Город обмана

До того, как Амрит начал превращаться в рослого альфу, в гимназии он часто становился объектом насмешек. Разумеется, не пассивным. Недостаток роста и щуплость не лишали его гонора и гордыни, которые воплощали в себе одновременно все хорошее и все плохое, свойственное Дубеям. Однако чаще это не защищало его, а ухудшало его положение. Амрит не то чтобы не понимал, что плевать в лицо предводителю компании из пяти альф по меньшей мере глупо. Скорее он знал, что из опций у него — молча терпеть, надеясь что им наскучит, умолять о пощаде или дать им наставить синяков на его теле, но хранить этот нудящий от боли мешок с костями на несломленном стержне. Урок с учителем, что донимал его придирками и оскорблениями из-за зависти к его богатству, научил Амрита расставлять приоритеты не из выживания, а из понятий чести, и более не ждал, пока за него заступятся другие. Поэтому он плевал. Буквально и переносно. Проигрывал много драк. Но между попытками прикрыть голову или напрячь живот, чтобы они не смогли выбить из него дух, учился доставать противника быстрыми кулаками, лягаться, предугадывать движения и не выдавать свои. Это определило исход совсем иных столкновений, когда спустя пару лет резко раздавшийся в плечах Амрит впервые увидел, как от его удара противник вдруг валится навзничь, а не отряхивается. Однако моменты, когда его загоняли в угол, вытравили в нем альфачье стремление к рукопашной, даже когда Амрит стал в этой области достойным противником. Ведь он никогда не был равен своим противникам. Амрит Дубей был не просто сыном ещё одной брахманской семьи, пусть и имеющей влияние по всей Индии. Его появление было руками богов вплетено в ткань времени золотой нитью; на него была возложена высшая миссия; у него было умение контролировать проклятые души, которое он тренировал с юных лет; его ожидала жизнь рядом с Истинной парой из другой такой же важной и сильной семьи. И все-таки — это его, важного и прекрасного, одноклассники заперли в туалете на заправке, когда группа возвращалась в школу после экскурсии, и автобус уехал без него. Сердобольные кассир с уборщицей, открывшие ему дверь, предложили позвонить его родным, или в школу, или довезти его на своём мопеде, но от одной мысли о том, как он въезжает в свою элитную гимназию в прицепе старого мопеда верхом на нищих, вонючих узелках, Амриту самому поплохело. Поэтому он отправился пешком, зная, что скоро его отсутствие обнаружат, виновных в его пропаже припрут к стенке учителя, а за ним отправят спасательную группу с полицией. Мстительно надеялся, что они разминутся в пути, не найдут его на той заправке и запаникуют ещё больше. Представлял, как отец разносит эту школу по кирпичикам за то, как они обращаются с его драгоценным сыном. Потому что на самом деле идти поздно вечером вдоль пустынной дороги было одиноко и страшно. Солнце быстро зашло за горизонт, ночь упала на шоссе, зацепившись за кроны окружающего леса, и ему оставалось только тащить ноги, задыхаясь от усталости и позора на обочине не только дороги, но и словно самой судьбы. Сейчас, конечно, все иначе. Потому что теперь Амрит — тот, кто внушает страх и не боится теней, потому что они удлиняются по движению его пальцев. Потому что теперь он в самом эпицентре событий даже против своей воли, и жизнь играет яркими красками рядом с его омегой — кислотными, он бы даже сказал. Но ту свою прогулку Амрит вспоминал не только чтобы через года посмеяться, как при той же обстановке кардинально изменился в ней он сам. Но потому что вдруг осознал, что они с Амалой были похожи именно в этом неожиданном ракурсе. Их души резонировали — но не на вершине их величия, откуда открывается панорама их царства, а на дне, о котором принято молчать. У Амалы не было, конечно, резкого взросления, окрепнувшей силы в мощном теле и драматического отмщения, не считая той истории с попаданием в полицию, подробностей которой Амрит не знал. Она едва доставала ему до носа и осталась тонкой и хрупкой, как бамбук. Так что стала столь же хлёсткой. Амрит понимал, почему Амала, считая, что находится в безвыходном положении — из-за игнорирования от него же или других, страха, одиночества — предпочитала вопреки чужим ожиданиям лезть на рожон, а не умолять о пощаде. И дело было не в предназначении, что предписывало ему — сражаться, а ей — ждать спасения. Они, в конце концов, были не только своей биологией, но и людьми с характерами, который в них закалили обстоятельства. Дубею не нужно было спрашивать, проходила ли она через что-то похожее: оставляли ее тоже за пределами автобуса? Или в тупике оказывалась вся ее маленькая семья, жившая в Лондоне на возмутительной грани с бедностью? Амрит покосился на неё, не поворачивая головы, замечая, что Амала всё сильнее западает на ногу, прихрамывая. И знал, почему она не спрашивает помощи — потому что он когда-то, будучи беспомощным посреди тёмной дороги, тоже ее не просил. Амрит едва сдержал усмешку. Странная омега: только что признала его своим альфой, но не признает своей слабости. «Потому что я для неё не живой щит и не средство лучшей жизни, а возлюбленный и пара», — тут же ответил сам себе, и патока ликования разлилась из раскрытого сердца по обратной стороне рёбер, склеивая новый вздох горячей симпатией. Амрит схватил Амалу за руку, заставляя остановиться. — Залезай. — Он отвернулся и присел, предлагая ей забраться ему на спину. — Тебе будет тяжело. — Прекрати, — фыркнул Амрит. Они почти не разговаривали все это время, ограничившись парой едких фраз, не успевших стать полноценной перепалкой; и весь его внутренний монолог никогда не менял того факта, что упорство Амалы заставляло его ощетиниваться. Особенно если она считала, что Амрит не мог позаботиться о ней. — Мы сэкономим кучу времени. Не глупи. Амала шумно вздохнула, но это был единственный, скорее показной акт сопротивления перед капитуляцией. Приблизившись, она обняла его плечи и повисла, как обезьянка, когда Амрит поднялся на ноги и подхватил ее ноги под коленями. — Видишь? Ты легкая. — И это было почти правдой. Не обычная его ноша, конечно, но на спине держать ее было гораздо удобнее, чем бессознательную на руках, как тогда, когда она потеряла сознание у трупа в переулке. — Ты и так устал носиться со мной. — Зато так быстрее сможем отдохнуть. — Я могу пойти сама. Правда. Придуманная Амритом нежность начала давать трещину, столкнувшись с бетонным упорством Амалы. — Я тебя донесу! Хватит препираться! — Но тебе тяжело! — Не тяжелее мешка риса! — Ты же великий и ужасный Амрит Дубей, ты не таскаешь рис! «И не запираешь машину», хотела добавить Амала, но не успела. — Зато я таскаю свою несносную омегу! — Раз несносная, то опусти на землю! Она набралась сил для нового протеста — даже Амрит чувствовал, как силы накатывали на неё волнами, когда переизбыток эмоций и пережитого атаковывал ее организм адреналином и паникой и она не знала, как с ними справиться. К несчастью, очередной приступ настиг на Амалу на его спине, и она задергалась, пытаясь выбраться из его схватки и спрыгнуть, угрожая уронить их обоих. — Да не дрыгайся ты