В чужом теле

Тири была права: вставили им по полной программе, во все пихательно-дыхательные отверстия. Джейк еще никогда не злился на нее, если не считать нагоняя после той самодеятельности с конвертопланом, да и то, тогда всю вину взял на себя Нетейам, а потому впервые вкушать плоды злого недовольства было весьма и весьма неприятно. Благо, Ло’ак ляпнул, что они потерялись, и эта глупая отмазка мало-мальски спасла их от неминуемой гибели. Тири, правда, склоняется к мнению, что Джейку просто было недосуг разбираться, и он предпочел закрыть тему. И правильно: опаздывать на первый ужин в новом клане было бы выражением дурного тона. Тири вовсе не прельщает перспектива учиться всему сначала. Она только-только закончила обучение в клане Оматикайя, как ей заявляют, мол, забудьте все, чему вас учили, потому что здесь это не имеет никакой практической ценности. И тут не поспоришь, конечно, — едва ли ей пригодится навык езды на лютоконях, — но все равно, черт возьми, обидно. В самом деле, если уж Амала знала, что все вывернется именно так, то почему не сказала? Тогда Тири бы просто делала все из-под палки со спокойной душой и горя не знала. — А вот нам обязательно было на рассвете вставать? — Ло’ак протяжно зевает, потягиваясь на пороге маруи. Тири его полностью поддерживает. Небо все еще окрашено розовато-красным цветом вспоротого своего брюха, хотя это сравнение ей не нравится вовсе. Нет, может, плавать и правда лучше на рассвете, а они просто ничего не понимают в этом, но почему-то в лесу не было никаких с этим проблем — во сколько захотел, во столько и плюхнулся в ручей. — Кто рано встает, тому Эйва подает, — Джейк по-отечески треплет сына по голове, проходя мимо. — Охотно верю, — бормочет Ло’ак, — знаю я, что рано встает, но пример с этого брать не буду. Джейк пригибается, давясь смехом, но тут же прокашливается, оборачиваясь на сына с самым что ни на есть осуждением в глазах. Только уголки поджатых губ тянутся напряженно вниз скрываемой усмешкой. Вот в нем энергии хоть отбавляй, а это учитывая то, что ему уже за сорок. Может, к старости открывается второе дыхание? Тири кладет локоть на плечо Ло’ака, перенося вес всего тела на его тощую тушку. Спать хочется ужасно. — Ты не прикладывайся, — он недовольно ворчит, — иначе сейчас вместе навернемся. — Если падение будет весомой причиной остаться тут, то я постараюсь сломать себе что-нибудь. Чисто теоретически, если постараться, то сломать что-нибудь вполне можно, — Тири не сомневается, что с ее поразительной способностью собирать неприятности, у нее все получится, — но, с другой стороны, тогда проблем не оберешься. Может, оно того не стоит. Спины остальных мелькают на подвесной дорожке в шагах пятидесяти от них, и Тири думает, что, быть может, никто не заметит их отсутствия на занятии. В конце концов, двумя больше, двумя меньше — какая рифовым разница. — Ага, — Ло’ак мрачно усмехается, — а потом Нетейам сломает мне шею. Оставь свои мазохистские наклонности ему, пожалуйста. Тири пихает его в бок, и он опасно кренится в сторону, вяло переступая с ноги на ногу. Куда вот они пойдут? Оба — никакущие, до места-то не дойдут. Надо будет обсудить с рифовыми график из мучений, потому что так Тири долго не протянет. Раньше у нее была какая-никакая свобода в распоряжении собственным сном: вставать приходилось, конечно, рано, но не настолько, и всегда была пара-тройка минут, чтобы полежать и посмотреть в потолок, пока в тело возвращается сознание. Даже во время их путешествия было не так плохо — можно было немного доспать на спине Санэ. — Может, ну его? — Ло’ак по-сонному задумчиво щелкает языком. — С нас шкуру снимут, так что нет. Тяжелый вздох. — Пидора ответ. Надо же, соображает едва-едва, а на колкости все равно способен. Верно, у Ло’ака тоже есть этот врожденный талант, когда язык работает быстрее, чем мозг. Тири лениво хмыкает. Надо бы запомнить этот финт. — Давай, — она тянет его за руку, — сейчас пока доковыляем, пока дорогу найдем… как раз проснемся. — Сомневаюсь. Но он все-таки сдвигается с места, обернувшись и смачно