который считаешь правильным, было легко: Индиру было не удивить нравами бенгальских правителей. И она действительно не удивилась, только смерила его внимательным, как будто даже мрачным взглядом, и снова потянулась к сигаретам. — Они не побеспокоят ее? Не пойдут мстить? Полиция не выйдет на тело? — Тела, — поправил ее Амрит. У него были свои способы влиять на собеседников, и одним из них было напоминать, как низко он ценил жизни предателей и богоотступников и как мало нужно было сделать, чтобы вызвать гнев не обремененного совестью и милосердием наследника Дубеев, чья репутация уже опережала даже репутацию его отца. — Нет. Все в порядке. — «Тела», — эхом повторила Индира. — Гордишься собой. Едкое разочарование в ее звенящем голосе звучало ужасно похоже на Амалу и уязвило Амрита, который не считал, что ему было за что оправдываться. Наоборот — он поступил правильно. И никто — ни Индира, ни отец, ни боги, ни даже Амала — не могли осуждать его за эту расправу. — Вас не было там, — отрезал Амрит, и собственный тон зазвенел сталью. — Вы не видели Амалу. Вы не знали этих людей и что они сделали. — Мне сказали, она отделалась испугом. — Амрит видел, как Индира сжала челюсти, напрягаясь, будто готовясь к удару. Или прыжку. — Зато каким испугом, — прошипел Амрит, и Индира в кои-то веки промолчала. Весь вид Индиры — то ли по-настоящему, то ли в искусной игре — выражал беспокойство за Амалу, которое она безуспешно пыталась скрывать. Девдас был такой же, особенно после смерти своей жены, матери Амрита, что хоть немного смягчала нрав сурового Дубея. Их взрослые были проклятым поколением гражданских войн, наследниками борцов за независимость, потому боялись уступков и компромиссов и предпочитали знакомый вкус одиночества любому доверию, как будто объект этого доверия могли вырвать у них из-под носа в любую секунду. Амрит не сомневался ни секунды, что если бы он не справился с местью за Амалу — инициативу перехватила бы Индира, и от обидчиков ее внучки точно так же не осталось бы и останков для похорон. Но когда сражения прекращались, пролитая кровь остывала и дым рассеивался, Индира отступала, не зная, как жить в мире. Злые сердца были лучшим сосудом для демона. Сломанные же подходили тяжелее. Решившись, Амрит резким жестом вырвал с пояса кинжал. Он больше не хотел теряться в догадках; прежде чем он начнет сочувствовать Индире, ему требовалось понять, заслужила ли она его. — Кроме того, я обнаружил в деревне кое-что интересное. Амрит положил кожаный сверток на стол и отогнул плотные, изрезанные лезвием изнутри края. Индира замерла, краска, казалось схлынула с загорелого лица, прежде чем к нему резко прилила кровь. Злость, стыд, возмущение — ураганный коктейль чувств даже отразился в запахе Индиры, в закислившем кардамоне и резком пачули. — Его пытался отдать мне местный брахман. Окаянный человек. Сказал, кинжал ему подарил один из местных, купил на черном рынке. Губы Индиры скривились в бормотании, которого Амрит не смог разобрать. — Разве это не ваше? — Пришёл с миром и достаёт оружие, наглый щенок, — прошипела Индира, вся подбираясь, будто раздраженная старая кошка. — Не сможешь купить — решил запугать? Рассказать о вашей победе? Что, Девдас с остальными уже в пути? — Я никому не сказал о своей находке, — жестко оборвал ее Амрит. Рычащие, жестокие нотки завибрировали в угрожающем тоне. — Я пришел не обвинять, не шантажировать. Но я хотел бы знать, что происходит. Индира тяжело дышала. Она опустила взгляд на кинжал, будто завороженная, но не шелохнулась, не попыталась выхватить его, вернуть, присвоить себе. Амрит и сам начинал мелко дрожать от напряжения. Собственное оружие, верный и смертоносный Калидаса, начал нагреваться на боку, будто просился в ладонь. — Возьмите, — процедил Амрит и толкнул раскрытый сверток ближе к Басу. Лезвие, потемневшее из-за долгого отсутствия ухода, растворило в мутном отражении свет настольной лампы. — Он ваш, разве нет? Индира наконец подняла на него взгляд. Карие глаза зажглись опасным желтоватым огоньком — тем внутренним зверем, что держал внутри себя на цепи каждый альфа. Внутри женщин он был не слабее — а внутри львицы рода Басу, может быть, посильнее многих, кого знал Амрит. — А не боишься? — протянула она. Ее рука вытянулась вдоль стола, ухватилась за край свертка и подвинула его к себе, не касаясь оружия. Она не могла знать, что они охотились на демона, напомнил себе Амрит. Она думала, он испугается ее вооруженную, и медлила, играясь с единственным своим преимуществом — а может быть, оттягивая неизбежное. Мучая его в любом случае. И Амрит продолжал смотреть прямо, выдерживая ее взгляд, считая секунды до того, как он заставит ее прикоснуться к Калиранти, даже если это значит приставить свой кинжал к ее горлу. Он обнажит ее истинную зловещую природу. Либо разрушит отношения между Дубеями и Басу окончательно. — Ты тоже вооружен, не так ли? — прищурилась Индира, догадываясь. — Ты думаешь, что я не просто так отдала кинжал, и подозреваешь в предательстве. Было бы странно, если бы влиятельная умная женщина, что зубами выгрызала себе место наравне с мужчинами несмотря на окружавшие ее предрассудки, не догадалась о ходе его мыслей. Амрит не стал отрицать очевидное; а может быть, был слишком зациклен на главной мысли. Она билась в его голове командой, которую