━━━ • ✙ • ━━━
Сент-Огастин, Ларедо. 01.09.2006
Меньше людей — проблемы не ощутимы, а толпа — дрожь тело уродует. Уже вечером, перед следующим днём, именуемым первым в учебном году, пансион заполонило школьниками. Сону теряется в лицах: в новых, в старых, в малознакомых — все как одно, без глаз и ртов. Одного Сонхуна воспринимает ближним и в серой массе отыскивает. За полтора дня роднее друг другу не стали, Сону было легче молчать и кивками на вопросы отвечать, а сосед без конца дверьми хлопал туда-сюда, туда-сюда. Уроки начинаются рано — не раньше, чем в обычной школе. Семь утра по горластому звонку, но Сону, плохо спавший ночь, встаёт к шести и сползает на пол, пододвигая к себе записную книжку — новую записную книжку. Ни буквы в ней — чиркать не желает, просто рассматривает пустые страницы. Сонхун находит его в том же положении и молча, с полотенцем в руках, идет в маленьку комнатушку с туалетом и раковиной. Сону слышит звуки отхаркивания, отца чем-то напоминает, но Сонхун и близко к нему не стоит, разные совсем. Смыв унитаза и недолгое копошение, сосед открывает дверь и поправляет спальные шорты на себе. Сону не знает, каков Сонхун, поэтому ни слова не говорит и закрывается в той же комнате. Зубная щётка из рук вываливается, мыло в глаза попадает, и отливать больно — внутри все стягивает. Ещё вчера вечером, имея малость настроения, Сону сбрил щетину на подбородке и под носом, ножницами подравнял непривычно-тёмные волосы и улёгся в постель. В восемь завтрак, в полдевятого начинаются уроки. У Сону расписание простое: первым классный час, последующие мировая литература, английский язык и математика. А с дополнительными к вечеру он не может определиться. Сонхун покидает комнату первым, захватив с собой сумку с тетрадями, говорит, что ждать будет в столовой. Сону много усилий стоит натянуть на худые ноги мешковатые брюки и зацепить их кожаным ремнём с фигурной пряжкой. Рубашка ему великовата, скроет тонкие руки, а темно-красный, ближе к оттенку расцветшей розы, свитер стягивает. У пансиона на форме нашивка школьного герба — крест, обвитый колючим цветком. Сону отказывается нацеплять на шею галстук и скидывает его в ящик, где ненужные вещи отныне храниться будут. Он выходит из комнаты и прикрывает её на ключ, немного задержавшись у двери, чтобы посмотреть, как другие парни выбираются из своих комнат. Мимо него проходят двое — темнокожий парнишка с густыми кудрями и бледнолицый, похожий на туберкулезника, на две головы выше Сону. Ещё несколько, и Сону неуверенно касается ногой ступеньки, зависнув, его толкают в плечо, и парень с вязанным шрамом под глазом кривит губы. Сону медленно выдыхает и спускается — борется с самим с собой. Непривычно людно, кучи подростков, крики и беготня, Сону проталкивается через захламлённые двери и входит в столовую, рассчитанную на всех учеников с лишними местами. Запах стоит приятный, сладости, пряности и свежесть. Сону встаёт в очередь с подносом и ему дают тарелку с кашей на разведённом с водой молоке, пачку йогурта и пластиковый стакан с чаем. Он в кармане мелочь нащупывает и покупает шоколадный коктейль в картонной коробке — больше ничего. Сонхуна он не находит сразу, выискивает глазами и цепляется за тёмную макушку и острые черы лица; дальний почти пустой столик. — Почему один? — Сону ставит поднос на край стола и садится напротив Сонхуна, оглядываясь по сторонам. — Я особо ни с кем не общаюсь, — просто отвечает он и раскрывает йогурт, ложкой собирая остатки с обёртки. — Скоро директор придет, приятного аппетита пожелать. — Убого, — негромко, Сонхун его не слышит. Рассевшись по столам к десяти минутам, в столовую заходит мистер Коулман и в руках держит колокол, небольшого размера, но хорошо слышимый. Сону морщится, но отрывается от попытки раскрыть трубочку от шоколадного молока. — Доброе утро, дети мои, Господа Бога нашего. Хочу поздравить вас с началом учебного года, — голос у него громкий, строгий и властный. Сону отрывается от рассматривания мужчины и впивается глазами в неаппетитную кашу. — Давайте же поблагодарим Господа за дары его вместе. Сердце забивается в углу, как казённое, и бьётся под рёбрами. Сону сглатывает и с собой совладать пытается, выравнивая сбившееся дыхание. Страшно ему, будто бы Бога призывают, но его всего лишь благодарят. Дома привык, а на людях — нет. Сону чувствует тупую боль в коленке, Сонхун его пинает и заставляет вновь голову к центру повернуть. — Благослови, Господи, нас и эти дары, — шёпот слышен, Сону лишь губы отрывает, воображая, что дар речи не потерял. — И научи нас делиться хлебом и