так, упадешь! — взревел Амрит, прижимая ее бёдра крепче к своей талии и наклоняясь, чтобы она случайно не завалилась назад. — Великая богиня, да за что ты так со мной! — В сердцах воскликнул он, и это заставило Амалу вдруг замереть за его спиной. — Извини… — Ты умеешь извиняться, надо же. Саркастичное бурчание Амрита было, к сожалению, услышано Амалой. Поправив ее, Амрит хотел уже продолжить движение, но не успел сделать и первого шага, как Амала вдруг дёрнула его за волосы. — Ай! Твою мать! — Амрит, которому воспитание не позволяло ругаться при девушках и уважаемых старших, не сдержал злобного выкрика. — Я твой альфа, как ты смеешь?! — Вот заткнись и неси! — Ты же просила отпустить на землю! — Не посмеешь! Держи крепче! — Определись уже! — Ни одного извинения от меня больше в жизни не услышишь! — Да уж надеюсь, — неожиданно спокойно ответил Амрит, и Амала растерялась: — Что? — Надеюсь прекратишь совершать глупости и извиняться, вот что! — А ты самый умный что ли?! — Амала снова заерзала и замахала ногами, пытаясь пяткой ударить Амрита куда-нибудь в бок в воспитательных целях. — Нравится свой большой мозг пешком таскать? У меня университетский диплом! Магистерская! — Вот именно! Где все это в твоей голове?! Ай, прекрати! Я же тебя уроню! Я забочусь о тебе, где твоя благодарность?!

***

На удивление пожилая женщина, встретившая их на ресепшене гостиницы, не спала, хотя явно была одета в домашнее. Седые волосы были заплетены в косу, а пижаму скрывал накинутый сверху халат. Хозяйка встретила их мрачным взглядом, упёртыми в бока руками и явно лишённым радости приветствием, которое многое объяснило: — Ваше приближение было слышно издалека. Даже Амрит под прицелом ее укора почувствовал себя ребёнком, чьё поведение мешало взрослым, хотя глаз не опустил. Только расправил затёкшие плечи и вдёрнул нос, сверху вниз взирая на и без того невысокую хозяйку: — Нам нужна чистая хорошая комната. Желательно с телефоном. Стоило начать разговор хотя бы с улыбки, слишком поздно осознала Амала, глядя в сузившиеся глаза женщины. Вот только Амрит не привык церемониться, особенно, когда был раздражён и считал, что теряет время. Обычно деньги и влияние обеспечивали усердную услужливость лучше любых добрых слов. Однако как Амала и предполагала, за пределами Калькутты о Дубеях, конечно, слышали, но не узнавали в лицо. — От вас одни проблемы будут. Не пущу. — Хозяйка мотнула головой на дверь. — Никаких проблем, я заплачу сейчас. — Амрит полез за кошельком. — Вот ещё! Откуда ты тут вдруг с деньгами взялся? — вдруг возмущённо взвилась женщина. — Повторюсь. Мне проблем не надо. Видно по вам, что втихую развратничать пришли. Пошли прочь! Палитра чувств, которыми взорвался запах Амрита, щекотал Амале нос: возмущение, желание поставить хозяйку на ее место, находившееся где-то на два уровня ниже платформы его туфель, и искреннее недоумение. Однако ей тоже не хотелось проводить ночь под дверью чужого дома без возможности помыться, поэтому Амала крепче сжала его руку, призывая передать ей слово. Она спешно попыталась придумать что-то убедительное и побороть желание опустить взгляд на шаль, чтобы удостовериться, что из-за нее не выглядывает кровь. Но не успела собраться с мыслями, потому что женщина продолжила: — А если ты от этих сбежала, — махнула она рукой в сторону леса, и Амала была уверена, что имеет в виду она совсем не бхутов. — То с ними связываться и подавно не буду. Мне мое дело дороже. Придут сюда, перевёрнут все вверх дном. Обойдусь. Сами выпутывайтесь. Амрит тоже понял, что за угроза могла прийти за ними с той стороны леса. И тёплое ощущение его защиты мгновенно обернулось чем-то ледяным, стальным, заставившим Амалу поежиться. Дубей свирипел от одного упоминания ублюдка из деревни, преследующего возможных беглецов, и Амала поспешила вклиниться: — Мы попали в аварию на пути, еле выбрались. Нам нужно позвонить родственникам и дождаться помощи. — Ну-ну. А другим альфой от тебя почему воняет? — Старуха торжествующе засмеялась. — У меня острый нюх. Я работала в социальных службах. Самый рабочий нос во всех департаментах! Амала еле сдержала лицо, не стушевавшись, но была уверена, что новая волна уязвлённого стыда не осталась незамеченной ни Амритом, ни этой женщиной, если ее обоняние было действительно настолько хорошо. «Жаль, тебе никто не дал рабочие мозги», — едко подумал Амрит, парируя за невесту: — Тогда вы чувствуете и то, что мы Истинные. У нас не может быть незаконной связи, потому что мы предназначены друг другу. — Да уж, вашу Истинность за версту слышно было, — с сарказмом произнесла хозяйка. — Такой Истинностью можно детей пугать, чтобы не сношались до брака. И где ваши метки тогда? — Не ваше дело. — Поставим во время свадьбы, — произнесли одновременно Амала с Амритом, однако в отличие от грубой фразы Амрита, свою Амала предпочла закончить. — Правда, поймите пожалуйста. Меня похитил поклонник, хотел разлучить с женихом, но он поехал за мной и спас, когда я сбежала. Мы шли пешком от самого Катиакхата, пожалуйста, просто дайте нам комнату привести себя в порядок и поспать. — Детуля, — протянула женщина, вдруг жутко напомнив Амале Прию. Видимо, это был местный сленг. — Это было на прошлой неделе в серии «Горькой любви». А он не очень-то похож на Шамми Капура. Говори правду. Амала прикрыла глаза. Правда была в тысячу раз более фантастической, чем любая ложь, и оттого выдать ее было невозможно. — Слушайте, я Амрит Дубей. Слышали про мою семью? — Амрит вклинился, чтобы поставить точку в бессмысленном споре, достал водительские права из кошелька и протянул их женщине. — Мне надоела эта комедия. Дайте нам комнату, или завтра сюда приедет полиция проверять ваш бизнес, от бухгалтерии до трещинок в трубах коммуникаций. Ясно? Женщина повертела в руках карточку. Да, Амала была права — фамилию она все-таки слышала. Возможно, не стоило так быстро раскрывать главный их козырь, потому что он также имел свою цену; Амала сегодня уже прочувствовала последствия попыток разбрасываться важными фамилиями. Вот и женщина не казалась испуганной, скорее в определенной степени впечатленной. Она окинула парочку ещё одним мрачным взглядом, жуя губы и явно борясь с собой, и наконец махнула рукой. — Возьмёте два номера. Амрит сдержал новые ругательства: она явно хотела больше денег, но возражать не стал. Зато Амала, которая уже и не верила в благоприятный исход разговора, сложила руки перед лицом, благодаря: — Спасибо вам! Клянусь, мы не предадим вашего доверия — вы можете у наших двери хоть подслушивать, ни звука не издадим! — Больно надо, — поморщилась хозяйка. Она выписала вручную квитанцию, достала ключи, но, увидев, как Амрит достаёт чековую книжку, прикрикнула: — Только наличные! Дубей скрипнул зубами, вытаскивая почти все свои деньги за две переоцененные комнаты и рывком забирая со стойки ключи. Номер по крайней мере соответствовал требованиям Амрита, не считая телефона: достаточно уютный, со всем необходимым, без признаков поломок или запустения, с заправленной чистой двуспальной кроватью, занимавшей значительную часть пространства. Именно