зевнув напоследок, глядя на заманчивый пол маруи. Рифовые, видимо, спят прямо так, потому что никаких гамаков им не предоставили. Ну, ничего. Сидеть на мокрых камнях — так себе удовольствие. Повязка промокла насквозь, и Тири не знает, как ей сесть, чтобы было не больно. Ей кажется, что этот кружок по интересам со стороны выглядит просто сокрушительно комично. Сын Тоновари, которого зовут, кажется, Аонунг, сидит с такой кислой миной, будто его заставили убирать навоз их икранов, а не просто сверкать лицом и время от времени комментировать происходящее. Вот Цирея и Ротксо, пусть и не светятся энтузиазмом, но выглядят куда более дружелюбно. Тири устроилась между Ло’аком и Кири. Самая приятная и безопасная компания, хотя, в целом, рядом с Циреей она посидеть бы тоже не отказалась. — А где у вас жабры? — Ло’ак недоверчиво щурится, рассматривая рифовых, а те в ответ переглядываются удивленно. — Что? — Ротксо склоняет голову набок, точно не расслышал. — Ну жабры. Вы же как-то должны дышать под водой, нет? Тири до боли прикусывает щеку, чтобы не порваться от смеха. Жабры? Какие еще жабры, Эйва. Они ведь не рыбы, в самом-то деле. — И чешуи у вас что-то нет, — Ло’ак цыкает, и теперь уже не совсем понятно, шутит он или нет, — какая-то херня, а не морские На’ви. То есть плавников на руках ему мало? Тири иронично вскидывает бровь, смотря на пробивающуюся сквозь серьезную мину улыбку на губах Ло’ака. Нет, если так подумать, то она думала, что рифовый народ будет как раз-таки с жабрами и чешуей, но ей простительно. Она еще недавно, считай, сидела в лесу, молилась колесу, если уж по-честному. Отгоняла людей вилками, не понимала, что значит «клеить» и почему парни сально свистят, когда видят девушек. — Я тоже что-то не вижу у вас по две пары рук, — Аонунг пожимает плечами, — какая-то херня, а не лесные На’ви. Как по деревьям лазать? Ло’ак куксится. Не может слету придумать достойный ответ и решает на время капитулировать. Но Тири видит по его глазам, что это не мир вовсе, а перемирие. И закончится оно ровно в тот момент, когда младший Салли напасется шутками про рыб. Эйва, только бы за рамки приличия не выходил, иначе всех их дружно утопят. — Ну, долго тянуть будем? — Аонунг страдальчески вздыхает. Тири решает не язвить. Нет никаких шансов на то, что она когда-нибудь подружится с этим рифовым, но зато есть шанс остаться в более или менее нейтральных отношениях, на что она и рассчитывает. Цирея стреляет в брата осуждающим взглядом, но с камня все-таки поднимается. — Это мы сейчас…плавать будем? — Тири с опаской косится на плещущиеся волны. Забавно, но за все время своей жизни она так и не выяснила, включено ли плавание в короткий список ее возможностей. И почему-то проверять это сейчас крайне не хочется. Цирея кивает с улыбкой. Ну, если она пойдет ко дну, то кто-нибудь ее вытащит, да? Нетейам, например. — А что, ты не умеешь? — Аонунг издает что-то подозрительно похожее на хохоток. — Естественный отбор, ничего не поделаешь. Не язвить. Не язвить. Только не язвить. Тири набирает воздух, чтобы ответить максимально вежливо. — Умею чистить рыбу, — склабится, недвусмысленно прожигая Аонунга взглядом. Да тьфу ты. Хочется отвесить себе смачный подзатыльник. Тири глубоко вздыхает, проклиная свой язык на вечные страдания. Ло’ак кряхтит от смеха, исподтишка показывая ей поднятый большой палец, а Аонунг встряхивает головой, явно недовольный, но спор решает не продолжать, только неоднозначно поджимая губы, мол, засчитано. Тири встает, и повязка мерзко липнет к телу. Ну, с этим придется смириться. Либо так, либо голой. Не то, чтобы она против, собственно говоря, но правила приличия Меткайины в ответ на подобный жест сдуются со свистом. И без пары кровящих носов, может, не обойдется. Нетейам, проходя мимо, мягко касается ее поясницы, точно успокаивая. Прикосновение скользящее, почти невесомое, но его достаточно. Может, они снова в фазе каких-то странных отношений, которые цензурными словами не описать, а подходящих нецензурных она не знает, но чувствуется неуловимая близость, и это не