радостью с другими, — за директором юноши повторяют, и Сонхун, рядом сидящий и держащий ладони скреплёнными меж собой. — Через Христа, Господа нашего. Аминь. И как по щелчку, окончив шептания, ложки начинают стучать по тарелкам. Сону берёт свою и кладёт в кашу, но в рот жижи липкой не берёт. Йогурт чутка ковыряет и отставляет, а вот молоко выпивает полностью. — Обед к двенадцати, ешь нормально, — предупреждает Сонхун, сам нехотя пихая ложку с кашей меж губ. — Ты привыкнешь. Если хоть раз в обморок свалишься, с тебя глаз спускать не будут. Ты всё-таки под ответственностью находишься, — но Сону нет дела. Время близится к половине девятого, Сону выбрасывает коробки из-под еды в мусорку, а кашу отдаёт в руки уборщицы, которая в огромную кучу выливает остатки. Сонхун наудачу слегка бьёт кулаком в плечо и прощается, у них разные кабинеты. Как ранее узнал: в основном все уроки проводятся в одном месте, на некоторые дисциплины нужно менять класс. Сону под самый звонок находит свой кабинет, на котором висит табличка «2-B». С волнением топчется на месте и замечает на стене напротив голый крест, прибитый к известке. Ему впервые придётся знакомиться с новым классным коллективом, видеть другие лицы и слышать незнакомые голоса. В рёбрах щимет, кости в щепку, но Сону заносит руку для стука и замирает. Дверь раскрывается сама. — Ким Сону? — перед ним мужчина, седовласый и в квадратных очках с темной железной оправой, лет пятидесяти — ни больше, ни меньше. — Здравствуй, ты единственный в этом классе новенький, поэтому выйди в центр и представься. Нет девушек, одни парни — ведь так положено. В форме, идеально чистой и отглаженной. Лес темнющих макушек, светлых нет. Сону не привык к однолицым и одноцветным. Красная армия с тёмно-желтым огоньком христовым. Его терпеливо и понимающе выводят в центр класса. Вокруг туман, в котором Сону не чувствует лёгких, их сдавливает вакуум. Он не заика, но становится им, когда ловит на себе кучи разноцветных глаз. Вдох-выдох. — Ким Сону. Перевёлся из центральной школы Ларедо, рад знакомству, надеюсь, мы подружимся, — Сону тараторит, не своим голосом — вовсе чужим и осевшим. Учитель негромко говорит занять свободное место. Сону видит только одно — рядом с окном, свет из которого льется потоками. Он пробирается к нему, переступая через сумки, разбросанные по полу и достаёт тетрадь на кольцах с чёрной гелевой ручкой. На зелёной доске начиркана дата и пара слов, Сону не вчитывается. — Напоминаю, что зовут меня Мистер Ривера, я с первого года остаюсь вашим классным руководителем, ко мне вы можете обращаться за любой помощью; если хотите выговориться, пожаловаться или просто поговорить, мой кабинет всегда открыт для… — стук в дверь, хлопок и прикованное внимание всех к опоздавшему. — Извините, Мистер Ривера, задержали у директора, — учитель кивает, а Сону ненадолго задерживает взгляд. Высокий, чуть больше шести футов , одетый по форме и недовольный лицом. Опоздавший парень проходит мимо Сону, оставляя за собой шлейф грубого аромата. Садится сзади, на свободную одноместную парту и вытягивает под ней длинные ноги в потертых оригинальных конверсах, завязанных не по-классически, — кольца через один пропущены и шнурки перекрещены в середине. Сону привык к мелочам цепляться, например, у парня, занимающего место впереди, мочки ушей проколоты и почти заросшие; у другого светлая полоска на шее — неровно легший загар. А ещё у опоздавшего прищуренный взгляд и разрез глаз глубже — не кореец, что-то смешанное, нос ровный и подбородок сглаженный.━━━ • ✙ • ━━━
Кабинет Сонхуна не известен, третьи классы находятся на другой стороне, до которой Сону страшно добираться. Коридор кишит неизвестными и огромными — Сону ощущает себя крошечным, сжавшимся в комочек человеком. Вокруг ещё статуэтки диковинные, как в храме, только тронутые пальцами людскими. Отколотые местами и затёртые, на изображении Девы Марии около груди её чёрным маркером исписано, мелкие гадости видать. Сону не рассматривает, боится ближе подходить. Перерыв в десять минут, желудок ещё от боли не скрючивает, до обеда дотерпит. На стенах молитвы выбиты и разукрашены чёрным, золотым и серым. Но статуэток и картин христианских больше. Распятие Иисуса Христа на всю стену, очередная точная копия. Картина Питера Пауля Рубенса, некрасочная и неброская, но кричащая о правосудии. Сону замирает на её разглядывании и пошатывается, вновь врезались и не извинились. С отцом в детстве книжку читал о деяниях Божьих, многого повидал, малость запомнил — ему неинтересно, но будучи мальчишкой в запой рассказы слушал. Навивающиеся