Город обмана

Одного взгляда на Амалу и одного вздоха рядом с ней хватило, чтобы тихая, неотвратимая ярость окончательно заволокла сердце Амрита, вытеснив ненужный теперь страх и бесполезную жалость. Он обнял свою омегу крепче, надеясь, что она не заметит налитых кровью глаз и сжавшихся до желваков челюстей, и рывком опустил голову, находя носом ее брачную железу между шеей и плечом. Там, где тонкая свежесть базилика и груши была меньше всего измазана землей и облапана чужими пальцами. Не тронута, говорил ее запах, но это было слабым утешением. Как и лепетание Амалы ему в грудь на смеси бенгальского и английского, к которому он не прислушивался. И которое прекратилось, едва она ощутила его трепещущий вздох под своим ухом и невольно сжалась. Амала безошибочно чувствовала его бушующих бесов в запахе, который наполнился интенсивной горечью шоколада и вязко западал на языке. Он был родным, знакомым, и одновременно захватывающим; но еще он резонировал с ее собственным сложным комком эмоций и вызывал чувство вины. Вины, похожей на опьянение от плохого алкоголя, после которого хочется тошниться, заснуть, а ещё отмотать время назад и вылезти из собственной кожи; хочется твёрдой земли под ногами и понимания, кто ты и что тебе делать. Конечно же, Амриту прежде всего нужно было узнать, как далеко зашли ее обидчики, и это было единственное слабое утешение, которое Амала могла ему предложить, когда ее саму все еще трясло от воспоминаний мерзких слов и непрошенных прикосновений. Ей вдруг стало страшно от того, что сейчас она поднимет голову и увидит, как перекосилось лицо Амрита от отвращения перед чужими запахами, словно она заляпалась; и еще страшнее — от того, как это бы подписало ей приговор суровее, чем сам факт нападения. Амала знала, что нужда его одобрения была очередным омежьим загоном, беспощадным, лишенным логики воем биологических инстинктов, которые говорили, что она не может принадлежать кому-то кроме него; но то, что образ Амрита пришел Амале в голову перед угрозой смерти в первую очередь, было пугающей правдой, в глаза которой она отказывалась смотреть уже некоторое время. Сейчас она с потрясающей резкостью, будто прозрев после слепоты, видела, как ей важно было вызвать у него улыбку и улыбнуться ему в ответ хотя бы еще раз. Провести вместе все то время, что было ими упущено, и пропитать каждую клеточку своего тела его запахом, чтобы ей больше никогда не было одиноко. Сказать, что она верит ему, и что он должен верить в нее. Сказать, что он уже забрал ее себе, а она даже не сопротивлялась. Сказать, что он уже значит для нее больше, чем вся чертова жизнь, которую Амала оставила в Англии из-за него. Сказать, что… Но вместо этого она снова все испортила. Беда шла за ней по пятам, и Амала позволила ей пролиться багровыми пятнами на ее рваную рубашку. — Я ударила его камнем по голове, много раз. Было очень много крови. Он так и лежал без движения. Я правда думаю, что убила его, — заикаясь, говорила Амала сквозь волны подавляемых рыданий. Ей было не жаль жизни насильника, но постепенно содеянное доходило до нее, считавшей, что она не способна на убийство и едва способной осознать последствия, которые за этим пойдут. — Тогда ему крупно повезло, — только и прохрипел Амрит, едва узнав свой голос. Он с усилием отвёл одну из рук Амалы от своей спины и прижал запястьем к своему носу, там, где чужой запах был сильнее всего. Там, где подонок обездвиживал ее. Звериная ярость заволокла ему глаза пеленой, и если бы не необходимость позаботиться о своей омеге — Амрит бы прямо сейчас отправился в лес и довёл начатое Амалой до конца. Схватил бы тот же камень и превратил его грязные руки в кровавую кашу, раздавил бы член вместе с яйцами, свернул бы шею голыми руками и бросил останки на пороге деревни остальным в назидание. Жалко, Амрит не успел схватить Калидасу, что