━━━ • ✙ • ━━━
р-он Сан-Агустин-де-Ларедо, Ларедо, округ Уэбб, штат Техас. 30.08.2006
Ни лица родного — одна темень и картины в ряд с пылью на позолоченных рамах. Икона в холле, превосходящая человека в разы — в два. Запах хвои витает в пыльном воздухе, ещё Сону чувствует сладость — доносится она из-за двери, путь до которой не для них. В здании персонала нема: старая уборщица с грязной седовласой головой и охранник в потрепанной форме. Мужчина улыбается Сону на входе, оголяя ряд серебристых вставных зубов, а родителям объясняет, как добраться до кабинета директора. Тревога его нагнетает с каждым шагом вперед, он оттягивает края футболки длинными пальцами и смотрит по сторонам. Здесь, в Господом одобренном месте, Сону проведёт оставшиеся два года обучения по программе, смежной с католическими верованиями. Он погибнет среди обезглавленный икон и молитв на каждый неосознанный шаг. Среди людей, верящих в силы всевышние, Сону душно — его место в глухом лесу вместе с прогнившими деревянными крестами служивцев. Здание школы находится на окраине, в частном комплексе по соседству с женским пансионом среднего и старшего обучения. Сону слышал о партнёрских связях малого: до двухтысячных один директор, общие учителя, но с перестройкой пришли и изменения. Сент-Огастин возвелась раньше — после закрытия общеобразовательной школы для детей из малоимущих семей, а Сент-Мария начала постройку в девяностых. До нововведений Уолтера Коулмана церковь гнила и была безлюдна, совмещение её со школой — спасение от гибели. Для Ларедо — роскошь, для Сону — котёл Сатаны, в котором он сварится. Ведь для обучения в Сент-Огастин нужно откинуть принципы и забыть о интересах. Ступив на порог школы, он становится другим человеком — своим противоположным близнецом. Волосы с прошлой недели родным цветом изуродованы — каштановые, уши без лёгких колец и гвоздей с драгоценными тёмными камнями — снять заставили всё. Родители не нашли иконы, разбитой на части, в комнату не заходили все несколько недель, тихо стучась, чтобы вызволить из обители слёз и однотипных кошмаров. Ни отец, ни мать не идут на контакт — Сону и не ждёт. Он понял: лишившись мира грёз — лишился и реальности. Его юношество закончилось минутами ранее, когда нога ступила на вымытый порог. — Не показывай своих плохих сторон, — Юнджин приподнимается на носках чёрных балеток и осторожно проводит пальцами по волосам, выбившимся из чёлки. Ей неприятно — и Сону остро ощущает, словно мать и не старается скрывать. — Господи… — шепчет себе под нос и стучит в дверь, опережая мужа, отвлекшегося на вычурную икону святой Богородицы в конце коридора. — Входите, — севши, вовсе не готово звучит мужской голос, который Сону вряд ли сумеет одарить своим уважением. — О! Ким, старина! — у него, первого и единственного директора Сент-Огастин, тёмно-зелёные, едва чисто-изумрудные глаза с сузившимися зрачками. — Добро пожаловать в Сент-Огастин, — не звучит красиво: до боли ужасно и безвкусно. — Здравствуй, Уолтер, — начинает отец, проходя вглубь просторного кабинета. Взгляда матери хватает, чтобы пальцы на ногах обдуло морозцем, и они поджались в кроссовках; кожа мурашками и покраснениями усыпана — волнение гложет. Кабинет просторен до жжения в лёгких — кислород ядовит. Сону тихо здоровается с мужчиной и садится рядом с матерью, складывая дрожащие руки на колени. Если бы не было посторонних лиц, он бы позволил себе разреветься. Всю получасовую поездку Сону не сводил глаз с окна, показывающего яркий летний день, — впереди ещё один. Но большинство учеников приезжают раньше, чтобы освоиться, познакомиться и разложить вещи по полкам. Юнджин в своём тёмном платье по колено и вязаном кардигане наблюдает