Etherized Against the Sky

Прошло еще два дня, прежде чем вернулись полицейские. Микки не мог сказать, что он был удивлен – он, очевидно, уже выполнил свою цель для них – но немного гребаных новостей было бы неплохо. Они пришли около семи вечера, когда Микки уже был измотан. Его врач заходил, чтобы поговорить с ним. Микки видел парня только один раз, сразу после операции, когда он объяснил, что у Микки в ноге куча булавок, и ему повезло, что он остался жив, и блядь, блядь, что за хрень вообще. На этот раз доктор много говорил о "физиотерапии", осторожности с ногой и о том, как за ней ухаживать. Они с оптимизмом смотрели на мягкую повязку, сказав, что на восстановление уйдет несколько месяцев, и они хотели освободить его через два или три дня, как только узнают, кому его отдать. Это задело. Кому его освободить. Микки наполовину дремал на подушках - одна из медсестер дала ему дополнительную дозу, потому что, как подозревал Микки, ей было жаль его из–за недавнего приступа проблем с дыханием, – тогда прозвучало “Тук-тук”, все так же чертовски глупо, как и в первый раз, когда Маркович сказал это. — Тьфу, — сказал Микки, моргая, прогоняя сон из глаз, когда шторы открылись и вошли Маркович и его партнерша Они были не одни. Вошла миниатюрная женщина с каштановыми волосами, собранными высоко на голове. Ей, вероятно, было за тридцать, может быть, чуть за сорок, с глубокими морщинами на лбу. У нее была синяя помада, на которую Микки откровенно уставился. — Мы тебя разбудили? — спросил Маркович. Он схватил тот же стул, что и в прошлый раз, только на этот раз он сначала предложил его синегубой леди. Она села, достала блокнот и ручку с бумагой. Она несколько раз щелкнула ручкой, раздражая Микки, а позади нее Барб скорчила гримасу. — Привет, Микки, — сказала она, одарив его усталой улыбкой. — Я социальная работница, назначенная для твоего случая. Микки ничего не сказал, просто настороженно посмотрел на нее. Она вздохнула. — Правильно. Твой отец был... — Она взглянула на двух полицейских и прочистила горло. — Что ж, офицер Маркович и офицер Гаргонзола объяснят через несколько минут. Микки фыркнул. — Разве гаргонзола не разновидность сыра? — Извините меня, — оскорбленно сказала Барб. — Сыр - это "горгонзола", а не Гаргонзола. — О, моя гребаная ошибка, офицер Сыр. Маркович издал неодобрительный звук и многозначительно посмотрел на Микки. Микки оглянулся, потому что у Марковича может быть компромат на него, но он уже использовал этот компромат, он не мог сделать это дважды. Это не так работало. Микки не собирался быть марионеткой или каким-то глупым дерьмом вроде этого. — В любом случае, — сказала социальная работница. Она приклеила улыбку на лицо. Это просто заставило ее выглядеть немного более уставшей, маленькие гусиные лапки у ее глаз напряглись под тяжестью улыбки. — В любом случае. Меня зовут Эшли Симпсон. — Как гребаный певец? Вы, ребята, просто чертовски облегчаете мне задачу. Ее улыбка не исчезла, хотя она стала выглядеть так, как будто она была постоянно прикручена. Морщины на ее лице, казалось, стали еще глубже. — Ты можешь просто называть меня Эшли. Я здесь, чтобы встретиться с тобой и поговорить о том, где ты будешь находиться после больницы. Микки отвернулся от нее, снова глядя на Марковича. — Значит, папа в тюрьме? Маркович склонил голову. — Моя мама? — На данный момент мы решили, — сказала Эшли, — что лучше всего тебя переместить. Я знаю, что ты жил со своим отцом, матерью, четырьмя братьями и единственной сестрой? — Да. — Ну, твоим братьям – Джейми и Джозефу – больше восемнадцати. Они вышли из системы, поэтому мы ничего не можем для них