габариты постели Амрит отметил в первую очередь какой-то отвлеченной, безэмоциональной мыслью — ничего иного, кроме облегчения от долгожданной возможности расслабиться, она не приносила. Внутренний альфа наконец-то прекращал вопить раненым зверем: Амрит смог увести свою испуганную и травмированную омегу от опасности, утешил ее, напоил и накормил, а главное обеспечил комфортное и безопасное убежище. Теперь осталось только укрыть ее в объятиях и охранять ее сон; Амрит уже знал, что хоть никакой реальной опасности не было, обостренная химия его природы не даст ему провалиться в долгожданное беспробудное забытье. Хорошо, если он вообще сможет уснуть. Тем более, что теснота этой комнаты показалась Амриту даже успокаивающей. Площадью не больше спальни слуги в их резиденции, так, что даже между стулом, вплотную придвинутым к столу, и краем кровати было меньше метра для прохода, она ограничивала пространство его беспокойств. Четыре стены отрезали их от притязаний остального мира. Это было будто бы их гнездо, какие обустраивали для себя альфы и омеги в некоторых древних традициях. Чем шире площадь вотчины, тем больше ответственность; и обычно Амрит считал своей территорией, своим гнездом всю Калькутту — большой, полный опасностей и лжи город. Теперь он невольно задался вопросом: сможет ли он когда-то доверить Амалу этому городу? Позволит ли Амрит своей вольнолюбивой пташке раз за разом попадать в ловушки этого места? Отчасти ему не хотелось возвращаться туда, где все было опутано условностями, планами, обязательствами. Из этой маленькой комнаты на окраине весь мир казался лишь оболочкой, маской, скрывающей истину о них самих. Город обмана распределил их роли и заставил их играть по своим правилам, запутал умы, заплёл языки, лишил сил и преимуществ и забросил сюда, пытаясь выбить из них дух, но просчитался; и вдали от него, выбравшись из-под его влияния они и стали сильнее. У них было несколько часов их правды. Впрочем, хоть это и была их первая совместная ночь рядом друг с другом, но вместо трепета и предвкушения у них осталась только благодарность за то, что они сюда вообще добрались и очередная неловкость. Амрит поймал себя на том, что уже минуту, замерев с каким-то старым, из тех что остались ночью в магазине фруктом в руках, пялился на эту чёртову кровать. Хорошо, что Амала, проверяющая шкаф на наличие полотенец, не заметила его интереса, иначе бы, даже зная, что Амрит никогда не сделает ничего против ее воли, все равно занервничает. Видимо, никаких объятий: он будет спать на краю кровати в одежде поверх одеяла. Или на стуле. Или все-таки сможет побороть ревущие инстинкты и останется в соседней комнате — без сна, прислушиваясь к каждому шороху. Да, определенно, вторая комната не была лишней. — Ты пойдёшь звонить и говорить, чтобы за нами заехали? — раздался позади голос Амалы. Амрит обернулся. — Тогда можешь спросить у хозяйки, может, у неё найдётся сменная одежда? Я не могу приехать домой в этом. Нервно усмехнувшись, Амала стянула шаль, и Амрит невольно задержал дыхание от аромата крови враждебного альфы, который заставлял кровь обращаться в жгучий яд, жалящий его изнутри необходимостью избавить мир от носителя этого запаха. — Согласен. Спрошу. — Возьми ещё деньги. Наверняка она потребует плату. — Амала вытащила из потайного кармана за поясом брюк спрятанные купюры, и Амрит молча принял их: сложно было предсказать, сколько рупий с дорогих услуг их хозяйки он сможет сбить, когда его попытки торговаться больше напоминали угрозы. Амрит начал с простого. Хозяйка вытащила из-за стойки красный телефонный аппарат и поставила перед ним, но не ушла к себе и не отвернулась, наоборот, с любопытством ожидая разговора гостя, даже когда Амрит бросил в ее сторону несколько убийственных взглядов. Видимо, не все паразиты были подвержены даже его яду. Спустя несколько гудков слуга поднял трубку: — Резиденция Дубеев. — Это Амрит. Шехар в доме? — Как вы и распорядились. Остался до утра. — Позови его. Разбуди, если нужно. Впрочем, Амрит знал, что его выдрессированный помощник спит чутко, едва ли позволяя себе полноценный отдых до момента, пока получит от хозяина отмашку, что он свободен. — Господин Дубей, — подтверждая его мысли, раздался голос Шехара спустя всего несколько мгновений. — Объяви машину, на которой я уехал, в розыск. Завтра к восьми утра подъезжай к отелю «Барсана» на шоссе, — Амрит назвал адрес, написанный на визитных карточках на стойке. — Мы переночуем здесь до утра, но остальной план остаётся без изменений. Получив подтверждение от подчиненного, Амрит положил трубку, затарабанил пальцами по стойке и воззарился на хозяйку, которая, убрав телефон, уставилась на него в ответ. Новый этап гляделок продолжался около минуты, пока Амрит не произнёс первым: — Моей паре нужна чистая одежда. У вас найдётся что-то? Женщина вытянула руку и потёрла пальцы, показывая жест подсчета денег. Амрит, цокнув, вытащил на стойку купюры. — Последнее, что у нас есть. — Но это звучало скорее как предупреждение, нежели просьба; оба и так знали, что она здорово нажилась на их беспомощности в эту ночь. Ей очень повезло, что Амрит не планировал расправляться с ней так, как обычно поступал с ворами на своей территории. Мотнув головой, хозяйка всё-таки забрала деньги и спустя несколько минут передала Амриту в руки небольшую стопку тканей. — Что нашла. Если не подойдёт, не обессудь. У меня не бутик. Впрочем, Амрит был уверен, что у него и Амалы единственный критерий сейчас — чистота, и у хозяйки, по-видимому, действительно был пунктик на запахи, потому что ничем, кроме отбеливателя, от тканей не пахло. Даже в номере не было никакого аромата, кроме свежего хрустящего хлопка, запоздало осознал Амрит, возвращаясь. Однако стоило ему открыть дверь, как совсем другой аромат встретил его ласковыми объятиями. Это было похоже на первое соприкосновение с морем, что мягкой пеной лижет ноги, когда делаешь шаг в воду — узнаваемый, тысячу раз проделываемый, но всегда похожий на маленькое личное чудо. Душистый базилик и сочная спелая груша пропитали воздух своими ненавязчивыми тонкими нотами, так что Амриту было не спрятаться, даже если бы он захотел. Чтобы унять быстрый ритм сердца, гулго и могуче заработавшее у него внутри, обрести твердость в ногах и контроль в мыслях. Эпицентр этого пьянящего нектара расположился на кровати: Амала, свежая и распаренная после душа сидела на краю постели, замотанная в простыню, и расчесывала влажные волосы пальцами, даже не догадываясь о производимом на своего альфу эффекте. У Амрита пересохло в горле, осушились губы, он быстро облизнулся. Прицел взгляда, ощупав ее почти осязаемо, сузился на капле воды, оставшейся на смуглом женском плече. Будто эта маленькая капля, если бы он слизал ее языком, смогла бы в одиночку утолить его внезапную дикую жажду. Амала была такая нежная, уютная, открытая, и одновременно соблазнительная в своей откровенности лишь задрапированного в покрывало тела; волны длинных волос, потемневших от воды, спускались вдоль чистого лица и тонкой шеи с пятнами чужих пальцев. Но даже несмотря на