за мужчинами, негромко переговаривающимися между собой. Сону кажется, что Мистер Коулман выглядит менее пугающе, есть в нём черты людские: осторожный говор, яркая харизма и удивительно высокий рост — на голову выше Гихёна. Сону аккуратностью и фигурностью своею пошёл в мать — миловидную хрупкую кореянку с острым разрезом глаз, у отца он — сглаженнее. Мутно, в воздухе катышки кружат, Сону видит каждое неровное тельце, кажется, задеть может, как задели его мимолётные дни назад. Но толчок в спину пробуждает, приходится обратить внимание на отца и директора, смотрящих с настороженностью. — Я думаю, тебе понравится тут, Сону. Здесь хороший персонал, питание и возможности. Помимо своих дел, после уроков ты можешь играть в футбол, теннис или на крайний — читать в библиотеке. Твой сосед — Сонхун, о! Кстати, твоя комната под номером двадцать четыре. Твой сосед проведёт экскурсию по зданию, он не первый год обучается здесь, — Уолтер растягивает тонкие губы в полуулыбке и прежде прижимающиеся к подбородку руки растопыривает в стороны. — Расписание выдастся после первого сентября, ты во втором «B», вместе с моим сыном, вы, кажется… — Это было лет семь назад, Уолтер, вряд ли Сону помнит Майкла, — спокойно обрывает Гихён, кивая в извинении директору. — В любом случае, они успеют познакомиться и, может быть, сдружатся. А Сону всё равно, он отдалённо слышит разъяснения и кивает, не моргая. Ещё никогда жизнь ему не казалась бесцветной и без запахов. Люди с пустыми лицами в чёрных мантиях окружают. Сону вгрызается в кислый воздух и громко всасывает его через ноздри, пока пальцы нащупывает опору, не мать, а холодный диванный подлокотник. — И форма, насчёт формы: в шкафу висит комплект, к первому учебному дню будет сшито ещё по комплекту. Прости, что так много говорю, но я хочу, чтобы тебе было хорошо здесь. Где Господь — там и сила, — рвотный ком язык щекотит, ещё чуть-чуть, и Сону сложится пополам, задохнувшись в слезах и непереваренной пище. Кажется, в родительских глазах загорается счастье — первое за прошедшие дни. В их доме витал траур, они по-тихому похоронили прошлого Сону. В Уолтере и отец, и мать видят спасение — Бога в человеческом обличие. А Сону, несмотря на неискусственную искренность мужчины, цепляется только за его глаза — зелёные, как у неземного существа. Они способны убить его в одночасье и без сожаления с капельками пресных слез. В голове шум, как от проточной ледяной воды. Земля вкуснее, чем ощущение предательства. Сону — выброшенная на свалку неисправная игрушка. Родители на памяти понимающими были, всё, что от них осталось, — разочарование, отражающееся в больших зрачках. Выколоть иглой их не грех. Материнская рука на коленке, предвещающая бедствие. Сону скинул фута четыре, ещё костлявее стал, его отныне сжать одной рукой беспроблемно. — На самом деле, сейчас не так много мальчишек прибыло. Есть у родителей привычка всё на потом откладывать. Сосед Сону — Сонхун здесь, мать вчера ещё привезла с вещами. Но мальчонке здесь нравится, никогда не жаловался. Майкл тоже приехал, скучно ему дома, с детства со мной таскаться любит, — Сону и не заметил, как разговор взрослых перешёл на личное — на детей. Всё, что слышит Сону, — помехи. Грубоватый и громкий голос директора и тихий говор отца, а мать не смеет вмешиваться — мужчины ведь. Она и к Сону не обращается никак, кабинет разглядывает как может, глаза её прикованы к статуэтке Девы Марии с нагим младенцем в руках. — Дети быстро выросли. Младшая-то твоя? Помню её ещё кутанную в пелёнки у Аими. Вылетая она, — Уолтер по-доброму смеётся, кивая Гихёну, и протягивает фотографию в позолоченной рамке. — Четырнадцать уже; судьба наших детей