то, чтобы радует, но…расслабляет. Тири несладко придется в ближайшее время, и вот эти мелочи — мед на душу. Разбег, прыжок, свободное падение, всплеск… Кстати, а как надо плавать? Тири глупо брыкается, пока тело утягивает глубже под воду. Ее плавательный опыт ограничивается снами, в которых она, во-первых, была в чужом теле, а, во-вторых, с пулевым ранением. Что вообще надо делать? Косички дрейфуют у самого лица, загораживая весь обзор, и Тири не видит вовсе, где остальные. Сквозь сжатые губы пузырьками протискивается воздух. Она вкладывает всю силу в то, чтобы грести хоть куда-нибудь, но лихорадочные нестройные движения рук и ног не приносят никакой пользы. Сердце колотится панически, разрывая грудь надвое, и Тири чувствует себя точь-в-точь как во снах. Пальцы точно так же тянутся к отдаляющейся поверхности, мысли путаются в мучительной жажде сделать вдох, осознание собственной смерти бьет молоточком по темечку. Только теперь все это принадлежит не Нетейаму, а ей. И радости в этом мало. И что, никто не придет ей на помощь? Естественный отбор, да? Замечательно Тири выполнила свою миссию. Придется Эйве либо искать другую На’ви, либо возвращать ее утонувший дух обратно в тело. Перед глазами мутнеет, голова становится подозрительно легкой. Из вертикального положения Тири медленно перемещается в горизонтальное, и неприятные судороги в теле говорят о том, что это — конец. Не впервой, конечно, но в списке ситуаций, когда она оказывалась на волоске от смерти утопление теперь занимает почетное последнее место. Даже лететь со скалы было приятнее, чем вот это. Что уж теперь держаться? Тири выпускает воздух из легких и закрывает глаза. Пошла ко дну, как какой-то камень, ну и ну. Какой из нее отвратительный, право, дар Эйвы. Она втягивает носом воду от неожиданности, когда вокруг талии обвивается чужая рука, и тут же морщится от неприятного пощипывания. Впрочем, это не так важно. Важно то, что ее снова спасли. И Тири, собственно, даже знает, кто. Она жадно глотает воздух, отплевываясь и откашливаясь, едва голова прорезает поверхность. Глаза заливает соленой водой, и Тири трет лицо одной рукой, второй цепко хватаясь за синее плечо. Ну, разумеется, Нетейам. Кто еще будет следить за ней, как за маленьким ребенком? — Жива? — спрашивает, мягко убирая ее ладонь от лица. Голос кажется спокойным, но нервная хрипотца говорит сама за себя. Честно, в этот раз Тири даже не успела особенно испугаться. Может, уже привыкла, что ее спасают. Сколько раз Нетейам спасал ее жизнь? Явно больше, чем она сама. Тири-то привыкла, а для него, кажется, каждый раз — как первый. — Относительно. Нетейам натужно выпускает воздух. Его руки придерживают ее за талию, и Тири удивляется, как это он поддерживает их обоих на плаву, когда она даже себя от падения на дно удержать не в состоянии. — Не утонула? — Ло’ак гребет к ним на всех парах. Эйва, стыдно-то как. Надо было сначала уточнить, что ли, как это делается, прежде чем сигать в воду. Раньше Тири предпочитала зависать на мелководье ручьев и озер, где глубина — максимум до подбородка. Этого вполне хватало, чтобы помыться и не утонуть при этом, и ее все устраивало. Сначала думаем, потом делаем — такая простая мантра, а вот соблюдать ее так сложно почему-то. — Тири, мать твою, — Ло’ак окатывает ее брызгами, — сколько можно пытаться себя убить? — Это не я, оно само. Младший только цыкает, отмахиваясь. Где-то вдалеке слышится смех Аонунга, но Тири предпочитает игнорировать. В конце концов, рыбья голова вне зоны досягаемости, и сделать она не может ровным счетом ничего. Разве что попросить Нетейама донести ее до него. — Ты нас всех в могилу загонишь, — Ло’ак вздыхает, переключая внимание на брата, — отведи ее домой. И проследи, чтобы она к воде не подходила. Нетейам только криво улыбается в ответ. И вот они снова идут. Молча. Только в этот раз он держит ее за руку. Все-таки, как ни крути, а стрессовые ситуации сближают. Даже если ничего особенно удивительного не произошло, а они в какой-никакой ссоре. — Ты напугала меня, — Нетейам прочищает горло. — Давно пора