сделать. Два других твоих брата, Колин и Игнатиус, будут перемещены. Похоже, Колину скоро восемнадцать, поэтому его поместят в интернат, пока он не будет совершеннолетним. Игнатий. Микки, нетерпеливо рявкнул: — Иисус, блядь, Христос, его зовут Игги! — Игги. Игги скоро исполнится семнадцать, поэтому его тоже поместят в интернат. Твою сестру, Мэнди, изначально собирались поместить к одной из твоих тетушек. Тетя Рэнди? К сожалению, из-за некоторых… обстоятельств, мы решили, что, возможно, будет лучше поместить ее в другое место. — Обстоятельств? — Мы обеспокоены тем, что твои родители могут попытаться найти ее. Была... ситуация. Мы собираемся поместить ее в приемную семью. Микки моргнул. — И это все, что ты, блядь, собираешься сказать по этому поводу? Гребаная ситуация? — Что касается тебя, — сказала она, беспечно продолжая, — мы считаем, что лучше всего попытаться сохранить твою семью как можно более сплоченной. Мы поместим тебя в групповой дом с Колином и Игги. Посмотрим, что из этого получится. Она протянула ему лист бумаги. Вверху крупным шрифтом было написано: "Дом Хендерсона". В нем была указана куча тупой информации, например, адрес и тому подобное. Микки скомкал бумагу в руке и с сомнением посмотрел на Марковича. — Я думал, ты сказал, что я не собираюсь в гребаную колонию для несовершеннолетних, чувак, — сказал он. — Что же, это тогда такое? Маркович пожал плечами. — Я слышал, что это один из лучших домов. — Хорошо, это была легкая часть, — сказала она. Ее лицо стало немного нервным, когда Микки переключил свое внимание на нее. Он поднял брови, используя свой лучший взгляд "я тебя, сука, порежу". Она сделала пару глубоких вдохов, а затем сказала: — Учитывая... — она махнула рукой, что, как предположил Микки, должно было означать ситуацию, возможно. — Учитывая все, — продолжила она, — штат готов снять все обвинения, связанные с кражей в магазине. Микки искоса взглянул на Марковича. Он думал, что это все равно должно было быть снято. — В обмен, — сказала она. — Ты должен посещать терапию. Микки начал смеяться. Эшли выглядела глубоко раздраженной этим ответом. Улыбка давно исчезла. — Да, да, я понимаю, — взорвалась она, заставив Микки замолчать. — Ты крутой, тебе не нужно ни с кем разговаривать. Я годами имела дело с этим дерьмом, и я так устала от этого. Я не знаю всех деталей дела, но я знаю, что ты был вовлечен в ситуацию с педофилией, и государство хочет, чтобы ты проходил терапию. Кража в магазине - это оправдание, потому что ни один суд не осудит тебя за это. Но ты пойдешь на гребаную терапию, потому что, если ты этого не сделаешь, это будет намного большей бумажной работы. Ты будешь ходить на терапию каждую гребаную неделю, понял? Микки и два офицера удивленно уставились на нее. Микки посмотрел на Марковича и Чиза в поисках помощи, но Чиз была такой же безмолвной, а Маркович выглядел растерянным и впечатленным. — Я думаю, что мы возьмем ее отсюда, — сказала Сыр. Эшли закрыла глаза, выдохнула, а затем несколько раз сморщила лицо, пока не вытащила откуда-то улыбку. — Я думаю, так будет лучше, — сказала она, фальшивя, как черт, прежде чем встать и убежать. — Иисус, блядь, Христос, — сказал Микки после того, как звук ее каблуков затих, — на чем, черт возьми, она была? Маркович пожал плечами и занял освободившееся кресло. — Эх, ты видишь это время от времени. Выгорание социального работника. Вероятно, через неделю или около того они назначат кого-то нового для твоего дела. — Так, какого хрена, чувак? Что, черт возьми, происходит? — Хорошо, у меня есть хорошие новости и плохие новости. Микки поднял брови и обвел рукой, показывая