сводит, надеюсь, подружатся. Сону хороший парень, Майклу не помешает такая компания, — на имя откликается и вздрагивает всем телом. Видна ведь нездоровая бледность и худющие руки. Черта взрослых — игнорирование детских проблем. Подросток — всего лишь период, который пережил каждый. Отец думает: перерастёт! И Сону надеется, что сможет, но будущего упрямо видеть не желает. Его затоптали и заплевали, теперь язвы повсюду. Мистер Коулман поднимается из-за стола, пол под его стопами скрепит, и берёт с собой связку ключей. Как объяснялось: весь спальный комплекс на втором и третьих этажах. Школа не огромная, она ограничена в размерах. Предметные кабинеты и комнаты для персонала — первый этаж. Сону идёт и считывает с дверей название дисциплин, проводящихся за ними. В старшей школе Сент-Огастин не больше сотни человек, в классах — от десяти. Подобающе для пансионов. Женская крупнее — для благородных девиц. Недалеко от главного здания — новопостроенный храм имени Святого Августина. За территорией обломки, которые сжечь нельзя — порог греховности переступится. Сону отдалённо слышал о принципах женской школы — она также почитает и Аврелия Августина. С детства пугает религиозная атрибутика, и, проходя мимо старых статуй в холле, Сону холодок под кожей чувствует — страх гадкий. Ладонь на плече тяжелее и крупнее, Уолтер останавливает и поворачивает к себе. Едва в два раза больше, как всесильный палач. Родители где-то позади, потерялись в просторах учебного здания. Холл и вправду огромен и разветвлён, как лесная тропа. — Вот ключи от твоей комнаты, поднимешься на второй этаж и сразу вправо. Там по нумерации поймешь, где твоя комната, — на отца из сказок похож: добрый по глазам видно и улыбчивый. Сону неуверенно кивает и забирает ключ с брелоком «№24». Высоких ступеней больше двадцати пяти — Сону сбивается, когда носком кеда целуется с острым краем и от резкой боли закрывает глаза. Мерещится всякое: от чертей до белокрылых хранителей. Неживое место — эдакий пансион. В нём легче крест отыскать и повесится, прибить себя гвоздями к голому дереву. В лёгких зудит — воздуха непривычно много, и весь промерзший. К пальцами тоже холод подступает, взяв начало от ног. Сону отыскивает дверь с божьим усилием и, подойдя к ней, молитву благословения вспоминает. Людей ведь боится, вот и соседа страшится, несмотря на хваления директора. На двери табличка с бумажкой «Пак Сонхун & ______», имени Сону не хватает, скоро внесут или самому придётся подписывать аккуратным почерком. Стук, а в ответ тишина. Надежда внутри таится, что всё же новый сосед отошёл ненадолго, и Сону сумеет осмотреться в одиночку. Ему-то особо и не интересна обстановка, что творится в комнате и какой вид из окна — дома всё равно краше. Собственный двор живее, от него веет беззаботицей и детскими годами, которые Сону отсуществовал зря. По отцовскому полю сердце плачется, Сону многое бы отдал, чтобы вновь выйти в кепке и шортах к саду, прорыхлить землю и спаси новорастущие яблочные деревья. А ведь отныне родительское добро он будет видеть на своей тарелке в виде яблочного джема или пюре — поставка в пансион осуществляется ещё с девяностых. Тошнит, да и голова кругом — черти мерещиться не прекращают. Сону сжимает в потной ладони небольшой ключ, его обжигает, но терпеть обязуется. Такова его Божья кара. Щелчок за щелчком, ключ входит целиком и застревает на секунды, у Сону паника неописуемая и предчувствие горьковатое. Отступить возможности нет, побежать обратно вниз и вцепиться в материнскую юбку со слезами на глазах — тоже. Сону метается между двух огней: признать свою неправоту, сдаться перед Господом и своими покровителями, или открыть двери и признать, что будущее у него