повторял внутри как мантру, как будто если он заполнит всю вселенную одной волей простого приказа, то и она подчинится ему. Запах неумолимо густел, выдавая ярость, враждебность и тонкие приторные нотки страха. Амрит знал, что Индира чувствовала его. И ее запах тоже становился агрессивным. — Возьмите. Кинжал, — процедил Амрит. На его лбу запульсировала надувшаяся жила; видят боги, он сдерживался из последних сил. — Чего ты добиваешься? Ищешь повод напасть, но хочешь, чтобы это было самообороной? — Продолжала рассуждать Индира. В старческом теле невысокой женщины вдруг почувствовалась настоящая ее сила. — Что ж. Ты пожалеешь об этом, брахманский самодовольный щенок. Амрит сжал руку на Калидасе. Принятое решение одним мгновением застыло на лице Индиры жесткой решимостью, углубив тени ее суровых усталых морщин. Она взяла в руки кинжал, одновременно издавая шумный выдох, взвесила его в ладони, так быстро и небрежно перехватывая рукоятку, словно и не отпускала ее никогда, и вдруг замахнулась. Тело Амрита отреагировало до того, как он успел понять, что движется; фокус взгляда смазался, но, казалось, у его инстинктов были совершенно другое зрение, и он наблюдал со стороны, как отпускает стрелу натянутая до предела тетива, в которую сжималась каждая его мышца в ожидании. Стул упал на пол, когда резко Дубей вскочил, Калидаса уже был зажат в руке, синхронный рык двух альф сотряс кабинет до бетонных конструкций; и только скрежет металла о металл оглушил обоих и заставил замереть на месте. Амрит и Индира стояли друг напротив друга, идентично прижав подбородки книзу и оскалившись, и в Калидасу упиралось лезвие Калиранти, кончиком касаясь стола в том месте, где только что лежала рука Амрита. Индира была удивительно сильной для женщины ее возраста и интеллектуального рода занятий. Или это Амрита так трясло от адреналина, что рука напрягалась до вздувшихся вен даже там, где не требовалось прилагать всю силу? Дубей возвышался над ней, опаляя горящими глазами, всей фигурой выражая решимость сражаться насмерть, если потребуется, и Индира выгнула спину, как будто планировала нападать снизу, используя преимущество противника против него; они были похожи на двух смертоносных хищников кошачьих, выжидающих следующего выпада соперника. Но его не последовало. Лишь тяжелое дыхание и скрип трущейся друг о друга стали наполняли пульсирующую яростью тишину. — Калиранти не ранит тех, кто не является мне врагом, — прошипела Индира. — Я хотела доказать тебе это. Но вместо этого увидела кое-что другое. — Я говорил вам взять кинжал, а не проткнуть меня им! — грозно прошипел Амрит сквозь зубы. — Я больше не поверю ни одному лживому слову очередной дубеевской твари! — А я должен верить словам поехавшей старухи, что отдала священное оружие блядским безбожникам?! — Думаешь, я связана с тем брахманом? Думаешь, я могла навредить собственной внучке?! — Вы саботируете свадьбу, отталкиваете Амалу, враждуете с главой Дюжины, забыли о своей семье и обязанностях, и теперь еще и скрыли пропажу Калиранти! — Ты не знаешь ни черта! Я, может, и презираю вас всех, но в отличие от вас никогда не желала тебе и твоей семье вреда! — Ты направила Калиранти против меня! — Чтобы доказать, что он не ранит тебя! — прогремела Индира. — Пропасть мне на этом месте, если я оставлю на тебе хоть царапину, Дубей! Она не была демоном. Она не была демоном, билась в голове Амрита приносящая облегчение мысль. Она не была демоном, и ему было нечего бояться. Ну, почти нечего, но в этом «почти» не было ничего мистического, и потому, сжав челюсти, Амрит огромным усилием воли заставил себя отнять руку. Калиранти, больше не блокируемый сестринским лезвием, оставил крупную зазубрину в дорогом столе Индиры. — Дай руку. Не бойся. Ты же пришел сюда, чтобы сделать меня своим союзником, — напомнила Индира, и Амрит, преодолевая подкативший к горлу желчным комком протест своего инстинкта самосохранения, вытянул вперед руку. Индира на этот раз не стала размахиваться. Она прижала лезвие к его руке и с силой надавила. Острый край не оставил на смуглой коже ладони даже видимого следа. — Все? Прекратил трусить? — Индира отложила кинжал обратно на сверток, и Амрит после небольшой паузы медленно вернул Калидасу в ножны на поясе. В ушах все еще шумело, а в тело накатила внезапная слабость от того, что поддерживающий его силы адреналин растворялся в крови, которую едва качало измотанное последними событиями сердце. — Ты всерьез думал, что я порежу тебя? Это Девдас тебя надоумил? «Я думал, вы демон», едва ли не выпалил Амрит, но в последний момент сдержал язык за зубами. Даже не смог парировать выпад против своего отца. Хотя, в этом случае он бы отрицал правду. — Тебе нужно выпить, — произнесла Индира, не обидившись на отсутствие ответа; наоборот, в ее внимательном взгляде проскользнуло что-то похожее на понимание. Басу подняла с пола собственный стул, точно так же упавший из-за их резких движений, подвинула к себе чудом оставшиеся нетронутыми кружками. Залпом выпила остававшийся на дне чай с виски и принялась готовить новый коктейль. — Я не пью. — Не упрямься, щенок. — Я не щенок! — вдруг рявкнул Амрит, чувствуя, как краска приливает к щекам от злости. Нервы его были натянуты, как струны, но истончились, как нити. — Я вижу это, — с нажимом вымолвила Индира подразумевая в