обрекла бы душу грешника на вечные страдания; но и без магического участия этот мудак ближайшие тысячу лет будет перерождаться в земляных червей и мух, питающихся нечистотами. Так и быть, не сейчас, но уже завтра Амрит найдет его, живым или полумертвым. Их всех. И для этого он запоминал запахи у нежной руки Амалы. — Извини меня. Я все могу объяснить. Я не сбежала, — пролепетала Амала. Вынужденная разорвать объятия, она больше не тянулась к Амриту, парализованная яростью, что волнами исходила от него. Яростью такой густой, что ее, казалось, можно было нащупать в воздухе. Пока одна рука с грубыми пятнами от чужих пальцев оставалась в крепком, но осторожном захвате Амрита, второй рукой Амала сжала края разошедшейся по боковому шву рубашки. — Я не виновата. Он напал на меня, но я отбилась, он не успел… В ее голосе и запахе по-прежнему слышалась тревога, вызывающая у Амрита зуд где-то в подкорке его инстинктов. Ему требовалось утешить ее, а не пугать своей злостью, даже если часть этой злости была направлена и на нее саму. Амрит сфокусировал взгляд на Амале, и в северном ветре его зеленых радужек, обещавшим вдребезги разбить корабли всех, кто посягает на чужое сокровище, промелькнуло теплое солнце нового дня для нее одной. — Успокойся. — Взяв ее лицо в руки, Амрит стер струйки слёз с бледных щёк. — Не важно, что бы он сделал или нет, ты не виновата. Я разберусь с ним потом, обещаю. — Я бросила там камень, а это улика, прямо рядом с телом, и столько крови… — Он почти наверняка не умер, — нетерпеливо прервал ее Амрит. — Пробить череп сложнее, чем ты думаешь. Он полежит без сознания, завтра притащится в деревню, и я найду его. Твой камень будет незаметной прелюдией к тому, что сделаю с ним я. Амала выдохнула, кивнув, и почувствовала, как напряжение оставляет ее тело. — Я так облажалась… — Да, и я очень зол, чтобы ты знала. Но главное, что все позади. — Амрит снова привлек ее к себе, обнимая, и на этот раз не судорожно сжимая руками, чтобы держаться самому, а по-настоящему. Пригладил растрепанные волосы, провел ладонью по спине, позволяя себе почувствовать ее тонкое дрожащее осиновым листом тело на своем. Причем буквально, потому что Амала снова прислонилась к нему, как к единственной своей опоре. — Я нашел тебя. Все будет хорошо. Возмездие, ярость, секреты, проблемы с доверием и планированием — у них будет время разобраться с этим, довести до конца все, что они задолжали себе и другим. Пусть Амрит и злился на неё, но беспокоился сильнее, замечая с каждой секундой, как общее угнетающее впечатление от состояния Амалы распадалось на детали, которые поначалу затмила кровь на порванной рубашке. Бледность. Дрожь. Темные пятна от мужских пальцев на шее. Земля, осевшая в ее волосах и на теле. Скованность напряженного, будто судорогой сведённого тела и постоянные попытки опереться на него. Сдернув с себя шаль, Амрит обернул ее вокруг плеч Амалы, скрывая хотя бы часть последствий ее сегодняшних катастроф, и снова приподнял лицо к себе за подбородок, заставляя посмотреть на него. Как будто, если она отведёт взгляд, то забудет, что больше не одна и снова сделает какую-нибудь глупость. Кроме того, только так он мог перестать отвлекаться на ее повреждения, заставлявшие его закипать с новой силой. — Что-нибудь болит? Тебе нужно в больницу? Амала отрицательно помотала головой. — Просто устала. У тебя есть вода? — Нет. Купим по дороге. Приобняв за плечи, он проводил ее к машине — наполовину поддержка, наполовину конвой, дошедший с ней до пассажирского места и открывший дверь. Амала ничком рухнула на сидение, будто к ее тщедушному тельцу прилагалось не меньше сотни килограммов дополнительного выматывающего ее веса. — Я не знала, что ты водишь, — заметила Амала, когда Амрит занял водительское сидение рядом с ней. — Я не вожу. Короткий ответ был красноречивей многих слов. Его