В чужом теле

Странное помещение. Узкий коридор, а по бокам, прилипая к стене, стоят большие блестящие капсулы. Похоже на операторскую в лаборатории, где Тири прожила значительную часть своей жизни, но все-таки что-то здесь по-другому. Она умерла. В этом можно не сомневаться. Повторила судьбу Нетейама из воспоминания о будущем, хотя ее смерть, пожалуй, была не такой мучительной. Все кончилось достаточно быстро. Странно, но Тири спокойна. Может, чуть-чуть радостна. Она так долго жила под гнетом этого кошмара о соленом воздухе и крови, что теперь, когда все кончилось, ее не пугает даже собственная смерть. Дышать почему-то стало легче, но это, возможно, потому что она задыхалась буквально минуту назад. Чувствовать свободу от оков, в которых ее держали с самого начала короткой жизни — это опьяняюще. Тири повторяет про себя, что все закончилось, и на первых порах хочется прыгать от этой легкости, а потом она вспоминает. Тири не хочет думать о том, что сейчас происходит там, в мире, который остался за ее спиной. Не хочет думать о Нетейаме, которому пришлось тащить ее умирающее тело, не хочет думать о Ло’аке, Джейке, Кири и Нейтири. Не хочет, но думает, и облегченная радость оттеняется щемящей болью. Если ей было тяжело видеть смерть Нетейама во снах, то каково ему лицезреть ее гибель вживую? Тири, по крайней мере, знала, что может предотвратить это, а вот он… Тири медленно ступает вдоль капсул, рассеянно проводя ладонью по гладкой поверхности и оставляя кровавый шлейф на блестящем металле. Когда она появилась здесь, почему-то думала, что следы битвы исчезнут сами собой, но нет. Волосы все так же липнут к лицу, подсохшая кровь покрывает кожу. Зато боли больше нет. И вряд ли когда-нибудь будет. Она с приглушенным любопытством осматривается. На железных стенах висят кислородные маски, какие-то таблички, которые Тири не может прочитать, тут и там приторочены компактные столики. Она задерживает внимание на прозрачном ящике с приклеенными фотографиями, потому что замечает смутно знакомое лицо. Грейс Огустин улыбается, пытаясь обнять едва ли не с десяток маленьких На’ви. Это мило, право. Амала сидит за маленьким столиком у большого окна и с аппетитом уплетает консервы прямо из банки. Слышит шаги, поднимает глаза, и лицо ее вытягивается. — Божечки, — откладывает пластиковую вилку и медленно встает, скрипя стулом, — как же тебя потрепало… Тири хмыкает, пожимая плечами, мол, всякое бывает. За этот день ей пришлось пережить много всего, в конце-то концов. — Садись, садись быстрее, — Амала отодвигает второй стул для нее, а сама подскакивает к ящику на стене и начинает копаться в нем. Она бесцеремонно выкидывает кислородные маски, какие-то бумажки, банки, коробочки и прочее, пока не находит шуршащую глянцевую упаковку. Тири любопытно склоняет голову набок. Амала придвигает свой стул к ней и садится, разрывая упаковку. Достает белую салфетку и принимается стирать кровь с ее лица. — Серьезно? — Тири не сдерживает улыбку. Ей кажется, что в этом нет особенной необходимости. Во всяком случае, сейчас. Ей уже все равно, пожалуй. Тири замечает, что теперь Амала — не просто облако сгустившегося воздуха, но человек, состоящий из плоти и крови, и прикосновения ее ощущаются во всей полноте. Еще одно подтверждение того, что она мертва, как гвоздь в притолоке. Верно, сейчас они находятся в сознании Великой Матери. — Ты умница, — Амала почти светится гордостью, хотя в глазах читается оттенок печали, — ты справилась. Тири позволяет себе выдохнуть. Она справилась. Значит, можно уходить на вечный покой с чистым сердцем и совестью. Ну, быть может, не совсем. Тири знает, что всю оставшуюся ей вечность она будет винить себя в собственной смерти. Нельзя просто взять, привязать к себе кого-то до той степени, когда он хочет связать с тобой свою жизнь, а потом…умереть. Особенно нельзя поступать так с кем-то невероятно светлым, как Нетейам. И в этом Тири виновата до глубины души. Амала складывает