В чужом теле

Тири мрачно смотрит вперед. Ло’ак — конченный идиот. Он извинился перед Аонунгом сквозь скрип зубов, — что уже, впрочем, можно считать за успех, — а через секунду радостно согласился на его предложение поохотиться за рифом, при этом полностью проигнорировав переглядывание рифовых и тот факт, что туда им ходить нельзя под страхом смерти. А все почему? А все потому, что гордость заиграла, когда Аонунг сказал что-то вроде «не того брата позвали». Идиот, конченный идиот. И вот Тири сжимает в руке эту рогатину-арбалет, придумывая сотню способов казни Ло’ака. Если они, конечно, вообще выживут после этой «славной» охоты. Эйва, как можно быть таким тупым? Самое обидное то, что и бросить его она уже не может. Нельзя же просто взять, развернуться и уплыть, верно? О, Нетейам будет в ярости. И не только он. Деревня осталась далеко позади, и Тири становится все дискомфортнее и дискомфортнее. Она то и дело оглядывается, стискивая нервные отростки илу и стараясь не выпускать рифовых из поля зрения. Интересно, их сейчас просто убьют или предварительно унизят? Если так подумать, то рифовые просто могут сказать, что они с Ло’аком сами поплыли в запретное место, а бравый Аонунг пытался их остановить, но, о ужас, не успел, и глупых лесных сожрала какая-то морская тварь. И кто это проверит? Правильно, никто. А ведь ее потом даже не найдут. Три скалы возвышаются над песчаной отмелью, и вокруг мелькают черные визжащие точки — птицы. Тири напрягает до предела все свои органы чувств, чтобы смотаться как можно быстрее, если что-то пойдет не так. Остается только надеяться, что Аонунг не настолько жесток, чтобы в качестве мести за две с половиной ссадины на лице убить двух На’ви. Ло’ак поворачивается к ней с искренним восторгом в глазах. Если бы взглядом можно было убивать, он бы не просто умер, но был бы жестоко четвертован, расфасован по мешкам и выброшен в море. Тири не понимает, как можно просто взять и довериться тому, кому ты сегодня от души бил морду. Что еще хуже — тому, кто от души бил морду тебе. Аонунг жестом указывает на подводную скалу, и Ло’ак ныряет без задней мысли, а Тири напоследок сверлит рифовых тяжелым взглядом, говоря, что, если она умрет сегодня, ее призрак будет преследовать их по Последних Песен и лично убедится в том, что каждый день они будут страдать от ужасных проблем с кишечником. Она уходит под воду вслед за Ло’аком, чувствуя себя предпоследней идиоткой. Почетное последнее место на этом пьедестале уже занял младший Салли. Там, за скалой, сверкает серебристой чешуей косяк крупных рыб. Что, не обманули? Быть того не может. Тири стоит пересмотреть свое отношение к окружающим. Ло’ак целится своей рогатиной-арбалетом, щурясь, спускает стрелу и…вода окрашивается в красный, а одна из рыбин испуганно дергается, когда ее пронзает насквозь. Тири с завистью выпячивает нижнюю губу. У нее бы с такого расстояния попасть точно не получилось. Ло’ак торжественно выпускает пузыри сквозь стиснутые губы и смотрит на нее с видом гениальнейшего из охотников. Тири неохотно показывает ему поднятый большой палец, хотя в голове зиждется желание наградить его добрым подзатыльником. Впрочем, эта его улыбка и сверкающая радость в глазах несколько растапливают ее сердце. Эйва, Ло’ак, конечно, законченный идиот, но какой милый все-таки. Они срываются к поверхности, и Тири мысленно успокаивается. Если им действительно показали рыбное место, то, может, не все так плохо? Может, это она просто слишком подозрительная и жестокая, раз обвиняет… Стоп. А где рифовые? Тири оглядывается, жадно глотая воздух, но не видит ни единого побитого бирюзового лица. Удивленный