воспоминания кости тонкие обдувают, Сону вздрагивает и на пятках разворачивается. На нём ни глаза нет — на душе просторнее. Никто не смотрит и взглядом не провожает. Сону по памяти бредёт до туалетов, находящихся не далеко, но в темном, не освещенном углу. Окон нет, горит тусклая лампа — и хватит. Он себя грязным ощущает, пыльным, как изуродованная статуэтка Девы Марии. Ни голосов, ни огромных крепких тел, Сону кажется, что коридор, как заброшенная часть здания, не работает и ошиваются там всякие лица мерзопакостные. В фильмах обычно хулиганы, наркоманы и алкаши в углах забиваются своими шайками и проходу по нужде не дают, пока ценности свои им не отвалить. Сону смотрит на потресканную деревянную дверь с надписями: «Бог слепой, раз не карает за богохульство», «Эндрюс пидор», «Дева Мария, как и все бабы, — шлюха». В его школе не лучше было, но и богослужительная дисциплина отсутствовала. Он проводит пальцем по выцарапанным острием складного ножа буквам и отшатывается. Немного до звонка осталось. Плохо освещённая комнатка с двумя раковинами и полными рулонами бумажных салфеток, пахнет убого — гнилью и неблагополучной старостью. Сону аккуратно прокручивает кран и прислушивается ко звукам, переполняющим туалетную комнату. — Пидрила, тебе мало? — все надежды оседают на дне пустого желудка. Сону отскакивает от раковины и на ватных ногах идёт до двери в туалет, из которой исходят крики. — Я тебе ебальник разукрашу, — голос один и тот же. Потусторонние силы заставляют его дверь отворить и выпустить духоту кабинок и запах свежей крови. Сону стоит в проеме и не шевелится, в кафель врос, как в землю. И сердце замирает, бьется неуловимо и больно. Двое парней, на вид почти идентичные, над едва дышащим телом стоят и носками старых кроссовок растирают текущую по желтоватому кафелю кровь. — Ты когда деньги вернёшь, уебок? Ещё в прошлом году занимал, — над лежащим парнем склоняется тот, что выглядит устрашающе, в помятой длинной рубашке и клетчатых, не форменных брюках. — Я поссал недавно, вижу, что тебя жажда мучает, Крисс, хватай его. Настолько обездвижен, что не замечают. Сону смотрит словно через грязное стекло, избитый парень присутствие постороннее замечает, но молчит, сочувственен его взгляд. На жильца не похож, кровь из носа хлещет, уже к подбородку присохла и чистую форму запачкала. Двое извергов хватают тело за ослабшие руки и затаскивают в кабинку, оставляя дверь открытой. Крики, звук захлёбывания и попытки выбраться — Сону слышит все. Вцепившись в деревянные косяки пальцами и зажмурив глаза до пятен в темноте, Сону выдыхает через нос, в него утренний свет бьёт. Звуки мешаются, кто-то выходит, где-то по швам трещит дверь, что-то сломалось. Лица парня, вышедшего из соседней кабинки, Сону не видит — он громко хлопает дверью и испуганно таращится в белую стену. Кажется, путь разветвлен, перед глазами несколько дорог — она одна, но разбегается из-за головокружения. — Сука! Здесь кто-то был? — неуравновешенный удар кулаком в стену и нецензурная брань, льющаяся потоками изо рта. — Генри, выйди проверь! — а Сону пошевелиться не может, пытается пятки от пола оторвать — тщетно. Дверь раскрывается быстрее, чем он успевает добраться до выхода и скрыться. Напротив него, притворившись тёмный и нечётким силуэтом в свете полуденного солнца, стоит парень с агрессивно-сузившимися зрачками и голубой радужкой. Сону вжимается в ближнюю холодную стену и губы его сами по себе молитвы шепчут, Божьего спасения выпрашивает. — Эй, Ники, не твой одноклассник? — следом выходит тот, чьего лица Сону не успел разглядеть. До черта высокий и не вписывающийся в картину беспорядка. — Вроде, — голос басистый, вовсе не знающий интереса к происходящему. — Закругляйтесь. — Ники проходит к раковинам и включает воду, споласкивая чистые руки. Там и остаётся. — Ты, хрен знает, как тебя зовут, — сплёвывает большой сгусток слюней Генри, шагая вперед, чтобы сократить расстояние, но Сону слишком давит на дверную ручку, чувствует лёгкость во всём теле и смотрит по сторонам. Он валится на холодный пол и вскрикивает, боль на каждом позвонке отпечатывается из-за отбитого копчика. — Стоять, сука. Крисс! Мать твою! Хватай его. Жизни дальнейшей больше не видно, только гибель, нечеловеческая, спровоцированная непрошенным интересом. Его хватают за две ноги и затаскивают обратно в маленькую сырую комнатушку, толкая к стене. У Сону организм ослабший, он едва последние вздохи делает и поднимает голову — его за подбородок хватают, заставляют нелюди. У парня, отвлекающегося на имя Генри, лицо изуродовано мелкими