салфетку пополам, чтобы не размазывать бурую коросту крови по лицу. Тири рассеянно кивает на ее похвалу. Думать о Нетейаме не хочется, но теперь отогнать мысли не получается. Быть может, у каждого, кто только что умер, перед глазами пролетает жизнь. Тири прожила не так много, поэтому ее лента воспоминаний яркая, но короткая. И самый большой пласт в ней занимает именно Нетейам. Оттого становится еще тяжелее. Тири не хотела оставлять его. Может, если бы она подумала получше, если бы стреляла точнее, если бы не поторопилась, если бы… Слишком много «если бы», но, может, у нее был бы шанс вытащить и его, и себя невредимыми. Или, может, она слишком раскатала губу. Амала чувствует ее настроение. Откладывает пропитанную кровью бурую салфетку в сторону, на стол, и вздыхает. — Я понимаю, — мягко накрывает ладонью уже чистую щеку, — это тяжело. Но ты все сделала правильно. Тири не может не согласиться, но и согласиться не может. Жалеть себя сейчас — жуткий эгоизм. Это не ей пришлось тащить труп На’ви, с которой она хотела связать жизнь и душу. Это не ей придется смотреть на то, как надежды на светлое будущее вместе с телом погружаются в землю. Или в воду. Тири не знает, как проходят похороны у Меткайины. Не было особенных причин интересоваться. А вот у Нетейама теперь есть. — Уже не так важно. Амала несогласно мотает головой. — Это всегда важно. Ты не сможешь спокойно существовать, зная, что допустила ошибку. А так ты знаешь, что можешь не оглядываться назад. Ложь. У Тири впереди — целая вечность. Она будет оглядываться назад, даже если сама Эйва снизойдет, примет материальную оболочку и скажет, что она все сделала правильно. Суть-то вовсе не в ней, не в этой правильности, а в чувствах. Тири растекается мыслью по древу, вспоминая свою закончившуюся жизнь, и в голове всплывает вопрос, на который она так и не удостоилась получить ответ. — Кто я? — спрашивает, не поднимая взгляд от сцепленных на коленях рук. — Кем я была раньше? Это лучше, чем тонуть в болоте вины и скорби. Тири всегда думала, что скорбеть можно только по мертвым, но, оказывается, это не так. Скорбеть можно и по живым. Жаль, что она узнала это на практике. Амала не медлит с ответом. — Никем. Сначала Тири кажется, что она неправильно расслышала. Никем? Что это должно значить? Она вопросительно вскидывает бровь, а потом вдруг вспоминает слова Амалы о том, что, когда энергия возвращается к истокам, обратной дороги уже не существует. Тири долго думала, каким же образом она сама вернулась из забытия, а теперь…все будто бы становится понятнее. — Как бы тебе объяснить… — Амала прищуривается. — Ты знаешь, как работает программа «Аватар», верно? Тири кивает. — Душа человека переносится в тело аватара, — Амала зачем-то поясняет, — получает возможность им управлять и все такое. Можешь считать, что ты — что-то вроде…аватара Эйвы. Один из них. Такое чувство, что ее ударили чем-то чертовски тяжелым. Аватар Эйвы? Голова идет кругом. Она только успела подумать, что все как будто стало понятнее, как Амала разрушила хрупкий шалашик этого понимания. Тири напрягает свои мыслительные способности. Если энергия вернулась к истокам, пути назад уже нет, верно? Этот факт беспокоил ее уже давно, становясь одним неподходящим кусочком паззла в целой картине. Тири не хотела думать, что никем не была раньше, до того, как попала в это тело, а потому старалась запихнуть подобные рассуждения подальше. Аватар Эйвы. Ну и бред. Что-то, придуманное либо гением, либо безумцем. Либо кем-то, кто соединяет в себе две стороны этой медали. — Зачем? — единственный вопрос, который она может задать. — Я ведь говорила, — Амала укоризненно склоняет голову набок, — разве не помнишь? Великая Мать не может быть на чьей-то стороне. А ты можешь. Тири понимает, почему Амала отказывалась говорить это раньше. Это сейчас она готова поверить во все, что угодно, потому что радость окончания пытки отдается легким звоном смеха в груди, а вот тогда, раньше, она