Ло’ак, верно, озадачен таким же вопросом, потому что его широкая улыбка вянет. Ах, как бы Тири была рада, если бы она действительно ошиблась, и Аонунг просто решил продемонстрировать акт добрых намерений. Как было бы славно, если бы ее подозрительность была излишня. А так, выходит, она была абсолютно права. И это, конечно, замечательно — чувствовать свою правоту, но не в такой ситуации. В море, кроме них, ни единого На’ви — только шепчущие волны да отдаленные крики птиц. — Вот…сука, — Ло’ак поджимает губы, все еще пытаясь найти взглядом рифовых, но с каждой секундой надежда ощутимо слабеет. — Ты? Да, — Тири всеми силами старается сдержать злость, но получается плохо, — да, ты — та еще сука, я тебе скажу. — А я-то почему? — он недоуменно таращит глаза. — Действительно, — Тири фыркает, — было же совсем не очевидно, что нам какое-нибудь дерьмо подложат. Ты вообще видел их лица? Странно, что они нас не убили. Ло’ак набирает воздух, чтобы парировать, открывает рот, замирает на несколько секунд и по-глупому щелкает зубами, закрывая обратно. Сказать нечего. Тири медленно кивает, мол, что я и говорила, а он только пожимает плечами. Ну, конечно, делать-то всегда легче, чем думать. — И почему ты ничего не сказала, раз все знала и понимала, а? Действительно. Тири закатывает глаза. — А ты бы меня послушал? Начал бы бухтеть, что я паникер и что не надо тебя позорить. Ло’ак похож на побитого змееволка. Прижимает уши к голове, пришибленно жестикулирует, будто пытается оправдаться, а его хвост плетью болтается в воде, скользя по спине илу. Тири его, право, жалко. В конце концов, тупость — не порок, и она тоже не всегда блещет умом, так что… — Ладно, — она примирительно поднимает руки, — забыли. Давай выбираться отсюда. А откуда они вообще приплыли? Тири оценивающе оглядывается. Когда они плыли, скалы были прямо впереди, значит…не так уж и сложно. Хорошо, что ориентир попался заметный. Если бы их просто бросили посреди открытого моря, они бы так и умерли. Тири, может, добровольно утопилась бы, чтоб не мучиться. — Туда, — Ло’ак указывает пальцем в то направление, которое мысленно определила Тири. Итак, она обещает себе, что загнобит Аонунга до смерти шутками про рыб, отцов и иже с ними. Изначально Тири планировала поддерживать нейтралитет с ним, но, верно, у рифового были другие планы. Ну, он сам виноват. — Как думаешь, — Тири мрачно вздыхает, — нам сильно достанется? — Если вернемся быстрее, то никто ничего не узнает. Верится со скрипом. Первым пропажу явно обнаружит Нетейам, и сделает он это довольно быстро — в этом сомневаться не приходится. У него какая-то безошибочная чуйка на провалы, выработанная за годы, так что, возможно, он уже понял, что что-то не так. В самом деле, как-то долго они извиняются. Сейчас он прошерстит деревню, осознает, что рифовые на месте, а Ло’ак и Тири — нет, и начнется. — Я отравлю Аонунга, как только мы вернемся, — Тири щерится. — Нет, сначала мы его отмудохаем, — Ло’ак кровожадно улыбается, представляя себе побитую морду рифового, — причем коллективно. Я думаю, Нетейам эту инициативу поддержит. — Ага, а потом опять пойдем извиняться. И окажемся тут. Или на зубах еще какой-нибудь твари. — Ты же его отравишь. И то верно. Знать бы только, чем именно его травить. Может, Кири знает? Надо будет узнать у нее секрет успеха. Желательно, чтобы смерть была медленной и мучительной. — Ты… Тири успела возненавидеть это выражение лица Ло’ака. То самое, когда каждый мускул напрягается, глаза бегло очерчивают все вокруг, а уши вертятся по сторонам. Если такое происходит — значит, он чувствует какую-то опасность, а если Ло’ак чувствует, то