Тири устроилась между ног Нетейама, спиной прижимаясь к его груди. Они молчат. Его лоб прижат к ее плечу, руки сцеплены в крепкий замок на животе. Он все еще приходит в себя, хотя прошло уже три дня.
Его трудно винить, но Тири не стала бы, даже если бы было легко. Нетейам несколько заторможен, точно время для него идет медленнее, чем для остальных. Он тих, вечно задумчив и будто бы пришиблен, хотя постепенно возвращается в себя. Тири не знает, сколько времени понадобилось бы ей, чтобы отойти от подобного, но уверена, что куда больше.
Сейчас в нем очень узнается она сама. Эта постоянная жажда прикосновений, задушенный взгляд, нежелание отходить куда-то хоть на минуту — все то, что делала она сама, думая, что заметить это попросту невозможно. Ага, как же.
Нетейам явно борется с собой, когда ей нужно отлучиться куда-нибудь. Он неизменно поджимает губы, смотря на нее как-то совершенно жалобно, каждый раз хочет что-то сказать, но одергивает себя, лишь провожая ее этим взглядом, от которого все сжимается внутри. Боится. Такая паранойя — явление вовсе не удивительное, но Тири надеется, что он скоро отойдет.
Они не говорили о том, что произошло — все старательно избегают тему о той битве. Дело даже не во временной смерти Тири, а в том, что о таких событиях предпочитают обычно умалчивать, чтобы не травмировать себя. Джейк лишь кратко резюмировал все произошедшее, и на этом разговор окончился. Тири знает, что ей придется раскрыть ему всю правду, но только не сейчас. Есть вещи, с которыми не стоит торопиться.
Тири знает и то, что придется поговорить с Ло’аком. С самого момента ее возвращения на его лице было написано острое желание, но, верно, между ним и Нетейамом что-то произошло, потому что приблизиться к ней младший Салли так и не осмелился. Они лишь несколько раз перекидывались словами и какими-то вялыми шуточками.
Нетейам, кажется, мурлычет. Тири давит смешок. Они снова здесь, в хлипкой рощице за деревней. Здесь тихо, спокойно и никто не нависает над душой. Прекрасно место для того, чтобы отходить от пережитого.
— Ты спишь? — она мягко тыкает его в плечо.
Он мычит что-то неразборчивое. Значит, да. Тири правда жаль, так жаль, что ему пришлось пережить нечто подобное. Нетейам много спит в эти три дня, будто ему постоянно не хватает энергии. Сейчас уже лучше, но все же.
И все-таки проспать сегодня нельзя.
Эта идея не принадлежала ни Тири, ни Нетейаму. Это…скорее, нечто само собой разумеющееся. Правда, слетело оно с губ Нейтири, что, впрочем, неудивительно.
— Вставай, — Тири изворачивается, дуя в его ухо.
Нетейам вскидывается, чуть морщась.
— Я не спал, — отвечает гротескно бодро, хотя по мутному взгляду понятно, что он лукавит.
Тири только иронично улыбается, оставляя мягкий поцелуй на его виске. Жизнь, как оказывается, не всегда состоит только из беззаботных прогулок по лесу, рыбалки и шуток — иногда приходится переживать то, что с легкостью может сломать. Но, как говорится, то, что не убивает, делает сильнее, а остальное не слишком важно.
Тири догадалась, что Нетейам уже все знает. Иначе и быть не могло. Он проницателен до чертиков, однажды уже попал в самое яблочко, спросив, не связаны ли с ним его видения, так что теперь он наверняка все понял. Вопросов не задавал, говорить об этом не стал, но понял. Нетейам ненавидит ложь, а Тири накормила его самым гнусным враньем, что только можно придумать, поэтому в голове зреет закономерное волнение.
— Ты все еще хочешь?.. — она не продолжает, рассчитывая на эту его проницательность.