продолговатыми шрамами и крапинками сошедшего акне. Глаза маленькие, но округлые и голубые, в них оттенка преданности Богу нет. Таких на исправительные работы ссылают до совершеннолетия за содеянное. — И что с ним делать будем? — названный неоднократно Крисом озадаченно осматривает Сону и резко пинает носком кроссовка стену рядом с его головой. — Тот полуживой, его ещё до комнаты нужно незаметно дотащить. Ник? — Вы всё это начали, придурки, я пошёл лишь покурить. Делайте, что хотите, прикрывать очередной раз я вас не буду, — говорит умеренно и смотрит не на друзей, а на Сону, в самые глаза, своими тёмно-зелёными. Во рту его металлический блеск, Сону промаргивается и видит железячки брекетов, которые не заметил ранее — ещё в классе. Не за мелочи цепляется Сону, а за то, что хочет. Ему не интересен разговор парней, его и не слышит вовсе. Сердцебиение успокаивается, но в лёгких жидкость скапливается горючая, как радужный бензин, Сону начинает задыхаться и откашливаться, возвращая к себе внимание, которое не терял только от одноклассника с примечательными нестандартными чертами лица. — Слышь ты, — Крис присаживается на корточки и кулаком бьёт Сону в плечо, чтобы глаз не отводил. — Видел того ублюдка? Хоть слово кому-нибудь скажешь о том, чтобы здесь, ты не только ссанину глотать будешь, мы тебя дерьмо заставим жрать, — мизинец, единственный с отросшим и заострённым ногтём, скользит по бледной щеке к подбородку и давит, заставляя разжать челюсти. — Возражения? Я не слышу, — вмятина отныне на коже красуется покрасневшая и глубокая. — Не… не скажу, — Сону выдавливает из себя слова и слышит, как звонок проносится по стенам. Ему нужно спешить на урок. — Вот и молодец, — похлопав по отбитому плечу, произносит Крис и встает с корточек, ровняясь с Генри и открывающим дверь Ники. — Как будто из этих… — с отвращением. — Крашенный пидор, быстро у нас нормальным станет, — напоследок, но чей голос, Сону не разбирает, перепонки в ушах вздуты. И на второй урок он приходит с опозданием, в помятой белой рубашке под красным свитером и потертыми у носка туфлями. Молодая учительница со светлым, похожим на стог старого сена, волосами смеривает взглядом и отправляет к парте, на которой лежит новый учебник в обложке по мировой литературе. Они работают в разделе «классицизм», обсуждая художественную литературу прошедших времен; Сону не двигается, водит пальцем по строкам с информацией, которую попросила прочитать учительница. Случайно — никак иначе, парень, сидящий сзади, задевает носком кеда стул, и Сону испугано оборачивается, впечатываясь во взгляд, напоминающий крик, не о помощи, а безразличный, но до боли проникающий под рёберный слой. Занятия заканчиваются к четырём, Сону, поднимаясь по лестнице на второй этаж, задыхается в воспоминаниях: на протяжении десяти лет, каждый раз приходя с учебы, он делился с матерью случившимся. Рассказывал о похождениях друзей, жаловался на старую, почти рассыпающуюся, миссис Говард, которая едва передвигает конечностями и раздвигает челюсти с хрустом. А сегодня мать впервые не узнаёт, как прошёл день Сону, по увлечённым рассказам не познакомится с классным руководителем мистером Ривера. У Сонхуна на занятие больше, ещё вчера узнал. В комнате без него пусто и жизнью человеческой не пахнет. Сону втягивает раздражёнными ноздрями только старую пыль. Вторую ночь подряд ему кажется, что на свету лунном из креста простетского на него смотрят глаза, до испуга яркие. Враги Божьи цветастые, с противными измученными мордами. Сону себя ими по окончанию учёбы наречёт. Сменив школьную форму на лёгкие пижамные штаны и футболку, Сону голыми ступнями пола касается и, как в беззрачии, добирается до раковины с проточной холодной водой. А за ним тень, скелетообразная и немощная, точь изболевшийся человек. Сону ополаскивает лицо и топчется на месте, рассматривая себя в заляпанном зеркале, труп трупом, но глаза продолжают гореть. И когда потухнут — Бог его знает. Резко и необъяснимо Сону вспоминает о проверках комнаты раз в неделю по пятницам и редко по субботам. У них ведь чисто, одна пыль, въевшаяся в поверхности комодов, окна и столов. Сону тёр её несколько раз — тщетно. Вид из их окна — вид на открывающиеся в одно время по утрам и вечерам ворота, которые несколько дней назад он пересёк. — Сону? — живой голос приводит в чувства, Сону вытирает лицо сухим полотенцем и раскрывает дверь, оказавшись впритык к лицу Сонхуна. — Привет? — сосед делает несколько шагов назад и скидывает с плеч тёмно-красный пиджак. — Выбрал дополнительные? — Нет? Я не думал, — неуверенно