Город обмана

Сколько лет нужно человеку, чтобы дурные воспоминания оставили его? Ответ на этот вопрос никогда не был оптимистичным: некоторые побледнеют, останутся неясной тревогой и смутным дежа-вю, а вот самые худшие не уйдут никогда. В иные дни из могил прошлого будут восставать призраки и хватать своими костенелыми, влажными от земли пальцами за пятки, сколько ни пытаешься бежать. Порой и Амала будет в снах оказываться в том темном лесу, где Абхей будет шарить по ней липкими ладонями и шептать мерзости, и просыпаться от того, что на грудную клетку давит неспособность сделать вдох. По какому расписанию бессознательное будет будить одно из ее самых страшных воспоминаний, она не поймёт никогда. Иногда это будет отсутствие в постели Амрита, который некстати уедет по делам, иногда — запах леса в осенней духоте, который принесет ветер, когда они уедут в загородный замок; иногда это будет неясная тревога, словно что-то накопится во внутренних системах, даже решенное тем же утром, но все ещё резонирующее под кожей. Иногда это будут воспоминания совсем не колюще-режущие, а лишь прикосновение плашмя к холодному металлу, заставляющее вздрогнуть и замереть. Например — Индира, протягивающая Амале кофе в бумажном стаканчике в зале ожидания аэропорта. Это поднесение было едва ли не единственной ее попыткой примириться с внучкой с тех пор, как она объявила той о необходимом возвращении и договорной свадьбе, которой не могла помешать даже Джотсана. Однако Амала лишь угрюмо пробурчала отказ. — Что, не хочешь? — протянула бабушка и хмыкнула, пытаясь неловко пошутить. — Твой последний кофе в Англии, дочка. Амала порывисто подняла голову, готовая язвить, но не увидела в лице склонившейся к ней Индиры ни капли издевки. Бабушка не желала ей зла, наоборот — считала, что дает Амале лучшую жизнь. И в этом ее «последний кофе в Англии» была попытка оставить в прошлом что-то, что Индира считала лишним, ирония о горевании о чем-то, что таких чувств не заслуживало. — Мой последний кофе в Англии мне сегодня готовила мама. Так что откажусь, — холодно ответила Амала, отодвинув от себя руку Индиры. Индира «глава могущественного рода» Басу не простила бы такой дерзости. Индира «бабушка» Басу только вздохнула и оставила нетронутый напиток на одном из столов в зале ожидания. Горькое чувство — куда горче даже самого крепкого эспрессо — засвербило в горле, когда Амала осознала правдивость своих слов. Люди, услышав о посадке, подскочили с мест и бросились к гейту, будто штурмом брали крепость; Амала считала свои шаги в конце очереди в обратном порядке, как секунды до смертельного взрыва, потому что тот кофе, что приготовила ей мама сегодня утром на завтрак, был последним в ее жизни. Прошлой жизни. Никогда больше она не сможет прийти домой и упасть в мамины объятия, скрываясь там от сложностей и несправедливости, что ждали их снаружи. Не сможет сжать в руки кулаки и вылечить свои боли мыслью — что бы ни случилось, если я сейчас провалюсь или сделаю глупость, моя семья всегда будет со мной. Так до леденящего ужаса просто было считать свои очередные, на этот раз оставшиеся в Англии последние разы, что Амала начинала думать, будто это ее проклятый рок. И конечно, она не думала, что кто-то вроде Эммета Роуза отнимет у нее Амрита — самое близкое к той яростной любви и тёплой безопасности, которой была ее семья в Англии; на природных, глубоких уровнях, которые вырывались с ее языка необдуманными признаниями, даже ближе. В грандиозном масштабе событий в Калькутте Роуз был камешком, что может поцарапать ногу, пока они пытались выследить Левиафана. Но кровь от царапины привлекает акул, заставляет их выходить на охоту и обнажать несколько рядов своих острых клыков. Роуз уже был заслан в Калькутту демоном; и он не вырвется из-под его влияния из чувства вины перед Дубеями или Басу, как Ману. К тому же, разве мы не раздражаемся на жалящуюся царапину, в которую тут же попадает морская соль? Вот и Амала могла лишь шипеть, пытаясь нейтрализовать вред, причиненный камушком под ее ногой. Но пока что единственной акулой, пришедшей на запах ее крови, был Амрит: не менее смертоносный, чинно плывущий сквозь изумрудные воды Тамас-Виталы, что сам и приносил с собой. И желающий устроить маленькому, но слишком острому камешку свою карусель возмездия. Впервые Амала чувствовала бхутов рядом с собой, но не была целью их нападения. Впервые она видела, как Амрит управляет тенями потустороннего мира, а не прогоняет их от нее, и не сразу поняла, чему повинуются эти волны, захлестывающие Эммета. Амрит стоял, наблюдая, как ни в чем не бывало, словно не имел к этому никакого отношения, но, опустив взгляд, Амала увидела, как он играл пальцами по воздуху, будто по клавишам фортепиано, извлекая из него самую зловещую мелодию; то плавно, то резко, лишь иногда замирая на секунду, чтобы задержаться на особенно болезненной минорной ноте, и дальше мчаться по оттенкам изумрудных теней. Будут ли воспоминания Эммета об этом вечере в саду Дубеев худшими в его жизни? По тому, как растерянно разглаживались перекошенные от злобы мышцы побледневшего лица, Амала понимала, что бхуты добрались до него. Роуз не видел их так же ясно, как посвященные культа Кали, не видел иссохших рук, цепляющихся за его мощное тело, не слышал клацанья зубов в зияющей черноте бескровной ухмылки. Но взгляд светлых глаз вдруг стал пустым, будто Эммет потерял всякий интерес к происходящему наяву, и Амала поняла: он слышит их шепот. Он поддается безумию отчаяния, которое они вселяют в сердце человека. Роуз дрожал, будто совершенно продрог от холода посреди душной южной ночи. — Все знают, какой ты на самом деле. Все только и ждут, чтобы использовать это против тебя… — Тебя обыграли местные обезьяны, так ты скажешь своему начальству? — Отец был бы опозорен… — Смотри, они смеются над тобой! — Слабак! — Не альфа, а посмешище! — Стоп! — вскрикнул Роуз, тряхнув головой, и только после этого осознал, что рядом никого не было. Он кричал в лица застывших в нескольких шагах от него Амрита и Амалы, и под их внимательными взглядами зажегся уязвленной злостью от стыда за этот неконтролируемый крик. Тяжелый взгляд уперся в Амрита из-за съехавших на кончик носа крупных очков и нахмуренных густых бровей. — Я покажу тебе, что я делаю с самодовольными ублюдками вроде тебя, — прорычал Роуз. Желание заглушить унизительные, бьющие по самым слабым местам его хрустального эго слова читалось в каждой угрозе, что для Амрита были не серьезнее тявканья щенка. Дубей плотоядно ухмыльнулся кончиком губ, наблюдая за тем, как Роуз начинает ломаться изнутри, даже не подозревая об этом. Соперничество