Глупый, пожалуй, вопрос, учитывая его поведение, но не спросить Тири не может. Они не говорили об этом, но вечно замалчивать важные темы нельзя, как бы ни хотелось сделать скидку на стресс, шок и прочее. Нетейам устало вздыхает.
— Я похож на того, кто не хочет?
Нет. Не похож.
— Может…лучше подождать?
Вот это — точно глупый вопрос. Нетейам держится за нее, как за последнюю соломинку. Он и до всего этого не хотел тянуть, а теперь однозначно не согласится. Потеря — пусть и не окончательная — очень хорошо показывает настоящую значимость определенного На’ви в жизни, так что он, верно, скорее умрет, чем снова уступит ей.
— Нет, — его полусонный голос сразу же становится по-стальному твердым, а в следующую секунду он отводит взгляд.
Тири почему-то уверена, что Нетейам чувствует себя жалко. Это было бы слишком в его духе. Он, как «могучий воин» и ответственный старший брат, не позволяет себе быть слабым, а в последнее время слабость — едва ли не единственное, что он демонстрирует. Так и должно быть, в этом нет ничего позорного или необычного, но вот ему это не объяснишь. Ему, еще не перешедшему порог прощания с юношеским максимализмом, не объяснишь, что быть сильным не значит постоянную суровость и готовность к бою. Сильным, в конце концов, тоже бывает больно.
Она ласково убирает косичку с его лица, заправляя за ухо. Нетейам слишком много от себя требует.
***
Бухта Предков расстилается древней спокойной святыней волн и тишины. Тири уже знакома с местными пейзажами, а потому любопытство бушует не так сильно. Она лениво кладет подбородок на плечо Нетейама, смотря на то место, где из-под воды пробивается мягкий свет.
Жить стало значительно легче. Настолько, что Тири уже не может представить, каково ей было раньше. Болезненные угрожающие сны, вечное ощущение нависшей опасности, вынужденный обман и недомолвки — как вообще можно это вынести? Никак, пожалуй. Но она справилась.
Когда происходит что-то страшное, семейные узы дают о себе знать, поэтому в эти три дня Тири постоянно находилась в окружении Салли. Это было и раньше, но не в таких космических масштабах, что иной раз и вздохнуть не получается.
Тири думает, что колодец Дерева Душ в лесу был куда удобнее. Разумеется, Меткайина — морской клан, свято верующий в силу воды, так что для них нахождение Дерева под покровом моря, наверное, можно назвать оптимальным, но вот практичности этому месту, по мнению Тири, не достает. В лесу спокойно можно было сесть у самого ствола Дерева и провести там столько, сколько душе угодно, — хотя Тири этого не делала, — а вот тут приходится нырять.
По скалистому илистому берегу скользят ступни. Или, быть может, от волнения суставы подводят. Уже не разберешь. Тири неловко садится, подбирая ноги под себя, и рассеянно смотрит на рябящий свет из-под воды. Что ж, к этому все шло еще с того момента, как они поцеловались там, в лесу, после погони от конвертоплана. Отчего же ей так тревожно?
Оттого, что воспоминания, что хранятся в памяти, Тири предпочла бы сжечь, а не показывать Нетейаму. Он, может, и догадался обо всем, но бывают такие догадки, которые подтверждать не стоит ради своего же блага. Ему и без того тяжко.
Откладывать это уже нельзя. Сейчас нет ни единой причины, по которой Тири снова смогла бы отказать. Да и что толку в отказах, когда рано или поздно это все равно произойдет? Только зря воду мутить? Глупо.
Нетейам садится рядом. Он тоже волнуется, и по нему заметно— хваленый самоконтроль дал трещину, пробитый этим оцепенелым шоковым состоянием. Зато Тири может видеть его настоящего, без оков ответственности и вечного образа сильного старшего брата. Натура у него мягкая, чувственная, и сейчас, без нацепленного панциря, показывается она во всей красе.