отвечает Сону, пробираясь к своей кровати. — А ты? — Астрономия и история религии, — Сонхун расстёгивает рубашку по пуговицам и, сложив вдвое, вешает на спинку кровати — брюки к ней же. — Если что, там в общем про христианство, мало кто ходит, потому что неинтересно, а мне всё равно скучно. И классы объединены, из года в год по одному плану, поэтому лучше каждый раз менять предметы. — Я думал насчёт литературы США, — признается Сону, но на соседа не смотрит, его глаза направлены в пол. Сонхун задумчиво на себя натягивает легкую изношенную футболку и шорты на завязке. — На французский не хочу, мне не даётся этот язык. Остановлюсь на одном. Литература же в десятом кабинете? — кивок. Занятия начинаются в пять после полдничного времени. Учась в обычной школе и приходя домой к трем, Сону и капли в рот не брал, к ночи перекусывал и ложился спать. Изредко, когда тратил время на еду, — не нравится ему. Сонхун говорит, что школьная форма не обязательна, после четырёх в ней нет смысла. Смысла ни в чём не будет, пока Сону заперт в четырех стенах, а его руки связаны церковной нитью. Он богопослушник с малых лет, вместо сказок — догмат, домашнее чтение — только Библия с католическими канонами. И смерть Иисуса — расплата за первородный грех. Сону до болезненной дрожи в конечностях знает все сорок пять книг Ветхого Завета, и двадцать семь — Нового Завета. У родителей в гостиной несколько полок литературы, посвящённой верованию. Коллекция собранная ими за двадцать лет, она бесценна. Юнджин сторонник католичества, а Гихен — фанатик, которых если бы не сладострастье Эдемовское, ушёл бы в священники. Сону не понять отца — они разные, их взгляды на жизнь друг для друга чужды.━━━ • ✙ • ━━━
На полдник свежий яблочный джем, приготовленный не так, как готовит его мать с любовью и парой капель лимонной кислоты, и несколько кусочков тостового хлеба. В столовой нет половины учеников, Сонхун силком затаскивает Сону перекусить до вечерних занятий. Опять коктейль — и желание выйти из людского замкнутого круга. Сону бросает соседа, оставив его неторопливо доедать свою порцию в столовой, а сам бежит на второй этаж за чистой тетрадью на железных кольцах и гелевой чёрной ручкой. Его класс — кабинет, отведённый под изучение географии, в котором есть небольшая лабораторная комната с картами и дополнительными материалами, и отдельного для проведения мировой и родной литературы нет. До звонка с десяток минут, Сону открывает дверь в кабинет и кроме двух парней не видит никого. Учителя за столом нет, а на переставленных в угловатый полукруг партах старые потрепанные книги современников и умерших писателей Соединенных Штатов. Рэй Брэдбери со своим очередным антиутопичным романом «Смерть — дело одинокое» и Марк Твен с «Приключение Тома Сойера» — американская классика. Юноша, выглядящий ничуть ни младше и ни старше Сону, поднимается со стула и с приветственной улыбкой протягивает костлявую бледную ладонь с несколькими мелкими родинками. — Ричи; ты новенький? — Сону с секунду смотрит на ладонь и неуверенно накрывает своей, приличия ради пожимая. — Да… первый год. Я Сону, — отделавшись от нового знакомого, Сону занимает уединённое место ближе к окну, за которым медленно вечереет — едва заметно небо заревом покрывается. — На литературу из года в год мало кто ходит. В этом тоже, человек шесть максимум из всех классов, — у Ричи длинные и густые для парня волосы, а их цвет — древесно-угольный с жирным блеском. Голос чутка надломанный и гнусавый, но речь чёткая и уверенная. — Это Эдди, кстати, первогодка, — второй, на вид вовсе незаинтересованный, машет тонкой ладонью с длинными пальцами, ничего не говоря. У более здоровая бледнота, как врождённая, и густые линии ресниц, немного веснушек у носа. Сону лишь кивает и последние минуты до звонка на занятие листает старую книгу с пожелтевшими страницами, автора которой прежде нигде не встречал — ни в библиотеке, ни в книжном магазине, — Филип Рот. Его роман «Людское клеймо», видимо, ещё первого издания двухтысячного года с возрастным ограничением. Обложка в обложке, заляпанная чем-то сладким, выцвевшим со временем. Если Сону увлечён, он теряет чуткость, словно засыпает вовсе, а он увлечён, даже разговоров парней не слышит. И пробуждается лишь от чувства лишнего за спиной и дыхания в затылок морозного. Сону захлопывает книгу, по случайности вдохнув в себя страничную пыль, и оборачивается, взглядом упираясь в ткань чисто-чёрной футболки. — Тяжёлая книга, да и сам Филип Рот как писатель тяжёлый в прочтении, — в тёмно-зелёных глазах, помимо зрачков бездонных, задумчивость