двух альф густело в воздухе усиливающимися запахами с новыми нотками — едкой кислоты вишни, переставшей быть сладкой, и почти перекрывшей лесную хвою горький запах коньяка в феромонах Эммета. Раздражающие сочетания, сочившиеся агрессией и опасностью, на биологическом уровне подсказывали другим людям, и прежде всего омегам, держаться подальше от места возможной схватки, поэтому у Амалы, еще помнящей, на что способны ведомые инстинктами альфы, дрожали поджилки и захватывало дыхание, словно тело готовилось вот-вот стартануть со скоростью спринтера, как только упрямый глупый мозг даст наконец команду спасаться бегством. Более того, ее присутствие усугубляло напряжение. Чертовы реакции, обострившиеся перед течкой, влияли на них с Амритом; как она непроизвольно шагнула к нему, почти касаясь его бока, почувствовав угрозу от появившихся бхутов и их с Роузом искрящегося противостояния; как Амрит выпрямился, каким сильным вдруг стало казаться его обычно по-тигриному грациозное тело. Дубей тоже почувствовал эту тонкую, но все же различимую разницу между расплатой и защитой. Одно дело — лелеять крупицы сознания, разрабатывать план мести и не жалеть времени, растягивая его воплощение, когда Амала была далеко, и только ее запах на чужих руках то и дело будоражил реакционную ярость. И совсем иное — стать свидетелем того, как чужой, недружелюбный и явно не дружащий с головой альфа угрожает ей; прямо заявляет, что придушил бы Амалу, к тому же имея репутацию мрази, не уважающей и оскорбляющей ее. Смеет делать это все — в доме ее альфы, в ее крепости, пока Амрит отлучился по делам. Эммету не стоило переходить ему дорогу. Но тем более ему не стоило задевать его омегу. Едва Роуз успел перевести дыхание и набраться сил для очередного словесного выпада, Амрит заговорил первый. В его речи не осталось стерильной выверенности переговоров. Он мешал английскую речь с бенгальскими словами, все меньше заботясь о том, сколько из его речи поймёт Роуз. Туман густел, и ненасытные бхуты, чувствуя, что второй за сегодня пир только начинается, трепетали вокруг попавшего в ловушку англичанина. — Я терпел твой любопытный нос в делах моего города, — спокойный голос Амрита раскатисто звенел громом посреди изумрудных туч. — Я получил удовольствие, глядя, как ты после ашрама блаженных агхори шарахаешься на улице от каждого праведника с пеплом на лбу, не отличая тех, что и сосущего их кровь комара не убьют, от капаликов, что с удовольствием украсят твоими сырыми кишками алтарь Махадэвы. Устроил незабываемый и безобидный туризм по нашей экзотике, которую вы, западные невежды, так любите, пока сам взял на себя сложности настоящего расследования. А ты?.. В воздухе появилось нечто тяжелее отталкивающего облака феромонов — будто энергия, чей потенциал прежде дремал, вдруг наполнилась электричеством, которое генерировала свирепая решимость Амрита. Находиться в орбите влияния мистических сил брахмана стало физически тяжело, воздух становился свинцовым и разреженным, как на горных вершинах, и Амала еле подавила желание отшатнуться. У Эммета такой возможности не было: тени вновь обвили его, парализуя холодом, отчаянием, звериным голодом, который он ощущал кожей, как жертва чувствует приближение хищника. Вечерний полумрак сада сгустился, расщепился — и по тому, как расширившиеся от ужаса глаза Роуза уставились на удлинившиеся тени, Амала поняла, что теперь он видит их так же ясно, как и они с Амритом. — Что за… чертовщина?! — прохрипел он, задыхаясь даже до того, как проклятые души обвились вокруг его горла. Изумрудная дымка начала переливаться багровым, и эти кровавые отблески отразились в стеклах очков Эммета, заставляя его раскрыть рот в безмолвном возгласе. — Амрит… — предостерегающе протянула Амала, но ее благоверный не услышал ее. — Ты же отплатил тем, что штурмом накинулся на мой дом, а когда мой отец пустил тебя, проявив гостеприимство несмотря на твою грубость, ты отплатил нам оскорблениями в адрес будущей хозяйки, моей невесты. Угрозами омеге, которая находится под моей защитой. И ты называешь себя мужчиной? Альфой? Бесполезный и шумный кусок дерьма. Проклятый безбожник, который достаточно мозолил мне глаза. Даже христианский бог скажет мне спасибо, если я сделаю карму человечества чуть чище, избавив его от падали вроде тебя. На этом этапе Роуз не понимал ни слова, но улавливал общий смысл. Он абсолютно точно переоценил свою неприкосновенность в темноте частного дома влиятельной семьи, о которой его предупреждал каждый местный, от начальника полиции до уборщика в отеле. Роуз шел к Дубею, думая, что разберётся по-мужски с местным бароном, считая бывшую бенгальскую аристократию не более чем бандитами, цепляющимися за прошлую власть, и совершенно не ожидал столкнуться с необъяснимой хренью, что сейчас смыкалась вокруг его тела, будто космическая сила злодея из фильма про Звездные войны. Ведь Эммет Роуз — не из пуганных новобранцев, не нюхавших пороху на реальных перестрелках; он прошел пекло, какое и сделало из него мудака, знающего только авторитет силы. Он происходил из семьи военного, рос на рассказах отца о сражениях, преувеличенных сказках о чести мужчины и о том, как альфы наводят порядок в мире; потом и сам бывал в горячих точках, видел, к чему приводит коррупция, тирания, жестокость. Видел смерть — не только врага, но и друга на своих руках. Он терпеть не мог тех, кто размокал в увольнении, вдали от жестокой правды жизни, и позволял слабым вертеть собою — как это делал Киллиан, спутавшись с рыжей странненькой бетой и этой омегой; и сейчас Роуз очень жалел, что не припугнул ее до того, как эта ее упрямая вседозволенность вышла из-под контроля. Тиски, сжимающие его тело, вдруг отступили, и Эммет едва удержался на ногах, хватаясь за горло и бешено озираясь по сторонам. Произошедшему должно было быть объяснение. Он отказывался подчиняться липкому страху, похожему на детский панический страх перед хтонической темнотой под кроватью. Легко опасаться столкновения с лицом с фотографий Интерпола или направленного в лоб ствола. Гораздо хуже всего — бояться того, чего не знаешь. Голоса Амрита и Амалы заставили Эммета поднять голову, надеясь в резких и певучих звуках их разговора на бенгальском найти хотя бы намеки на ответы, которые его бы успокоили. — Ты усугубляешь его подозрения, — Амала, описав быстрый полукруг, от которого взлетели ее юбки и длинный хвост сари за спиной, встала перед Амритом. — Ты должен убедить его в своей невиновности, а не давать повод арестовать тебя! — Я должен был отрезать его язык в тот миг, как он открыл свой поганый рот, — огрызнулся Амрит. — Я преподаю ему урок, Амала. Поверь, я