ответе двойное дно, и мягкость, уже видневшаяся в ее взгляде, проникла в ее голос. Ее слова были лучшим признанием и похвалой, которую она могла только дать Амриту сейчас. Наконец ощутив опору под ногами, тот тоже поднял стул и подвинул к себе чашку. Чай, который ему сделала Индира, не был разбавлен алкоголем. — Сынок, что ты знаешь о пожаре в Клифаграми? Амрит покачал головой, не заметив смены обращения. Пожар случился больше десяти лет назад; в это время он заканчивал школу-интернат в другом городе и слышал не больше, чем было в официальных сводках новостей: уничтожение почти всей деревни, чудом лишь несколько погибших из слуг, причины пожара выясняются. Это было тяжелое время для страны: всюду вспыхивали гражданские протесты, рабочие воевали с промышленниками, росла преступность, поэтому пожар тоже быстро пропал из новостной повестки, и 16-летний Амрит, знав, что в Клифаграми уже не жила его будущая невеста, быстро забыл о происшествии. Он знал, что Басу так и не вернулись туда, пепелище осталось практически заброшенным, многие семьи, что поколениями жили под одной крышей, разъехались по современным домам и квартирам, а слуги сменили работу. Это было делом минувших дней, и никто в Дюжине уже не вспоминал о сгоревшей деревне, когда Амрит вернулся в Калькутту и стал правой рукой своего отца. — Пожар начался ночью с того дома, где раньше жила Амала. Там никто не жил в это время, думали, что Джотсана наиграется в свой бунт и вот-вот вернётся, или хотя бы оставит нам Амалу… — Индира прервала свой поток мыслей до того, как он станет личным. — Никто, кроме меня и моих слуг. Моя горничная была одной из погибших. Пожар очень быстро перекинулся на чужие дома, у нас не было возможности забрать с собой ценные вещи или документы. В любом случае, пока все спасали друг друга, я первым делом побежала к святилищу Кали, но он тоже был уже в огне. Мурти Темной Матери сгорела, — с болью в голосе произнесла Индира. — Но когда пожар потушили и я добралась до алтаря, оказалось, кто-то успел разобрать каменное основание. Там хранился Калиранти. И он пропал в том пожаре, прямо из огня. — Почему вы никому не сказали? — напряженно спросил Амрит. Ощущение демонического присутствия — не в комнате, а в их жизнях и в несчастьях, что падали им на головы — ощущалось так остро, что волосы на затылке вставали дыбом. — Девдас был ответственным за надзор за расследованием. И он не слишком усердно делал свою работу. — Лицо Индиры приняло холодное выражение — незаметная твердость для других, но явная неприязнь для всех, кто приглядывался. — Если бы он узнал, что Басу лишились своей главной реликвии, он бы использовал это против нас. Твоему отцу никогда не нравилось быть просто служителем Кали в глазах других; он хотел земной славы, и ему не давали покоя наши успехи в политике и бизнесе. Так что он бы даже не стал бы искать Калиранти. Или оставил бы его себе. — Отец не злодей, — возразил Амрит. У него было что сказать о намерениях и поступках Девдаса, но он не просто верил — знал, что тот не станет предавать Дюжину подобным образом. — Он может быть упрямым и холодным, но он не вор. — Скажи это Дикшитам, — едко ответила Индира. — Когда Девдас женился на Ситаре, в ее приданое входили активы их заводов. Вимал использовал их для расширения и накопления ваших капиталов, расширял свое влияние, и сейчас почти половина производства Дикшитов фактически принадлежит вашей семье. Амрит молчал, и Индира, взглянув в застывшую гладь зеленых глаз, в которых, кажется, замерло время, со вздохом достала сигареты и затянулась, продолжив только после того, как серый дым еще больше сгустил полумрак кабинета. — Знаешь, именно поэтому я не стала возвращать Амалу из Англии. Сначала я ждала, что Джотсана одумается. Потом я стала подозрительной — пожар в Клифаграми, пропажа Калиранти, твой отец тормозит расследование, Вимал анонимно помогает Джотсане в Англии. Потом я увидела, как Амала стала опорой для матери после смерти своего отца, и я решила, что жизнь там будет для нее полезнее, чем золотая клетка здесь. Даже сам пожар… Я начала подозревать страшные вещи, сынок, и я до сих пор не могу найти ничего, что бы переубедило меня. У Шарма, ваших союзников, тогда были сложные времена — они выиграли госзаказ с правом использовать землю на льготных условиях, начали расширять производство и штат, и вдруг попадают в скандал с взятками иностранным экспертам… Кто-то сливал внутреннюю информацию, и вся Дюжина была в напряжении. У Шарма почти отобрали те льготы. Я пыталась им помочь тоже, Девдас считал, что я лезу не в свое дело, но на самом деле это он ничего не понимал в том, что делает. Я почти добралась до сути, когда случился пожар. Такой удобный для всех, — саркастично добавила Индира. — Все отвлеклись на него, все помогали Басу устроиться, разъехаться по Бенгалии. Я ненавидела каждый новый нос в делах Басу и потому даже отказалась от идеи отстраивать деревню заново с чужой помощью. Кроме того, мне больше не казалось, что держать всех в одном месте — безопасно для моей семьи. Индира решила не вспоминать, почему Амалу в принципе пришлось закрыть в Клифаграми; что весь город принадлежал Дубеям, и Девдас вовсе не считал нужным осторожничать в исполнении предсказания. «Если омеге грозит опасность, ей следует оставаться дома, а не разгуливать где