ему, чтобы он уже заканчивал с этим. Маркович улыбнулся и пожал плечами. — Да, — сказал он, — я не уверен, что ты сочтешь хорошим или плохим, поэтому я не знаю, с чего начать. Микки ударился головой о подушки. — Ты такой педик, — сказал он. Сыр вздрогнула от формулировки. — Просто начни с чего угодно, чувак. Мне, блядь, все равно. — Хорошо, — сказал Маркович. — Мы отправили DCFS в твой дом. Единственными людьми дома были твой брат Джоуи, твой отец и твоя сестра Мэнди. Твои брат и отец арестованы. — Для...? Маркович вздохнул. — Для… Я буду честен, Микки. Все как бы борются с этим. Никто не ожидал, что одним махом поймают педофила и Терри Милковича. Микки фыркнул. Он подумал о большом пальце, впивающемся в его пулевую рану, о рычании, исказившем лицо Марковича, когда он потребовал, чтобы Микки говорил. Он задавался вопросом, почистил ли Маркович свою машину. Они поместили в него кого-то еще? Заметил ли этот человек засохшую красную кровь, все еще прилипшую к решетке? — Ты не гребаный герой, чувак. Не начинай вести себя так. Плечи Марковича немного опустились. — Правильно. Ты прав. Хорошо. Я просто собираюсь сорвать все пластыри, хорошо? Согласно отчету, Джоуи открыл дверь для DCFS, но он был не в своем уме. Полицейские, которые отправились на место происшествия, нашли в доме смесь экстази и молли, которые, как мы подозреваем, взял ваш брат, пока мы не получили никаких токсикологических отчетов. Твой отец был пьян в отключке, а твоя сестра... Маркович постучал пальцами по подлокотнику кресла. Он посмотрел на потолок, на пол, на занавески, на офицера Сыр. — Пластырь, — пробормотал он. — Твой отец был сверху на твоей сестре. Твоему отцу предъявлено обвинение в попытке изнасилования, Микки. — Что за хрень. — Он не думал, что его рот может стать шире. Он моргнул на Марковича, просто совершенно сбитый с толку. Что за хрень? Он ожидал, что Маркович скажет, что у его отца была пара пистолетов, или что он ударил полицейского, или… Маркович кивнул. — Мы бросили в него все обвинения, какие только могли придумать. Попытка изнасилования, хранение наркотиков, нарушение его условно-досрочного освобождения. У нас есть список примерно из шести обвинений. Мы надеемся, что сможем посадить его на шесть или семь лет со всем этим. Микки издал возмущенный звук. — Тогда он выйдет по условно-досрочному через три, черт возьми. Маркович покачал головой. — Сомневаюсь в этом. Судья бросит в него обвинения. Я имею в виду, это зависит от того, будет ли твоя сестра записываться, но. Но. Существует высокая вероятность того, что он проведет там несколько лет без права досрочного освобождения. Маркович снова забарабанил пальцами по стулу. — Терри часто проходит через систему, но есть разница, когда ты пытаешься изнасиловать свою дочь. — Не мог бы ты... не мог бы ты перестать так говорить. Взгляд Марковича смягчился. — Да. Да, мне жаль, Микки. Итак, вот что происходит с твоей семьей. Джоуи тоже арестован, только за хранение наркотиков. Мы не думаем, что он имел какое-либо представление о том, что происходило в соседней комнате. У него был, эм. У него была довольно резкая реакция, когда мы рассказали ему. Другие твои братья уже помещены в приют, а Мэнди - в приемную семью. Мы не можем сказать тебе, где, извини. Микки кивнул. У него что-то застряло в горле. Комок или что-то в этом роде. Вероятно, это был рак, подумал он. Это было единственное разумное объяснение – у него был рак горла, и он подкрадывался к его глазам и заставлял их слезиться. Боже, Мэнди. — Это может быть хорошо, — сказал Маркович мягче. — Несколько лет без твоего отца, Микки. Ты мог бы… Я не знаю. Я думаю, найти