бы чертыхнулась и послала бы и Амалу, и Великую Мать, и всех, всех, всех. — Кроме меня есть еще такие… — Есть, — перебивает Амала, — Кири, например. Интересно. Тогда зачем все это? Тири кажется, что Великая Мать страдает горем от ума. — Кири нужна для другого, — Амала снова читает мысли, — а потому пока не в курсе. Пыталась задавать вопросы, ответы на которые ей пока еще знать не положено, и…помнишь, что было у Древа Душ? Тебе повезло, что с тобой ничего такого не произошло. Тири вздрагивает от макушки до кончика хвоста от сползшему по спине холодку. Ее любопытство могло обернуться весьма и весьма плачевно. Впредь нужно будет следить за тем, что слетает с языка. Хотя…уже, пожалуй, не придется. — Подожди, — Тири горько улыбается, — то есть я — расходный материал? Амала неловко дергает плечом, сцеживая кашель в кулак. Мнется, неоднозначно мыча, и видно, что внутри она пытается извернуться, придумать, как бы сказать по-другому, но этой паузой все уже прекрасно сказано. — Ясно. — Нет, — у Амалы прорезается голос, — я бы так не сказала. — Спасибо за поддержку. Она хорошая. Может, даже слишком. Может, поэтому и умерла. Тири уже успела проследить до безумия несправедливую закономерность: хорошие почему-то погибают первыми. Амала хорошая, и она умерла, Нетейам тоже хороший, и он должен был умереть. Странно. — Что будет дальше? — Тири не слишком интересно знать ответ. — Ну, — Амала откладывает салфетки в сторону и тянется за банкой консервов, — ты можешь остаться тут и вместе со мной есть бобы. Серьезно? Тири умерла, а Амала шутит какие-то шутки. Не слишком уместно, пожалуй. — Не фмотри на меня так, — она с аппетитом жует красноватые склизкие шарики, роняя на штаны, — эфо офень вкуфно. Тири вздыхает, почти чувствуя обиду. Неужто нельзя выказать хоть немного уважения к ее смерти? Амала была такой понимающей и сочувствующей, а сейчас ее будто переклинило. Понятное дело, что тему смерти Амала воспринимает легче, чем Тири, потому что этот этап она прошла семнадцать лет назад, но все же. — Не хочешь? — она ковыряется вилкой в банке. — В таком случае, спрошу тебя вот что: как ты думаешь, где мы находимся? Она ленивым жестом указывает на узкий коридор с прилипшими к стенам капсулами и ящиками. — Это ведь что-то вроде операторской, да? — Тири помнит, что в лаборатории в лесу было похожее помещение. — Верно. И что здесь обычно происходит? Какой глупый вопрос. Как это вообще связано с тем, что ее ждет дальше? — Ну…люди соединяются с аватарами. — Как прагматично, — Амала отмахивается от нее вилкой, — никакой романтики. Здесь душа переносится в другое тело. Чувствуешь разницу? Не особенно. Тири слишком устала для очередной порции загадок. За сегодняшний день она успела полетать, перерезать несколько глоток, пострелять, умереть и узнать, кем является — хочется, пожалуй, чего-нибудь, что не требует умственной нагрузки. — К чему это? Правда, хотя бы в этот раз можно сказать прямо? Не ходить вокруг да около, а выдать все, как есть. — Если ты не хочешь оставаться тут и есть бобы, то можешь вернуться обратно. Что?! Тири подскакивает со стула, опрокидывая его с грохотом. Она может…вернуться? Как? Это невозможно, это не может быть возможным, ведь…ведь когда энергия возвращается к истокам, обратная дорога закрывается наглухо, разве нет? — Сначала я не знала этого, — Амала улыбается, — никогда, знаешь, не встречалась с такими, как ты. А потом я кое-что заметила. Тебя не удивляло, что твои раны так быстро заживают, м? Осознание прошивает молнией. Тири смотрит на предплечье, укушенное до мяса дважды, касается кончика уха, порванного человеческой пулей, накрывает ладонью простреленную грудь и…ничего. Там ничего нет. Просто кожа. Точно. Тири не слишком задумывалась о том, почему так происходит, списывая все то на магическую мазь Мо’ат, то на какие-то абстрактные подарки Эйвы, но все это было…не просто так? Великая Мать знала, чем все кончится? — Во-от, — Амала кивает, — здорово, правда? Конечно, из