милостив. — Он сказал это так, будто сама мысль о доброте вызывала у него несварение желудка. Природа Амрита звала разорвать тело врага на лоскуты и преподнести их Амале как материал для новой подушки под ее ноги, и часть из этой агрессии была неудовлетворенным желанием, тупыми инстинктами, не знавшей логики людских интриг; если омега все еще разгуливала без его метки, без его запаха и без его семени, значит, не считала его достойным и надежным. Амрит не настолько животное, чтобы завалить Амалу в саду, списывая все на обострившиеся в преддверии течки инстинкты. Но достаточно озверел, чтобы вместо этого страдал Эммет. Эммет, который продолжал буравить их взглядами, кривясь в злобном оскале. Амрит буквально видел, как Роуз набирается сил для ответного выпада, и знал, что теперь он точно не ограничится одними словами. — И если он ещё хотя бы раз скажет тебе что-то, что меня не устроит, я его убью. — Голос Амрита, хоть и сменился на бархатный рокот в разговоре с Амалой, все еще хранил сталь непреклонного приговора, и по телу Амалы неожиданно побежали приятные мурашки, какие бывают, когда после холода согреваешься у пылающего костра. Ей вспомнилось, как ярость Амрита разгоняла ее демонов то в машине посреди шоссе, то в комнате отеля, когда ей полагалось провалиться в панику, осознавая произошедшее. Она никогда не замечала в себе тяги к насилию, не считая ситуаций, когда приходилось отбивать кого-то или отбиваться самой; месть часто была искушением, но моральный кодекс и остатки здравомыслия чаще останавливали Амалу. Сейчас она чувствовала, что ступает на территорию, которую всегда замечала где-то в уголке зрения, даже если старательно обходила ее стороной. Территорию, которая пугала ее — потому что греховное удовольствие иногда пугает еще больше, чем сам грех. — Забей, — прервала Амала не только Амрита, но и песню внутренней омеги, что сиреной завлекала подчиниться опасному течению, по которому пытался унести ее Амрит. — Роуз всегда считал, что омеги ниже его. Это не лечится. — Да? Может, методы были не те? — Амрит прищурился, но Амала уже различала смешинки в его ровном тоне. — Начну с того, что подвешу его на мангровом дереве вверх ногами. Перестанет путать, кто находится выше или ниже. — Амрит, — повторила Амала и наклонила голову, перехватывая его взгляд, устремленный на Роуза за ее плечом. — Я не защищаю его. Но он доставит тебе проблемы. Особенно, если ты что-то с ним сделаешь. Он — подданый другой страны. У нас с ним тоже своя история, и все это знают. — Наконец, логические доводы заставили Амрита прислушаться. Конечно, отвести любые подозрения от Амалы будет легко, но и она была права — перед этим ей придется пережить допросы и серию неприятных встреч с международными службами. Амрит скривился, ощущая себя ребенком, у которого отнимают игрушку, но уступил голосу разума. Это было легко, учитывая, что он говорил устами его омеги. — Докажи ему свою непричастность. Что ж, разве не с этого он начинал? — Легко, — оскалился Амрит и одним движением отстранил Амалу в сторону. Упрямство в том, чтобы навсегда отвадить Эммета от его дома и его семьи нашло лазейку сквозь сдерживающие дубейский гнев стены. Амрит сделал шаг вперед, позволяя теням вновь зашевелиться, привлекая внимание Эммета. Изрядно потрепанный, он побледнел пуще прежнего. В этот раз Амрит не спешил, не устрашал больше нужного; он давал Роузу вглядеться и почувствовать то, что нельзя было уже списать на галлюцинации. То, как холод сковывает руки и ноги до коченеющих пальцев; как силуэты, напоминающие цепкие лапы, скользят по нему, прижимаясь к коже над бешено бьющимся сердцем, словно наслаждаясь его трепыханием; как шепот опаляет ухо, заставляя волосы на загривке встать дыбом. — Ты сдохнешь, Роуз… — Сдохнешь в канаве, как собака… — Здесь, в этой грязной отсталой стране… — Ты попадешь в ад, и мы вдоволь насытимся твоей плотью… — Ты проиграешь, Роуз… Уже проиграл… — Посмотри правде в глаза, или ты все такой же трус? — Трус и слабак. И все об этом узнают! — Хватит! — взревел Эммет. Казалось, голоса не просто нашептывали ему потаенные страхи, но пили его энергию, крали его сердцебиение, морозили его кровь. Он посерел лицом, глаза его воспалились; он менялся на глазах под влиянием потусторонних сил, против которых не имел оружия. Амрит взмахнул рукой, и шепот растворился в шуме листвы, унося с собой слова, но оставаясь где-то на периферии слуха, заставляя напрягаться в поиске знакомых звуков. — Теперь ты понимаешь? — произнес Амрит, глядя сверху вниз на сгорбившегося Роуза. Светлые глаза англичанина пылали чем-то звериным, той гранью паники, после которой агрессия преодолевает точку равновесия и становится реакцией не ради, а вопреки. — Если бы я хотел убить, я бы не марал улицы чужой кровью всем на обозрение. Я бы сводил с ума, пока ты не убьешь себя. То есть, не ты, конечно. А твой драгоценный Хейз, — ухмыльнулся Амрит собственной шутке. — Поэтому слушай сюда. Вариант первый. В течение недели ты сидишь тихо, играешь в расследование, если пожелаешь, но не путаешься у меня под ногами, а если видишь кого-то из нас — идешь в другую сторону. И я позволю тебе сесть на самолет до Лондона, чтобы ты убрался отсюда и никогда не возвращался на мою землю. Вариант второй… — Амрит наклонился, не разрывая зрительного контакта. — Тебе не понравится. — Ты не сможешь. Я остановлю тебя. — В мире очень мало вещей, которые могут меня остановить. И ты, верная хозяйская ищейка, точно не в их числе. Распрямившись, Амрит отвернулся, считая разговор законченным. Бхуты возвращались обратно в Тамас-Виталу, и ночь, опустившаяся на Калькутту, даже несколько просветлела без гнета проклятых душ; в небе проявились звезды и полумесяц, будто наблюдавший за ними Шива. Дубей знал, что Роуз не сможет его ослушаться — ему просто не хватит сил, ведь бхуты уже запомнили вкус его страха и не оставят его. Уж Амрит об этом позаботится. Роуз будет видеть выматывающие кошмары, ему будет мерещиться шепот, кромешные силуэты будут тянуться к нему из углов. Ночь будет бесконечно долгой, полной ужасов и пограничных видений, и Эммет больше никогда не сможет спать без света. Да, этот вечер, о необъяснимых событиях которого Роуз никогда не сможет никому рассказать, разделит его жизнь на «до» и «после», но осознает он это только на борту самолета, выбираясь из плавящей все живое тропической жары; как и Амала, что в глубине души приняла свое прощание с Англией уже несколько недель назад, отрываясь в взлете от холодной северной земли, как будто та всегда была лишь ее временным пристанищем. И то, что для Роуза станет страной жестоких богов и их кровожадных