сверкает. Сону задирает голову, осекаясь об острые нетипичные черты лица. — Обязательно прочитай. — А… — Сону раскрывает рот, не успевая ни слова сказать, звонок обрывает его, а Ники, одноклассник с блестящими железячками ниже дёсен, присев на свободное место напротив, наклоняет голову вбок. В кабинет вместе с несколькими парнями входит невысокая женщина лет тридцати пяти — не меньше. Смуглая кожа у неё, оттенок горного мёда и рост не большой. Одета по женской классике: бесформенное платье с тремя пуговицами на маленькой обвисшей груди и тяжёлый кардиган. Но походка у неё ровная, нога за ногу и по линии, разделяющей пласты линолеума. Учительница входит в полукруг из парт и в её руках зажат толстый справочник. Сонхун рассказывал, что в педагогическом составе есть несколько женщин не моложе сорока, которые с десяток лет в Сент-Огастин работают. — Здравствуйте, молодые люди, — голос хриплый, словно прокуренный крепким никотином или посаженный на криках. У женщины большая горбинка на длинном носу, создающая впечатление вечного недовольства. — Ко мне может обращаться как миссис Кэмпбелл, я ваш учитель по литературе США на этот учебный год. Сейчас по очереди назовите мне свои полные имена, чтобы я внесла вас в список, — миссис Кэмпбелл проходит к столу и, не садясь на стул, достаёт из выдвижного ящика тонкую стопку документных листов. Имена вылетают из уст парней с разной тональностью, с дрожью в голосе и с уверенностью. Сону не любит разглядывать, чаще смотрит сквозь и подавляет в себе внутреннюю панику от взаимно проявленного и мнимого интереса. Ричардс Кайл Тозиер. Эдвард Каспбрак. Даниэль Джереми Миллер… — Ники Майкл Нишимура-Коулман, — Сону задерживает дыхание и поднимает голову, чтобы выпрямить взгляд. Его одноклассник, с которым он едва ли знаком, сын директора. О нём ведь шла речь несколько дней назад в приёмной. И внешние схожести, мало явные, но они есть — глаза безбожно яркого цвета и грубость во взгляде расслабленном. Записав имена в таблицу для посещаемости, миссис Кэмпбелл занимает своё место в центре, чутка расправив прижавшееся к худому телу платье. Из учеников не получается замкнутый круг: шестеро парней едва от начала до конца парт растягиваются. Ричи и Эдди в самом начале, а Сону не по своей прихоти сдвигается к ним, чтобы быть ближе к учительнице. — Если вы здесь, то наверняка заинтересованы в литературе в общем. Чтобы не налегать на новую информацию сразу, давайте обсудим те произведения, что вы прошли за летние каникулы. Не будем отталкиваться только от литературы, написанной в здешних кругах, — миссис Кэмпбелл замолкает, пустив взгляд по полукругу, и ближе к себе прижимает справочник. — Кто из вас готов рассказать сколько примерно книг прочитал за лето и высказать мнение насчет одной из них, той, которая заинтересовала больше всего, — женские речи умеренные, словно урок тянется не час, а целый Божий день. Инициаторы есть, к удивлению Сону, Эдди, казавшийся больно равнодушным и молчаливым, первым начинает перечислять прочитанные художественные произведения. Среди них мировая классика, жизнь которых больше чем вечная, она — бессмертная. Сону не любитель фантастики и юмористических книг, ему интересна борьба за современную жизнь, психологические и философские романы — вкус подросткового непринятия чуждого. Эдди заканчивает свой рассказ личной оценкой путевого очерка Джона Стэйнбека «Путешествие с Чарли в поисках Америки», который он нашел в семейной библиотеке в Остине. Сону неприлично теряет интерес, не спуская глаз все с той же тяжелой книги. Его не влечет обложка или описание, больше манит рекомендация одноклассника. Тяжелых книг на читательском пути Сону не мало: направление реализма зачастую несет в себе углубленность в человеческий быт и проблематику существования. В родительской коллекции одни святости, но в библиотечной на новой авеню — пороки в разнообразии. Сону не кресту следует, а очерку угольному после него, которым бесы питаются. Здесь, в небольшом кабинете без вида на Божьи дары, Сону чувствует свободу. Никто не говорит о детях господских, словно клейма такового не существует в помине. Одногруппники спокойные и неозлобленные, к шорохам и вздохам не чувствительные, а учительница понимающая и умеющая слушать. Сону, потерявшийся в раздумиях, пошатывается от двинувшейся точки, к которой был прикован взглядом. Ники, оставшийся предпоследним, поднимается из-за парт, задев коленом ножку, и весь ряд содрагает. — К сожалению, я не так много прочел книг за каникулы, потому что был в разъездах с семьей. Около трех, наверное, и