она обязательно есть. — Что такое? — она понижает голос. Ответа дожидаться не приходится. Лицо Тири вытягивается, когда она видит движущееся темное пятно под поверхностью воды. Она не знает всю фауну морских земель в лицо, но по той уверенности, с какой это пятно скользит к ним, может сказать, что оно хочет не просто поздороваться и уплыть восвояси. — Твою мать, — Ло’ак бледнеет, едва шевеля губами, и с громким всплеском бросается в сторону, уходя под воду. Не то слово. Тири рвется за ним. Это ее вторая поездка на илу, и, несмотря на успех первого раза, чувствует она себя не слишком уверенно. Вцепляется в веревку, для удобства притороченную между нервными отростками, и умоляет илу плыть так быстро, как вообще способны его плавники. Встречный поток настойчиво бьет в лицо и плечи, почти смывая ее, но Тири сжимает кулак намертво, до боли. Она осмеливается обернуться, чтобы увидеть огромную клыкастую пасть и выщербленную черную морду. Эйва, каких же оно размеров… Тири чувствует подступающий к горлу ужас. Она равняется с Ло’аком и одним лишь взглядом из-под выползших на лоб бровей говорит, что им нужно плыть как минимум вдвое быстрее, чтобы уйти от этой твари. Оно нагоняет воплощением ночного кошмара. Тири уверена, по крайней мере, что именно так и должно выглядеть воплощение ночного кошмара среднестатистического На’ви. Ее кошмары — это что-то другое, так что сравнивать не приходится, потому что там…скорее, психологический ужас, а тут — самый настоящий физический. Зазубренные клыки вовсе не внушают спокойствия. Оно щелкает пастью совсем рядом с плавниками ло’аковского илу, и Тири резко уходит вниз. Это похоже на гонку от конвертоплана. Вверх, вниз, в сторону, поворот. Тири огибает огромное тело, одетое в поцарапанный панцирь, а тварь теряется, не зная, какую из жертв преследовать. Сердце заходится диким стуком в ушах, и воздуха не хватает просто катастрофически. Тири уже не держится ногами за тело илу — просто висит, сжимая обеими руками несчастную веревку, и всеми силами удерживает голову на месте, сопротивляясь потоку. Не так она представляла себе тренировки верховой езды. Лучше уж плюхнуться в дерьмо, чем нестись хаотично, борясь за жизнь. Жизнь — величайшая ценность. Нет ничего более ценного, чем жизнь. Тири усвоила это, а потому сдаваться не собирается. Даже если в конечном итоге она закончит свой век на зубах гигантской морской твари, она будет знать, что сделала все возможное. И тогда можно будет уйти, сожалея только об одном. О том, что она не остановила Ло’ака, не схватила его за руку и не утащила прочь, домой. Тири видит маленькое красное облако в воде, и сердце закатывается куда-то, кажется, в угол. Нет, нет, нет, пожалуйста, только не Ло’ак. Только не Ло’ак, ради всего святого и грешного, что только видел этот мир. Она уже видела застывшее воспоминание будущего о смерти его брата, и не вынесет подобную сцену наяву. Тири несется во весь опор, забывая вовсе о том, что кончается воздух, а кровавое облако медленно рассеивается и тянется за раненым илу, оставившим своего наездника. Тири напрягается всем телом. Ни в коем случае нельзя терять сознание и сдаваться до тех пор, пока Ло’ак не окажется на ее илу. Нельзя, нельзя, нельзя. Она дает себе мысленную оплеуху, за хвост притягивая медленно ускользающий разум обратно. Тварь, обернутая в этот поганый черный панцирь, щелкает пастью совсем рядом с коротким хвостом ло’аковского илу. Ло’ак остается один на один с хищником. Тири молится, чтобы тварь почуяла кровь и бросилась за илу. Как бы жаль ей ни было несчастное животное, Ло’ака жаль в разы больше. Эйва, Тири только-только научилась плавать, а