Этот ритуал не требует разговоров. Тири скользит ладонью от основания косы до кончика, и розовые тонкие щупальца змеятся с вечной своею готовностью. Раньше это вызывало неприязнь, а сейчас уже привычно. Что естественно, то не безобразно, хотя, может, и странно.
Они оба волнуются, но почему-то Тири смущает осознание того, что он почувствует это. Тсахейлу — это единение воспоминаний, эмоций — всего, из чего состоит душа. Такое бывает лишь раз в жизни. Если Великая Мать одобряет союз, то Песенные Нити сливаются в одну, а если нет, то… Об этом Тири беспокоиться не приходится. После всего, что произошло, неодобрение было бы вопиющей несправедливостью со стороны Эйвы.
В момент, когда их косы сплетаются, сердце замирает. Это не похоже ни на связь с банши, ни на связь с самим Деревом Душ. Это — совершенно другое. Тири расслабляется и закрывает глаза, позволяя потоку чужих воспоминаний освоиться в ее душе.
Часть из них — самые свежие — она уже видела. Остальной же пласт затягивает с головой.
Детство. Все вокруг такое несуразно большое, а мысли нескладны и абстрактны. Самое тяжелое испытание, с каким приходилось сталкиваться — стрела, что никак не хотела правильно ложиться на тетиву. Маленький Нетейам уже похож на себя: с взрослым совершенно ворчанием утирает испачканный нос маленького Ло’ака, а тот обиженно фыркает и отпихивает прочь от себя руки брата. Жизнь проще и бесхитростнее ореховой скорлупки, хотя даже самые нелепости кажутся трагедиями планетарного масштаба. У Тири не было детства, а потому проносящиеся картинки она впитывает с особою жадностью.
Молодой, еще не уставший Джейк, улыбающаяся Нейтири. Тук делает первые шаги и что-то радостно булькает, а он, Нетейам, топчется следом, выставляя детские свои руки, чтобы поймать ее. Воспоминание старое, а потому блеклое и чуточку искаженное, но Тири кажется, что ничего более прекрасного она еще не видела в своей жизни.
Амниобак. Тири смотрит на себя со стороны. Колодец Дерева Душ Оматикайя. Нетейам размазывает кровь по лицу недовольного Ло’ака, разбившего нос. Картинки меняются быстро, но в душе укладываются полноценными сценами, а не простыми вспышками, будто бы Тири действительно присутствовала при этих событиях. Воспоминания пока свежие, а потому четкости им не занимать.
Вот Тири падает с лютоконя в дерьмо, а вот они вместе бегут от слингера. Забавно смотреть на себя чужими глазами — замечается много новых подробностей. Тири снова в чужом теле, но сейчас это даже приятно. Нет этого эмоционального ужаса, нет четкого ощущения смерти — просто жизнь в бытовых ее аспектах, только и всего. Вместе с этим она может отследить и чувства самого Нетейама.
То, как он испугался, когда она упала с обрыва вниз, то, как ревновал, как грыз самого себя, сморозив полную чушь, мол, что ей нужно остаться в Оплоте — все это так интересно, все это оседает приятным теплом на сердце, и хочется, чтобы не кончались быстро сменяющиеся картинки воспоминаний.
Сквозь поток чужой жизни Тири чувствует нарастающее напряжение Нетейама и неизбежно мрачнеет. Верно, он добрался до самой страшной части ее воспоминаний. До той, за которую она боялась.
Тири приняла его воспоминания, как величайший из даров. Все, до единого. Только вот то, что произошло после ее смерти, она видеть не хочет ни при каких обстоятельствах. Знает, что это оставит на ней неизгладимый след, а она уже достаточно натерпелась. Закрытый этап жизни, связанный со страхом потери, выстрелами и снами, уже переполнен, и нет в нем места чему бы то ни было еще. Пора двигаться дальше.