отметины ее боли Амрит почувствовал, как все его тело налилось тяжёлым свинцом возбуждения, и быстро направился к окну, распахивая его, пытаясь вырваться из плена ее запаха и взять себя и свои реакции под контроль. Глоток свежего воздуха помог прояснить голову от морока крайне неуместной похоти. Он не заметил, сколько времени прошло: не больше минуты паузы, которую вдруг прервала Амала. Ее эмоции были покрыты глазурью из долгожданного отдыха, поэтому совсем не отражали нерадостные мысли, которые рвались наружу, как обычно, не задерживаясь в голове или даже на языке за сомкнутыми губами. — Знаешь, они боялись, что ты потребуешь с них штраф, — хмыкнула Амала, обращаясь к Амриту, и он не сразу уловил, о чем она. — Кто? — Те подонки. Я сказала им свою фамилию, надеясь припугнуть, а они испугались только размера компенсации, которую ты и бабушка потребуете за то, что они… — Амала замялась, прежде чем произнести: — …поймали меня. Как за вещь, которую они испортили. Теперь не могу перестать думать — сколько бы это было? Сто тысяч рупий? Пятьсот? — нервно усмехнулась Амала. — Ты знаешь, что это не так работает, — процедил Амрит. — Разве? — Взгляд Амалы обрёл осмысленность, а рука, оставив в покое волосы, упала на колени. — Я знаю, что для них это было именно так. Они больше боялись задеть оскорблением тебя, чем убить омегу. — Они? — Амрит зацепился за совсем другую мысль. В его голосе резкими, грубыми нотами прорезался плохо сдерживаемый рык. Он вдруг подумал о том, что Амала часто говорила о противнике во множественном числе. — Их было несколько? — Трое. — Амала, все ещё смотрящая куда-то в стену, не видела, как потемнел взгляд Амрита. — Услышав, кто я, они решили убить меня, надеясь, что меня не будут искать. Ведь со мной явно было что-то не так, — саркастично добавила она. — Как ты сбежала? — Когда они решили, что нужно сделать все в тайне, двое ушли домой за всем необходимым, чтобы избавиться от будущего трупа. И оставили одного сторожить меня. Он сам предложил мне бежать. Но… — Амала сжала в кулаках подол простыни. — У него были свои цели. Сукины дети, сукины отродья, чертовы выблядки. Он должен был вернуться в лес и добить того, кто обманул доверие его омеги. Он должен был взять эти инструменты, которыми двое других собирались скрыть ее убийство, и заталкивать им в глотки, пока они не разорвут их изнутри. Так, как безэмоциональные слова Амалы рвали его изнутри сейчас. Он терялся снова в ее запахе, в ее присутствии, и терзался мыслью, что кто-то вздумал совершить святотатство против неё. Дубей видел, что эти сволочи пробрались в ее голову, потоптались по выжженному полю ее представлений не только о себе, но и об их стране. И он готов был признать, что опасения Амалы не были беспочвенными: женщинам в Индии жилось несладко, омегам — ещё хуже. Особенно среди тех, кто жил не по ведам или тантрам, извращая их смыслы для собственной выгоды. Именно поэтому женщинам Басу всегда приходилось доказывать привилегии, данные им с кровью Кали. Противоречивость его положения и эмоций кружили Амриту голову, путали мысли и не оставляли иного выхода, кроме следования зову инстинктов. Без преград, в чистоте номера, без химии блокаторов, которые не работали против усиливающегося перед течкой запаха, и без печатей внешнего мира аромат Амалы читался, как открытая книга, обволакивал Амрита и нашептывал ему на ухо свои желания. Он не замечал, как дышал через нос медленно, шумно, будто бык, и как вцепился в в подоконник до побелевших костяшек пальцев, чтобы не ринуться в бой — или в омут. Но Амала обернулась, и вопреки притягательной сладости ее аромата в ее силуэте было что-то напряжённое, а во взгляде на открытом, румяном после душа лице — остерегающееся. Да, она была Басу, способная справиться с чем угодно, даже с тремя убийцами и насильниками, но смотрящая на него, свою пару, как кролик на тигра. Это и льстило, и раздражало. Амала считала его своей слабостью; но на самом деле он был ее силой. Так что Амрит заговорил, жгучую ненависть обращая во что-то не менее пылкое, но более созидательное. — Они ошибались. Любой вред тебе — это действительно оскорбление мне, но не так, как они думают. Закон природы прост: альфа добивается омеги, а она решает, достоин ли он ее благосклонности. Мое самоуважение строится в том числе на твоём благополучии. У тебя что, в школе биологии не было? — съехидничал Амрит, и Амала пожала плечами: — Там, где я училась, многие считают, что и Истинность — это всего лишь конструкт внутри гендерной социализации. Амрит громко фыркнул, чувствуя, как напряжение — его и Амалы — покидает комнату. Вся ее замершая фигурка будто оттаивала, плечи опустились. Его запах смешивался с ее, создавая коктейль крепче любого алкоголя; он напоминал дом, по которому оба тосковали, даже не зная его, и одновременно острое чувство чего-то будоражащего, неведомого, что не смог понять или описать ни один человек никакими стихами или красками. — Но кто-то и в богов не верит, — произнёс Дубей, и уже Амала хихикнула, вспоминая себя. — И в призраков. Которыми, кстати, ты управляешь и промолчал об этом! Амрит закатил глаза. — Не потому что я хотел скрыть что-то от тебя, чтобы получить преимущество. Пойми, я могу иметь все богатства мира, но из них я отдам тебе самое лучшее. Лучшие украшения. Я поставлю в твою охрану лучших людей. Выберу самый свежий фрукт из всей корзины. И не будь я Дубеем, будь у меня единственная рубашка, я отдал бы ее тебе. Место под крышей. Последний хлеб. — Я бы разделила его с тобой, — высказала Амала свои мысли вслух, будто они в самом деле делили последние пожитки. Думая одновременно, что Амрит доказал ей правдивость своих слов, заботясь о ней. Шаль на ее плечах, теперь безвозвратно испорченная кровью, машина, которую угнали, потому что Амрит не мог оставить Амалу одну, последние деньги, потраченные на еду и одежду. И ни разу не высказав ей ни за что упомянутое: только за то, что Амала подвергала себя опасности. — Это твоё право, но не обязанность. Ты помнишь легенду о возникновении Дюжины? Шива, увидев, как истово жена брахмана, моего предка, молится Махадэви, приказал мужу основать и поддерживать ее культ, но не распространять знание дальше. Культ Дюжины остался тайным. Тантризм — одно из самых закрытых учений не только индуизма, но и мира. Потому что весь мир может поклоняться Шиве, и только лучшие, заслужившие его одобрение и чтущие Кали — его жене. Особенно в век, когда человек кали-юги извратил правду, в том числе об отношениях альф и омег, — Амрит медленно шагал вперёд, расстегивая на ходу шервани, стряхивая его с плеч и оставаясь в одной рубашке. Амала невольно залюбовалась его статной фигурой, больше не скрытой футляром жесткой парчи. Без него сильное тело казалось гибким, живым, обжигающе тёплым; рубашка натягивалась на рослых плечах, под хлопком виднелся рельеф его поджарой мускулатуры. Многие альфы по природе напоминали медведей своей массой, но Амрит соответствовал тигру с семейной эмблемы Дубеев: жилистый, грациозный, грозный и без сомнений опасный. Повесив шервани на спинку стула, он обернулся