попало», — сказал он Индире на одном из собраний, и Индира чудом удержалась от того, чтобы не броситься на него разъяренной кошкой, пытаясь разорвать на куски. Никто не мог пренебрегать омегами Басу; однако, по злой иронии, именно это Индира всегда и делала по отношению к Амале. Возможно, ей следовало чаще делиться своей историей, чтобы избежать осуждения — не только от Дубея, мнение которого Индиру вообще не интересовало, но по крайней мере от Амалы. Ей стоило рассказать, что значило потерять в огне верную служанку, только потому что она оказалась рядом с Индирой в этот трагический момент, слишком боялась за вещи госпожи, за плохое обращение с которыми она раздавала ругательства и редкие тумаки, и не успела выбраться из дома. Индира винила себя в криках мучительной смерти, что обжигали ее слух гораздо больнее, чем ожоги от попыток пробраться сквозь горящие завалы, в тех трех смертях, что случились в чужих домах, в пропаже Калиранти, в том, что ей не у кого было просить помощи, некому доверять, и в том, что рядом с ней — главой Басу — родным людям было находиться опаснее, чем вдали от нее. Она должна была отдать должное и Амриту — мальчишка Дубей знал, как вести соперника по нужным ему дорожкам, умел видеть слабости и не боялся стоять на своем, знал как играть на эмоциях — и Индиру должно было это волновать особенно сильно, ведь это значило, что в первую очередь он будет играть на эмоциях Амалы. Индира все еще могла бы обвести его вокруг пальца, но теперь потратила бы на это куда больше ресурсов. А если бы на кону между ними не стояла Амала, Индира бы даже не стала тратить на него свое время. В начале их разговора, когда среди пестрых подушек гостиной Басу он вел себя как хозяин, задирал нос от самолюбования, довольный тем, что заметил проблему, как будто не о ней десяток лет молчали остальные, Индире хотелось найти способ проткнуть иглой его раздувшееся эго, унаследованное от его такого же невыносимого отца, и этой иглой могла стать только Амала. Но при этом Амрит говорил разумные вещи и не боялся бороться за решение проблемы. Он оставался щенком в ее глазах, и на ее же глазах матерел. И Индире было не в радость наблюдать, как рушатся хрустальные замки его представлений, которые на деле уже были каменными, поросшими мхом руинами. Ведь он все еще оставался мальчишкой, не виноватый в преступлениях своих родных. — Я даю Амале часть моих активов, чтобы у нее был собственный пассивный доход, с которым она умеет управляться, а не просто красивые побрякушки, которые звенят пустотой и обесцениваются. Она это знает и просила большего, надеясь стать частью моего бизнеса. Но как я могу быть уверена, что твоя семья не воспользуется этим снова, как с приданым Ситары? Молчи, мальчишка, ты бы даже не заметил ничего. Ты, как и твой отец, ничего не понимаешь в бизнесе, — оборвала Индира уже было раскрывшего рот Амрита. — В этом случае Калиранти стала бы отличным поводом давить на меня. Как и в любом другом, если бы соглашение о вашей свадьбе пошло бы не так, как хотел Девдас. «Ищи демона рядом с богатством», — передавала Амала слова Ману. От обилия информации и переживаний у Амрита начинала кружиться голова. — Но специальность Амалы все равно не связана с бизнесом, — произнес Амрит. — Она историк. — Не важно, у нее есть диплом. Образование. Независимость. Умение работать с информацией, с людьми, с документами. Язык. Она была хорошим бухгалтером в магазине своей матери, она работала в других местах. Дочка знает, что такое труд и деньги. «В отличие от тебя», — хотелось добавить Индире, но это был вопрос к методам воспитания Дубеев, а не к продукту этого воспитания. — Вы отказали ей в работе на вас? — вдруг спросил Амрит, возвращаясь в их разговоре назад. — К сожалению, мое решение — не главное здесь. Ты — ее будущий муж, можешь перечеркнуть любые наши планы. По нашим традициям, только ты можешь отпустить ее на работу или нет. Индира нарочно выделила ключевое слово «традиции»; официальные законы не давали право мужу что-либо запрещать жене, но в стране, где вдовы по-прежнему входили на костер в ритуале сати, боясь общественного давления или не видя себе жизни без защиты мужа, никого не волновала такая мелочь, как желания женщин-омег. Вопрос Индиры был логичным, так что Амрит невольно поразился, как, зная Амалу, и сам не задался им раньше. Наверное, потому что картинка образцовой семьи так часто проигрывалась в его голове в ожидании неведомой Истинной, что слилась с ним, не допуская альтернатив в его светлом будущем. Она была отражением тех детских тоскливых дней одиночества после ранней смерти матери, когда в его жизни остались лишь холодность отца, заискивающая доброта Вимала, больше похожая на издевательскую пародию теплой любви матери; необходимость быть невозмутимым и мудрым наследником Дубеев в свои семь лет, даже если у него больше не было кому выговориться, пожаловаться и с кем можно побыть ребенком; напоминание об Истинной, с которой ему нельзя было видеться, и громадная, всепоглощающая строгость и холодность отстраненного отца, от которой даже знойными тропическими деньками казалось, что он живет на ледяной планете. Оттого в его мечтах его будущая жена олицетворяла дом, которого он не помнил. Там Амала была матерью, госпожой его рода и Дюжины, и, разумеется, домохозяйкой, которой образование