привыкнуть. — К такому не привыкают. И то верно. Тири вдруг чувствует зажигающий щеки стыд. Она так привыкла, что он вытаскивает ее из любой передряги, что начала сдаваться, так и не начав бороться. А ей, между прочим, предстоит грудью защищать его жизнь. — Прости, — выдыхает, наступая на обломки гордости. Да, они, можно сказать, поссорились. Да, он сделал ей больно. Но на фоне того, что узнала Тири, все это кажется таким ничтожным, что впору посмеяться да скомкать свою обиду, потому что правда оказалась намного больнее, чем его попытка побеспокоиться о ее безопасности. Все познается в сравнении, как говорится. Маруи — это такая подвесная хижина, кажется, из кожи. Или из ткани. Тири не успела разобраться. Вход широкий, овальный, оплетенный какими-то толстыми веревками, а посреди стоит этакая деревянная мачта, на которой держится сама конструкция. Все это кардинально отличается от манеры строительства Оматикайя, но привыкнуть вполне можно. Нетейам за плечи сажает ее на пол, а сам отходит в сторону, приседая на корточки и копаясь в вещах. Выбрасывает бесцеремонно из своей сумки всякое барахло вроде сменных повязок, бус, поясов и прочего и достает красный дорожный плащ. Тири на секунду замечает блеск в его ладони, прежде чем он сжимает кулак. — Не замерзла? — Нетейам накрывает ее плечи плащом. Замерзнешь тут, как же. Это не Оплот, в конце концов, здесь вместо сырого ветра — теплый морской бриз, а вместо прохлады камней — палящие лучи. Тут изжариться быстрее, чем хотя бы раз вздрогнуть от холода. Тири отрицательно мотает головой. Пауза. Нетейам стоит над ней в нерешительности. Хочешь не хочешь, а рано или поздно поговорить придется. Просто так уйти он уже не может в любом случае. Поэтому, закусив губу, опускается рядом, скрестив ноги. И вот они смотрят друг на друга. Капельки соленой воды маленькими ручьями бегут по лицу, спине и груди, и Тири кутается плотнее в плащ. Ощущение так себе. Она вглядывается в пронзительный желтый взгляд Нетейама, пытаясь угадать его мысли, но выходит откровенно плохо. Стыд, волнение, страх, трепет — все это переплетается во что-то непонятное, плещась в глазах, и невозможно предугадать, что из этого он решит выпустить на первый план. Он еще не знает, что на своем маленьком совещании она уже простила его. А еще не знает и того, что Тири — единственное, что встанет между ним и мучительной смертью, когда придет время. И нет бы просто взять и сказать, мол, не утруждайся, я не злюсь — это слишком легко. Тири, может, и не злится, да только ей очень хочется послушать, что он скажет в свое оправдание. А еще интересно, почему он зрел для этого разговора так долго и как с этим связано творчество. — Прости, — расходится Нетейам после минуты молчаливых гляделок, — это было…глупо и жестоко. Я бы даже сказал, по-ублюдски. Он давит ироничный смешок, прочесывая пальцами свои косы. Что ж, пора подключать все результаты долгого самоанализа, смешанного с рефлексией и самобичеванием. — Я не подумал, как это выглядит со стороны и как это звучало для тебя. Только потом понял, да и то не без помощи. Так что, получается…я конченный. Тири хихикает. Где-то она уже это слышала. Наверняка Ло’ак постарался. Пора бы, пожалуй, прекратить его самоунижение, да только она смотрит на это его милое виноватое лицо с подергивающимся носом и сказать не может ничего. — Я не оправдываюсь — он поджимает губы, — и понимаю, что вся ответственность лежит на мне, так что если захочешь меня послать, то правильно сделаешь, но я хочу, чтобы ты знала, что я не хотел…избавляться от тебя. И я рад, что ты сейчас здесь. О, какая прелесть. Видно, что говорить ему тяжело, но он выкладывается на полную. Право, разве же стоит такая ерунда целого спектакля? Тири улыбается, мягко касаясь его щеки. — Ты не конченный, — склоняет голову набок, — просто немного skxawng. Нетейам позволяет себе расслабить плечи и прижать ее ладонь к своей щеке. Значит, сегодня его не пошлют ко всем чертям, хотя, быть может, стоило. Такие решения, как-никак, называются конченными. Ну, объяснение вышло коротким, да