к Амале, и та быстро подняла взгляд, отвлекаясь от разглядывания его торса и как никогда остро ощущая сильно поредевшие слои одежды между ними. Амрит тем временем продолжал, присаживаясь на край кровати напротив неё. — У нас нет права пропустить пост, или не пойти на ритуал, или даже отречься. Мы не можем служить избранной верховным богом спустя рукава. Она его Истинная, а мы ценим Истинных выше, чем себя. Он и сам не заметил, как протянул руку, чтобы отодвинуть влажные волосы, упавшие ей на лицо, и изящество ее черт и прямой взгляд медовых глаз был как глоток пьянящего нектара. Амала не шелохнулась, даже не дёрнулась; осторожное прикосновение ощущалось чем-то горячим, на грани с ожогом, но заставляло хотеть большего. Она едва удержалась от того, чтобы не наклонить голову, щекой устраиваясь в пригоршне его ладони. — Зная, как ты себя ценишь, боюсь, мое эго не выдержит такого почитания. Амрит рассмеялся. Этот бархатный, мелодичный звук коснулся Амалы почти физически. — Ты начинаешь понимать, — протянул Дубей, наклоняясь к ней. Обычно контролирующий все вокруг себя, он даже не заметил, как они оказались так близко: он подсел к ней или она подвинулась к нему? Нащупав ее ладонь на кровати, он сжал ее в своей, и Амала ответила тем же. — Поэтому забудь про тех, кто сегодня обидел тебя. Они отбросы, мусор. Они жили как скоты и умрут как скоты. Я об этом позабочусь. — Потому что боги связали нас ритуалом? — Амала знала, что она начинала этот разговор сотню раз, но он жег ей горло, особенно после слов нападавших, что звенели в ее ушах лебединой песней. — Ведь я знаю, что со мной сложно. Я не могу сидеть на месте, держать язык за зубами, терпеть не могу когда мне указывают. Я не отвечаю ни одному требованию хорошей омеги. А произошедшее сегодня вообще поставило бы крест на моей репутации и на нашей свадьбе. Она состоится только потому, что ни у нас, ни у наших семей нет выбора, кроме как следовать воле богов. Тогда, когда бхуты пришли за мной в машину и я запаниковала… я испугалась не их, ну, то есть, не только их, учитывая что они каждый раз пытаются меня сожрать. Я испугалась того, что ты не придёшь. — Выпалив это, Амала сделала глубокий вдох, будто вынырнула из пучины, где не могла дышать, где вакуум сжал лёгкие; прорвавшись сквозь эту толщу, она продолжила говорить, не глядя на Амрита, чтобы не видеть его лица, и едва замечая, как в глаза собираются горячие слёзы. — Что ты и не будешь искать. И думала — когда ты меня нашёл, насколько сильно разочаровался? Насколько сильно желал бы сделать собственный выбор? Едва договорив, Амала охнула, чувствуя, как ее резко берут на руки. Потянувшись, Амрит порывисто пересадил ее к себе на колени и обхватил руками, заключив в крепкие объятия, похожие на стальное, негнущееся кольцо. Прижал ее голову к своему плечу, коснулся губами макушки, и спросил, опалив ее волосы дыханием: — Амала, ты жалеешь, что встретила меня? Его лицо, скрытое от Амалы, исказилось болью: напряглись сжатые челюсти, излом нахмуренных бровей замер над прикрытыми глазами. Но и быстрая скорость речи, будто скороговоркой выпаленная фраза все же выдали его волнение, так что Амала просто не смогла солгать ему. — Мне страшно. Я скучаю по старой жизни, где у меня были свои мечты и планы. Был выбор. Но о знакомстве с тобой я никогда не пожалею. Я не могу представить рядом с собой никого другого. Не важно даже, встретила бы я тебя или нет. Не будь этого замужества, в Лондоне я бы наверное осталась старой девой. — Я чувствую то же самое. Я ждал нашей встречи всю жизнь, но оказался не готов к тому, как все будет на самом деле. Да, ты — мой самый тяжелый вызов. Единственная угроза моему существованию. — Амрит едва ухмыльнулся, хотя момент был лишён для него всякого повода для шуток. Он держал Амалу у самого сердца, где ей было и место, давая ей почувствовать, как неистово бьется в нем жизнь рядом с ней. И чувствовал, как она прерывисто дышит, льнет к нему, неосознанно трется щекой об основание шеи, виднеющееся в вороте рубашки. «Неправильная» омега, серьезно? Только слабаки могли бояться мощи ее энергии шакти. Она подчиняла, подчиняясь. И подчинялась, подчиняя. — Амала, я голову потерял, когда ты пропала. Я знал, что ты жива, но, кажется, как будто чувствовал, что ты в опасности. Я знал, что обязан найти тебя любой ценой, потому что тебе было плохо без меня. И это говорило больше о нем, чем о ней. Амрит не произнёс того, что могло звучать странно для Амалы, но было повседневностью для него: это была одержимость. Они не могли, не должны были существовать отдельно. Как будто это было естественное устройство мира; это говорило, что он принадлежал ей, а она — ему. — Даже здесь ты нашел, чем потешить своё эго, махарадж, — усмехнулась Амала. — Нет никакого «моего» эго. Разве ты не чувствуешь этого? — Потому что он чувствовал. Ее густеющий запах, как мир сужался вокруг них до мест, где они соприкасались друг с другом. Как в темноте ее кожа казалась ещё более смуглой, оттеняясь белой простыней. Как она буквально горела в его руках, как ее ладонь поглаживала его вдоль ширины плеч. Как ее брачная железа у шеи источала запах, искушению которого нельзя было сопротивляться. — Наша Истинность — не конструкт, придуманный людьми, махарани. И даже не результат одного ритуала. Потому что ты — самая необычная, непокорная омега, а я — самый образцовый альфа, который без ума от этого. — Наклонившись к ее уху, он выдохнул вкрадчивым низким шепотом, похожим на самый доверительный секрет и самую интимную ласку: — И я никогда не хотел бы видеть тебя на коленях. Амрит почувствовал приятную дрожь, прошедшую по телу Амалы от его слов, и не удержался — осторожно цапнул зубами мочку уха, коснулся языком шеи под углом челюсти, следя, где ее тихие, тяжелевшие вздохи граничились со сдерживаемыми стонами, избегая тёмных отметин, где ей все ещё могло быть больно. Амала выгнулась, врезаясь в его грудь своей, позволяя его руке крепче сомкнуться на тонкой талии, а второй, лежащей на ее колене — провести ладонью вверх, до округлого бедра. Он каждый раз удивлялся ее отзывчивости, тому, как она превращалась в тёплую глину в его руках, которую он мог мять и лепить по своему желанию. А Амала снова быстро смелела. В его прикосновениях чувствовался трепет не только желания, но и внимательности на грани с медлительностью; он в буквальном смысле прощупывал почву шелковистым языком или деликатными пальцами, прежде чем прижаться, зная, что не будет топить ее там, где она не сможет дышать. Промедление, впрочем, было не в стиле Амалы. Обняв Дубея за затылок, она мягко подняла его голову и поцеловала очередно верхнюю и нижнюю губу, прежде чем прижаться к ним, углубляя поцелуй. Амрит живо ответил, смелее нащупывая пальцами ее ребра прямо под грудью, и Амала заерзала, не в силах ждать, когда он поднимет руку выше. Воспоминания о чужих, нежеланных касаниях испарялись с ее тела, стираемые немым восхищением Амрита, и она хотела забыться в них, растворить себя со всеми своими проблемами и комплексами. — Моя страстная девочка, — усмехнулся Амрит, разрывая их