помогало вести сложное хозяйство, выбирать учителей для своих детей и поддерживать разговоры с гостями, зарабатывая уважение и преумножая достоинства дома Дубеев. Сейчас он бы мог только рассмеяться над тем, как эта картинка, одновременно воплотившись в правду в эмоциональном плане, фактически была далека от его реальных перспектив. — Вы можете догадаться о моем отношении к работающим омегам. Я считаю, что в хорошей семье хозяйка не должна покидать дом, чтобы зарабатывать деньги, — не стал скрывать Амрит. Индира никак не реагировала на его слова, но он был готов поспорить, что внутренне она закатила глаза. И потому он продолжил: — …Но еще я знаю, какие последствия будут у попыток помешать Амале делать то, что она хочет. Судя по этому разговору, вы знаете это тоже. Впрочем, после слов Индиры у него самого были более практичные планы на Амалу: в конце концов, семье Дубеев вскоре понадобится новый счетовод. Старый уйдет сразу после того, как Амрит возглавит клан. А может быть, гораздо раньше. — Значит, мы вернемся к этому разговору, — ответила Индира. Ее спокойные слова с намеком на следующий разговор заставили Амрита выпрямиться на стуле. — После свадьбы. — Когда решит Амала. — И в зависимости от того, что она решит, — подчеркнул Амрит, лелея надежду, что сможет заинтересовать жену в домашней жизни, но не стал возмущаться, когда Индира усмехнулась его наивности. — А Калиранти? Оставляешь мне? — спросила она, кивая на кинжал. — Пока да. С одним условием: если Амале понадобится защита, вы отдадите ей его. Веселье снова схлынуло с лица Индиры, оставляя сухую серьезность. — Я могу дать ей куда больше, чем один кинжал. — Больше могу дать ей и я, — парировал Амрит. И раздражение от высокомерного тона Индиры вдруг вылилось наружу пылкими словами: — Вы пока что только засунули ее к Чауханам, под чужую опеку, навязав ей сваху при живой родственнице. — Они заботились о ней лучше, чем смогла бы я. — Теперь это не важно. Я хочу, чтобы Амала провела с вами время до течки, а потом она в любом случае переедет ко мне. — До свадьбы? — фыркнула Индира. — Не мечтай. — Я не мечтаю. — Спор уже в сотый раз за вечер начал набирать обороты. — Я забочусь о ее безопасности. То, что в предсказании является опасностью для нее до нашей свадьбы, то, против чего ей возможно понадобится Калиранти — я знаю что это. Рассказать об этом не могу. — И добавил, делая ударение на имени божества и скрывая этим приятную ложь: — Но мы с Вайшем держим ситуацию под контролем. — Потому что никаким контролем ситуация с демоном и не пахла. Рита-Шива всегда был финальным аргументом, против которого ни у кого из Калигхора не было права спорить. Это было еще одной причиной для неприязни Басу — с тех пор, как появился Амрит, Рита-Шива перестал быть нейтральным ко всей Дюжине и начал вести слишком личные дела с Дубеями, будто они были единоличными правителями Бенгалии, а не предводителями группы, где все были заодно друг с другом. Но Индира прожила со своими обидами слишком долго, чтобы держаться за них. — Надеюсь, ты хотя бы не оставишь после себя пепелище и еще больше ненужных «тел», — цокнула Индира. Амрит невольно склонил голову к плечу. — Осуждаете мои методы? — В данном случае — нет, — спокойно возразила Индира. — Просто надеюсь, что ты в курсе существования других методов. Амрит фыркнул, как будто услышал что-то очень забавное: — Простите за грубость, госпожа Басу, но ни за что не поверю, что вы придерживаетесь идеи тотального ненасилия. Или под мурти Махакали вы скрываете статуэтку Будды? — Нет, я всего лишь действую более современно. Изящно. Не нарушая закон так очевидно. И порой оказываюсь гораздо более эффективной. — Как бы вы поступили на моем месте с напавшим на Амалу? Или с нечестивым брахманом, хранящим артефакт Калигхора? — пытливо поинтересовался Амрит и сложил руки, готовясь к интересному обсуждению. — С напавшим, может быть, и так же. Но есть вещи и не столь радикальные и компрометирующие, как смерть, но не менее болезненные. Можно было отнять у него все. Вогнать в долговую яму. Посадить в тюрьму. — У него и так ничего не было, — хмыкнул Амрит. — А теперь не будет и перерождения. К тому же, не обязательно убивать. Темная Мать дала мне способность взаимодействовать с трансцендентным миром. Я могу столкнуть человека с его худшими кошмарами, самыми постыдными тайнами. Могу припугнуть его, а могу свести с ума. — Темная Мать не запрещает тебе использование ее сил в корыстных целях? — Я прибегаю к ним в крайнем случае, когда встает вопрос безопасности моей семьи или ее культа. — Амрит вдруг ухмыльнулся. — Но если бы я мог попросить вас, почтенная госпожа Басу, например, разорить моего врага, чтобы отвлечь его внимание… Индира сощурилась, протянув так же обманчиво мягко: — А если бы я попросила припугнуть кого-то из своих конкурентов или продажных политиков, до которых не могу дотянуться своими методами? Они обменялись хищными улыбками. У переговоров наметился прогресс. Амрит вызвал себе водителя из дома Индиры почти перед рассветом и, доехав до дома, осознал, что понятие времени ускользает от него, обычно пунктуального и ориентирующегося на внутренние часы. Никогда еще Амрит не чувствовал себя настолько уставшим, не ощущал вес возраста — почти тридцатилетия — в ноющих костях, умолявших об отдыхе. Голова по ощущениям