жрецов — для Амалы всегда было убежищем у ног милостивой Дурги и домашними, крепкими объятиями ее судьбы. Однако здесь и сейчас — что-то в самом деле надломилось внутри Эммета, или, наоборот, вдруг встало на место, принимая попытку удержать стержень из воинственных инстинктов, но он вдруг обнажил зубы в оскале, на непослушных ватных ногах бросился вперед, намереваясь разодрать спину Амрита, но плывущий фокус, искаженный чёрными вспышками, как порченная кинолента, не дал даже увидеть выставленную под его колено ногу, об которую он споткнулся и плашмя грохнулся о землю. — Блять! — в сердцах рявкнул Эммет; хрупкая гордость болела куда больше разбитого носа. Амала тяжело дышала, возвышаясь над ним ангелом возмездия, не обращая внимания на занывший ушиб в подставленной Роузу ноге и обескураженный поначалу взгляд Амрита. Он слышал, разумеется, приближение альфы со спины и был готов в третий раз погрузить его в ад Тамас-Виталы, но Амала подставила Роузу подножку и теперь едва удерживалась от искушения наподдать во второй, в пятый, в десятый раз, вымещая на нем свои скопившиеся за много лет обиды, усталость и внутренний протест на события последних суток, когда она чувствовала себя скорее объектом, который альфы выдирали из рук друг друга, нежели живым человеком. Стоило Роузу броситься на спину Амрита — единственного, кто держал ее на плаву и давал надежду в эти сложные пару суток, и адреналин бросил ее тело вперед и одновременно замедлил время вокруг. Сдерживающие механизмы на плотине сорвало как тогда, несколько лет назад, когда в порыве страха за Лиму Амала врезала Габриэлю битой по лицу, прежде чем поинтересоваться, зачем он пожаловал к ее подруге. Вот только долги Эммета по счетам Амалы были куда больше, куда более личными, и одновременно — включающими в себя все, что альфы вроде него задолжали Амале. Все, что они пытались у нее забрать, повредили, или украли. Бешеная кровь Басу вскипела в жилах омеги, стоило ее терпению кончиться. Взмахнув ногой, она врезала Эммету между ног, вызывая у него насадный крик боли, и лишь после этого впервые за долгое время почувствовала какое-то внутреннее удовлетворение и справедливость. Возможно, именно этот зов говорил с Амритом на уровне биохимии, трепетанием отзываясь на его жестокие обещания расправиться с любым ее обидчиком, любым альфой, который даже подышит рядом с ней неправильно. Иначе не объяснить, почему там, где любая другая девушка испугается агрессивных наклонностей своего избранника, Амала чувствовала, будто влекущая и пугающая бездна, куда она всегда боялась вглядываться, вдруг заговорчески подмигнула в ответ, разрешая сделать то, что других альф привело бы в ужас. Многие даже не верили в способность омег к самозащите: кого-то шокировало бы даже то, что она камнем раскроила череп насильнику. И практически никто не мог представить, что нежное и слабое от природы создание сможет отбить яйца лежачему мужчине не из самозащиты, а потому что заслужил. Однако когда Амала, на мгновение поддавшись сомнениям, коротко взглянула на Амрита, ее едва ли не сбило удушливой волной жара, которым сочился его восхищенный и жадный взгляд, коварная улыбка на губах с промелькнувшим между ними кончиком языка. Даже из мужской солидарности ему было не жалко Роуза; между ними не могло быть никакой солидарности, ничего общего. Главное, что его Амала была прекрасна в гневе. И она же с лихвой компенсировала нелюбовь Амрита к рукопашным боям. Засмотревшись друг на друга, они едва ли не пропустили момент, когда Роуз начал подниматься. — Ты в край ебанулась?.. Ответишь за все!.. — Мои люди вернут вас в отель, мистер Роуз. Помните про наш уговор, — ответил Амрит, обхватывая Амалу вокруг талии и утягивая ее в сторону дома. У входа в сад ждал слуга, и Дубей дал ему быстрый приказ избавить территорию дома от чужака, так и не отпустив талии девушки. Все, о чем он мог думать за стоическим фасадом наследника клана — то, как же ему до дрожи в губах хотелось поцеловать Амалу. Свою маленькую, но свирепую защитницу, уже исполнявшую обязанности хранительницы дома Дубеев; свою хорошенькую ходячую проблему. Раскрасневшуюся, тяжело дышащую, сочно-грушевую, одетую в сари, которое он для нее выбрал. Амала тоже не отрывала взгляда от его губ, ладонями скользнула по его груди, собираясь дернуть его на себя, но чужие запахи всколыхнулись от треснувших под ее руками пятен крови на ткани его одежд, и они оба вздрогнули. Момент не то чтобы пропал — между ними этот момент вообще никогда не пропадал — но Амриту не слишком хотелось пачкать Амалу грязью проведенных казней. Целоваться, измазывая друг друга кровью врагов, было хорошо только во сне; наяву он был для этого слишком педантичен и чистоплотен. Зануден, одним словом. — Научишь меня управлять бхутами? — спросила Амала, когда слуга скрылся из виду, но имела в виду совсем иное приглашение; все это время она не отрывала взгляда от его губ, и не понимала, почему Амрит, чей прожигающий взгляд она чувствовала на себе, медлит. — Вайш научит. — Тогда чего ты ждешь? — Амала погладила пальцами острый мужской подбородок — нежно, ласково, пока ее слова оставались колючими и дразнящими. — Или целовать меня тоже Вайш будет? И усмехнулась, не стесняясь своего грязного приема, потому что он сработал: рыкнув, Амрит мигом преодолел расстояние между ними. Улыбка растворилась в его напористом, злом поцелуе и наглом языке, тут же скользнувшем по ее. Амала была прекрасна в гневе, но ещё лучше она была в страсти. Когда ничто — ни воспитание, ни опасения, ни их недопонимания — не сдерживали ее истинную натуру, заставлявшую отвечать Амриту с равным напором, беззаветно раскрываться ему навстречу, не только не бояться его огня, но и обжигать его собственным. Об этом Амрит всегда и мечтал в глубине души: о партнерстве. О паре, с которой не нужно будет сдерживаться, и которая не будет сдерживаться сама. Самой сущности Амрита противоречила идея считаться с мнением, восхищаться, или даже доверять человеку, который не заслужил его уважения, не отстаивал себя, и поэтому он никогда не смог бы быть хорошим мужем кому-то из тихих нежных местных девушек, которые боятся осуждения людей, не могут спорить с судьбой, боятся воли богов. О какой страсти могла бы быть речь, если бы ему пришлось заботиться о жене, как о дочери? Или чувствовать себя под колпаком ее абсолютной материнской заботы? Так что даже не будь у них с Амалой Истинности, она бы все равно была для него самой желанной в своей непокорности и силе. И Амрит признает эту силу. Он готов служить ей, как служит Великой матери, он принесёт к ее ногам золотые дары и трупы ее врагов. Или ей больше