мертвых воскресить труднее, чем заживить рану, но…твоя энергия никогда не принадлежала На’ви, она — часть самой Великой Матери. Тебе нечего возвращать. Шок не дает сдвинуться с места, парализует все тело и, кажется, мысли. Амале этого мало. — Ты бы только знала, как я тобой горжусь. Помню, ты была чистым листом, а сейчас стала тем, на кого можно равняться. И знаешь, что самое потрясающее? Ты построила полноценную личность за такой короткий срок. Многие живут целую жизнь, но так и не становятся личностями, а ты… В общем, я очень тобой горжусь. Тири не знает, что чувствовать. Слишком много информации, слишком много эмоций за раз. Все услышанное всплывает хаотично в голове, наслаиваясь друг на друга, и Тири снова в сердце урагана. Она — аватар Эйвы, она — никто, созданная Великой Матерью, она…может вернуться. — Ладно, — Амала вздыхает, отставляя полупустую банку в сторону, — надо бы побыстрее тебя вернуть, пока не похоронили. — Что?! — А ты как думала? У На’ви все происходит быстро. Так, — она указывает на металлическую капсулу, — знаешь, как этим пользоваться? Прости, что не слишком эпично, но уж как есть. Она открывает крышку капсулы, и Тири видит голубоватую мягкую обивку с углублением под тело. Странно, но, стоило Амале коснуться металла, капсула разом стала больше, точно под нее, Тири, деланная. Впрочем, пора бы переставать удивляться. Что вообще может удивить после смерти? Тири лишь примерно знает, как пользоваться операторским блоком. Знает, что туда нужно лечь. Поэтому она недоверчиво тыкает пальцем голубой мягкий материал, прежде чем забраться в капсулу с ногами и улечься. Амала одобрительно кивает и готовится закрыть крышку, но Тири вдруг чувствует укол тоски. — Мы больше не увидимся? — спрашивает, смотря на нее жалобно. — Здесь? Не думаю. Только если снова случится что-нибудь. Но ты ведь всегда знаешь, где меня найти, верно? Амала с улыбкой собирает свои волосы в хвост и демонстрирует ей, пародируя нервную косу На’ви. Тири становится спокойнее. Они еще встретятся. — Давай, меньше слов, — Амала хмыкает, — а то похоронят. Она прикрывает крышку, но в последний момент останавливается, чтобы бросить: — Я буду скучать, Тири. Хлопок крышки мешает ей ответить, но Тири знает, что еще успеет. Она прикрывает глаза, сдерживая улыбку. Главное — чтобы не успели похоронить.

***

Мокрая тряпка пропитана кровью. Нетейам окунает ее в миску с бурой водой и отжимает. Ткань оцепенело нежно проходит по безжизненной руке. Омывать тело — традиция, хотя сейчас это нужно и просто для того, чтобы очистить от высохшей крови. Он вызвался сделать это сам. Семья сидит рядом, тяжелое молчание душит. Только мать тихо тянет какую-то ритуальную песню. Нетейам плохо помнит последние часы. Четкая картинка в памяти размывается еще на том моменте, когда он ступил на палубу экраноплана. То, что произошло после спасения Паука, он, кажется, не застал вовсе, потому что в голове всплывают только картинки-вспышки. Он уже понял, что Тири обманула его, когда сказала, что видения никак его не касаются. Она будто знала сценарий, по которому должен пройти бой. Пыталась отговорить его от спасения Паука, отпихнула в сторону, спасая от пуль, закрыла собой. Тири почти не выглядела растерянной. Напуганной — да, злой — да, но не растерянной, как все они. Нетейам уже понял, что она обманула, но не понял, почему. Если бы он знал, чем все это кончится, то ни в жизни не ринулся бы за Пауком, какие бы братские чувства он к нему ни испытывал. Он бы не проигнорировал отчаянную просьбу уйти, а с радостью унес бы ноги с того проклятого экраноплана. А так, выходит, он все это время был прав, но его правота ничего не изменила. Он помнит, как вытащил ее тело на берег. Тири была еще жива. Без сознания, но жива. Отец полу-истерично сказал ему позаботиться о ней, прежде чем броситься обратно, в самое пекло, и Нетейам даже не стал спорить: просто взвалил ее на плечи и на негнущихся ногах понесся в сторону