уже такие испытания. Сколько же можно, в самом деле? Это несправедливо. Почему именно на ее долю выпадают подобные трудности? Может, потому, что она слишком настойчиво их ищет. Грудь дергается в попытках сделать вдох, в ушах помимо шума воды слышится тихий звон. О, только бы успеть доплыть до Ло’ака быстрее, чем сознание ускользнет в небытие, прежде чем зазубренные клыки найдут свою цель. Тири успела выучить, что нужно успокоить свое сердце, прежде чем нырять. И это правильно, потому что так воздуха хватит на долгое время, но вот ее сердце простой истине подчиняться не хочет, вырываясь из груди и разрывая тело надвое. Тварь почти вальяжно раскрывает пасть, обнажая несколько рядов зубов. Тири бы только успеть… Тварь приближается к Ло’аку, а Тири несется навстречу, прямо в распахнутую пасть. Что ж, если они умрут, то хотя бы вместе. Хватка на нервных отростках илу постепенно слабеет, глаза мутятся. Только синий силуэт мелькает в толще воды, но и этого достаточно, чтобы не сбиться с курса. Тири собирает остатки сознания в кулак, подгоняя илу. Пальцы норовят соскользнуть с веревки между отростков, и Тири чувствует легкое покалывание под кожей и неприятный зуд в горле. Ло’ак судорожно хватается за скользкую шею, и Тири мысленно ставит точку. Все, теперь можно терять сознание. Он тормошит ее, встряхивает усердно, но Тири так устала, так ужасно устала, и глаза так сладко слипаются, что сопротивляться нет никаких сил. Хочется просто…дышать. Что мешает ей сделать вдох? Ничего. Последнее, что она чувствует — ударная волна, разжимающая ее руки и смывающая прочь, в открытое море. Черная тень проносится мимо, но это уже не имеет никакого значения. Темнота заволакивает глаза зыбким туманом. Тири шумно вдыхает, хватаясь за горло. Тело легкое-легкое, как пушинка, как будто не весит ничего вовсе. Она дышит глубоко, рвано, но легкие словно уменьшились в размерах вдвое, и воздуха вечно мало. Она…дышит? Ее снова спасли? Нетейама там не было. Ло’ак постарался? Тири бешено садится, озираясь. Песчаная отмель. Прямо как те, на которых они останавливались по пути в земли Меткайины. Там, где начинается вода, висит густой светящийся туман. Где Ло’ак? — Ло…ак? — говорить тяжело, получается только на вдохах. Его нет. Она…не смогла его спасти? Не получилось? Нет, быть не может. Ло’ак ведь успел схватиться за илу, верно? Тири ведь именно поэтому сдалась. — Его тут нет, — шелест песка под шагами. Голос Амалы. Тири разворачивается, с жалобной паникой смотря в ее улыбающиеся глаза. — Он…жив? Я успела? Может, логичнее было бы спросить, не умерла ли она сама, но, если быть честной, за собственную жизнь Тири беспокоиться нечего. Ее тело — чужое, жизнь дарована Великой Матерью с определенной целью. Да, жизнь — самое ценное, что только можно представить, но в первую очередь Тири интересно, сохранил ли эту ценность Ло’ак. — Жив, — Амала уверенно кивает, опускаясь рядом с ней на песок. Тири расслабляется. Ну, хоть какая-то польза от нее все-таки есть. Даже если она умерла, то умерла достойно. Нет, подождите. Ей тоже нельзя умирать. Если она погибнет, то…кто вместо нее должен будет спасти Нетейама и помочь в грядущей войне? Если ее не станет, Эйва найдет нового кандидата на эту роль? — Ты тоже жива, — Амала сжимает призрачной ладонью ее плечо, — хотя очень старалась умереть. — А…как? Тири точно помнит, что ее смыло в море. Может, Ло’ак подобрал? Да, наверное. — С Ло’аком вы разминулись. Но, — Амала застенчиво заправляет волосы за ухо, — знаешь, я хоть и мертва, но кое-что пока могу. И что это должно значить? Тири хмурит брови, недоуменно смотря на Амалу. Как это вообще понимать?