понравятся живые, чтобы она нанесла им последний удар? Басу, эти упрямые безумцы, не берут других членов семьи на ритуалы, потому что в клане властвующих глава рода постоянно вынуждена держать дистанцию с остальными, не менее сильными девушками-альфами, подчеркивая свой статус, но у Дубеев такого нет, и старшая госпожа Дубей может стоять рядом с ним не только на собраниях, но и в церемониях подношений или свершении суда. К тому же, с сочетанием их генов, под присмотром таких родителей, какие сильные и умные будут их дети! Такие, которые смогут и мир себе подчинить. Или разрушить его, конечно же. А уж какими упрямыми и красивыми… На мыслях о детях, о семье, о жизни с Амалой, где они будут принадлежать друг другу, процессе создания и воспитания этих детей — воплощения их любви, что продолжится во многих поколениях, Амрит застонал в ее губы, несдержанно кусая Амалу за нижнюю, сжал ее волосы в кулаке, наклоняя ее голову навстречу себе и поцеловал с новой силой, почти грубо от переполнявшего его желания, изо всех сил держась, чтобы не прижаться к ней всем телом. Было пыткой не чувствовать Амалу целиком: ее тяжелевшего дыхания в пышной груди и ее трепещущего живота на его; но, во-первых, он действительно не хотел, чтобы гадливый запах земли и крови остался на ее красивых (еще бы, это же он выбирал!) сари, а во-вторых, если они увлекутся, он не сможет уйти. Он же так спешил… куда? Воспоминание о втором деле, запланированном на сегодня, далось со скрипом, но тут же отравило всяких бабочек в животе и заставило оторваться от губ Амалы так же резко, как он и начал этот поцелуй. Ему следовало как можно быстрее удостовериться, что Индира Басу не была их демоном. — Черт, — рвано и бешено выдохнул он в губы Амалы, злясь даже не на Кали-демона и не на неудачное время их страсти. А скорее на очередную дилемму, способную расколоть их пока ещё хрупкое равновесие. Он только примирил Амалу с ритуальной и не очень кровью на своих руках, примирил ее с будущей ролью хозяйки рода Дубеев; меньше всего ему хотелось теперь отрывать Амалу от ее единственной оставшейся в Индии семьи. — Мне правда надо идти, махарани. Амала тут же отстранилась. Амрит почувствовал, как температура между ними упала, опаляя холодом. — Опять? Ты же только что пришел. — Кое-что произошло. — Естественно, Амала вперила в него требовательный взгляд, и Амрит вздохнул: он ведь сам обещал отвечать на все вопросы, ничего не скрывая. — В деревне у брахмана этих подонков я нашел артефакт, который принадлежал Индире. Это очень странное совпадение, и у меня есть опасение, что не обошлось без интриг нашего настоящего убийцы, — невесело сыронизировал Амрит, наблюдая, как двое слуг провожают Эммета до подъехавшего такси. Даже если кто-то из них и обратил внимание на неподобающие обжимания нареченных в тени деревьев около дома, то им хватило ума отвести глаза и прикинуться глухими. — Какой артефакт? Как он к нему попал?! — Кинжал Калиранти. Знаешь про него? — Амала покачала головой. Что ж, неудивительно; вряд ли Индира показывала маленькой девочке опасное ритуальное оружие. — Брахман утверждал, что его купили на черном рынке, а потом подарили ему. Я уверен, что это неправда. — Ты его расспросил, кто подарил? Когда? — мигом включилась Амала, но Амрит только покачал головой. Амала ахнула: — Но это важно! Надо будет спросить, а если бабушка расскажет… — Он ничего не расскажет. — Почему? «Потому что я убил его», — подумал Амрит и, должно быть, это зажглось предупредительным светом в его глазах, потому что запал Амалы вдруг потух. Она на мгновение забыла, зачем он вообще ездил в эту деревню, и теперь жестокая правда встряла ей поперек горла, будто кусок, который был больше, чем она могла проглотить. Это ощущалось почти физически; Амала сглотнула, прежде чем найти голос и спросить, стараясь не думать о том, как наигранно звучал ее небрежный тон: — Ты думаешь, это все связано? Альфы, напавшие на меня в лесу, кинжал и демон? — Я думаю, что порой судьба награждает нас несметными дарами, а порой — играет с нами в жестокие игры, — как можно мягче произнес Амрит. Он заботливо провел руками по волосам Амалы, приглаживая ее растрепавшиеся из-за его крепкой несдержанной хватки локоны, и оба эти жеста — заботливой нежности и исступленной страсти — шли из одного сердца и были одинаково любы Амале. Да, они с Амритом были лучшими подарками в жизни друг друга. И любимыми фигурами судьбы на ее черно-белой доске. — Не столь важно, как он попал в руки какого-то недоноска. Важно то, как он покинул владения Басу. «Наверное, этот брахман был связан с незаконной деятельностью вдовца Прии», — тем временем рассуждала Амала про себя, пытаясь понять, почему Амрит уверенно рассказывавший о том, как не отнимает жизни зазря, принес ей совершенно иные вести о методе ведения своих дел. Она с мрачным смирением приветствовала смерть для ее обидчиков; без них земле станет чуть легче выносить порочное человечество. Но для мысли, что Амрит мог убивать по иным причинам, требовалось чуть больше времени, и она вместо этого принялась обдумывать его ответ. — Ты думаешь, что с этим связан демон Кали. — В этот раз Амала не спрашивала, а утверждала, и мрачнела с каждым словом все больше. — Ты думаешь, что он связан с Басу. С моей бабушкой. Даже если Амала и догадалась о худшем выводе Амрита — она не произнесла этого вслух. — Тогда поедем вместе, — произнесла твердо вместо этого. Амрит едва ли не скривился; он знал, что так и будет. — Бабушка охотнее поговорит со мной. Она сложный человек, я помогу тебе… — Это исключено, — тут же отрезал Амрит. Амала захлопнула рот, удивленная тем, как грубо ее перебили. — Исключено, Амала, — отчеканил Амрит, чуть наклонившись вперед, чтобы она не смела прервать их зрительный контакт и прикинуться, будто серьезность этих слов была ей недоступна. Ставший железным тон не допускал возражений. — Ты достаточно лезла на рожон в последнее время. С тебя хватит приключений, и с тебя хватит Калипуруша. Даже если он нацелился на меня — он собирается бить по тебе. Если — только если, и я в этом все еще не уверен — Индира связана с ним, то ты будешь особенно уязвима, и я буду думать только о тебе. Потому что ты не знаешь законов трансцендентных миров, не сможешь себя защитить против мистических сил. Им нельзя заговорить зубы или врезать по яйцам, — дернул бровью Амрит, на что Амала недовольно поджала немеющие от поцелуя губы. Короткий миг веселья растворился, как искра бенгальского огня, не оставив и дымка в потяжелевшем воздухе; Амрит смотрел ей в глаза, непоколебимый, и Амала отвечала тем же. Их дуэль была даже не мысленной или словесной, разве что