неистовые, мрачные эмоции лишь на мгновение растворились в заботливых прикосновениях рук, но снова затвердели в воздухе между ними. Вина прошлась ножом ровно в сердце Амалы. Даже если они сейчас разобьются из-за неумелого вождения, или ему выпишут огромный штраф за вождение без прав, в этом будет виновата только она одна. Амала боялась представить, какая буря ждет ее дома: от Чауханов, от Индиры, если она была в курсе, и от Рэйтана, которого она, скорее всего, сильно подставила. — Зато я кое-что узнала… Ее слова прервало громкое урчание в животе. Теперь Амала вдруг почувствовала, насколько голодна — ее желудок по ощущения слепился со спиной, и она невольно провела по нему рукой. — Когда ты последний раз ела? — Не помню. Давно, — призналась Амала. Амрит недовольно цокнул. Он не отрывал взгляда от дороги, полностью сосредоточенный на вождении, пусть и дорога за городом была совершенно пустынна. — Купим с водой что-нибудь? У меня есть деньги. — Ты взяла с собой деньги? Почему не взяла оружие?! — Я боялась пораниться. И оправданно: судя по тому, как она ничком свалилась на землю при возвращении в собственное тело, с ее сегодняшней удачей она бы запросто напоролась на кухонный нож, припрятанный за пазухой. Шаль, обёрнутая вокруг Амалы, не могла заменить его объятия, но пока все внимание Амрита фокусировалось на дороге, это был единственный способ окружить себя коконом его запаха и согреться. Вот только привычные терпкие и бархатные нотки шоколада с вишней на нежных нитях были пропитаны его страхом, и это не давало Амале расслабиться. Если страх омеги зажигал в альфе жажду действия, то страх альфы был чем-то настолько противоестественным, что лишь приводил омегу в еще больший ужас. У них больше не было повода для волнений, но теперь будто вся паника, которой Амала не давала ход, чтобы сфокусироваться на выживании, воплощалась в этом запахе отчаяния вокруг нее. Она попыталась закрыть глаза и раствориться в своей усталости, но вместо ожидаемой дремоты плавала в беспокойных тяжелых картинках пережитого, которые серыми тенями вырывались из черноты забытья под закрытыми веками. Спустя всего около десяти минут они остановились. Амала распахнула глаза, озираясь по сторонам, прежде чем посмотреть на Амрита, что выходил из машины. Они стояли на узкой парковке заправки — маленького островка цивилизации посреди леса рядом с дорогой. — Я скоро вернусь. Спи. Однако едва Амала осталась одна в пустой тишине салона, это стало невыполнимой задачей. С уходом Амрита растворился и его запах — тот, что уверенностью разбавлял панический коктейль, раскрывавший все свои гнилые ноты прямо под носом Амалы от кашемира его шали. Осталось живое свидетельство его страха, воспоминание о его злости и лес, таращившийся на Амалу через окно. Она отвернулась, оглядев пустую заправку, но бетонные конструкции, затянутые тьмой ночи, казались продолжением мрачного леса: здесь не было ни одного фонаря. Без присутствия своей пары, обещавшей защиту, в одиночестве, Амала почувствовала, будто кто-то выкачивал воздух из салона. Она невольно сжалась на сидении, подтянула ноги к груди, игнорируя боль в ушибленном колене, и движение заставило волну совсем иного запаха ударить в нос, будто апперкотом снизу: кровь Абхея. Бурая, превратившаяся в колючее засохшее пятно, она все еще облепляла ее рубашку и раскрывалась железом и мускусом чужого альфы в тепле под покровом шали. Ощущения, еще сочившиеся липкой свежестью, заставили вновь разом воссоздать вокруг нее все пережитое, почувствовать грязное дыхание на теле и тяжесть рокового камня в пустой ладони. Амала не сдержала всхлипа, закрываясь руками, будто от настоящего врага. Вздох застрял в саднящем горле, словно ее душили вновь. Она шире раскрыла рот, попробовала глотнуть воздуха, но ни грамма его не попало в жадно распахнувшуюся грудную клетку. Куда