***

Нетейам зол и напуган. Напуган и зол. Он еще не решил, в какой последовательности идут эти эмоции. Напуган он из-за того, что Тири и Ло’ак сейчас одни за рифами, в открытом море, кишащем хищниками, а зол потому, что они снова ввязались в ужасные неприятности. Нетейам не устанет спасать Тири, если это нужно, но все рано или поздно набивает оскомину, и он устал из-за того, что она никогда не слушает и делает все так, как считает нужным, хотя к хорошим результатам это приводит далеко не всегда. Как известно, когда разум на взводе, все недовольства и страхи, заглушенные и запрятанные в самые дальние углы, вырываются на свободу, скатываясь в огромный ком до тех пор, пока весь мир не тонет в колком облаке злобы, страха и обид. И вот Нетейам сидит на пирсе, опустив ноги в воду, и в нем медленно формируется удавкой на шее этот мерзкий узел. За какой конец ни потяни — все станет только хуже, и он понимает, что так быть не должно, но поделать с собой уже ничего не может. Все началось с простого страха. Он узнал от Аонунга, куда пропали Тири с Ло’аком, и тут же взорвался этим ужасом. Побежал к отцу, ведя перед собой рифового, точно животное, унизительно схватив за шею, заставил его раскрыть правду. Тогда страх смешался со злобой на Аонунга. Как он посмел распоряжаться чужими жизнями? Как он нашел в себе смелость и жестокость, чтобы провести двух На’ви на верную смерть? Это омерзительно, это омерзительно до дрожи в кулаках и глухого рыка в груди. Нетейам не выбил всю дурь из Аонунга только потому, что были дела поважнее, но руки чесались так, что впору было завыть. Потом ко всему этому добавилась отчаянная обида. Ему не позволили отправиться за рифы, чтобы искать пропавших. Нетейам метался, бродил по пирсу из стороны в сторону, превращаясь в сплошное напряженное облако, и подойти к нему не осмелилась даже Кири. Он даже думал наплевать на отцовский запрет, взять илу и отправиться в море самостоятельно, но решил, что это только усложнит задачу взрослым. Страх, злоба, досада и обида — жуткая смесь сама по себе. Иногда, когда в голове все это вылезает из темных углов разом, можно сойти с ума. По крайней мере, на какое-то время. А потом этот клубок стал притягивать к себе остальной негатив. Нетейам уже не смог различить, что из притянутого относится к происходящему, а что — нет, и просто закатал все под одну гребенку, потому что, как известно и как сказано было, когда разум на взводе, все недовольства и страхи, заглушенные и запрятанные в самые дальние углы, вырываются на свободу, скатываясь в огромный ком до тех пор, пока весь мир не тонет в колком облаке злобы, страха и обид. И вот тут начался капитальный провал. Тири не доверяет ему. Не желает говорить о своих видениях, хотя выложила все отцу, не хочет Тсахейлу, не объясняя совершенно, почему. Нетейам — добрейшей души На’ви, он вовсе не тянет ее ни за язык, ни за косу, но разве же это правильно и справедливо? Почему так получается, что его доверие остается холостым снарядом? Это как…плевать в стену. Никакой отдачи. Он не требует никаких деталей, ничего такого. Ему не нужно отчитываться о каждой мелочи, но, Эйва, у них не такой уровень отношений, чтобы скрывать нечто такое важное. Разве он много просит? И Нетейам продолжает разгонять себя, уже не в силах остановиться. Скрывать. Кстати, об этом. Тсахейлу — это обмен воспоминаниями. Тири не хочет, чтобы он видел ее память? Как