есть. Ведь когда-то страна перестанет деградировать, откроются новые горизонты и безопасность станет символом человечества. Двери только видятся новыми, но пискляво скрипят от прикосновений. В нос запах стойкого одеколона бьёт — и ведь через щёлку ничего не заметно. Сону тянет ручку на себя и замирает в проеме, напугано затаив тяжёлое дыхание. Высокий сосед, слезший с кровати в одних чёрных боксерах, наклоняет голову вбок и раскрывает рот — нет слов. — О чёрт… — охрипло выдаёт Сону, оказавшись чуть дальше от порога. Зрение теряется — перед глазами мрак. Сону с высоко вздымающейся грудью и быстробегущим пульсом нащупывает пальцами дверную речку и дёргает на себя. Ни окон — ничего, и запах сырости. Маленькая комнатка, в которую забрел Сону, — уборная с туалетом и раковиной для умывания. Несколько полотенец весит на серебристом крючке, а на полке шампуни и стакан с новым станком, зубной пастой и обыкновенной щеткой. Темновато, но Сону отыскивает выпуклость с двумя кнопками — включатель и выключатель. За дверью тяжелые шаги и перешептывания, криков нет. Зайдя в комнату с уверенностью, что соседа нет, Сону застал большее — двух человек, один из которых с ног до головы укутался в длинное одеяло и замолк. И чувства у него теперь неоднозначные, обещанного смирения и целомудренности нет. Проходит чуть больше пяти минут, и железная ручка шевелится, а Сону испуганно встаёт с крышки унитаза, отряхивая чистые джинсы. Перед ним юноша, на вид чуть старше и крепче телом. Кореец видать, раз разрез глаз узкий, а сама радужка — тёмно-каряя. Сону, добираясь на машине до учебного здания, видел себя живущим в одиночку или с европейцем — в Ларедо их большинство. И школьное окружение его прежнее состояло из крупных мальчишек с огромными голубыми глазами. — Прости за этот инцидент. Просто никого особо нет, и девчонки из Марии уже наприезжали, — объясняется он, а Сону смотрит сквозь, вцепившись дрожащими руками за подол футболки. — Я Сонхун, а ты… Эй, парень? — Сону… Ким Сону, — выдавливает из себя Сону, разжимая ладони и разом выдыхая всё — всё, что грелось в болящих лёгких. — Всё в порядке. Просто непривычно, — Сонхун лишь пожимает плечами. — Я здесь второй год и ты мой не первый сосед. Мне просто везёт на тех, кто сваливает в середине года. Но ты самый дёрганный, — к себе предрасполагает, опухшие губы в скромной улыбке разводит. — Я и забыл, что утром мне говорил мистер Коулман. Мой косяк. Разговорчивые для Сону люди — беда. Зашуганная и закрытая натура близко подпускает только родню. Но на первый взгляд Сонхун внушает доверие, в глазах его что-то поистине доброе — то, что Сону пока не в силах высмотреть. Подойдя ближе на два полных шага, Сонхун останавливается и опускает голову, позволяет себе чётче осмотреть человека, с которым будет проводить оставшийся выпускной год. А Сону губу с причмокиванием в рот всасывает и жмурится, страшно ему — терпеть обязан. В Сонхуне он замечает черты отличительные: крупная родинка на будто бы неестественном носу и брови густющие — ближе к тёмно-каштановому оттенку. Директор его мальчишкой жизнерадостным и благодарным кликал — в глазах явно похожее отражается. Наконец-то, вдоволь насмотревшись, Сонхун отступает, по-доброму улыбнувшись до оголения ряда ровных белоснежных зубов. Он поворачивается к Сону спиной и шагами мерит расстояние от двери в туалет до своей кровати — три с половиной. Со скрипом садится и рукой невзначай на соседнюю койку указывает, она чиста добела, без покрывала, наволочек и одеяла. И Сону, не желая больше портить впечатление о себе, кивает и добирается до кровати, чтобы сесть. Мягко, но дома спокойнее, а под матрасом помятый кусочек от тетрадного листа с желтизной