ушёл Амрит? Как скоро он вернётся? Разгонявшиеся панические мысли клубились внутри Амалы, будто дым от пожара. Реальность исказилась в кривом зеркале сегодняшних неудач; ей почему-то показалось элементарным и очевидным, почему он оставил ее одну. Она была испачкана этим запахом, этим преступлением, и просто из благородства Амрит не сказал ничего, гася свою очевидную злость. Он даже не дал ей оправдаться, не выслушал о причинах побега, и были ли они? Амала, ощутив пятно земли под пальцами, почувствовала себя найденной на дороге бродяжкой. Не зря Индира отказывалась от неё, будто зная, до чего Амалу доведет ее поведение; она была раздражена, когда Амала просто провела ночь в доме Дубеев, и после произошедшего бабушка едва ли взглянет на неё. «Тоже мне, представительница сильного семейства», — прозвучало в голове ее голосом. «Тоже мне, сильная шакти», подумала уже Амала, глубже зарываясь пальцами в волосы и вспоминая Рэйтана. Он тоже наверное не захочет слушать ее. Она пренебрегла его доверием и участием. Сможет ли кто-то из них снова взглянуть на нее? Потому что Амала не могла вынести саму себя. «Хороший альфа твои закидоны терпеть не будет. Смотри, бросит», — фыркнул ей в лицо Эммет Роуз всего-то недели две назад, и Амала тогда хмыкнула про себя: пусть бросает, как будто это что-то новое для нее; но теперь эта мысль обратилась для нее в зловещее проклятие, выписанное ей поперек линии жизни, там, где раньше хранился рэйтановский оберег. Амрит может ее бросить, и что она тогда будет делать? Жизнь без него была все равно как этот пустой лес, это тянущее внутренности холодное одиночество, эта бесконечная беспросветная ночь с ощущением поджидающей опасности, с которой Амале не справиться. Она уже здесь — в лесу, из которого она не смогла выбраться, рядом с Истинным, который не хотел ее видеть. Амала не знала настоящих потерь до этого момента в машине, когда в ее голове все, на кого она могла положиться — не только Амрит, но и бабушка, и Рэйтан — вдруг превратились в очертания, уходящие в сени дома, за порог которого ей больше не ступить. Только семья в далекой Англии, но холод второй родины никогда не станет ей больше родным без одного предназначенного ей самой судьбой человека. Холод в самом деле коснулся ее; Амале вдруг стало зябко, и даже шаль, казалось, промерзла до последней нитки. Сморгнув слёзы, Амала сфокусировалась на образах деревьев перед собой, и смурная синева ночи вдруг наполнилась зелёным потусторонним свечением. Опасность совсем иного рода — бхуты — напоминали о себе. Точно. Амала могла убежать от живых созданий, но мертвые всегда находили к ней дорогу; а сегодня, возможно, она сама пополнила их ряды еще одной обозленной греховной душой. Туман клубился по земле, коснулся асфальта, двинулся к ней, затмевая взор, застилая ее мысли, проникая, казалось, в самую душу, и в плотной пелене зажглись алые взгляды. Сердце забилось как бешеное, отдаваясь в висках. Амала вцепилась вспотевшими ладонями в сидение, вжимаясь в него, раскрыла рот, но ни звука не вырвалось из горящих от отсутствия воздуха лёгких. В пелене вырисовывались очертания, принимая постепенно видимую форму — зловещих ухмылок, ломанных фигур, поднимающихся к ней рук. — Забери нашу боль… Как будто в ней было место для новой боли. Как будто собственная уже не выплескивалась за края, приводя Амалу в исступление. Как и в прошлый раз, она оцепенела, думая только о том, как избежать холода их прикосновений, но разумные мысли оставляли ее — Амала проваливалась в чёрную дыру, раскрывшуюся под ее рёбрами на месте лёгких и пылающую от удушья. Но прежде, чем обморок затянул ее взор в мрачный саван, ее резко встряхнули. Горячие руки схватили за плечи, заставляя перестать сжиматься в комочек на сидении, и привлекли к твердой пылающей опоре. Амрит стоял у раскрытой двери пассажирского сидения, и — Амала не видела, как он это сделал — заставил проклятых призраков раствориться в ночи, забрав с собой свой свинцовый туман. — Дыши, их больше здесь нет. Дыши, омега. У слов Амрита не было магической силы — он имел власть над бхутами, не над ней — однако строгий тон сосредоточенного на ней альфы будто прорвал плотину, сдерживающую поток воздуха в ее горло. Амала задышала — хрипло, жадно, кашляя и отплевываясь от попавших в рот волос. Чувствуя обжигающее своим контрастом тепло его рук, жесткую ткань шервани под лбом и его запах, вернувший ей собственный разум. На этот раз Амрит ничего не говорил. Просто держал ее за плечи, гладил по волосам, безмолвно был рядом, держа ее, пока Амала находила в отступающем безумии хотя бы остатки себя прежней. Когда ее дыхание перестало напоминать выброшенную на берег рыбу, сунул в руки воду, уже без крышки; ногти Амалы бились о стекло бутылки из-за ходивших ходуном рук. — Пей медленно, — только и произнёс Амрит, помогая поднести горлышко к губам. Провёл пальцами по ее лицу, вновь утирая слезы, как ребёнку. Достал из кармана платок. — Я н-не знала, что ты управ-вляешь бхутами, — заикаясь, произнесла Амала. — Я не знала, что ты так можешь… — Да?.. — Амрит на секунду растерялся: он действительно упустил этот факт. По его мнению, это было наименьшей проблемой из всех. Было так в духе Амалы начать новую ссору, едва придя в себя, вот только его терпения сейчас точно не хватило бы на новые объяснения и оправдания. Особенно когда она их сильно задолжала ему. Поэтому он даже не попытался подобрать слова и лишь тихо вздохнул. — Что ж. Давай пропустим сцену перепалки, где ты снова что-то не знаешь по чужой вине, а я тебя не понимаю. Для нее сейчас очевидно не то место и время. Амала, отстранившись, подняла на Амрита взгляд. Заплаканные глаза, как и в целом замученный вид его омеги, моментально смягчил сердце, но Дубей не дрогнул ни одной мышцей лица, когда Амала робко поинтересовалась: — А ты прекратишь злиться на меня? — Нет. И в этом был весь Амрит, вдруг осознала Амала с щемящим чувством, будто остатки ее паники объединились и вывернулись наизнанку, нерастраченную энергию обратив в восторг надежды. Удивительно, как она не распознала этого в его запахе сразу: он не боялся аварии или столкновения с врагом. Он боялся за нее, и злился за нее, и все те сложные чувства, что не могли усидеть спокойно в душе Амалы с первой встречи с ним — они были взаимны. Может быть, она не подрывала его привычную жизнь своим появлением и не заставляла пересмотреть все, что он знал о себе, но его жизнь тоже само собой начинала вращаться вокруг нее, будто обычная буря каждодневных проблем вдруг начала закручиваться в воронку урагана. Амала понимала, что Амрит многим рисковал рядом с ней и от многого отказывался, чтобы пойти на компромисс с ней, но знала, что если она примет это — то перестанет отрицать совсем не биологическую природу своих чувств. Она пустит их в сердце, пустит их в мысли и разум, пустит их по венам, как поджигающую все тело эйфорию: ты крепко влипла, Амала, и скорее превратишься в русалку в этом болоте его зеленых глаз, нежели найдешь способ когда-либо выбраться. — Только потому что я тебя лю… — И она запнулась, глядя в окаменевшее лицо Амрита. — Лю… лю… люто не переношу… не переношу твою самонадеянность, вот! И опустила глаза, быстро делая новый глоток воды: не хотела видеть, как Амрит закусил губу, чтобы не лыбиться во весь рот. Недосказанное признание повисло между ними звенящей неловкостью, которую Амрит бы не продал и за все драгоценности мира. Он вцепился одной рукой в корпус автомобиля над головой Амалы, сжимая в кулаке холодный металл, пытаясь сквозь затопившие его тягучее торжество и восторг и рвущиеся наружу глупые смешки найти хоть одну разумную фразу. Амала влюблена в него по-настоящему. Спасибо не только всем богам, что