поцелуй. Он исполнил ее желание, накрыв полушарие груди ладонью и нащупывая пальцами дерзкий сосок — так естественно и привычно, как делал до этого множество раз в своих снах. Прокатил его указательным пальцем по кругу, играясь, приподнимая тяжесть нежной плоти в руке. Амала невольно вытянулась, как по струнке, раскрыв рот в беззвучном стоне и тут же закусывая нижнюю губу. Она чувствовала, что теряет опору под телом, и вместо этого взлетает на облаке из его запаха, из его дыхания на своей коже, вкрадчивого голоса и сильных рук. Пересадив Амалу на кровать, Амрит приподнялся у ее ног, возвышаясь сверху. Он казался выше, шире в плечах; рубашка не скрывала, как раздувалась его грудь от тяжелого дыхания, когда он смотрел на неё блестевшими от возбуждения глазами. В темноте черты его лица стали глубже, тоньше, и сосредоточенное выражение могло казаться даже угрожающим, если бы от него у Амалы не пересыхало во рту от желания. Она почувствовала, как все силы покидают ее, устремляясь вниз, к паху, где между бёдер стало предательски влажно; она откинулась на локти, и окончательно распустившаяся простыня, больше не поддерживаемся руками, сползла вниз, оголяя грудь. Амала ахнула и собралась уже поправить ее, балансируя на одном локте, но Амрит остановил ее, перехватив ладонь. — Не закрывайся от меня. — Он наклонился, целуя ее в губы и спускаясь ниже. — Ты всегда можешь мне доверять. Он покрыл поцелуями ее грудь, приближаясь к соску, прежде чем втянуть его в рот, посасывая. Рукой опустил ткань со второго полушария, погладил его, наслаждаясь формой и полнотой. Он не отрывал взгляда от Амалы, исподлобья наслаждаясь ее реакцией, и она не заставила себя ждать. Амала упала на подушки, застонав. Ее бедра сжались и приподнялись над кроватью, сведенные сладкой, мучительной судорогой. Это было больше, интенсивнее, чем все, что она знала до этого. Его прикосновения не оставляли ни одной связной мысли в ее голове: только большие горячие ладони на ее чувствительных точках, поджигающие и парализующие ее изнутри, его влажный рот, так легко приводящий ее в исступление. Где-то под сжатыми до черноты веками билась выгнанная мысль о том, что они заходят слишком далеко, обитал фантом ужаса и ощущения скверны, когда ее в тех же местах лапал тот урод, но Амала зажмурилась до белых точек и сжала в кулаках покрывало под собой, не давая этим ощущениям испортить момент. — Ты такая красивая, — донёсся до ее ушей воздушный, хриплый голос Амрита, звучавший словно сквозь пелену. Амала распахнула глаза, боясь, что ослышалась, но Амрит смотрел на неё, опираясь на кровать над ней, словно она могла исчезнуть в любой момент. — Никто никогда не будет равен тебе, махарани. — Никто никогда не будет мне ближе тебя, махарадж, — эхом отозвалась Амала. Наклонившись, он поцеловал ее колено, прежде чем мягко начать разводить ее ноги в стороны, раскрывая для себя. Амала занервничала, но с возбуждением бороться не могла. Закусив губу, потянула руками покрывало, снова выгибая спину на кровати. Одно это зрелище было дьявольским соблазнением, которому она не могла сопротивляться: Амрит, сосредоточенно выцеловывающий каждый сантиметр внутренней стороны ее бедра от колена, стягивающий простыню медленным движением ладоней, пока они не достигли ее центра, нырнув большими пальцами в ложбинки у ее паха. У него у самого рот наполнился слюной, а стояк давно жестоко упирался в матрас; он жадно хотел попробовать ее, и еле держал себя в руках, чтобы не быть слишком резким, дать ей заранее понять его намерения, пока он стремился к сосредоточению ее запаха, там, где он становился абсолютно ошеломительным. Время для грубости останется — в течку его омега будет обезумевшая, ненасытная; но сейчас она нуждалась в его терпении и ласке. Он хотел довести ее до оргазма, посмотреть, как она теряется в удовольствии, в котором прежде отказывала себе даже рядом с ним; посмотреть, как она кончает не в течке, без биологического безумия, вводящего ее с ума от нужды, а будучи Амалой — своенравной, непокорной, но сдающейся в этой борьбе его напору. Но едва он опустил взгляд между ее ног, как раздался бешеный стук в дверь. — Эй, нос у меня ещё не отсох! — завопила хозяйка. — Ваши феромоны с другого этажа слышно! Я же предупреждала, чтобы не смели пытаться меня надуть! Я вас выгоню, развратники! Амала резко собралась в комок, отодвигаясь на кровати к изголовью и сжимая вместе ноги. Из неё, все ещё размазанной на волнах приятных ощущений, наружу прорвался нервный смех, а вот Амриту было не до шуток. Кое-как поднявшись, он перекатился спиной к Амале, чтобы не светить внушительно натянувшимися брюками, и крикнул в сторону двери: — Вам показалось! — Просто отдыхаем! — добавила Амала. — Вы у меня сейчас на улице отдыхать будете! Последнее предупреждение! Судя по шагам, хозяйка осталась довольна произведенным эффектом и ушла. Амрит едва слышно зарычал, борясь с протестами тела, которое требовало возобновить процесс, но появление старухи, как ведро холодной воды обрушившееся на их буйные головы, помогло обрести здравый смысл. Последнее, что нужно было Амале — второй похотливый альфа за ночь. Даже если она сама поддавалась ему. — Бог мой, как же неловко, — пробормотала Амала. «Только Рита-Шиву сюда ещё не зови для полной картины», — пронеслось у Амрита, но вслух он сказал только: — Завидует. — И, повернувшись к Амале оставил короткий и почти целомудренный поцелуй на ее лбу. — Я в душ. Однако не только его тело жаждало продолжения удовольствия, прерванного на самом сладком мгновении. Едва за дверью зашумела вода, Амала осторожно опустила пальцы между ног и прикрыла глаза, вспоминая картину минутой назад — Амрит между ее коленей, его виднеющееся в разрезе рубашки поджарое тело, его тёмный взгляд, пронзающий ее таким искренним восхищением пополам с животным вожделением, что у неё сами собой поджались пальчики и разъехались на пятках ноги, пуская его ближе. Пухлые губы, скользящие по ее коже; они были мягкими, как и тёплый язык, что выводил орнаменты, сантиметр за сантиметром приближаясь к ее центру, но Амала знала, какими настойчивыми, беспощадными они могут быть, завоёвывая ее поцелуями, похожими на укусы. Догнать прошлое возбуждение было легко: Амала кружила по клитору, выгибаясь в спине от накатывающего быстрого удовольствия, и кусала губы, чтобы не застонать. Вторая рука быстро сжала сосок, вспоминая развязный рот Дубея на нем, прежде чем тоже опуститься вниз. Она была ужасно мокрая внизу, и от осознания, что Амрит хотел коснуться этой влажной плоти языком, в животе скрутило бешеное возбуждение. Черт, она от одних только мыслей об Амрите распалялась едва ли не больше, чем от собственных действий. Амала протолкнула в себя тонкий пальчик, затем второй — неглубоко, дразняще, потому что ей нравилось, когда оргазм сопровождался чувством заполненности; отвлечённой идеей раздалось в голове, что Амриту бы очень понравился этот факт. Позволяя себе только шумно выдыхать через нос, Амала быстро помчалась навстречу удовольствию, не останавливаясь, пока накалявшиеся ощущения не взорвались внизу ее живота, как