по зубчатым краям — и на нём пустота. Сону скучает по мелочам, которые оставил дома, ведь вещи его в багажнике отцовской машины — чемодан и спортивная сумка с нашивкой симпсонов. — Где твои вещи, кстати? — невзначай спрашивает Сонхун, сдвинув разъехавшиеся в стороны колени. — Хотелось бы, чтобы были дома, если честно, — сосед сочувственно усмехается и кивает, опустив взгляд в пол. — Отец позже принесёт, он сейчас с директором разговаривает. Они что-то типа знакомых, — и Сону не знает: можно ли болтать лишнего. Слова из него льются не чистые, а накопившиеся и истерические. — Интересно, а ты сам откуда? Можешь не отвечать, правда. Просто ты не похож на здешних, — Сону удивлением давится, хоть и не раз слышал, что на местных не смахивает. Больше городской — ухоженный не по-привычному и тихий. — Я здесь родился, только на самый границе, где в основном плантации и старые частные дома, — объясняет он, неловко теребя пальцы, едва спрятанные под подолом длинной футболки. — А учился в центральной школе, думаю, ты знаешь о ней. А ты откуда? У тебя внешность выделяющаяся, — у них разговоры такие, — по истечению которых принято ближе узнавать друг о друге. Люди так и знакомятся, но для Сону — чужды пустозвонная болтовня. Вырос иначе, не в дружелюбном окружении. Хоть и вежливым мальчишкой с детства считали, в меру воспитанным и разговорчивым. К незнакомцам никогда не подойдёт и из рук их ничего не возьмет без родительского позволения. Мать ведь всегда рядом носилась, юбку свою для убежища подставляла. Сону пытается изучить соседа, тщетно для него — опыта маловато, а эмпатия поверхностная. Сонхун и на католика не похож, обычный юноша в домашних шортах и футболке. Дети в пансионах для Сону всегда виделись гулящими в сутане с подолом до пола, — так же люди выражают свою благодарность Иисусу Христу и Деве Марии за заслуги их. Избавившись от едкой дрожи рук, Сону встряхивает их и выдыхает, двигаясь спиной к прохладной стене, чтобы почувствовать опору. — Родился в Корее, но мы с матерью переехали в Хьюстон, а потом я узнал о Сент-Огастин, и так вот получилось, что я здесь, — не долго молчит Сонхун, всё же немного рассказывает о себе и забирается на кровать, подкладывая под голову руки. — Проведу тебе экскурсию чуть позже, когда твои родаки притащат вещи, — он резко переворачивается на бок и внимательно рассматривает. Вновь чудным видится: глаза большие и стеклянные — Сону интереса эдакого не знал прежде. А Сонхун прямо-таки увлеченный разглядыванием, не моргает почти, но сбивается из-за сонного зевка и смеется. И Сону ведь вкушает доверительные позывы, не все люди должны быть опасны. Искренний безобидный взгляд ни с чем не спутать, в фальши зрачки не горят и прекрасное не отражают. Сонхун симпатичный, высокий и широкоплечий, с девчонкой гулял — парень парнем, а Сону не такой. Миловидный до вечно блестящей бледной кожи и худощавый: кисти рук, как ивовые ветви, тонкие излишне и пальцы длинные. Сам себя в яму закапывает, когда сверстников видит, а таких как он единицы. На них с сочувствием пялят и с омерзением. Не будь Сону сыном Ким Гихёна, его бы живьем похоронили и крестом Иисусовским не одарили. При рождении жизнью человеческой не наградили, Сону, как ангел падший, среди обычных пышнокрылых. Ему ни плохо и ни хорошо, лишь в душе нагажено. Если многие такие же, каким кажется Сонхун, Сону будет пытаться выкарабкаться. Всё равно до солнца не дотянется. — А как здесь… ну… — Сону не знаком со здешними, стыдится, но ладонью все равно касается лица. Сонхун наклоняет голову вбок, пытаясь понять. — Матерь Божья, ты серьезно? — он сдается и показывает на лицо Сонхуна. — Сону! Ты просто сказать не мог? Даже не знаю. Дети