иначе это объяснить? Тот, кому нечего скрывать, не придумывает глупые отмазки, чтобы оградить свои воспоминания и не отшучивается от серьезных разговоров. Нетейам понял бы, если бы Тири объяснила, в чем именно проблема. Ему достаточно было бы услышать хотя бы какую-нибудь мало-мальски логичную причину, хотя бы что-то. Но он не получает ничего. Это раздражало и раньше, но сейчас, когда он на взводе, это злит, злит, злит, злит. На морские земли спускается вечер, а Тири и Ло’ака так и не нашли. Нетейам напуган и зол. Зол и напуган. Он ходит по пирсу туда-сюда, вглядываясь хмуро в алеющий горизонт, но не видит ничего, кроме огней факелов. Когда в море слышатся крики, Нетейам понимает, что их нашли. Облегчение, мазнув по душе, забирает часть страха, оставляя только кислое послевкусие, и он на время забывает о своей злости. Щурится, кусая губы, и тянется вперед, к воде, высматривая на спинах подплывающих скимвингов знакомые лица. Ло’ак выбирается на пирс. Один. Нетейам замирает на секунду, прежде чем броситься к брату. Первым делом он, конечно, хватает Ло’ака за плечи, судорожно ища раны, переломы и прочее — следы опасной вылазки, но младший абсолютно цел — только напряжен. Нетейам коротко обнимает его, мягко похлопывая по спине. — Жив? — Нетейам выдыхает. — Где Тири? — Ло’ак заглядывает за плечо брата, точно надеясь увидеть ее там. Сердце проваливается в пустоту. Руки соскальзывают с плеч Ло’ака в резком приступе дурноты. Нетейам молчит. Если Ло’ак не знает, где Тири, то… Отец с матерью налетают на них вихрем. Оба злые, как танаторы, но в глазах читается страх, смешанный с радостью. Метод кнута и пряника: сначала обнять вернувшегося с верной смерти сына, а потом хорошенько вставить, чтобы больше такого не повторялось. Нетейам молча наблюдает за этой картиной, а в груди жужжит нарастающая паника. Кири замечает брата, едва не подпрыгивает на месте и, не дыша вовсе, уверенным бегом отмеряет деревянные доски. Нетейам будто сквозь пелену видит, как она стискивает Ло’ака в объятиях, почти ломая его ребра, и сорванным голосом бормочет что-то вроде «идиот». — Где Тири? — отец щурится. — Ее здесь нет? — голос Ло’ака слабеет. И повторяется та же сцена. Кири отлипает от Ло’ака, напряженно выискивая в его глазах хотя бы намек на шутку. Отец беспомощно переглядывается с матерью, впадая в ступор. Минута молчания вдавливает в деревянный пирс. Если Тири не с Ло’аком, то… — Я помню…ее смыло, — Ло’ак отчаянно оглядывается, будто надеясь, что его разыгрывают, — там…другая…рыба убила ту тварь… — Какую тварь? — отец отступает на шаг назад. — На нас напала какая-то тварь, — Ло’ак, кажется, сейчас расплачется, — и мы…там…ее убила другая тварь, а Тири смыло и я…больше ничего не помню. Нетейам стискивает переносицу пальцами. Ноги становятся подозрительно мягкими, почти ватными, и странная легкость кружит голову. Тири смыло. Как давно это произошло — неясно. Жива ли она — неясно. Тошнотворный ком стоит поперек горла, потные ладони кажутся холоднее озерной воды. Тири смыло. Море огромно, почти без конца и края, и найти ее — задача едва ли не невозможная. Ло’ак не в себе: переминается с ноги на ногу, продолжая оглядываться, и мутные его глаза не выражают ничего, кроме желания проснуться. Нетейам даже не злится на него, хотя, быть может, стоило бы. Сдавленное кряканье привлекает их внимание. Нетейам опускает голову на воду и чувствует себя