сверхновая, наполнившая ее мелкими искорками на кончиках нервов. Это было, конечно, быстрое техничное удовольствие ради разрядки, ни в какое сравнение не идущее с тем, что могло бы произойти; но ей захотелось позволить себе эту маленькую шалость, видимо, еще более необходимую ее гормонам из-за близкой течки. Амала откинулась на подушки, позволяя себе выдохнуть несколько секунд, прежде чем схватить со стола салфетки, которые они купили в магазине и быстро привести себя в порядок. Затем она рассмотрела одежду, что отдала Амриту хозяйка, и нашла какое-то подобие пижамы. Когда Дубей вышел из душа, Амала сидела за столом в какой-то старомодной огромной рубахе с широкими рюшами и в широких штанах. Даже после ледяного душа этой дурацкой пижамы все ещё было недостаточно, чтобы погасить его голод до нее, но по крайней мере она не была столь легким препятствием, как простыня. Амрит устроился рядом, с каким-то собственническим удовлетворением наблюдая, как Амала ест, и произнёс: — Теперь расскажи мне все от начала до конца. Амала начала с момента, как увидела Прию на улице — единственного призрака, которая была к ней доброжелательна, провожала до дома и делилась своей историей. Она не умолчала о причинах жажды мести, и Амрит скрипнул зубами. По индийским законам чести женщины должны были быть под присмотром и защитой — сначала семьи, потом мужа, потом детей; муж этой несчастной нарушил один из главных постулатов общества, и вся его семья, все причастные к этой позорной торговле людьми будут призваны к ответу, включая тех, кто их покрывал. Оказывается, Дюжина, что называла себя санитарами леса и гордилась порядком в Калькутте, на деле закрывала глаза на вопиющие случаи, встречающиеся даже не среди маргиналов, а обычных девушек. Чем вообще занимались Девдас и Индира, допускающие такое? Амала тем временем описала свой разговор с Ману, и первая проблема стала казаться ничтожной по сравнению с тем, что он знал теперь. Когда они с Рэйтаном листали древние тексты в поисках упоминания любых демонов, они пролистнули могущественного Кали почти сразу, ведь его появление должно было ознаменовать смену эпох, до которой оставалось по самым скромным подсчетам несколько веков. И победить его должен был Калки, мессианский и героический аватар Вишну. Но, видимо, асур не собирался дожидаться своего времени, и в очередном его воплощении победить его должны были Истинные, обладающие благословением Порядка-Шивы и Хаоса-Кали. — Значит, он обитает вблизи денег и к тому же был достаточно приближён к нам, чтобы Ману поделился с ним знаниями о нашем роде. — хмурая складка меж бровей Амрита углубилась; Амала была уверена, что он мысленно сужает круг и отсекает знакомых. Пока вдруг его лицо не озарилось догадкой — и тут же застыло, будто превращённый ею в столб. — Ты понял? — Амала порывисто наклонилась вперёд. — Нет, — едва разлепив губы, выговорил Амрит. Амала сразу поняла, что настаивать бесполезно: дело касалось его семьи. — Мне нужно проверить. Рассказывай, что было дальше. Амала упомянула, что встреча с Ману должна была быть дольше, если бы не божественное вмешательство, и Амрит закатил глаза, вновь поражаясь ее наивности. — Ты правда думала, что Шива Махадэва, бог богов, оставит ваше вмешательство в ход вещей без внимания? Амала, Третий глаз мог сжечь твою душу на месте без остатка. Рэйтану едва удалось вытолкнуть тебя из-под его прицела, и он сам при этом едва не сгорел заживо. — Рэйтан чуть не погиб? — всполошилась Амала. — Ты видел его, как он сейчас? Где он? — Успокойся. — прошипел Амрит, раздражаясь от чрезмерного внимания Амалы к благополучию аватара. — Вайш в порядке. Я помог ему прийти в себя, прежде чем он подсказал, где тебя искать. Сейчас он восстанавливает порядок, как и положено его роли. Он предупредил, что это займет много времени. — Он подсказал? — эхом повторила Амала и прижала руку к груди, как-то слишком мечтательно на вкус Амрита устремляя взгляд в небо. — Значит, он почувствовал… — Эй, — рявкнул Амрит. — Ничего, что здесь вообще-то я? Не мешаю тебе? — Прекрати, — фыркнула Амала, осуждающе покачав головой. Она не понимала причин ревности Амрита, и по правде говоря, он не понимал их тоже. «Она любит меня», — напомнил он сам себе, да и разве Рэйтан, это воплощение холода луны, мог так же распластать омегу на простынях и заставить забыть свое имя, свои принципы и свою репутацию, как это делал Амрит? Впрочем, может и мог, но любую другую, кроме Амалы. Иначе будет восстанавливать порядок где-нибудь в преисподней. — А ты не провоцируй меня. — В голосе Амрита не было угрозы, но было предупреждение, которое Амала почувствовала почти физически, где-то внутри, разрядом тока в сердце, запустившим его в два раза сильнее. — Лучше рассказывай, что было дальше. Что ты почувствовала после возвращения в свое тело? И как эти ублюдки тебя нашли? Остаток пересказа был краткий — Амала храбрилась, как обычно, но опускала много подробностей, которые порой приходилось требовать прояснить. В голове Амрита формировался план; хорошо, что новость о пропаже Амалы все-таки успела дойти до части Дюжины, потому что тогда он сможет собрать больше сил, чтобы разворошить целую деревню, полную гнили. — В общем, они опасны, — подытожила Амала и нерешительно взглянула на Амрита. — Они наверняка часть преступной системы. Может, тебе не стоит идти туда так просто? — Моя наивная махарани. Думаешь, если я такой беззубый с тобой, я не опасен? — Амрит выгнул уголок рта в полуулыбке, от которой веяло чем-то упоительно жестоким и кровожадным. У Амалы пробежал холодок вдоль позвоночника, но то, что оттолкнуло бы ее месяц назад, сейчас только будоражило. — Нет, махарани. И мы обязательно поработаем над твоим поведением. И если ты еще раз убежишь куда-то без моего ведома... — Амрит будто невзначай наклонился к ней и шепнул прямо в ушко: — ...Или еще раз кончишь без моего разрешения, то пожалеешь. Поняла меня? Амала почувствовала, как ее щеки вспыхнули, будто у преступника, застигнутого на месте преступления, и от стыда за то, как эти слова подожгли ее, будто спичку. В них было что-то первобытное, звериное, окатившее ее вместе с его запахом, подавляющим все ее инстинкты и одновременно зажигая их. Ее внутренняя омега предательски поддалась железному тону ее альфы, радуясь возможности подчиниться, отдать контроль над своими чувствами и над своим телом в его руки, и Амала не могла с ней справиться. Чертова приближающаяся течка и чертов характер Басу, что смешивались в ней в коктейль антиподов, одновременно горький и сладкий, который Амрит был готов испить до дна. — Поняла, — Амала едва узнала собственный, непривычно прерывистый голос, услышав его будто со стороны. — Хорошая девочка. Правда думала, что я не замечу? — риторически хмыкнул Амрит, легко погладив пальцами по ее под подбородком, словно котенка, и поднялся. Без его присутствия кто-то снова пустил в легкие Амалы воздух: она сама не заметила, как задержала дыхание, будто присутствие Амрита вакуумом вытесняло из ее пространства все, что не было его продолжением. Выдохнув, Амала потратила секунду на