они перекидывались одинаковыми словами: «Я должна» и «Нет», они схлестнулись на взглядах, на феромонах заострившихся серьезностью запахах. Амала отмерла первой, с новой силой сжав ткань ворота Дубея в своих кулаках, и произнесла: — А теперь слушай внимательно, махарадж, потому что больше ты ни разу этого не услышишь. — И вздохнула, выдавливая из себя почти сквозь зубы: — Я соглашусь. Если ты считаешь, что так лучше, значит я остаюсь. Даже не верю, что говорю это, — фыркнула напоследок, пока Амрит думал, не ослышался ли он. Впрочем, даже Амала не могла отрицать, что Дубей был прав. Она чувствовала себя как тогда напротив Ману, когда принимала решение не кидаться в пекло в одиночку, а правильно рассчитать свои силы и позвать на помощь. Насколько оно было правильным, Амала ответить не могла; чувство вины гложило ее до сих пор, а попытки улучшить ситуацию только усугубляли ее. Но по крайней мере она была жива. И это, вероятно, было самым главным. Тогда ей повезло; ей везло много раз, потому что в ее жизни были Амрит и Рэйтан, каждый раз рисковавшие собой ради помощи ей. Ей повезло наткнуться на Рэйтана и Шехара в подворотне, сбежать от Ману, избежать пламени Третьего глаза Шивы, отбиться от альф в лесу. Амала ужасно устала, и чувствовала, что ее спасателям тоже требовался перерыв. Она бы не смогла отвечать за свою реакцию, если Индира, ее родная бабушка, которую Амала не переставала любить не смотря ни на что, была связана с теми, кто пытался уничтожить ее счастье. И никогда бы не желала стать обузой для Амрита перед лицом опасности. — Но если я соглашаюсь быть осторожной — значит, ты должен быть осторожен вдвойне, — тут же погрозила Амала пальцем, и Дубей рассмеялся, перехватывая ее руку и оставляя быстрые поцелуи на тонких костяшках. — Я — не ты, — хмыкнул он, не обращая внимание на цоканье Амалы. — Я себя ценю и жертвовать собой не собираюсь. Я еще не успел сделать с тобой все, что хочу, — бархатно прошептал он, прежде чем прижаться благодарным, полным обожания поцелуем к девичьим губам, все еще припухшим после его укусов прошлого, ревностного и собственнического поцелуя. Теперь добровольная покорность Амалы казалась ему самой возбуждающей вещью на свете. Черт, он просто любил ее всякую, он хотел ее всякую: в ярости, опасную и сильную, или в нежности, доверяющую и ласковую, или ему принадлежащую, трепетную и податливую. — Дело не только в демоне или Калиранти, — выдохнул Амрит, едва оторвавшись от ее губ. Рукой он продолжал придерживать ее за затылок, не желая, чтобы она отстранялась, втайне властно наслаждаясь изгибом нежной шеи в своей ладони. — Дело еще… в этом всем. В Дубеях и Басу. И в нас с тобой. Амала кивнула, вдруг ощутив себя Джульеттой, обнимающей Ромео, за спинами которых их влиятельные и многочисленные семьи точили друг на друга ножи. Что ж, без Истинности и божественного предсказания об их помолвке, наверняка им пришлось бы пережить что-то такое; Амала лишь надеялась, что в их случаях они не закончат свою историю преждевременной насильственной смертью. — У тебя скоро течка. Потом — наша свадьба, — продолжал Амрит. — Это важные ритуалы, и к ним тебя должна готовить твоя семья. Для этого Басу должны быть заинтересованы в нашем союзе не только из-за предсказания богов. Я не знаю, что произошло у моего отца и Индиры, но когда, слышишь, когда, — выделил он, пытаясь вселить в них обоих надежду, что их догадки — всего лишь ужасная ошибка, — окажется, что Индира нам не враг, я выясню это. И договорюсь о том, чтобы следующие дни вплоть до твоей течки ты была в ее доме, под присмотром омег твоей семьи. Как бы я ни хотел видеть тебя подле себя… — он коснулся своим лбом — ее. — Перед течкой это не лучшая идея. Мне сложно. Я не могу сосредоточиться. Я еле держу себя в руках. — Так ты опасен, Амрит Дубей, — протянула Амала, пытаясь за шуткой скрыть то, как волнительно ей стало от его слов. Это стремление все сделать правильно, а не просто забрать то, что и так ему принадлежало, лучше любых слов показывало уважение мужчины к своей избраннице. Она бы могла прослезиться от того, как Амрит точно произнес то, о чем мечтала омега внутри нее, выросшая на романах о благородных альфах, ярких свадьбах и важных, имеющих сакральное значение для обоих течках; эти представления она пронесла с собой даже сквозь практичную реальность английской жизни, разрушившей многие ее традиционные индийские убеждения о ролях полов и гендеров. — Я так и знала, что приличная омега вроде меня должна была держаться подальше от такого, как ты. — Бесполезно, — ухмыльнулся Амрит, подыгрывая. Наклонившись к ее уху, он произнес темным, вибрирующим от хищных ноток и прикрытым обманчивым бархатом полушепотом: — От меня не убежишь, котенок. И это новое прозвище, совершенно неожиданно сорвавшееся с его языка, куда более откровенное, чем приличное «махарани», пустило по спине Амалы мурашки. Она выгнулась в спине, сдерживая стон, но не в силах противостоять волне возбуждения, прокатившейся до живота и ниже, к сжавшимся бедрам. И в последнюю очередь она думала о том, насколько оно являлось отсылкой к их родам: тигр и львица, оба из рода кошачьих, и потому, наверное, так охотно впивались когтями друг в друга, цапаясь по поводу и без, и были одновременно так похожи. Амрит, разумеется, почувствовал обострившийся запах ее феромонов, и приложил нечеловеческие усилия, чтобы не ответить на его зов. Сделав шаг назад, он лишь снова положил руку на поясницу Амалы, держась при этом на абсурдно большом расстоянии, и повел их к дому; каждая секунда могла стать последней в его выдержке. К счастью, в дверях их встретил сам Рита-Шива Бхудешвара в своем истинном облике, и энергия спокойствия, окружавшая аватара порядка, немного причесала взбудораженные мысли обоих. У Амалы при виде него перехватило дыхание от волнения. — Рэйтан! — Амала едва сделала поклон, прежде чем ускорить шаг. Обращаться к Рита-Шиве по его земному имени стало привычкой, которую она не контролировала. Беглым взглядом она охватила божественный облик, но не нашла ни малейших изменений. — Как ты? Амрит сказал мне, что ты пострадал из-за меня! — Это так, — вымолвил тот, и его обычно милосердное спокойствие показалось ей прохладнее обычного. — Но не волнуйся, теперь все хорошо. Ты пострадала куда больше, Амала. Амрит за спиной Амалы закатил глаза: Рэйтан чересчур гладко стелил для того, кто отключался у него на руках. Видимо, даже Шива в человеческой ипостаси не был чужд гордости. — В любом случае, я хотела поблагодарить тебя, — выпалила Амала и замерла напротив в нерешительности, отягощенной чувством собственной вины. — Лучшей благодарностью для