мистера Коулмана наполовину японцы, поэтому никто громко об этом не говорит, — Сонхун замолкает, преподнеся указательный палец к нижней пухлой губе. — Но тебе могут сказать, что у тебя маленький член, потому что ты узкоглазый. Стереотипы. Чернокожих здесь также не любят. Мы равны для Господа, но не для его послушников. Чёрных и узкоглазых епископов никогда не было, а всё потому, что это не их верование. Нет, может быть когда-то… Но для них это бред. — Ужасно, — строить из себя незнающего легче, чем поддерживать разговор, который не завлекает. Сону, переступив порог подростковости, познал, что верить — не значит, быть честным со всеми, как и с Богом. Ему было двенадцать, когда перед ним ногами пинали чернокожего мальчишку младше, а тот с покрасневшими глазами прощение кричал, молился и обещал многое. Его никто не слышал, и прохожих будто бы и не существовало. Сону вздрагивает — в дверь настойчиво стучат. Уходить в воспоминания, как по утрам перед обедом благословение вышёптывать. Он многое держит в голове — жизненный опыт не мал. Сонхун, поправив задравшуюся до ребер футболку, встает с кровати и идёт к двери, раскрывая её перед пришедшими. Внешне догадывается, что родители Сону и директор позади них с доброжелательной полуулыбкой. — Как вы, парни? Познакомились? — а отец и слова не говорит, заносит в комнату сумку и ставит ее у кровати. — Всё устраивает? — не секрет, что Уолтер обязан на поводу желаний родителей ходить, они деньги немалые на обучение отдают. — Юнджин, я уверяю тебя, что с твоим мальчиком всё будет хорошо. А она шепчет, Сону с губ считывает: «Благослови, Господи, начинаемое мною дело и помоги мне…». Мать ведь всегда неспокойна была, сын ее немужественно хрупок и чувственен. Пока Гихён затаскивает полный потрепанный чемодан, Уолтер от Юнджин не отходит, переживания сглаживает легким массажем напряжённых плеч. — Сонхун хороший парень, учёбу любит и ни одной мессы по воскресеньям не пропускает, — мистер Коулман говорит негромко, почти на ухо дрожащей женщине и поднимает глаза, чтобы вновь улыбнуться парням. — Гихён? — Всё, можем идти, — последний взгляд, враждебностью наделенный, и Сону знает: все праздники отныне в кругу недругов отмечаться будут, а родители сами по себе. — Веди себя хорошо, сынок, — мощнее яда змеиного. А комната будто бы плотным чёрным полотном накрывается, Сону света не видит — он слеп. Людей не ощущает — в пространстве потерян. Дверной хлопок, он один на один со своим врагом — потерянным собой. Жить хочет, пусть и как отброс верований, нигде его не принимают. Сзади в плотную тело крепкое жмётся, Сону вздрагивает и карабкается вперед, Сонхун всего лишь хочет помочь успокоиться. Плечи массирует, большими пальцами давя на напряжённые лопатки. Новая жизнь.━━━ • ✙ • ━━━
Лучшее не ему, а Христу Спасителю. Перед ним стыдно в первую очередь. Сону разгребает сумку около часа, нравится в новизне копаться и подольше рассматривать, пока сосед, лежа на кровати, рассказывает о школе больше. Святая Месса по воскресениям после обеда; юношеский и девичий хор в субботу, как кружок для саморазвития; история католицизма и доктрина — по два раза в неделю. В прежней школе Сону предпочтение отдавал теоретическим урокам — естествознанию и мировой литературе. К чемодану переходит ближе к вечеру, когда Сонхун ноет о своём голоде — ему бы скорее провести экскурсию и поесть в открытой столовой, не по расписанию только перед началом учебного года. Мистер Коулман слишком добр ко своим воспитанникам, относится к каждому, как к собственному ребёнку. Ему запрещать что-либо тяжело, смотря в стеклянные детские глаза. Сонхун о слабостях мужчины рассказывает, как о отцовских, с улыбкой на лице. Ему