поиздевались над ними сегодня, но и прежде всего ему самому: терпеливому, чертовски обаятельному, настойчивому и внимательному Амриту Дубею. Нет, к черту богов, к черту даже всезнайку, то есть, всезнающего Рэйтана; Амрит запишет это достижение только на свой счет. Потому что Амала любит его. Не культ, не богов, не власть и богатства Дубеев, а его. Упоительно целующего ее вопреки правилам приличий, вечно ревнующего и не умеющего говорить банальные комплименты, покупающего ей обычную воду на старой заправке и дающего свой платок, чтобы она высморкалась, пока он злится на нее за неосмотрительность. Черт, как же Амриту хотелось ее поцеловать прямо сейчас, показать, что он услышал ее и ей не о чем было волноваться. Да, они были Истинными, но и сам Амрит понимал, что одной связью чуда не случится. Что ж; он сделал чудо. Дубея одновременно распирало от гордости — за то, что он добился самой взыскательной и строгой омеги на свете, что эта девушка, которая не пускала никого в свое сердце, признала его своей парой; и от желания доказать, что она сделала правильный выбор. «В кои-то веки», — ехидно добавил внутренний голос, потому что даже его злость уже казалась смехотворной, не важной. Амриту бы испугаться того, с какой легкостью Амала распустила эти узелки на его обычно жестком и непримиримом характере, но он был слишком занят тем, что вдыхал горный воздух своей новой взятой вершины. Одна оговорка Амалы вернула его снова на ту высоту собственного величия, с которой он постепенно скатывался в последнее время. Дожидаться полноценного признания от Амалы здесь было гораздо комфортнее, чем на дне. — А еды не было? — нетерпеливо спросила Амала. Каприз в ее тоне был напускной; на только что бледных щеках играл румянец, и Амрит ухмыльнулся. Наверняка у нее кружится голова. Он все еще злился (особенно если будет напоминать себе об этом почаще) и вообще был жестоким человеком, но точно не к своей махарани. — Здесь рядом магазин. Предлагаю пойти туда вместе. Кроме того… — Амрит вздохнул, пытаясь подобрать слова, чтобы убедить Амалу в искренности своих намерений. Теперь, когда его мысли были заняты одной ее случайной и даже недоговоренной фразой, он сам для себя звучал превратно. — Я позвонил домой, сказал, что нашел тебя. Но, если честно, не уверен, что для тебя приезжать в таком виде — хорошая идея. Здесь через пару километров дальше к городу — гостиница. Предлагаю остановиться там ненадолго. Амалу снова окатило удушливым стыдом. Она прекрасно поняла, что Амрит весьма тактично высказался не столько о ее потрепанной внешности, сколько о навязчивом запахе еще более навязчивого альфы. Она и сама мечтала о возможности смыть его с себя едва ли не больше, чем о еде, поэтому торопливо закивала, выходя из машины. На подходе в магазин Амала постаралась обмотаться шалью так, чтобы скрыть кровавое пятно поперек груди. Она на мгновение поймала себя на мысли, что происходящее с ней теперь напоминает какой-то абсурд, но, пожалуй, ей стоило задуматься об этом до того, как она решала поменяться душами с жаждущей мести мертвой проституткой. Вырвавшееся из груди признание тоже, на самом деле, убавило для Амалы адекватности и смысла в происходящих событиях. Она всегда была несдержанной на язык, но одно дело — заявлять о собственном мнении, отстаивать свою правду, и совсем другое — в самый неподходящий момент своей жизни вываливать на грязный асфальт между ними свою самую сильную слабость. Никогда еще Амала не подставляла настолько сильно саму себя — и это с учетом того, что она пару часов назад едва ли не добровольно отправилась в лагерь безжалостных торговцев людьми, не надеясь даже на божью помощь, причем буквально. Каждый раз, когда Амала вспоминала об этом, то и без того уставшие ноги становились ватными, и ей хотелось закрыть лицо руками и материться на всех известных ей языках. «Я