меня будет твое бережное отношение к собственной жизни и здоровью, — бледное лицо Рэйтана едва тронула архаичная, похожая на полумесяц улыбка со скульптур древних будд, прежде чем он обернулся к Амриту. — Вы же избавились от англичанина? Будет ли он мешать дальше? — Он будет слишком занят сражением с собственным безумием, чтобы продолжать копать под Дюжину, — отчеканил Амрит. Как обычно, стоило кому-то нарушить их с Амалой уединение, и он превращался в самую властную и холодную версию себя, даже перед аватаром бога, который видел его насквозь. — Рэйтан, ты злишься на меня? — спросила Амала, вновь привлекая внимание Вайша. Прямой вопрос заставил первые тени человеческих чувств поползти по неподвижному мрамору его лица. — Я не злюсь, — произнес он. Но когда он повернул голову, черные глаза сверкнули холодными звездами из-под прямого росчерка бровей. — Полагаю, эмоции, которые я испытываю, люди обычно обозначают словами «я с тобой не разговариваю». — И, оставив Амалу осмыслять это, возобновил диалог с Амритом. — Куда ты держишь путь сейчас? — Завершить начатое, — ответил Дубей. Его ответ производил впечатление, будто он все еще занимается возмездием, но ни от кого не ускользнула таинственная лаконичность, интригующая еще и твердым тоном, который дал понять, что объяснений не последует. Хмурая складка на лице Рэйтана углубилась, но Амале его выражение показалось больше уставшим, нежели недовольным. Едва кивнув, он скрылся в доме, причем по-человечески пройдя через дверь, вместо эффектного растворения в воздухе. Могло ли быть такое, что Рита-Шива Бхутешвара гостил в доме Дубеев, как простой смертный? Он не мог вернуться в Тамас-Виталу или не хотел? И почему Амрит не доверился ему? Десяток вопросов жужжали в голове у Амалы, и она начала с последнего. — Ты не сказал про бабушкин кинжал, — выпалила она шепотом, как будто Рэйтан мог стоять под дверью и подслушивать. — Рано. Не хочу, чтобы информация о его пропаже вышла наружу. Особенно, если у Индиры будет объяснение. — Снова положив руку на талию Амалы, он подтолкнул ее к дверям, добавляя так же тихо: — Поэтому, если отец будет спрашивать — ответь ему то же самое, что я сказал Вайшу. — Я познакомилась с будущим тестем пару часов назад, а ты уже предлагаешь врать ему? — притворно ахнула Амала. — Это будет нашим маленьким секретом, — хмыкнул Амрит и, вдруг опустив руку, нахально огладил ее задницу ладонью. Амала едва успела вцепиться зубами в губу, чтобы не взвизгнуть от неожиданности, и возмущенно сверкнула на Амрита карими глазищами из-за сведенных бровей. Однако нужного эффекта не добилась: Амрита слишком будоражила ее злость, особенно, если она смешивалась со смущением. Он планировал насладиться каждой ее реакцией на его прикосновения, прежде чем они потеряют для них новизну; держать руки подальше от нее точно не было среди многочисленных планов Амрита на их долгую счастливую жизнь. — А что мне делать с Рэйтаном? — наконец, задала Амала еще один вопрос, когда разум оправился от будоражащей реакции на его наглые руки и заработал заново. Амрит обернулся в дверях. — А что с ним надо делать? — В смысле? — Амала широко распахнула глаза: — Человеческая ипостась Махадэвы, Рита-Шива Бхутешвара, на меня обиделся. — Моя прелестная махарани, это явно звучит как твоя проблема, а не моя, — фыркнул Амрит, но тут же добавил, перестав дразниться: — Просто поговори с ним. Ты избранная богами, еще и будущая первая госпожа Дюжины. Он обязан быть снисходительным к тебе. Небрежный тон Амрита подтвердил давнишние наблюдения Амалы: Амрит злоупотреблял добротой Рита-Шивы и привилегиями, что давала ему позиция избранного. Она верила, что брахман, глава религиозного культа, чувствует границы, за которой его высокомерие и нахальство станут непростительными, но, вспоминая комментарии Рэйтана с начала их знакомства — самой судьбе не удалось, как вы выразились, сбить с Амрита спесь, вся надежда на вас — он, обладая смирением великого существа и философией всезнающего, не разделял милости богов к Амриту. Мог ли теперь Рэйтан считать Амалу такой же неблагодарной, принимавшей его помощь как должное? Богобоязненность и человеческая симпатия объединились в стремлении доказать обратное, но в методах не сходились. С одной стороны, только свыкавшаяся с мыслью, что пантеон индийских дэвов существовал в самом деле, Амала была готова прислушаться к воле Рита-Шивы и держаться от него подальше, пока он сам не изволит разрешить ей говорить с ним. С другой стороны, он сам подчеркнул человеческое происхождение своих эмоций, а после слов «я с тобой не разговариваю» то, что нужно было обиженной стороне — это, наоборот, хороший внимательный разговор. Поэтому, собрав в кулак остатки взыгравшей сегодня не на шутку отваги, Амала все-таки отправилась на крышу небольшого особняка. Если Рита-Шива скажет ей уйти — она подчинится. Но если он захочет ее выслушать, то у нее есть шанс поправить последнюю за прошлые сутки ошибку. Крыша особняка Дубеев не была каким-то специально оборудованным местом отдыха: здесь были выходы печей с кухни и проветривания, проведены провода связи, а днем все эти камни, жесть и железо только усугубляли индийскую тропическую жару, от которой не было даже убежища в виде тени. Да и архитектура старинного здания, скорее всего, не подразумевала дополнительную нагрузку на крышу. Но отсюда открывался вид на равнину города: такие же невысокие крыши респектабельного района Калькутты, обычно скрытые за высокими заборами, редкие огни его окон, растворявшихся по мере углубления к сердцу города с его плотно застроенными и густо населенными кварталами, где никто уже не жег электричество. Но настоящая красота расстилалась звездным полотном в ночном небе. Рита-Шива Бхутешвара, аватар равновесия и предводитель мира теней, был един с этой ночью, даже выделяясь на ее фоне лунным сиянием белоснежных одежд и бледной кожи; струящиеся по спине волосы, убранные золотом, были чернее звездного неба. Он сидел на тканом покрывале, скрестив ноги и закрыв глаза. Амала, убедившись, что даже ресницы не трепетали, будто Рэйтан был в глубоком сне, собралась уже отложить план и уйти, но тот вдруг распахнул веки и произнес, будто затевал светский разговор: — Ты знаешь, что сделал Шива с богом Кама, когда тот прервал его садхану? И хотя голос его был мягким и бархатным, Амала вздрогнула. Да, она помнила. В мифах Шива, медитирующий в скорби после смерти Сати, спалил бога любви Каму Третьим глазом за попытку отвлечь его. Впрочем, в мифах всегда все заканчивалось смертями и наказаниями на несколько поколений, поэтому Амала, не желавшая становиться еще одной историей в этом