о проблемах высказываться безопаснее, чем родителям. Сону на слово верить не стремится, да и на достоверность проверять вряд ли будет. — Я все, — сложив чёрную футболку на пополам, Сону выпрямляется и кивает. От внутренней истерики и следа не остаётся; она и не покидает его. — Нам ничего не будет, что мы так поздно? — Не должно, молодые поварихи добрые. На всякий случай возьми деньги, там много чего из буфета можно купить, — Сонхун поднимается с кровати, с которой не расставался больше половины дня, и поверх шорт натягивает спортивные свободные штаны, на ногах резиновые тапки. Не став переодеваться — неудобно и непривычно, — Сону вытаскивает из небольшого черного рюкзака с несколькими деревянными значками с персонажами из мультфильмов, кошелек и купюру в пять долларов, чтобы разменять на кассе. А Сонхун, уже приодетый из-за прохлады, стоит у двери и придерживает её. Для сотни учеников здание приемлемых размеров, учебный корпус не находится отдельно, всё просто этажом ниже. На втором, где располагается комната парней и с десяток других только на одной стороне, ещё находится душевая комната и общий туалет. Сону придётся лишится многого, например, быть обнажённым перед кем-то — его детский страх из-за непривычного и слабого телосложения. Войдя внутрь сырой комнаты, Сонхун врубает в ней свет, лампы защищены водонепроницаемыми крышками и решетками и висят они напротив закафеленной потрескавшейся стены с шестью кранами и сверху длинными полузаржавевшими смесителями. Полки под шампуни и личные вещи рядом. Дверь рядом — дверь в небольшую комнату с раковинами. — Здесь воняет, — честно признаётся Сону, а Сонхун кивает — ему уже два года запах сырости в ноздри долбит. — Всё по расписанию? — заметив на выходе защищенную пластиковым слоем таблицу, спрашивает и проводит по ней ладонью, стирая слой грязи. — Есть такое. Кому надо утром, то с семи до восьми, если вечером, то с семи до девяти, в десять отбой. Уборщицы мозг выносят, — Сонхун ведёт дальше, на третий этаж и вдоль коридора с одинаковыми дверями. — Учебная библиотека. Здесь только определенный материал, если хочешь книжку взять прочитать, то лучше в общую пойти, — толкнув дверь, Сонхун заглядывает внутрь комнаты и встречается с седовласой головой немолодой и пухленькой библиотекарши. — Здравствуй, Сонхун, опять раньше приехал? — женщина встаёт со скрипучего стула и выходит из-за стойки, и, прихрамывая, добирается до парней. — Здравствуйте, Сестра Арабелла, — юноша кивает и чуть отступает, толкнув Сону плечом, чтобы встал в дверном проеме. — Да, вот провожу экскурсию своему новому соседу, — на пожилой женщине одеяние монашеское: платье длинное с белым воротником и шея скрыта куском чёрной пришитой ткань. — Нам уже пора, скоро закроется столовая. И их отпускают, Сонхун с выдохом закрывает дверь и прижимается к ней спиной, смотрит в глаза Сону и усмехается. В них непонимания — великие сады. Попросив не торопиться, Сонхун догоняет парня и жмётся плечом к его плечу. — Она хорошая, ничего не подумай. Просто болтливая. Сестра Арабелла в монастыре женском при старой церкви была, да и сейчас осталась, как послушница, только, вот, в библиотеку устроилась, — объясняется и указывает на лестницу, экскурсия по второму и третьему этажам закончена. — Целибат, это ужас, верным Богу можно быть и без него. — Мои родители оба посещают храм и ходят на службы, но даже у них нет такого фанатизма, — мальчишки спеваются на ещё одном — на схожем мнении насчёт канонов верования. — Человек падок на запретный плод, будь то женщина, будь то мужчина. Малое количество людей способны дать обед безбрачия и вечного целомудрия. С одной стороны хорошо, что это не является