и красноречием он особенно не блистал, но это было и не нужно. Как говорится в народе: пациент ищет лечащего врача, а не красноречивого. Нетейам был искренен, а это — самое главное. Тири очерчивает круги по его коже подушечкой большого пальца. — Но, если еще раз сотворишь подобную херню, — она хмыкает, — натравлю на тебя Ло’ака. Хотя, пожалуй, Ло’ак и сам натравится. Он, может, местами легкомысленный, но есть у него четкие понятия о справедливости и чести, совсем как у отца. — У меня для тебя кое-что есть, — он неловко улыбается, но взгляд не отводит. Нетейам поднимает сжатую ладонь и, помедлив, раскрывает пальцы, показывая ей… Песенную Нить? Тири удивленно смотрит на аккуратное сплетение камушков и бусин. У нее есть своя Песенная Нить, — не слишком красивая, правда, — а он решил сделать ей новую? Она знает, что в культуре На’ви такие подарки значат очень многое, но понятнее от этого не становится. — Пришлось одолжить у Кири материалы — он пожимает плечами — и взять у матери уроки плетения, но я справился. Вот, смотри: этот камушек — день ритуала. Нетейам показывает на самую первую бусину, нанизанную на нить. Кипенно-белая, точно морская пена, она поблескивает сероватыми мраморными разводами, и Тири невольно заглядывается. — Вот эта — день…вряд ли ты помнишь. Тебе тогда приснился кошмар, и ты всю ночь держала меня за руку, — добрая усмешка таится в уголках его губ. Тири чувствует, что краснеет. Нить достаточно длинная, с разными пестрыми бусинами, и Нетейам толкует ей каждую. День, когда они впервые обнялись, когда поцеловались — всякие мелкие и не очень подробности, собранные воедино на нитке. Большая бирюзовая бусина — признание, маленькая красная — первый совместный полет на икранах. Это не ее Песенная Нить и не его — это общая. Тири знает, что нити — значимый подарок, но такие нити — дар настолько ценный, что и измерить не выйдет. Это значит, что даритель связывает свою жизнь с тем, кому нить предназначена, потому что Песенные Нити не плетутся просто так. И этот факт выбивает воздух из груди. Тири смотрит на эту нить, приоткрыв рот, и осторожно касается каждой бусины на ладони Нетейама, а он наблюдает настороженно, будто не зная, какой реакции ожидать. Может, не стоило? Может, он поторопился? — Тебе…нравится? Ох уж его склонность к глупым вопросам. Нравится ли ей? Эйва, да Тири и думать забыла о какой-то там ничтожной обиде на фоне такого. Эта Песенная Нить — больше, чем просто заявить о своих правах, больше, чем просто слова. Это…даже сравнить ни с чем нельзя. Разве что с Тсахейлу. Она кивает, накрывая его ладонь с нитью своей. Нетейам вдруг мягко ухмыляется. — Значит, я прощен? О, ну кто бы сомневался. Не только у Ло’ака наблюдается особая страсть к разрушению тихой гармонии милых моментов — Нетейам обладает ей ровно в такой же степени, только демонстрирует реже. Тири подхватывает игру, наспех строя максимально серьезное и задумчивое лицо. — О, я не знаю, — театрально прикладывает ладонь ко лбу, — это слишком сложно. Эйва, дай мне ответ предзнаменованием грядущего! Нетейам тихо смеется, качая головой. Отодвигает полу промокшего плаща, склоняется к ней и поддевает пальцами ее повязку на бедре, думая, как бы прикрепить туда свое творение. То оттягивает лямку, то чуть спускает, то перебирается ближе к животу, то дальше, а Тири напрягает бедра невольно от такой близости, и с каждым его выдохом, мажущим по коже, в груди что-то обрывается. Он подставляет нить так и сяк, прикидывая идеальное положение, и кивает самому себе, находя таковое. Длинные пальцы споро вяжут хитрый узел. — Главное — не потеряй, когда стирать будешь. Тири прыскает. Нетейам щурится, оценивая работу, и от его случайных касаний кожа горит синим пламенем. Может, это с непривычки такая реакция? — Ну, раз я прощен, — он скалится, выпрямляясь, — поцелуй меня. А? Давно он стал таким открытым? Тири хлопает глазами. Раньше все происходило как будто само собой, без всяких на то предпосылок и просьб, а потому слышать от него такое…непривычно до такой степени, что нутро переворачивается с легкой