ряду, приготовилась немедленно отступать. — Извини. Я уйду, если мешаю. — Не мешаешь. — Рэйтан повернул голову; кончики его губ тронула улыбка. Рукой он откинул часть покрывала рядом с собой. — Садись, мне будет отрадно разделить с тобой вечер. А тебе нужно выговориться. Уже не удивляясь тому, как Рита-Шива с легкостью угадывал ее мысли, Амала приняла приглашение и устроилась бок о бок с ним, почти соприкасаясь плечами, обняв колени. — Рэйтан, я хотела извиниться перед тобой за свое поведение. Я знаю, что поступила глупо, и мне вдвойне жаль, что ты пострадал из-за этого. — Спасибо. Мне приятно твое волнение. — Рэйтан бы мог добавить, что оно было абсолютно бессмысленным, ведь он рисковал собой не ради благополучия Амалы и Амрита — всего лишь одних из многих людей, чьи жизни были вверены ему в надзор; но ради победы дэвов над Калипурушем и спокойствия в мире, что зависел от этой буйной и своенравной парочки. Но если Амрит видел в нем только божественное проявление и потому воспринимал больше как функцию, нежели существо, то Амала узнала его сначала как Рэйтана Вайша, и лишь потом — богом, а потому дружеское душевное отношение по-прежнему затмевало священный трепет. Рита-Шива мог по пальцам пересчитать людей, которые не боялись видеть в нем друга, и которые могли вызвать в нем ответные симпатии — не столь же сильные, нет, вернуть чужую любовь в полной мере он не мог, иначе бы перестал быть метафизической материей. Но даже эти крохи выбивались из божественного замысла Шивы человеческими аномалиями. Например, легким разочарованием, которое сменилось облегчением, когда Амала вызвалась извиняться. Нет, Рита-Шива почти никогда не ошибался в своих суждениях о людях; и свою благосклонность дарил той, что этого заслуживала. — Я не подумала о последствиях. Верила, что отделаюсь легко, — продолжала тем временем Амала. — Я не хотела стирать твой оберег, но Прия дала мне понять, что либо сейчас, либо никогда. А мне надо было сделать что-то самой, понимаешь? Перестать прятаться за вас с Амритом… Но если бы я знала, что из этого выйдет, то дважды подумала. Скажи, я могу задать вопрос? Господь Шива не разгневался на тебя? Не наказал? — Быть даже слегка опаленным пламенем Третьего глаза Шивы — уже достаточное наказание. Махадэв был великодушен. — Я рада, — выдохнула Амала. — А Прия? Не знаешь, что с ней? — Она там же, где и была до встречи с тобой. Ее духу неспокойно, но свершившаяся месть позволит ей отпустить земную жизнь и через некоторое время переродиться. С ней все будет хорошо. Она больше не побеспокоит тебя. — Ладно. Не то чтобы она беспокоила меня… — замявшись, Амала рискнула продолжить расспросы: — А почему ты здесь, а не в Тамас-Витале? Я думала, ты являешься только по необходимости… — Я ждал известий от Дубея. — Амала в очередной раз заметила, что они с Амритом чаще называют друг друга по фамилиям. — В Тамас-Витале наведен порядок, за ней следит Кала-Бхайрав. Мне нужно беречь силы, потому я не трачу их на пересечение границ миров. Упоминание последствий заставило Амалу притихнуть, утопая в очередных угрызениях совести. Ее расстройство вызвало у Рита-Шивы беспомощный вздох. Его чувства часто напоминали воспитательские рядом со смертными, что были для него похожи на слепых котят в своей наивности и хрупкости перед величиной вселенной; усталость от их непочтительности и непослушания тоже напоминала родительскую; и желание терпеливо объяснять вещи, которые они еще не понимали и, вероятно, не поймут никогда, было призванием учителя. Протянув руку, Рэйтан заправил локон Амалы ей за спину и бережно поправил сползшее с руки сари, будто кутая ее в ткань. — Перестань корить себя за то, что уже произошло. Я не злюсь на тебя. Если даже Махадэв прощает наши ошибки, то кто я такой, чтобы держать зло на ваши? — Рита-Шива улыбнулся ласково и тепло. — Я слежу за Дюжиной несколько сотен лет, Амала. Ты думаешь, я не видел поступков столь же отважных и неосмотрительных, как твои? Амала фыркнула. С высоты опыта бессмертного, конечно, наверное нет; и хоть это заставляло ее чувствовать себя маленькой и незначительной, может быть, именно это ей и сейчас требовалось. А вовсе не тяжелый груз божественной избранности, который она не выбирала. — Амрит едва ли не раскрыл мою истинную природу непосвященным, когда ему было около пятнадцати, — продолжал Рэйтан. — Он пытался связаться с отцом через астральный план Тамас-Виталы, хотя только учился взаимодействовать с трансцендентным миром. Это обернулось губительными последствиями для его физического тела, и если бы не мое вмешательство, он мог бы погибнуть по причинам, которые не объяснит ваша медицина. Но в это время он был в общежитии школы-интерната, и мы чудом обошлись без свидетелей. И это чудо — не божественного происхождения. — Какой кошмар, — ахнула Амала. Мысль о том, что жизнь Амрита находилась в смертельной опасности, даже если это было достаточно давно, заставляла желудок омеги нервно скручиваться. Рита-Шива продолжал: — А ты, Амала, напоминаешь мне одну девушку — омегу, от которой около века назад тоже зависели многие судьбы в Бенгалии. Такая же неукротимая, хотя и не принадлежала роду Басу. Могла перечить главам Дюжины, которых боялись даже старшие — а нравы тогда были гораздо суровее. То, что ты видишь дикой жестокостью в Амрите, по меркам 80-летней давности было единственно возможным поведением. — И снова Амале оставалось только смириться с тем, что Рита-Шива знает то, о чем она даже не говорила вслух. — Эта омега тоже принимала немало сложных решений. Не все из них были правильными. И хотя я был рядом, но и меня порой недостаточно, чтобы уберечь вас от опасностей и ошибок. — Ты расскажешь мне ее историю? — спросила Амала. — Конечно, если тебе интересно. Но она долгая, а уже поздно. — Я выспалась, — возразила Амала. Она была уверена, что читала об этой девушке в летописях Дюжины, но ей, как историку, слышать историю из первых уст было незабываемо. — Так что у нас вся ночь впереди. Кстати, может быть, заодно сможешь научить управлять бхутами? Амрит сказал обратиться к тебе. Обещаю, что буду прилежной! — Могу попробовать, — усмехнулся Рэйтан, решив вслух не высказывать скептицизм по поводу этой самой «прилежности»: Амала уже превзошла Амрита и попыталась раствориться в Тамас-Витале даже до того, как начала изучать ее. — Если что, у меня много вопросов. — Задавай. — А правда, что Шива переспал с Вишну, когда тот принял облик девушки-омеги? Да, точно превзошла: такие вопросы не дерзил спрашивать даже Амрит. — Амала, не заставляй меня жалеть о моей доброте к тебе. «Значит, правда», довольно подумала Амала и едва сдержала пораженный возглас.