Тири открывает глаза, чтобы увидеть удрученное лицо Нетейама. Ему и так несладко, а теперь на плечи свалился груз в виде ее собственного кошмара. Быть может, стоило повременить?
И вот они молча смотрят друг на друга. Говорить не нужно — они чувствуют эмоции на таком уровне, что едва не читают мысли. Это пьянит, право, до ужаса пьянит. Тири бы всю оставшуюся жизнь провела так, если бы была возможность.
Нетейам не знает, что сказать. То, что он сейчас увидел и почувствовал — беспросветный ад. Как можно вынести нечто подобное в одиночку — непонятно. Как можно при этом продолжать шутить шутки и улыбаться во все клыки — еще более непонятно. Он испытал такое лишь однажды, а уже три дня единственное, что делает — спит и молчит.
— Не думай об этом, — Тири грустно улыбается, — все уже кончилось.
Все уже кончилось. Золотые слова, бальзам на душу. Можно вздохнуть спокойно и жить дальше, хотя что-то, пожалуй, останется с ней до конца ее дней. Что ж, что не убивает, то делает сильнее, верно?
Нетейам смотрит с нескрываемым уважением, будто бы что-то изменилось в том, как он видит Тири. Она сильнее, чем кажется. Намного сильнее. Так много вопросов зреет в голове, но сейчас вовсе не время для них. Еще успеется.
Тири выдыхает и подается вперед, к нему, касаясь его лба своим. Обычно Тсахейлу подразумевает первую близость, но, пожалуй, сейчас не до этого, равно как не до болезненных воспоминаний, не до тяжелых разговоров и не до скорби. Нельзя портить момент столь светлый и важный отголосками страшного прошлого.
— Давай договоримся, — шепчет Тири, — что мы не будем это вспоминать. Никогда.
Нетейам едва заметно кивает. Его ладонь ложится на ее щеку, и Тири ластится к прикосновению, отдаваясь новому этому чувству. Тсахейлу не похоже ни на какую другую связь, и, быть может, в этом и есть главная прелесть. Это, можно сказать, частичный обмен душами, связывающий до самого конца, точка высшего понимания и доверия. Выше и глубже быть уже попросту не может, потому что Тсахейлу — полное открытие перед партнером.
Прошлое важно. Всегда важно, и забывать его нельзя, чтобы не забыть самого себя, но еще важнее — настоящее и будущее. Тири будет помнить свое прошлое, в этом нет никаких сомнений, но еще никогда она с таким рвением не смотрела вперед, как теперь, потому что она наконец верит, что дальше будет лучше.
***
Холодный ручей прогоняет по телу толпы мурашек. Тири ежится, поджимая хвост. Сидит, подобрав ноги, по бедра в воде, и воровато оглядывается. Мокрая повязка тряпкой висит в руках.
Нельзя причислить стирку к списку ее любимых дел, но зато можно — к списку обязательных. В самом деле, не возвращаться же в деревню с красноречивым пятном на повязке? Вопросов никто не задаст, а вот косые взгляды точно будут.
Нетейам лениво болтает закинутой на колено ногой, подложив руки под голову, и посмеивается, когда ловит на себе ее недовольный взгляд. Вот сейчас Тири достирается — и его очередь придет. А пока можно расслабиться.
— У-у, негодяй, — Тири ворчит, полоща повязку в холодной воде.
— Я почему-то уверен, — отзывается он, — что тебе понравилось.
Тири не краснеет — давно переросла этот возраст. Близость уже не воспринимается чем-то позорным или запрещенным. Года этак три как.
Да, понравилось. Только вот пачкать все было вовсе не обязательно.
— А это уже другой вопрос.
Многое изменилось. Тири стала старше, частично начал забываться кошмар начала ее жизни. Время, говорят, хороший лекарь, и под его присмотром она потихоньку идет на поправку. Нетейам тоже стал старше, а вместе с тем проснулась в нем главная черта Салли — дерзость. Может, частично даже наглость. Правда, с мягким и чувственным нетейамовым привкусом, но все же.