деревни. Он не смог объяснить, что именно случилось, потому что напрочь отказал речевой аппарат, но по истекающему кровью телу рифовые все поняли и сами. Женщины замотали рану каким-то тряпьем, но это уже не помогло. Рана была серьезная, время упущено. Нетейам плохо помнит происходящее, зато прекрасно может воспроизвести в памяти то, как ощутил момент, когда затих пульс. Это казалось таким невозможным бредом, что он шарил ладонью по ее груди, шее, сжимал запястье, пытаясь нащупать гулкий ритм. Не нашел. Держал пальцы у ее носа, как делал отец, чтобы почувствовать дыхание, и не почувствовал. Первая реакция — шок. Он сидел на коленях, смотря перед собой, а где-то на фоне, в его голове, слышался болезненный грохот. Это мозг уже понял, что произошло, но душа отказывалась складывать два и два, вгоняя в диссонанс. Женщины суетились, говорили что-то, но слова звучали далеко-далеко. В таком состоянии его нашел Ло’ак. Он почти сразу прошел такой же путь: сначала тщетно пытался найти пульс, звал, тряс ее за плечи, а потом, осознав, начал причитать что-то севшим голосом, съеживаясь рядом с братом и закрывая лицо руками. На смену шоку медленно пришла исступленная ярость. Нетейам злился на себя, на Тири, на Ло’ака, на Паука, на Небесных Людей — на все вокруг, и злоба ломала ребра, не помещаясь в груди и не находя выход. Он смотрел в пустые глаза Тири, лежащей на его коленях, и злился так, что зубы хрустели. Нетейам не отдавал себе отчет о том, что делает, когда выплескивал свою ярость на Ло’ака. В тот момент его вина в случившемся казалась настолько очевидной и яркой, что сияла бельмом на глазу, а потому он не сдерживал себя. Ло’ак даже не пытался защититься, разбито и пусто выслушивая весь его монолог. Казалось, ему очень хотелось исчезнуть. Брат не произнес ни слова, но если бы что-то и сказал, то точно то, что полностью согласен. И это злило еще сильнее. А потом…ничего. Тряпка снова окунается в миску. Ритуальное пение матери врезается в уши. Нетейам мягко проводит ладонью по лицу Тири, закрывая ее глаза, и замирает. Весь процесс идет так: он смывает кровь, промывает тряпку, застывает на какое-то время, буравя взглядом пустоту, потом отмирает, и все начинается сначала. Ло’ак ни жив ни мертв. Нетейам одним взглядом запретил ему прикасаться к Тири, и он просто сидит по другую сторону от него, не смея поднять глаза. Может, потом Нетейам пожалеет о том, что был так жесток с братом, потому что чувство неискупимой вины написано на его лице так, что даже смотреть не хочется. Знает, что виноват. Знает, что все произошло именно из-за него, хотя на самом деле это — лишь пересечение факторов. Нетейам не смотрит на отца. Он прекрасно видел, как Тири тянулась к нему, видел и то, как отец относился к ней. Добивать себя еще сильнее нет никакого желания, хотя кажется, что сильнее некуда. Сначала было больно. Есть такая «потрясающая» у боли особенность: сначала тебе кажется, что ты сможешь ее вынести, а на деле оказывается, что не можешь. И тогда на ее место приходит пустота. Это еще хуже, потому что больно бывает только живым, и иногда только по ней можно понять, жив человек — или На’ви — или нет. И вот безумие от этой пустоты только бродит где-то рядом, но никак не явится к нему. Он выливает немного воды на ее волосы, тряпкой стирая засохшую кровь. Пропускает косички между пальцев, задевая холодные щеки, укладывает их аккуратно, чтобы потом собрать в хвост. Похороны Меткайины проходят не так, как у Оматикайя. Здесь тело погружают в воду, чтобы оно могло воссоединиться с Великой Матерью. Рифовый народ верит, что у пути воды нет начала и конца и что именно так душа обретает возможность продолжить свой путь по ту сторону. Нетейам приподнимает Тири, разматывая тряпье, которым замотано ее плечо и половина груди. Голова безвольно отклоняется назад, и он предпочитает не смотреть на это. Просто снимает слой за слоем хлюпающую ткань, пока взгляду не предстает… Чистая кожа. Он снова