себя. Микки рассмеялся. Это был неприятный смех. Он прижал пальцы к глазам, пока разноцветные цвета не вспыхнули за веками. — Правильно, — сказал Маркович. — Итак, я предполагаю, что это были плохие новости. Хорошо. Мы пошли к Карибу, и он во всем признался. Государство бросает в него обвинения. У нас есть твое записанное заявление и его признание, и этого достаточно, хотя Галлагер отказался что-либо говорить. — Маркович покачал головой. — С этим все пройдет гладко. Ему, вероятно, светит пятнадцать лет. — Как... как, черт возьми, он получает пятнадцать лет, а мой отец получает... как, черт возьми... Маркович выдохнул. — Закон сложен, Микки. Попытка изнасилования обычно наказывается только половиной срока фактического изнасилования. В деле твоего отца есть дополнительный элемент инцеста, но если он получит хорошего государственного защитника, они сильно ударят по тому факту, что он был не в себе от алкоголя. Плюс Кариб признался. Твой отец этого не сделал, даже при свидетелях, и если Мэнди не сделает заявление, все станет еще сложнее. Это очень запутано. — И есть тот факт, что он мусульманин, — пробормотала Сыр в сторону. Микки покачал головой. Об этом было слишком много думать. — Как скажешь, чувак. Просто... продолжай, я думаю. — Верно, — кивнул он. — Кариб отправляется в тюрьму. В этом нет сомнений. Он также платит за твое медицинское обслуживание. После всего этого тебе необходимо пройти курс терапии. Это санкционировано государством. На карту поставлено больше, чем просто бумажная волокита, Микки – твоя социальная работница не придавала этому значения. Ты должен идти. — Что поставлено на карту? — Все, Микки. Потому что, если ты не пойдешь, кто-нибудь в каком-нибудь офисе, черт знает где, разозлится и, возможно, отправит тебя в колонию для несовершеннолетних, или, может быть, пересмотрит некоторые вещи. Может быть, они скажут, что ты неуравновешенный, и смягчат приговор Карибу. — Маркович пожал плечами. — Трудно сказать. Просто иди на терапию. Ничего не говори, если тебе это так сильно не нравится. Но ты должен идти. — Чертовски хорошо, неважно. А как насчет Галлагера? Маркович вздохнул. Он обменялся взглядами с Сыром. — Мы надеемся, что ты считаешь эту часть хорошей новостью, Микки. — Тогда, блядь, скажи мне. — Твой совет Йену, очевидно, помог очень хорошо. Мы сопровождали DCFS до дома. — Маркович жестом указал между ним и Сыром. — Мы пошли на этот звонок, потому что нам нужно было принять заявление Йена. Они немного прибрались в доме. Фрэнк и Моника были там – не ожидал этого, я не видел Монику годами. В любом случае, они сняли все ограничения, произвели впечатление на DCFS и отправили их подальше. Фрэнк Галлахер всегда мог провернуть аферу. Микки кивнул. Хорошо. Телефонный звонок помог. Маркович вздохнул. — Вот плохие новости. Короче говоря, Моника не позволила мне и офицеру Гаргонзоле поговорить с Йеном наедине. Поскольку технически она и Фрэнк являются законными опекунами Йена… Что ж, по-видимому, Йен не был откровенен со своей семьей, и сейчас он определенно вышел. — Маркович поморщился. — И... они были не слишком рады новостям о Карибе. Фиона кричала. Это было... грязно. Микки сжал губы. Это не было хорошей новостью. Совсем не хорошие новости. Микки продолжал думать об этом еще долго после того, как Маркович и Сыр ушли. Если бы произошло обратное… Если бы Галлагер раскрыл его, втянул его в ситуацию, когда гребаный полицейский пришел к нему домой, и вся его семья узнала, он бы убил ребенка. После того, как его отец закончил избивать его, конечно. Он бы пронесся несколько кварталов, которые отделяли его, обхватил руками тощую