злюсь на тебя. — Я тебя люблю». По какому возможному сценарию эта логическая цепочка вообще должна была звучать хорошо? Амрит ничего не сказал, даже попытался сделать вид, что не понял, и это было гораздо большее благородство, чем Амала ожидала от самодовольного альфы вроде него. В остальном же Амала чувствовала, как от него исходили волны удовлетворенного спокойствия и одновременно чего-то очень яркого, очень похожего на живую злость, что пылала в нем до сих пор. Будто эти два чувства в нем имели одно основание, и вместе с тем отличались совершенно другими тонами. Может быть, ему не нравилось, что она не договорила? Считал, что она пошла на попятную, сомневалась, говорила под влиянием момента или биологии? Амала была бы рада думать так же. И хотя у нее были подозрения, что приближающаяся течка сыграла роль в ее неожиданных порывах, даже ей не хватило бы малодушия признать это теплое, невероятно сильное и одновременно страшно ранимое чувство внутри одной лишь безмозглой природой инстинктов. Ей на самом деле нужно было время обдумать свое открытие, даже если она так быстро выдала его. Прочувствовать его внутри себя, найти ему уютное место в душе, где никто и ничто не смогли бы его ранить. И только потом раскрываться перед Амритом обдуманно и осознанно. И он, кажется, прекрасно это понимал. Не считая его взглядов, которые Амала чувствовала на своей спине почти осязаемо, в его поведении почти ничего не изменилось. Он и так почти всегда стоял к ней почти вплотную, если была возможность. Говорил по-прежнему мало, разве что, позволял себе чуть больше ехидства, наблюдая, как Амала, завидев стойку с шоколадом, сгребла три пачки темного почти не глядя. — В принципе, ты можешь даже начать есть их почти сейчас, — усмехнулся Амрит, подтрунивая над ее голодом, и Амала, фыркнув, почти демонстративно открыла одну из них и продолжила прогулку вдоль полок с угощением. Никогда не стоило брать Амалу на слабо. «Жаль, что с ее недопризнанием это почти наверняка не сработает», — тут же подумал Амрит; он вообще едва ли мог думать сейчас о чем-то другом. Магазин не порадовал их большим разнообразием: почти единственным, что они бы могли съесть, не готовя на кухне, были крекеры, орехи, фрукты и сладости. Мужчина-бета на кассе, средних лет и с тремя пепельными полосками шиваиста на лбу, почти не моргая следил за их перемещениями по магазину, борясь с подступающим сном: больше из интереса, правда, чем опасений, потому что девчонка, может, и выглядела потрепанной, зато в мужчине он сразу признал важного человека. Подумал на всякий случай попытаться запомнить их приметы, как делали люди в фильмах про полицию, но и от этой мысли отказался: мужчина, попросив у него телефон, четко сказал в трубку, что «нашел ее» и «скоро будет дома». Не было похоже, что они чужие друг другу: скорее молодые, попавшие в какую-то историю. «Омеги в нынешнее время просто безумны», подумал он про себя, покачав головой, но не позволил себе ни вслух, ни даже взглядом выразить непрошенного мнения. И даже по поводу обертки от шоколадки среди выложенных на стойку продуктов промолчал; в конце концов, они заплатили за нее. И ни кассир, захваченный тайной ночных посетителей, ни Амрит с Амалой, потерянные в своих мыслях, не услышали, как за тонкими стенами магазина скрипнули шины уезжающей машины. Лишь выйдя наружу, беспомощно распахивая глаза в темноте после магазина, они обнаружили абсолютно пустую парковку. Автомобиль, на котором они приехали сюда, исчез. Не появился магически из сплошной пелены ночи, даже когда глаза привыкли к ее кромешной тьме. Амала обернулась к Амриту, который выглядел по-настоящему обескураженным; пожалуй, даже перед лицом загадки сущности демона Амала не видела у него такого потерянного выражения. — Это как? — только и произнес он. «Ну точно не бхуты в отместку утащили машину к