была тяжелее чугунного котла, такая же пустая и звенела также оглушительно, сотрясая его всего от любого резкого звука или запаха. Он еле заставил себя ополоснуться под холодным душем, не дожидаясь, пока нагреется вода, упал на кровать, мокрыми вихрами ложась прямо на подушку, закрыл глаза, задумался, что надо поставить будильник, чтобы не пропустить отъезд Амалы в дом Басу, и с этой мирной мыслью провалился в мягкую, долгожданную темноту тотального небытия, забывая в ней, наверное, даже собственное имя. Его разбудило не что-то конкретное: просто звуки и цвета окружающего мира медленно достигали его сквозь рассеивающуюся пелену глубокого сна. Негромкая суета слуг, шум листвы за окнами, выходящими в сад, мягкое полуденное солнце. Амрит тяжело поднялся на локтях, морщась, и встряхнул головой, по-звериному сбрасывая остатки сна. Почувствовал укол сожаления из-за того, что не успел проводить Амалу, но это едва ли имело значение, если они встретятся вскоре, не так ли? От этой мысли он улыбнулся, позволяя себе лениво потянуться, раскрыть глубоким вдохом ребра и почувствовать тягучее ощущение спокойствия в каждой мышце, что еще вчера сжимались, как пружины. Часы показывали, что он проспал почти двенадцать часов, но это не удивило Дубея. Больше он удивлялся тому, что морок дремоты и ленивой слабости еще не рассеялся перед глазами, и его снова неумолимо клонило в сон. Впрочем, зов голода оказался сильнее. Амрит, накинув поверх домашнего хлопкового костюма шаль, спустился на кухню, где слуги оставили для него под колпаком блюда от общего приема пищи. Конечно же, в большом доме, полном слуг, сложно оставаться незамеченным, поэтому вскоре на кухне появился Девдас. — Когда уехала Амала? Все в порядке? — спросил Амрит, подняв глаза от тарелки. — Утром. Мы решили тебя не будить. Она уехала к старухе Басу. Ты с ней вчера встречался? Амрит поднял взгляд на Девдаса. Легко было оставаться невозмутимым, когда еда, казалось, еще сильнее замедляла скрипучие процессы жизнедеятельности в его организме. — Нужно было договориться, чтобы она приняла Амалу у себя и взяла за нее, наконец, ответственность. — Вы говорили об этом до утра? — О свадьбе, о том, как Амала будет распоряжаться приданым, о том, будет ли Амала работать. — Лицо Девдаса вытянулось от удивления, но Амрит не дал ему вставить свое ценное мнение по этому вопросу. — Кроме того, она хотела узнать подробности нападения, а мне хотелось узнать кое-что о ней самой. Девдас поджал губы и заложил руки за спину. Он всегда так делал, когда пытался закрыться от собеседника — то есть почти всегда, как будто сын был для него уважаемым гостем, членом Дюжины, учеником, но никак не тем, рядом с кем стоило расслабляться. Со временем Амрит действительно оправдал выданную ему роль. — Ты все еще выглядишь уставшим, — вдруг произнес Девдас. Его голос не был сердечным, но содержал тонкую сердечную жилу в нем, и этого было достаточно, чтобы Амрит вздрогнул. Он порой забывал, по-настоящему забывал, что отец заботился о нем. Что почти наверняка любит — своей особенной, суровой любовью. — Ты многое пережил и многое совершил за последние сутки, а тебе нужно набраться сил. Отдыхай, если хочешь. Приготовления в храме уже начались, Басу присоединилась к ним. Амрит кивнул. Сон помог ему уложить в голове разговор с Индирой: он, может, и не знал многих фактов, иные же ему еще предстояло проверить, но кое-что о характере своего отца он знал всегда. Кроме того, он знал кое-что еще: большую часть обязанностей Девдас разделяет с Вималом. И новая теория не заставила себя ждать. Амрит, стоило признаться, всегда относился к дяде с легким пренебрежением: без жены и детей, в тени его отца, счетовод, что либо закрывался в своем кабинете в окружении бумажек, либо брал на себя переговоры с этими новоявленными бизнесменами, считавшими себя выше тех, кто исторически правил Индостаном и был почитаем за связь с богиней… Вимал мог привести их к демону, и Амрит хотел заняться им потом. Сейчас ему было не по себе от мысли, что корыстный родственник, который пользовался теми же иными методами, которыми располагала Индира, маячил где-то рядом. Особенно, когда они с Амалой будут в самом уязвимом положении. — Где Вимал? — спросил Амрит невзначай. Девдас пожал плечами: — Уехал на неделю в Мумбаи на заключение сделки, кажется, это надолго. Он должен был выехать туда еще вчера, но остался, чтобы помочь тебе искать Амалу, помнишь? Амрит сдержал облегченный выдох. После разговора с отцом и трапезы он вышел на поиски Рита-Шивы, и предложил ему поговорить в домашней библиотеке, которая с постепенным погружением Амрита в дела Дюжины превратилась в его личный кабинет. — Где ты был во время пожара в Клифаграми? — спросил Амрит, едва закончив пересказ разговора с Индирой. Он сдержал информацию о пропавшем и нашедшемся Калиранти при себе, верный обещанию не выдавать Индиру, и даже если Рита-Шива почувствовал тайны в его рассказе о раздоре Басу и Дубеев, он не стал допытываться. А услышав вопрос, будто бы даже упал духом, признаваясь с затаенным сожалением: — Я не мог разорваться, Дубей. Калигхор был в кризисе, Девдас нуждался в постоянных советах и контроле, у Шарма были проблемы — а я многое им задолжал. — Индира винит в нем отца. Она не признавалась напрямую, но это было видно. Кроме того, после ее