так, будто кто-то пырнул его в грудь. Илу фырчит и кряхтит, пытаясь выбраться на пирс, и Нетейам не видит его тело, но в зубах замечает синюю руку и копну черных волос. Время останавливается вместе с сердцем. Он в два прыжка оказывается на краю пирса, обрушиваясь на колени. Ее кожа поблескивает в свете факелов. Голова безжизненно висит в сантиметрах от воды, с прокушенного илу плеча змеится тонкими струями кровь. Нетейам одним движением вытягивает Тири из воды, и ее тело тряпичной куклой распластывается на пирсе. Отец падает рядом, укладывая ее голову на свои колени, и прикладывает два подрагивающих пальца к шее, а вторую руку подносит к ее носу. Ждет. Мать и Кири стоит за плечом отца, закрыв рты ладонями, а Ло’ак уже сидит рядом с Нетейамом, нервно перебирая пальцы Тири. — Жива, — отец с нажимом проводит ладонью по лицу, склоняя голову и опуская плечи, — дышит. Нетейам упирает руки в пол, сгибаясь пополам и почти касаясь лбом мокрой древесины. Сердце гулко стучит в ушах, дрожь импульсом проходится от макушки до хвоста. Жива. Эйва, да какая там злость? Главное — чтобы она дышала. Просто…дышала. Они сидят в тишине какое-то время. Потерять члена семьи — это невероятная боль, и облегчение от того, что испытать ее не пришлось сегодня, сравнимо разве что с даром Великой Матери. Нетейам тыльной стороной ладони касается щеки Тири, и отдаленная теплота ее кожи кажется глотком свежего воздуха. — Прости, — Ло’ак обращается к нему, не смея поднять взгляд, — это моя вина. Нетейам ничего не отвечает. Только поднимает Тири на руки, вставая, и молится, чтобы ватные ноги не подвели по дороге домой. Раздражение и недовольство могут подождать. Он сдерживал их в себе — сдержит и еще. Поговорить с Тири можно и завтра, и послезавтра, и в любой другой день. Нетейам дважды спотыкается на своих желейных ногах по дороге в маруи. Она не раз оказывалась на грани смерти. Они все не раз подвергались опасности. Слингер в кустах, нападение Небесных Людей, Икнимайя, где она едва не разбилась, Унилтарон… Много было моментов, когда ее жизнь висела на волоске, но тогда Нетейам чувствовал, что может с этим что-то сделать, а вот сейчас он был беспомощен, как младенец. И это хуже всего. Ее голова безжизненно лежит на его плече. Можно было бы подумать, что Тири мертва, если бы не тихое дыхание. Ее притащил илу. Такое бывает? Нетейам не совсем понимает, как работает связь с этими животными, но ему кажется, что это отличается от связи с банши. В конце концов, банши летает с одним охотником всю жизнь, а илу как будто общие. Может, это как-то связано с Эйвой? Тири ведь, по существу говоря, дар Великой Матери, хотя Нетейам и думать об этом забыл. Он укладывает ее в гамак. — Нужно перебинтовать, — Кири мягко касается прокушенного плеча. Отрешенная ностальгия. Точно такой же след на ее руке был от укуса банши. Только вот сейчас от него не осталось ничего — рана зажила за ночь. Бабушка Мо’ат, верно, славно постаралась со своей мазью. — Я возьму? — Нетейам кивает на платок, перекинутый через плечи Кири. Она рассеянно протягивает ткань, и он укрывает Тири. Ночи здесь не такие уж и теплые, а она промокла до нитки. Кири копается в вещах. — Нетейам, — Ло’ак виновато поджимает губы, — прости еще раз. Он выдавливает из себя наполовину угрюмый кивок. Злиться на брата особенно не получается, хотя, может, и хочется. Главное — что Тири жива. Остальное может и подождать.