все я купил в Атланте в большом книжном, — Сону не видит в нем человека, любящего отдавать себя путешествиям, но внешность на редкость обманчива. Больше всего взгляд приманивают белые резинки на брекетах, что Ники отчаянно скрывает, стараясь при разговоре меньше двигать челюстями. Они не мешают говорить, не искажают речь, всего лишь доставляют неудобства, приковывая непрошенные созерцания. — Два романа Стивена Кинга и Оскара Уайльда. Пожалуй, я оставлю комментарий к «Портрету Дориана Грея», это книга у многих на слуху. Многие высказывания Лорда Генри я выделил себе карандашом, он сильный духом и умом человек, в отличие от тех же Дориана и Бэзила, — Ники замолкает, чтобы сформулировать дальнейший рассказ. У него пухлые пунцовые губы, будто бы обмазанные свежим липким медом, Сону скорее смотрит на них, нежели пытается вовсе изучить лицо четче. — Бэзил чересчур мягкотелый, потакающий во всем Дориану. Мне особо не нравится черта подростковости в поведении Дориана, все те года, что подарила ему картина, он потратил на безделье? Глупо. — Бэзила нельзя назвать мягкотелым. Страсть к своему делу не делает его таковым, — Сону начинаем импульсивно, не свойственно своей молчаливой натуре, и замолкает, но учительский кивок, позволяет продолжить. — Мягкотелые люди идут на поводу других, а Бэзил видел выгоду в Дориане. Всем же известно, что творческие люди, так сказать «больные» на голову, — Ники, впитывающий потоковую речь, приподнимает темную бровь. — Это никогда не будет оправданием слабых людей. Из-за своей же мании шестерить, он растворился в кислоте. Он больной только потому, что гонялся за прекрасным, — у Ники разжимаются напряженные челюсти и подбородок смягчается. Ему импонирует начавшаяся дискуссия из-за разногласий во взглядах. — То есть, ты осуждаешь искусство? Сказал, что у Дориана подростковое поведение, хотя сам не до конца понимаешь, что такое искусство. Многие творцы гибли из-за него. Об этом по сей день пишут писатели, говорят в газетах и транслируют по новостным каналам, — высказавшись, Сону встает со стула и упирается ладонями в стол, чтобы не потерять сцепление взглядов. — Мягкотелой можно назвать Сибилу Вэйн, которая после отказа покончила жизнь самоубийством, — уверенно, но казенная усмешка в сомнения вгоняет. — Она же творец. Актриса! Ты противоречишь себе, Сону, — Ники с самодовольством прикусывает нижнюю припухшую губу, а Сону, не смея сдавать позиции, не падает обратно на стул, а неподвижно стоит, выдерживая глубокие и режущие глаза. — Дориана же тоже, можно назвать ее вдохновением. Он ведь и глаза шире не открывал до того момента, пока самостоятельно не прозрел, хоть Лорд Генри и высказывался о Сибиле. Сердце дичает, увеличиваясь от ударов, соприкасается с нагревшейся грудиной. И легкие полуживые, их боль от тяжелой отдышки пронзает. В кабинете тишина, как в гробу, закиданном сырой землей. Сону дышит — все переживания, скопившиеся в нем за несколько дней, разом выливаются в полемику, не несущую негатива, только желание отстоять правдивость своих суждений. Их слушают все: парни, замеревшие в одной позе, и учительница, присевшая от усталости на выдвинутый к доске стул. Сону не думает о времени, которое неприятно скоротечно. Ники не переходит на грубости — ему интересно, по глазам блестящим видно, а Сону громче становится, ведь ранее говорил шепотом. Звонок, как враг всеобщий, ни на чью сторону не становится. Звучит себе пискляво и разгоняет слушателей. А миссис Кэмпбелл поднимается с негромкими аплодисментами, восхищенно оглядывая учеников. В ее немолодых глазах искра, как молния средь ясного голубого неба, — радужка такова. Потрепав Сону по плечу, она улыбается и Ники — он высок для нее. — До тебя очередь не дошла, но ваше противостояние показало насколько ты начитанный и внимательный, — миссис Кэмпбелл отходит обратно к столу, понадежнее запахнув кардиган. — Я поставлю вам зачет за это занятие, точнее у Ники он и так, а ты, Сону, если бы промолчал, вряд ли еще ответил. Оторвав голову от листка с именами, Сону сталкивается с Ники, подошедшим ближе, не просто, а чтобы всунуть в руки книгу с потертой и старой обложкой. Сону неуверенно забирает ее и кладет на стол к учительнице, пока та продолжает делать пометки на листке. Женщина поднимает глаза на Сону и прищуривается, пробегаясь по названию. — Хочешь взять на время? — кивает, но уверенность пропадает — позади никого, только закрытая дверь. Руки дрожат, и Сону прячет их за спиной, впившись пальцами в свою футболку. — Хорошо, как дочитаешь, принеси. Постарайся не задерживаться, — миссис Кэмпбелл