рассказа я думаю, что там был замешан демон. Рэйтан нахмурился. — Твой отец не может быть демоном. Не может быть даже связан с демоном. — Отец — нет, но… — Амрит подавил раздраженный вздох. То, что пряталось в мыслях, приобретало совсем иное значение, когда произносишь это вслух. Так что он, разумом почти убедившийся в новой зацепке, едва заставил язык ворочаться во рту, будто преодолевал барьер олимпийского уровня: — …Вимал. Он может быть замешан во всем этом. Отец посвящает его почти во все дела, советуется с ним. — Я бы заметил, — напряженно ответил Рита-Шива. Темные глаза блестели мистическим блеском, и кожа бледнела, наливаясь божественной синевой; силы возвращались к аватару, и он был готов применить их на том, что вызывало его гнев. — Мы не приглядывались к нему, — покачал головой Амрит. — Надеялись, что брахманское происхождение и дубейская кровь — само по себе оберег. И он не давал повода: примерно посещает все праздники, кланяется Махакали, чтит тебя и Махакала, но ведь он даже никогда не участвовал ни в пуджах, ни в ритуалах, ни в собраниях Дюжины. Он скрывался от нас. А его грехи — самые земные, самые человеческие, и действует он совсем не магией. Чем больше я думаю об этом… — Поддаваясь эмоциям, Амрит резким движением руки взлохматил волосы, заставляя часть непослушных кудрей упасть ему на лоб. — …тем логичней это все кажется. И тем хуже чувствую себя от того, что не догадался об этом сразу. — Успокойся. — Вайш поднял ладонь в примирительном жесте, на мгновение став похожим на статуи своего прародителя Шивы. — Я тоже этого не видел. Где именно он мог проявить себя? — Любые конфликты Дюжины, связанные с деньгами. Приданое моей матери. — Амрит сглотнул горький комок, думая о том, как несправедливо поступили с той, кто была для него единственным светлым воспоминанием детства. — Крот в компании Шарма. Расследование пожара в Клифаграми. Кто надоумил отправить сюда Роуза, хотя Амала сказала, что сможет выяснить это сама, — перечислял Амрит. — Я займусь этим, — кивнул Рэйтан. — Но мы не будем делать резких движений. Судя по тому, что ты говоришь, самые большие шаги Вимал предпринимает за пределами Калькутты. Так что, пока он в отъезде, нам не нужно, чтобы до него дошли новости о нашем интересе к его делам. Иначе он нанесет новый удар, и мы не сможем его предугадать. Он становился сильнее, отдаляясь от Калькутты. «А мы искали его внутри города», — с сожалением подумал Амрит, но вслух упрямо произнес: — Но я не говорил, что Вимал демон. Скорее всего, он работает с ним. — Я тоже этого не говорил, — ответил Рита-Шива, и они с Амритом уставились друг на друга в безмолвном договоре — не произносить прямых обвинений даже между собой. Вайш, приобретая после минутной потери контроля прежний человеческий вид, склонил голову к плечу. — Кроме того, я не хочу, чтобы он вернулся раньше времени. Твоя омега скоро позовет тебя, и тебе нужно сфокусироваться на другом ритуале. И готовиться к нему, — аватар даже позволил себе небольшую ухмылку. — Ты все еще на взводе, думаешь о суете, а омеге понадобится все твое внимание. Так что набирайся сил, Дубей. Если бы это был любой другой человек, Амрит бы резко оборвал любые неподобающие разговоры о своих отношениях; он терпеть не мог тех, кто совал свои носы в чужую постель. Но для Рэйтана майтхуна, даже проведенная в течке, была лишь ритуалом во славу Кали, благословением. А вот у Амрита при мысли о течке своей Истинной кровь в его теле начинала закипать, обжигаться, даже если само тело все еще клонило в сон. Он нуждался в ней — эмоционально, желавший наконец получить в награду свое спокойствие и равновесие в ее объятиях после всего, что он пережил ради нее; но также и для своего скорого восстановления. Не думать о суете, а думать об Амале? Так завещал Рэйтан? Что ж, это Амрит делал и без его подсказки. Даже остановился, проходя мимо комнаты, где была ее гостевая спальня и, оглянувшись по сторонам, зашел внутрь. Его вело собственное исступление; он не успел проводить ее, но так хотел утолить жажду хотя бы глотком ее запаха, что должен был остаться если не в комнате, которая наверняка уже проветрилась, то хотя бы на вещах. Но он не ожидал, что феромон груши с базиликом накроет его душистым облаком, словно она и не покидала этих стен, и растворится в его венах сладким наркотиком, не успокаивая кипение, а превращая его кровь в тягучую густую лаву. Амрит привалился к двери, будто в самом деле под весом ее запаха, и сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь наполнить себя им до разрыва легких. О, как она была близка к собственному безумию. Амрит почувствовал, как в паху накапливается напряжение, стягивается узел в животе, а тело наполняется негой; рука сама едва не потянулась к брюкам, но Амрит сжал зубы, зная, что едва он коснется себя, то возбуждение свалит его с ног сильной волной и он застрянет в этой комнате, как пубертатный школьник, наедине со своей невыносимой нуждой и стыдом. Считая до десяти раз за разом, он приучал себя к ее сладкому феромону, привыкал к пляшущим перед глазами звездам. Затем оттолкнулся от двери и направился к шкафу, концентрируясь на том, чтобы не сбиваться с шага. Ее запах нужен был ему для скорого восстановления, а не просто в качестве прихоти несдержанного, жаждущего обладать ею альфы. Перед отъездом Амала