Теперь она с точностью может сказать, что понимает жизнь ничуть не хуже, чем те, кто ее окружает, а это, пожалуй, самое приятное. Все приходит с опытом, и ее копилка медленно пополняется.
Нетейам садится рядом с ней, тихо шикнув, когда ледяная вода уколола тело. Принимается без энтузиазма полоскать собственную повязку, хотя это больше похоже на запускание игрушечных корабликов: он просто держит ее под течением, развевая, как своеобразный флаг.
— Застудишься ведь, — вздыхает, оглаживая ладонью ее оголенное бедро.
Что осталось прежним, так это его нотации и постоянная забота. Стабильность, как говорится, признак мастерства. Тири приятно знать, что некоторые вещи не меняются даже под действием неумолимого времени.
Вчера ей было семнадцать, а сегодня — двадцать. Куда делся огромный временной промежуток между этими числами — загадка похлеще того, где сейчас покоится кинжал, который она по доброте душевной одолжила Ло’аку месяца полтора назад.
Тири хихикает, отвлекаясь от стирки, и дразняще щекочет внутреннюю сторону его бедра кисточкой хвоста. Такие действия тоже давно перестали вызывать душащее смущение. Нетейам сводит ноги, накрепко прижимая колени к груди, и притворно цыкает.
— Пошлость, — снова вздыхает, ловя ее хвост.
Тири вдруг взрывается смехом, указывая куда-то в воду.
— У тебя корабль уплыл.
Нетейам поворачивается в указанную сторону как раз вовремя, чтобы проводить взглядом свой мокрый повязочный флаг, убегающий прочь вместе с течением. Он подрывается на ноги, чертыхаясь, и, громко шлепая босыми ступнями по воде, пускается в погоню, размахивая хвостом.
Тири, кажется, сейчас задохнется от смеха. Сгибается пополам, щедро зачерпнув волосами воду, шумно вдыхает, покрываясь очередной порцией мурашек, и ей становится только смешнее. Нетейам несется за своей повязкой, вздымая ил, а она смотрит на это и глаза заволакивает слезами. Эйва, могучий воин, а выглядит сейчас ничуть не лучше маленького ребенка, себе под нос жалобно моля беглянку остановиться. Впрочем, понять его можно: голым в деревню вернуться еще хуже, чем с красноречивым пятном.
Как же все-таки хорошо жить без постоянной мрачной каши из загадок из страха на подкорках разума. Просто смеяться, просто наслаждаться каждым новым днем, просто любить. И никаких тебе подвохов и архиважных миссий от Великой Матери.
Он торжественно вскидывает кулак со сжатой повязкой вверх, и та грустно хлюпает, точно признавая поражение. На этом Нетейам, верно, решает, что стирки с него достаточно, потому что скручивает ткань, выжимая, прежде чем начать хитрый процесс по закреплению повязки на бедрах.
— Что, охота удалась? — Тири ехидно щурится, а Нетейам только хмыкает.
— О, а вот вы где, — Ло’ак появляется из-за кустов с широкой ухмылкой.
Он тоже изменился. Возмужал, из стадии худощавого мальчишки перешел в другую, больше похожую на взрослого На’ви, хотя характер остался прежним. Внешность малость поменялась, а вот начинка — ничуть. Все-таки, как-никак, некоторые вещи остаются прежними, несмотря на время.
Тири спешно прикрывается, а Ло’ак расплывается в этаком всезнающем выражении лица, нарочито понимающе кивая.
— Виноват, — выпячивает нижнюю губу и склоняет голову, — помешал.
— Иди к черту, — Нетейам закатывает глаза, заканчивая с последней завязкой.
— Отвернись, а то ослепнешь, — Тири крутит пальцем в воздухе, склоняя голову набок.
— Да чего я там не видел?