с доверием вручает книгу ученику, сделав на внутренней стороне обложки пометку с сегодняшней датой. Опустевший коридор ощущается широким, как раскинутое позади дома поле с фруктовыми деревьями. Сону теперь держит в руках не только пустую тетрадь, но и толстоватую книжонку с пожелтевшими страницами, на которых жизнь людская прописана. И не иисусовские сказания, стоящие, как кухонный нож, в глотке. Очередной звонок раскидывает юношей либо по кабинетам, либо по комнатам. Сону доходит до главной лестницы с потрескавшимися перилами и оглядывается, он не уверен, что Сонхун освободился, и ждать ли его. Они ни о чем не договаривались, не друзья ведь, просто соседи до конца учебного года. Ему во многом до сих пор не ясна система обучения: уроки до трех, час перерыва и дополнительные предметы, которых нет в перечни основных. И не понятно, тащиться ли завтра на ту же литературу, или дисциплины обязуются чередоваться. У него есть возможность держаться рядом с Сонхуном и пойти на астрономию, религия — отпадает. В списке еще спортивный раздел: волейбол, баскетбол и шахматы. Огромный лестничный пролет, как отдельная комната, по бокам, где нет ограждения, стоят железные черные подставки со статуэтками поверх. Висят картины с благословленными Господом содержаниями. Что-то о древнем Риме под коркой плотного стекла; портрет Папы Римского, наместника Бога, и молитвы, выбитые на металлических полотнах. Замерев напротив Ангельского приветствия, Сону задерживает дыхание, читая заученную до трещин Аве Марию. Непорочна она, как никто другой, совсем юна и благочестива. Наверное, она перенесла большую боль, увидев казнь чадо своего, чем родители Сону, отказавшиеся от него за дары Божьи. Не он выбирал, кем ему стать при рождении, судьба его прописана от начала и до конца. Непрошенное прикосновения, как едкий запах, въедается в кожу. Сону оборачивается, не скрывая глаз своих потрясенных, и расслабленно выдыхает, увидев Сонхуна с книгами. Сосед встает рядом, прижавшись плечом к плечу, и смотрит в ту же точку, что испепелял Сону. — Не хочешь попозже сходить в общую библиотеку? — спрашивает он, а Сону, опустив глаза на книгу в своих руках, все равно кивает. — Как тебе занятие? — Все в порядке. Не думал, что так скоро столкнуть с одной из учительниц. Они реально отличаются от обычных, — Сонхун усмехается, уловив сравнение, и ступает ко второй части лестницы, чтобы добраться до нужного этажа. Отличаются от обычных. Ни старые, как разваливающаяся Пизанская башня, и ни молодые с ужасно смазанным макияжем. Просто женщины, словно до работы посещающие храм, бывалые в монашестве. С возрастом люди все больше ценят свою благочестивость подобно Деве Марии, преданной Духу Святому. Они с Сонхуном поднимаются к комнате, одним ключом, вытащенным быстрее другого, отворяют неплотную дверь, на которой все еще не написано второе имя. — Я не думал, что Майкл — это Ники, — Сону скидывает легкий груз на тумбу и забирается на кровать с ногами, скинув тапки на пол. — Почти никто не называет его так, кроме отца и пары учителей, — бормочет Сонхун, отвернувшись лицом к стенке, чтобы стащить с себя футболку и натянуть новую. — Уже знаешь? — он поворачивается и видит кивок. — Почти все под него стелятся из-за отца, хотя Ники все равно, в отличие от его выпендрежницы сестры, она из Марии, часто сюда ходит по утрам. — Ты с ними общаешься? — Сону знает, что нет, не общается, но все равно спрашивает, ведь рассказывать о сегодняшнем дне в подробностях не желает. Стычка в туалете — недоразумение, те парни перегнули. — О нет, Генри и Крисс еще те собаки, а Ники им как хозяин, — лицо Сонхуна искажается в отвращении, словно в наигранном и недосказанном, только Сону того не видит. — С ними мало кто общается, — полностью переодевшись, он заваливается на кровать и накрывает себя плотным одеялом. За окном темнеет, а до ужина чуть больше часа. Сону испытывает неловкость, вкусив раздражение соседа, и от мыслей об собственной излишней болтливости сбежать не может. Навязанные переживания не дают и за чтение сесть, а уроков почти нет, одно изучение теории. Сонхун спит без храпа, с легким сопением, доносящимся из-под одеяла через небольшое отверстие между ним и матрасом. Еще Сону доводят мысли о родителях, во время уроков не думал, а сейчас волной бьют по воспаленным мозгам. Он обязан свыкнуться с утратой, котята же после откормки молоком, только подростя, способны стать и врагами. Все равно обречен на ранние подъемы по выходным, на один и тот же вид из окна и крест над ним. Со временем и лица перестанут меняться, будут как родные.