переоделась в другое сари, и то, в котором он целовал ее в саду, лежало на полке, ожидая стирки. Чувствуя себя конченным психом и не испытывая ни малейших угрызений совести, Амрит сжал в руке ткань одежды; мысль о том, как плотно она прилегала к ее стройному телу, обнимала оливковую кожу, прострелила его острым возбуждением, и Амрит, не удержавшись, резко прижал руку к члену сквозь брюки, как будто этим мог удержать его на месте. Он хотел насытиться запахом для того, чтобы спокойней отдыхать и быстрее восстановиться, но, конечно, спокойствием тут и не пахло; пахло Амалой, ее неукротимой страстью, ее тонкими, соблазнительными нотами, о силе которых не подозревала даже она сама. Никогда в жизни Амрит не испытывал такого голода по женскому телу, по физической ласке, и собственные порывы, сметающие все на своем пути, пугали даже его своей бескомпромиссностью. Впервые он задумался о предстоящей близости с Амалой не как об удовольствии, а как об ответственности. Сможет ли он контролировать себя, не пугая, не делая больно, если сейчас готов кончить только от запаха, пропитавшего ее одежду? Природа шептала: может; воспоминания затмевали взор разума сценами, с какой отчаянной жадностью и преданностью Амала встречала его кусачие поцелуи, засосы на шее, крепкую хватку его рук. Стыд окончательно испарился из головы Амрита, сменившись на темный морок его желаний, когда он, рыча, запустил руку за пояс брюк и сжал себя в кулаке, чуть шире расставив крепкие ноги. Член уже знакомой тяжестью лег в руку — Амрит бы ни за что не признался, сколько раз уже дрочил на образ своей невесты, стоящий перед глазами дразнящей недоступностью; что было лицемерно, конечно, учитывая, что он сам совсем недавно запретил ей кончать, и интересно, она ждала его? Мучалась точно так же, изнывая от первых признаков течки, что снесет ей голову возбуждением и жаждой его прикосновений, его отметин, его узла, заполняющего ее до краев, или нарушала его приказ, чувствуя себя преступницей, надеясь, что он не узнает? Амрит впился зубами в нижнюю губу почти до крови, чтобы не застонать, слыша только шум в ушах, собственное тяжелое дыхание, шедшее, кажется, из наливающегося свинцом живота, пока напряжённые мышцы пресса выталкивали вперед бедра быстрее и быстрее, угрожая порвать штаны активными движениями руки и твердого члена. Сухость ладони причиняла легкую боль, действующую раздражающе и отрезвляюще одновременно, и Амрит скользнул пальцами по головке, пытаясь предэякулятом облегчить себе движение, когда не было ни сил, ни желания отвлекаться на поиск чего-то похожего на смазку. Он стоял в комнате, откуда только что уехала его невеста, склонившись над ее одеждой, даже не удосужившись запереть дверь, яростно двигал рукой по члену, и едва сдержал рык, когда все ощущения в его теле устремились вниз и он кончил слишком быстро для мужчины с его уровнем самоконтроля. Как будто ебанный одержимый псих — кем он, наверное, все-таки и являлся. Выругавшись, Амрит прислонился взмокшим лбом к дверце шкафа, пытаясь отдышаться. Грудь ходила ходуном, легкие снова наполнялись сладким ароматом Амалы, теперь смешанным с запахом его удовольствия, и тягучее напряжение с оргазмом никуда не делось. По крайней мере он не выпустил узел, хотя в объятиях феромона Истинной сдержать его было сложнее. Может быть поэтому ему хотелось еще, хотелось больше, хотелось не в свой кулак долбиться быстро и жалко, а бешено, сильно, долго — в ту, что привела его в это исступленное состояние. Хорошо, что он успел позаботиться, чтобы Амалу увезли к Индире; наверное, еще лучше, что он не провожал ее. Поднявшись на ноги, Амрит насколько мог привел себя в порядок в прилегающей к спальне ванной и покинул комнату Амалы, прихватив с полки ее шкафа кашемировую шаль. Наверное, ею она укрывалась в ночной прохладе, и запах здесь был скромней, не сносил ему голову и не угрожал порвать штаны стояком. Вернувшись к себе, Амрит упал на кровать и уткнулся носом в цветастую ткань. Шум в ушах превратился в одеяло, накрывающее его с головой долгожданной негой, обретенным спокойствием, ее запах смешивался с его, и Амрит снова провалился в сон. Это забытье было больше похоже на дрейф по волнам: Амрит то погружался на океаническое дно, где не было ничего, кроме плотной, тяжелой темноты и редких проблесков неясных сновидений, похожих на игру течений, едва заметную невооруженному глазу, то всплывал наверх, слыша чьи-то голоса, вопросы, и даже отвечая на них ленивым бормотанием. Один раз он поднялся в туалет, едва ли сумев даже разлепить глаза, один раз умял несколько ароматных лепешек с маслом гхи и нарезанных овощей, оставленных рядом с постелью. Пока однажды что-то не вырвало его окончательно из уютной глубины, будто дернули за удочку. Амрит проснулся рывком, с чувством, будто совершенно преобразился; он не знал даты, не понимал, горел ли за окном закат или рассвет, но с беспокойством знал, что ему пора. Он должен быть в другом месте, его ждут. За дверью слышались приглушенные голоса, рассуждающие, как лучше его разбудить, и Амрит распахнул дверь, не дожидаясь, пока его обнаружат сами. — В чем дело? — Тебе нужно поспешить в храм, — напряженно ответил Девдас. Сердце, подскочив в последнем ударе, замерло где-то у Амрита в горле. Амала уходила в течку, и он, Истинный, слышал ее нетерпеливый зов.