приятной щекоткой. Ну, ничего, в эту игру можно играть и вдвоем. Только бы никто не вернулся в маруи раньше, чем нужно. Тири подается вперед, а промокший плащ висит на плечах мокрой тряпкой. Руки упираются в колени Нетейама, и их лица близко-близко, почти неприлично близко. — Вопиющая наглость, — Тири улыбается в его губы, и Нетейам сокращает и без того мизерное расстояние между ними. Первое — закрыть глаза. Второе — огладить его шею от самых ключиц до затылка и зарыться пальцами в волосы за ушами, не давая отстраниться даже при большом желании. Третье — не думать ни о чем. Он издает судорожный выдох, когда их губы соприкасаются, и после этого, верно, вместе с кадыком подпрыгивает сердце. Нетейам успел соскучиться? Синие поджарые руки стискивают талию, подтягивая тело на себя, и Тири не сопротивляется, перекидывая ногу через его бедра. Где-то она это уже видела. Где-то она это уже видела, и последствия ей не понравились, поэтому она стоит на коленях, не опускаясь. Тири впервые выше Нетейама, и ему приходится выгибать шею, чтобы не разрывать поцелуй. Она использует это преимущество, чтобы оттянуть его волосы назад, заставляя запрокинуть голову. Нетейам выпускает сдавленный утробный рык, и Тири накрывает ладонью его подрагивающий кадык. Это похоже на потрескивающее под кожей электричество. Прокатывается от груди к низу живота, покалывает на кончиках пальцев, не находя выхода, и поднимает волосы на загривке. Тири уже чувствовала такое. Нетейам давит на ее бедра, вжимая в себя, и Тири глотает шумный вдох, чувствуя его напряжение под тканью повязки. О, снова этот несусветный позор. Стрессовые ситуации влияют на нее просто отвратительно. Электричество под кожей расходится единым разрядом по всему телу, и она кусает его губы. Его пальцы сминают ткань повязки, и Тири облизывается судорожно, спуская ладони на его плечи и заглядывая в глаза. Такой его взгляд она тоже уже видела: мутноватый, поблескивающий темным расплавленным золотом в косых лучах, пробивающихся снаружи маруи. Спасибо Эйве, что Тири не успела просохнуть от своего погружения, иначе объяснить потом, откуда взялось мокрое пятно на повязке, было бы очень и очень трудно. Самое ужасное в запретном? То, насколько это классно. Тири успела это понять, но еще лучше она поняла, что классно это только в моменте. А потом становится очень-очень плохо. По крайней мере, то, что было в прошлый раз, она не забудет никогда, до самой своей смерти. Впрочем, сейчас, может, терять уже нечего, потому как что сделано, то сделано. Что уже терять, да? Нет. Второй поцелуй выходит лихорадочным и смазанным. Тири отстраняется, стирая тонкую нить слюны с губ. — Эйва, фу, — они вздрагивают, синхронно поворачиваясь к входу. Ло’ак кривит такое лицо, будто бы только что увидел спаривающихся титанотериев. Морщит нос, щурится, точно хочет развидеть все это, и смотрит на них с брезгливым осуждением. Тири спешно слезает с Нетейама, прочищая горло, как будто еще можно сделать вид, что ничего не произошло. — Нет, я, конечно, рад, что вы помирились, — Ло’ак заходит в маруи, стараясь держаться от них как можно дальше, — но, екарный танатор, занимайтесь этим в другом месте, извращенцы. Тут же Тук будет спать! Тири переглядывается с Нетейамом, и в глазах его видит такую же скрипящую неловкость. Увлекаться явно не стоило, хотя, вероятно, этот минутный порыв ни во что такое и не вылился бы. Может быть. Ло’ак со вздохом садится на корточки возле кучи своих вещей, достает сменную повязку и оборачивается на них с раздражением. — Я предупреждаю, — указывает пальцем на Нетейама, — если я, упаси Эйва, наступлю в лужу своих племянников, то сначала отрежу себе ногу, а потом оторву тебе член, понял? И я. Не. Побрезгую. Тири не знает, смеяться ей или плакать. — Все, — Ло’ак поднимается, ведет носом и всплескивает рукой, точно ящериц вспугивает, — выметайтесь отсюда. Тут же прямо…воняет. Извращенцы. Кусты, к вашему сведению, уже давно изобрели. — Иди ты к черту, — Нетейам фыркает. — С удовольствием, если там мне сотрут из памяти вот это. Ну, зато они помирились.