обязательным, чтобы быть ближе к Богу, но с другой стороны… Людям позволено многое? Я с детства варюсь в этом котле, с детства посещал храм вместе с родителями. Убийцы приходят к вере, чтобы вымолить свои грехи, но потом вновь убивают и исповедуются, бредятина, — Сону размышляет, совсем не смотря под ноги. Мысли нитями вьются, как из ссохшейся тряпки. Сонхун его слушает, кивает и двери в столовую, до которой они добрались, раскрывает. Просторно и неистово красиво. Высокий потолок, на уровне которого находится библиотека, оказывается с неё открывается вид на школьную жизнь. Столики на двадцать человек, заставленные салфетками и декоративными свечами. И пахнет вкусно — выпечкой с вишневым джемом. Сону оборачивается, там, недалеко от их кухни, огороженная кассой. Совсем молодая девушка возится за ней, в белом фартуке и низком колпаке. Она, завидев двух парней, вероятно, не первых за день, встаёт за кассу и стягивает с выпечки полотенца. Сонхун ещё немного водит Сону между столов и тянет за собой к буфету, чтобы высмотреть, чем перекусить на ночь. Из кухни, видать, повариха выходит с целым подносом упакованных клубничных коктейлей. Никто из не похож на послушниц — обыкновенные шибко. Сону спокойнее становится, он прячется за спиной Сонхуна и продолжает разглядывать сказочно-красивую столовую. С отцом он неоднократно смотрел вышедшие экранизации «Гарри Поттера» — одна атмосфера. Пытаясь искать плюсы в мелочах, Сону в дальнейшем будет натыкаться на жирные и очевидные минусы. Вдалеке, совсем незаметно, за столиком, прижимающимся половиной к стене, сидят парни — не старше Сону. Акустика эхо воспроизводит, но от них ни писка. Сону поворачивается лицом к затылку Сонхуна и опускает глаза на ладони, чутка вспотевшие. Заходя в столовую, Сону даже не подумал о том, что они могут быть не одни, — теперь винит себя за излишнюю нервозность. Сонхун отходит от кассы с небольшим подносом и идет к ближнему столику, а Сону остается наедине с буфетчицей и булками. Тыкает пальцем оставшуюся коробку с шоколадным коктейлем и завернутую в крафтовый сверток булку с вишней. Не доест. — У тебя так быстро меняется настроение, мне придется привыкать, — Сонхун, завидев подходящего Сону, отшучивается. — Ты точно наешься? Ещё ночь впереди. — Я немного ем, — признается Сону и садится рядом, выложив на стол помимо перекуса и мелочь, что выдали на сдачу. Четыре доллара и пятнадцать центов. — У вас дешево. В прошлой школе я за одно молоко только девяносто центов отдавал. — Это из-за того, что родители, по сути, оплатили не только обучение, но и жизнеобеспечение, — у Сонхуна на подносе чашка с простым салатом, пачка сока и мясная булка с кунжутом. — Было бы грабежом, столько отдавать за одно молоко. Их небольшой ужин — перекус в столовой на собственные деньги. Сону, как и ожидал от себя, не доедает булку, добирается до начинки и заворачивает в салфетку, чтобы на выходе выкинуть. Они сидят недолго — меньше двадцати минут, и Сонхун проводит небольшую экскурсию по первому этажу с кабинетами, где моет полы ворчливая старая уборщица с явным искривленным позвоночником и сгорбленной осанкой. Сону морщится, проходя мимо неё, и продолжает слушать лепет соседа. Самое страшное впереди — первая ночь и следующий день с подготовкой к учебному году. Большинство учеников приедут и займут свои комнаты. Без родительского пожелания о хорошей ночи, Сону спится неясно и тяжело, он ворочается и смотрит на мирно сопящего Сонхуна. Вплоть до утра, до восхода солнца, Сону перекатывается с бока на бок и засыпает, уткнувшись носом в подушку. Дом для него — не обустроенное уютно место, а родные виды из окна, запах пряностей с первого этажа и родительские тихие переговоры.