После грозного взгляда Нетейама Ло’ак усмехается, примирительно поднимая руки, и послушно разворачивается к кустам, делая вид, что усиленно рассматривает узор на листьях.
Тири помнит разговор с ним. Тогда, уже после Тсахейлу, после того, как все более или менее устаканилось. Ло’ак рассыпался в извинениях, напрочь раздавленный виной. Сначала перед ней, а потом — перед Нетейамом. В тот момент Тири узнала, что младший знатно пострадал от всплеска ярости брата. Ей не слишком понравилась идея ссоры над мертвым телом, но она прекрасно знает, что после осознания приходит самая настоящая злоба.
Повязка неприятно прилипает к телу. Будь у Тири побольше времени, она обязательно вывесила бы ее просушиться на какую-нибудь ветку, но разгуливать голой при Ло’аке нельзя, а выгонять уже как-то не хочется.
— Ты про то, что видел и чего не видел, расскажи Цирее, — Тири кровожадно скалится.
О, это у Ло’ака — больная тема. Над Циреей он трясется, как танатор над своими детенышами. Он быстро капитулирует, обиженно фыркая. Нетейам смеряет брата ироничным взглядом, прежде чем подойти к Тири и взять мягко за руку.
— Ты сегодня хотела…
— Помню.
— Больше двух говорят вслух, к вашему сведению, — Лоак поворачивается, упирая руки в боки.
Тири вскидывает бровь.
— А тебе кто повернуться разрешил?
— Сам.
Какие-то вещи остаются прежними, не сгибаются даже под мощным неумолимым потоком времени. Тири приятно, что не все в жизни меняется. Что-то она бы хотела сохранить в первозданном виде.
***
Тири кажется, что бобы у Амалы не заканчиваются никогда. Каждый раз, когда она появляется в этом блоке, Амала всегда ковыряется вилкой в банке, выуживая мерзкие на вид красноватые шарики. Ест их с таким аппетитом, что аж слюнки текут, хотя Тири искренне сомневается, что это может быть вкусным.
— Тири, — Амала улыбается, мигом отставляя свою излюбленную банку, — давненько не виделись.
Это она так шутит. Тири приходит сюда не реже, чем раза два-три в неделю. Это уже традиция. Тири рассказывает о жизни, а Амале рассказывать особенно не о чем, поэтому она делится воспоминаниями или показывает всякие человеческие штуки, за которыми наблюдать можно вечно.
— Что, еще не надумала? — Амала кивает на свои бобы, а Тири закатывает глаза. — Ну и зря.
Уже не слишком понятно, шутит она или нет. Тири по-хозяйски усаживается на стул возле большого окна.
— Ну, рассказывай, — Амала складывает руки на столе и водружает голову на сцепленные ладони.
Тири — что-то вроде почтальона из мира живых. Рассказывает все новости, всякие сплетни и прочее. После того, как их совместный кошмар кончился, Амала потеряла способность видеть то, что происходит за пределами ее маленького мирка, состоящего из блока и куска скалы. Это грустно, пожалуй. Как лишиться зрения.
Амала уже знает почти в лицо весь клан Меткайины, будто бы живет там столько же, сколько и Тири, знает мельчайшие подробности их жизни, и по тому, с каким любопытством она впитывает любую информацию, складывается впечатление, что жизнь для нее — какая-то занятная легенда или «сериал». Тири недавно узнала о таком явлении человеческих технологий. Что-то вроде…истории, которую люди полностью придумывают, а потом как-то запихивают в планшет. Сложно, в общем.
— Тук научилась делать сальто, — Тири горделиво задирает нос, будто говорит о собственных достижениях.
Амала восторженно хлопает в ладоши.
— Умница! Подожди…она в порядке?
Тири улыбается. Амала — такая прелесть, право, такая прелесть.
— Получше, чем Ло’ак. Недавно свалился с дорожки в воду и расшиб нос, пока падал.