замирает, держа в руках кончик ткани. Ло’ак смотрит на него с опаской, прежде чем податься вперед и тоже застыть на месте. Чистая кожа. Без следа раны, хотя оба они видели зияющую дыру от пули под ее ключицей. Нетейам дважды замечал эту странную особенность. Дважды Тири ранили, и дважды раны заживали уже на следующий день, не оставляя ни единого следа. Он не смеет надеяться, что произойдет какое-то чудо, а потому быстро отгоняет не успевшую расцвести надежду прочь. Потом будет еще больнее, если он позволит ей пустить корни. Бурая мокрая тряпка в оцепенелой руке мягко стирает кровь с кожи. Громкий хрип заставляет Нетейама отскочить от тела назад. Ло’ак делает то же самое, громко матерясь при этом, но остается безнаказанным. Тири распахивает глаза, громко глотая ртом воздух, и резко садится, безумным взглядом окидывая всех собравшихся. — Не надо меня хоронить! — пищит, откидывая окровавленное тряпье прочь. Еще более тяжелая тишина густеет в воздухе. Первая реакция — шок. Нетейам смотрит на ожившего мертвеца, пытаясь понять, явилось ли к нему все-таки безумие, или это что-то иное. Тири все пытается отдышаться, зашуганно озираясь, точно проверяет, не хоронят ли ее, а он просто парализован. Тряпка выпадает из разжавшейся ладони. В эту картину можно верить? Оцепенелая пустота не спешит рассеиваться, недоверчиво гудя, точно все это — галлюцинация. После всего, что случилось, галлюцинации не были бы чем-то совсем неожиданным, но Ло’ак тоже видит это. Ритуальная песнь матери обрывается на полуслове. Тело не слушается. Нетейам подползает ближе, медля, прежде чем протянуть руку к миражу. Рассеется или нет? Может, не стоит? Может, лучше оставить так и не трогать? Что будет, если он коснется? Пальцы подрагивают в сантиметрах от ее плеча. Преодолеть это расстояние кажется невозможной задачей, равно как и сделать пресловутый вдох. Семья тактично молчит, давая им время. Тири, наконец, убеждается в том, что не опоздала, и легкость расползается в груди. Она снова жива. Легкость не успевает превратиться в радостное счастье, потому что глаза натыкаются на взгляд Нетейама и на протянутую руку. Стыд захлестывает удушливой волной. Нельзя просто взять, привязать к себе кого-то до такой степени, чтобы он захотел связать с тобой оставшуюся жизнь, а потом умереть. Она накрывает его застывшую в воздухе ладонь и прижимает к своему плечу. Это ломает невидимую стену. Нетейам роняет голову на грудь. Он не чувствует радость. Даже если после грозы выглядывают теплые лучи и небо становится ясным, воздух все еще пахнет влажностью и озоном. Точно так же и тут. Нельзя просто отменить разом все, что чувствовалось, и по мановению руки взорваться радостью, счастьем и прочим, прочим, прочим — так не бывает. Или, быть может, бывает только в сказках, где небо всегда чистое, ветер всегда ласковый, а трава всегда зеленая. В реальности приходится сначала снова протащить себя через все стадии осознания, чтобы почувствовать хоть что-нибудь. Что-то светлое ощущается где-то глубоко, медленно пробивая скорлупу пустоты. Сначала — шок. Потом — отголоски ярости. Следом — боль. Кожа теплая. Нетейам тряпкой стирал кровь с холодного тела, а теперь кожа теплая. Это выбивает воздух из груди. Это ломает. Он не может поднять взгляд. Тири немного легче. В первую очередь играет в ней радость закончившегося кошмара. Она знает, что все позади, что все кончилось, что дальше будет только лучше. Она…просто умерла, побеседовала с Амалой и вернулась. Ей не пришлось нести на себе чье-то мертвое тело, не пришлось омывать, не пришлось узнавать, как проходят похороны в клане Меткайина. Тири стыдно перед Нетейамом, но что-то внутри продолжает говорить, что так было нужно. Тири немного легче, поэтому она обвивает руками его плечи, притягивая к себе. Тепло кожи больше не убивает. Нетейам, кажется, даже не реагирует. Тири прячет его лицо в сгибе своей шеи и мягко гладит по голове. Спешить некуда. Теперь у нее есть все время этого мира.