успокоение бешено бившегося сердца, но когда обернулась, усилия оказались напрасными; только на этот раз оно ушло в пятки. Амрит перекидывал через руку свой шервани и заодно доставал из него ключ от второй комнаты. — Ты уходишь? — воскликнула Амала, вскакивая со своего места. — Я же не буду спать на полу. — Амрит недоуменно выгнул бровь, не понимая, почему Амала спрашивает очевидные вещи. Но у той даже не возникло мысли снова подразнить его барские замашки. — Не уходи! Мне снова приснится кошмар или привидятся бхуты. — Она взяла его за руку, забирая ключ и откладывая его на стол за своей спиной. — Смотри, я в старушечьей пижаме. Мы можем построить стену из подушек, как в детстве. У нее почему-то не хватало сил произнести: ляжем в одну кровать, но Амрит понял ее и без этого. И знал, что Амала не преувеличивает; она сама призналась ему, что запаниковала в машине от мысли, что он ушел. Дубею тоже не хотелось никуда уходить, если бы не всполох запаха Амалы в ответ на его приказ: его паре нравилось, когда он вел себя с ней как альфа в воплощении своей авторитарной природы, и он не знал, как остановить зудящее желание проверить, насколько властным она хотела его видеть, до каких пределов она готова была отдать ему контроль над собой. Но выходило снова так, что командовала Амала, нежным взглядом распуская на веревки сотканный богами ковер, который иные и силой разорвать не смогли. Амрит снова не мог ей сопротивляться. Только прыснул, услышав про стену из подушек. — Как в детстве? — переспросил он. — И часто ты делила кровать с альфами в детстве? Амала закатила глаза. — Я имела в виду своего брата. Кирана переселили ко мне, когда в его комнате делали ремонт. Мы ругались из-за одеял, а еще потому что я постоянно разваливалась на его стороне и спихивала его на край. Продолжая посмеиваться, Амрит вдруг притиснул ее к себе и поднял в воздух, обхватив под бедра, прежде чем опрокинуть ее на кровать и устроиться вплотную рядом. — Значит, мое единственное спасение от падения на пол — стена из подушек? — Амала рассмеялась тоже, пытаясь отбиться от его объятий, но Амрит только дал ей перевернуться к нему спиной, прежде чем сомкнуть руки еще крепче и шепнуть на ухо: — Придется держать тебя очень крепко, чтобы уцелеть. Амала выдохнула последний смешок и затихла. В его руках было слишком хорошо, чтобы сопротивляться даже в шутку. Так уютно и безопасно, когда тишина долгожданного отдыха начала накрывать их своим невесомым одеялом. Так правильно. — Держи, — согласилась она, закрывая глаза и устраиваясь головой на подушке. Почувствовала, как его руки расслабились, оставшись лежать в изгибе ее талии расслабленно, но все равно собственнически. — Когда мы будем с тобой ложиться каждую ночь в одну постель, буду всегда держать тебя вот так. И не отпущу, даже если будешь ругаться. — Даже в туалет? — хихикнула Амала и почувствовала затылком, как Амрит вздыхает. — Только если в туалет, вредина. На этом их разговор иссяк сам собой, погрузив их в поверхностный сон. Амала чувствовала, как волны дремы подхватывают ее, но все же не могут унести в море забытья, словно кто-то пришвартовал ее многими мыслями к берегу. Она теряла счет времени, то теряясь в своих мыслях, где прокручивались его слова, реакции, горящие глаза и тактичное молчание в ответ на ее недопризнание и страстные слова, когда они зашли слишком далеко; то слишком чувствительная ко всему, что ее окружало: сопению Амрита под ухом, его тяжелым ладоням на ее животе, смутным теням деревьев, подсвеченных тусклой луной, едва заметному стрекотанию насекомых за окном. Ее нервная система была все еще слишком истощена, слишком переполнена, чтобы просто дать ей заснуть, и Амала не заметила, как начала вздыхать, когда очередная попытка расслабиться и заснуть не давала результата. — О чем ты думаешь? — тихо произнес над ее ухом Амрит. — Я не даю тебе заснуть? Извини. — Я тебя не об этом спросил. — Забей. Ничего особенного. — Ну уж нет. — Прогнав последние остатки короткого отдыха, Амрит придвинулся ближе. Его дыхание касалось ее волос, раздувая их, а одна рука принялась кружить, вырисовывая какие-то узоры на ее животе поверх рубашки. — Ты ведь была сегодня так откровенна со мной, что случилось сейчас? — Ты будешь смеяться. — Махарани, кто с тобой связался, тот даже в цирке не смеется, — на свой страх и риск перефразировал Амрит шутку, которая теперь вовсе не была шуткой. — Рассказывай. Амала снова недовольно вздохнула, но все-таки выдавила сквозь смущение: — Знаешь… Ты впервые сказал, что я красивая. Амрит действительно не засмеялся. По правде говоря, он вообще никак не отреагировал, и неловкая пауза заполняла пространство вакуумом, в котором было все сложнее дышать. Амала, ужасно уязвленная, завозилась, чтобы отодвинуться и взглянуть Амриту в лицо, но тот вдруг поднялся сам. Обернувшись, Амала не смогла разглядеть его выражение: недостаток света и упавшие вперед взлохмаченные после сна вороные волосы скрывали все, кроме острых скул и прямого носа. Однако его взгляд пронизывал ее, ощущаясь почти физически. Может быть, они действительно чувствовали друг друга телепатически, уже не различая своих эмоций от чужих; иначе почему у Амалы так резко забилось сердце в неясном трепете? — Выходи за меня. — Что? — Амала тоже поднялась, окончательно проснувшаяся. — Разве мы не уже помолвлены? Амрит пожал плечами. — Я думаю, что среди вещей, которые я должен был сказать раньше, этот вопрос все-таки побеждает. Ведь ты сама сказала — у тебя никто не спрашивал. Поэтому я хочу спросить: Амала Басу, окажешь ли ты мне честь стать моей женой? Слезы так резко подкатили к горлу Амалы, что она не сдержала резкого всхлипа. Вскинув руки, она, сама сконфузившись своей реакции, попыталась одним одним движением стереть и соленую влагу, брызнувшую из глаз, и потекший нос, и опустила голову, ругая себя за очередные за день рыдания и от этого плача еще сильнее. — Амала?.. — не на шутку перепугался Амрит. — Ничего, нет, я просто… — Ты все-таки не хочешь за меня замуж? — Нет, не в этом дело!.. — Я должен был просто сказать, что ты красивая? Амала резко вскинулась, и Амрит едва не отпрянул, увидев почти свирепое выражение в ее блестящих от слез глаз. — А ты зовешь замуж, потому что я красивая? — Нет?.. — неуверенно протянул Амрит, но увидев, как ожесточились ее черты лица, несмотря на опухлость от рыданий, не без опаски поспешил исправить ответ на правильный: — Да?.. Амала размахнулась и прижгла его плечо шлепком ладони, затем бросилась на него, опрокидывая на кровать, но вместо борьбы, которой с замершим от опасений сердцем ожидал Амрит, она спрятала лицо у него на груди и продолжила всхлипывать, хотя ее запах говорил о том, что он все сделал правильно. Амрит поднял руки и осторожно прижал к себе, поглаживая по волосам. Подумал про себя, что разговоры о непредсказуемом настроении омег перед течками, кажется, не шутки. Но вслух, разумеется, этого не произнес. Как и того, что осознал где-то между своим первым комплиментом и очередным ее слабеньким, но от души залепленным ему ударом, что так же без сомнения влюбился в нее.