шею пацана и сжимал, пока его лицо не стало таким же красным, как его волосы. Он задавался вопросом, чувствовал ли Галлагер то же самое прямо сейчас. Если бы Галлагер лежал в своей двуспальной кровати, два брата храпели рядом с ним, все время думая о Микки. Думал о том, как он облажается с Микки, когда увидит его в следующий раз. Иисус, блядь, Христос, он надеялся, что это не то, о чем думал Галлагер. Галлагер не был Микки. Он не был. Он обладал такой мягкостью. Это очень напомнило Микки о бездомной собаке, которая обнюхивала мусор на лужайке перед домом Милковичей. Микки и Колин обычно выходили на улицу, когда никто не видел, и чесали собаку между ушами, и в конце концов собака ложилась, переворачивалась и выставляла свой спутанный живот. Колин и Микки бормотали легкие слова и нажимали нехарактерно мягкими пальцами на этот уязвимый живот. Вот о чем думал Микки, когда думал о Галлагере – о тупом, мягком животе этой собаки. На самом деле, это было удивительно приятное воспоминание. Они гладили эту глупую серую собаку, а затем заходили внутрь, собирали оружие и стреляли по пивным банкам под буквой "Л", ругаясь, крича и вопя, пока оба не могли стереть образ другого, который был добр к собаке. Микки прижал усталые пальцы к глазам. Может, Галлагер и не был им, но и собакой на самом деле он тоже не был. Потому что Галлагер родился и вырос на южной стороне. В нем была приятная черта, но он принимал удары Фрэнка так же, как Микки принимал удары Терри. Он замахнулся монтировкой на Микки, и однажды он долго рассказывал о том, как какой-то придурок мучил Липа, поэтому он ударил парня бейсбольной битой по плечу. Микки мог бы пойти даже дальше. Он знал Галлагера много лет, хотя, по общему признанию, они больше вращались вокруг друг друга, чем напрямую взаимодействовали. У Микки было смутное воспоминание о группе детей, столкнувших Галлагера с бара в четвертом классе, и Галлахер пнул одного из них по яйцам. Вздохнув, он немного взъерошил свои одеяла. Какую версию Галлагера он собирался получить, когда все это закончится? Был ли Галлагер достаточно милым, чтобы притворится, что ничего из этого не произошло? Будет ли он ожесточен, извергнет такую ненависть на Микки, которую он получил от своих мамы и папы? Будет ли он игнорировать Микки? Расскажет ли он всем о Микки? Черт возьми, Микки не знал, какой вариант был худшим. Однако он знал, что было самым маловероятным. На шестой день, за день до того, как его собирались выписать, встревоженная медсестра раздвинула занавески и неуклюже сунула ему телефон. Он был в старом стиле, с люлькой и всем прочим, и шнур был туго натянут. — Вам звонят, — сказала она, констатируя очевидное, прежде чем развернуться на каблуках и пройти по коридору. Она не потрудилась задернуть шторы. Микки щелкнул кнопкой мыши на теперь уже пустом месте и прижал телефон к уху. — Что? — Микки? — Было много фонового шума, потрескивающих звуков телевизора. — Мама? — Вовремя, — сказала она раздраженным тоном. — Это было дерьмовое шоу. Где ты был? — Я... мама, ты звонила мне в больницу. — Больница? Держись. Хайме, ты можешь выключить телевизор? Я сказала, выключи его, черт возьми! Черт, никаких манер, клянусь. Ты уже слышал о своем отце? — Да, его, блядь, арестовали, верно? — Да, и это просто здорово, просто здорово, что, черт возьми, я теперь должна делать за деньги? Хайме, клянусь могилой моей покойной матери, если ты не уберешь свое гребаное порно, я достану ремень твоего отца и побью тебя им!  