— О, ничего не меняется. Приятно слышать. Нет, его жаль, конечно, но…ты понимаешь.
Понимает. Тири прекрасно понимает, что имеется в виду. Настал тот момент, когда Тири стала физически старше, и так странно смотреть на ничуть не изменившуюся Амалу, что она невольно возвращается в прошлое.
Как говорится, что-то меняется, а что-то остается прежним. Таково течение жизни, что уж там. Есть вещи, несгибаемые пред потоком времени. Как забота Нетейама, наглость Ло’ака и Амала.
***
Вечер в маруи старших Салли — тоже традиция. Относительно новая, но прижившаяся так хорошо, будто бы была с самого начала. Языки пламени отбрасывают пляшущие тени на плетеные стены, и Тири вглядывается в них, расслабляясь.
Все изменилось, но при этом осталось прежним. Как такое возможно? Чудеса, да и только. Тири устало укладывает голову на плечо Нетейама, зевая. День вышел хорошим, как и предыдущие. После пережитого три года назад каждый день, собственно, кажется манной небесной. Вот, что значит натерпелась — добро пожаловать обратно, в заниженные стандарты. Впрочем, желание простой спокойной жизни — вовсе не что-то удивительное.
Джейк смотрит на них почти с нежностью. Когда-то он и сам был таким. Молодым, безбашенным, влюбленным и прочее. Приятно видеть, что у этих двоих все складывается так хорошо. Они заслужили.
— Три года прошло, — он почти мечтательно вглядывается в костер, вздыхая совершенно по-старчески, хотя вовсе не стар еще.
— Три года, — вторит Тири.
Три года — это много или мало? Пожалуй, как посмотреть. Для Джейка, наверное, мало, — он прожил гораздо больше, — а вот для Тири — очень даже много. Для Нетейама — что-то среднее. Все относительно, в общем-то говоря.
— Нетейам, Тири, — мать семейства щурится, — вы…
Джейк мягко накрывает ладонью ее плечо, многозначительно кашляя. Нейтири — крайне прямолинейная женщина, кому, как не ему, это знать. Не любит она ходить вокруг да около, воспитанная одним из величайших Оло’эйктанов Оматикайя, так что словцом острым может ранить не хуже ножа. Она уже сетовала на то, что у обрученной пары нет детей, и, верно, в ней говорит возраст. Джейку она напомнила, по крайней мере, тех самых консервативных родственников с их коронным «часики тикают» и прочим, так что окунать своих детей в болото смущенной неловкости ужасно не хочется.
— Уже поздно, — он потягивается, намекая на то, что пора бы уже расходиться, и намек не остается непонятым.
И то верно. Тири вроде ничего такого не делала, а спать все равно хочется, так что особого приглашения ей не нужно.
Она за руку тянет Нетейама с пола, улыбаясь своей семье, и уже на выходе прикладывает сложенные пальцы ко лбу, чуть склоняясь. Вежливое приветствие-прощание, которому она научилась уже давно, точно в прошлой жизни.
Гамак натужно скрипит под весом двух тел, но к этому Тири давно привыкла, как и к неизменно лежащей на талии руке Нетейама. Они все еще делят маруи с Ло’аком и Кири, но разве же это проблема? Вовсе нет. От хорошей компании плохо не бывает. Правда, сейчас тут пусто: Ло’ак ускакал на крыльях любви к Цирее, а Кири… Кири пока не сказала, к кому. Может, она просто рисуется, а, может, просто не готова раскрыть карты, хотя ее переглядки с Пауком все и так прекрасно видят. Что ж, это уже совсем другая история.
Нетейам утыкается носом в ее шею, оставляя мягкий поцелуй. Все так, как и должно быть. Тири ворочается, устраиваясь поудобнее. Море тихо шумит где-то, кажется, далеко-далеко, приглушенное подступающим сном.
Амала не снилась ей уже три года.