себе в Тамас-Виталу, — подумала Амала, устало проведя рукой по лицу. — Иначе бы ты знал». Истерический смех от собственной шутки защекотал ребра, и она прикрыла рукой губы. Сошло за испуг, хотя на самом деле внутренних сил чего-либо бояться в ней просто не осталось. Сегодняшняя неудачливость не просто не была исчерпана, но еще и перекинулась на Амрита. — Ты закрыл двери? — спросила Амала, проглотив смешинки. — Естественно. Ты сама видела, я закрыл дверь сразу, как ты вышла. — Нет, я имею в виду — на сигнализацию? Амрит сомкнул зубы, и это было красноречивее любого ответа. Амала только что почти призналась ему в любви и этим снесла ему голову ногой с разворота, как футбольный мячик, куда-то в небеса. Как он мог думать о какой-то там сигнализации, когда он боролся с желанием прикасаться к ней, когда едва захлопнул дверь пассажирского сидения за ней и тут же пошел следом, не желая отставать ни на шаг? Амрит и ключи-то оставил в зажигании, когда уходил звонить в первый раз, и так и не вспомнил о них. Растворяя в рычании неразборчивые ругательства, Амрит сжал пальцами переносицу. — Значит, угнали, — вынесла вердикт Амала. — Это какой-то бред. Кто будет угонять машину у меня? Амрита Дубея, черт подери?! — рявкнул Амрит. Веселья Амалы он ни капли не разделял: она была привыкшая к неудачам, но Амрит-то был любимчиком судьбы. Видимо, до того, как в его жизни припарковалась сама Амала. — Наверное, они не знали, что это машина великого и ужасного Амрита Дубея. — Все в Бенгалии это знают! Ты видела ее номер? — Амрит развернулся к Амале, сверкая глазами в праведном возмущении. — Только у нас в номере есть буквы DB. Знаешь, что это обозначает?! — Амрит, — мягко, насколько могла, протянула Амала. — Скорее, все в Калькутте. И сомневаюсь, что кто-то вообще успел посмотреть на номера, увидев ключ в зажигании. — Протянув руку, она обернула ладонь вокруг локтя Амрита. — Просто позвоним домой из гостиницы и попросим нас забрать. Сколько до нее идти? — Три километра. Это заставило Амалу растерять весь ее оптимизм. Она еще раз взглянула на них с Амритом, на этот раз будто бы со стороны: странную одинокую парочку посреди пустой парковки в центре леса с пакетом продуктов. — У тебя есть оружие? Или только деньги? — спросила она и вспомнила вдруг аналогичную фразу, сказанную ей Амритом. — У меня есть голодные бхуты, которые с радостью разорвут любого, кто ко мне сунется, — так мрачно буркнул Амрит, что у Амалы не осталось сомнений: радость от возможности разорвать кого-то будет принадлежать одному Амриту. И все же, когда он сжал ее ладонь в своей чуть крепче нужного и молча направился к дороге, Амала спрятала за его спиной улыбку. Ее злющий махарадж был опасен для всех, кроме нее. И эта злость окутывала ее коконом защиты, а прикосновение придавало сил. Они прежде никогда не держались за руки, и у нее не было возможности подумать о том, насколько его ладонь была больше ее, так что он мог спрятать ее пальцы в своем кулаке и насколько при этом они оставались нежными на ее коже. Какое покалывающее тепло, будто от печки после холодной улицы, разливалось по всему ее телу от места их соприкосновения; как он переплетал их ладони и так ободок его перстня постепенно нагревался между их рук. Три километра было большим расстоянием для той, что едва стояла на ногах от усталости и старалась не прихрамывать на ушибленную ногу. Но ничтожным по сравнению с тем путем, что прошли они с Амритом вместе. Она так привыкла к сегодняшней гонке за спасением, что в ответ на в очередной раз отодвинувшийся финиш могла разве что пожать плечами. В конце концов, и эта ночь когда-нибудь закончится. — Ты реально считал, что фамилия Дубей заменит сигнализацию? — А ты реально считала, что отдашь свое тело мертвому духу на пару часиков и никто не заметит?! …Эта ночь закончится, но не так быстро, как хотелось бы.