На другом конце провода раздался долгий вздох. Микки закусил губу. Он не был уверен, что должен был сказать, поэтому промолчал. — В любом случае, — сказала она. — Это чертов беспорядок. Они забрали Мэнди, и эта гребаная сука социальный работник не говорит мне, где она. Очевидно, они не позволили Рэнду забрать ее. Это совсем как правительство, притворяющееся Богом и разделяющее семьи без всякой причины. — Мама, — сказал Микки. Он понизил голос, потому что у него только что появился новый сосед по кровати рядом с ним, и он не был уверен, много ли он мог услышать. — Они сказали мне, что папа... — О, я слышал об этом. Куча сфабрикованной лжи и обвинений от какого-то коррумпированного полицейского. — На мгновение Микки услышал, как Джейми что-то говорит на заднем плане. Приемник издал этот странный приглушенный звук, как будто его мать положила руку на часть микрофона. После паузы она вернулась. — Джейми только что сказал мне, что, по-видимому, Игги и Колина тоже похитили. Стыдно за Колина. Он всегда был хорошим мальчиком. Микки выдохнул через нос и уставился на потолок, выложенный плиткой. — Господи Иисусе, мама, где ты была? — Микки Милкович, что я говорил тебе о поминании имени Господа всуе? Джейми, еще раз, еще раз! Если мне придется сказать это еще раз… В любом случае, где ты, черт возьми, был, а? — Мама, я в гребаной больнице. Ты позвонила мне в больницу. Она фыркнула. — Хорошо. Что ж, когда ты закончишь с этим, нам придется разобраться с ситуацией. — В меня, блядь, стреляли. На другом конце провода раздался стук. Долгое время он слышал что-то похожее на потасовку, а затем звук телевизора резко оборвался. Его мама снова подняла трубку. — Правильно. Я собираюсь быть честной здесь, Микки, ты вроде как разговариваешь со мной, и у меня есть вещи, с которыми мне нужно разобраться. Я рада, что смогла поймать тебя. Как только ты закончишь свой маленький отпуск, мне нужно, чтобы ты набрался мужества и пришел помогать по хозяйству. О, и если сможешь, не мог бы ты тоже попытаться связаться с Колином? — А как насчет Игги? — А что насчет него? Микки потер лицо, усталый и расстроенный. — Не могла бы ты, блядь, передать трубку Джейми или что-то в этом роде? — Джейми? Какого хрена ты хочешь поговорить со своим братом? — Ну, он вроде как мой гребаный брат, так что это так. — О, — сказала его мама. — О, да. Итак, твоего отца нет пять минут, и теперь ты думаешь, что можешь говорить со мной в таком тоне? Я так не думаю, мальчик. — Раздался щелчок, а затем гудок. Микки зарычал и бросил гребаный телефон, бросил через все еще открытые шторы. Неуклюжая трубка ударилась о стену и раскололась пополам, обнажив старые внутренности телефона. — Извините! — выдохнула медсестра, которая едва избежала удара. Ее рука была прижата к сердцу, а рот широко открыт, она была явно зла. — Да, пошла ты, леди, — огрызнулся он. — Двигайся, блядь, вперед. Она перешагнула через беспорядок, бросив на Микки взгляд, в котором сочетались отвращение и разочарование, и сердито задернула занавески. Он хлопнул рукой по противоположному бицепсу, классический жест "пошла ты", хотя он не мог видеть ее через занавески. Ебать ее, и ебать его мать, и ебать Марковича, и, знаешь что, ебать и Галлагера тоже, если Галлагер собирался получить свои маленькие гейские трусики, несмотря на то, что Микки позвонил, чтобы предупредить его о DCFS. Он мог бы поставить любое условие, и Маркович, вероятно, позволил бы ему это. Вместо этого он мог бы позвонить Джейми и предупредить его. Или он мог позвонить... кому-нибудь. Ебать кого угодно. Микки бы подумал о ком-то еще через мгновение. Микки скрестил руки на груди и уставился на слегка колышущиеся занавески. Просто. Пошли все нахуй. Пошел он тоже, пошел он нахуй за то, что он крыса. Пошли все нахуй.