В чужом теле

— Никогда в жизни, — Тири потирает виски, подбирая ноги под себя. — А? — Ло’ак ковыряет трещину в камнях острием кинжала. — Никогда в жизни больше не буду есть червей. Ее новая хижина — наспех натянутый кожаный шалаш на камнях. Внутри — ничего, кроме тканевой подстилки да маленького узла с пожитками. Тири еще не успела обжиться: они в Оплоте две недели со скрипом. Первые десять дней ушли на бесконечную возню муравьев у разрушенного муравейника: носить палки и отделанную кожу туда-сюда, помогать строить эти шалашики, обустраивать всякие сараи для оружия и снастей — в общем, дела. В клане Оматикайя несколько сотен На’ви, почти у каждого есть банши и оружие и каждому нужен новый дом, а Тири, как воин, не могла просто поставить себе шалаш и успокоиться. Следующие три дня Тири была по горло завалена другими заданиями. Здесь, в Оплоте, жизнь пока еще течет иначе, не так, как было раньше. А вот сегодня был этот проклятый Унилтарон. Тири искренне не хочет вспоминать ни секунду ритуала. Это ж надо додуматься: жевать червей, жалиться арахноидом, чтобы где-то там, в чертогах своей больной лихорадочной фантазии найти какое-то животное. Тири уже поняла, что с ней что-то не то, раз такового у нее нет, но во всеуслышанье предпочла об этом не объявлять — ляпнула «змееволк», и все успокоились. Может, потом она расскажет эту чертовщину Джейку, но сначала нужно подумать самой. И отдохнуть. Нетейам и Ло’ак пришли к ней. Неудивительно, учитывая, что она едва не протянула ноги на их глазах. — Да уж, пожалуй, — Ло’ак кивает, — воздержись. Вторую такую картину мы не переживем. Но зато сегодня будет праздник. Да в гробу она видела такие праздники. Честное слово, этот ужас никакой пляской у костра не перебьешь. Тири хмыкает, подбирая ноги под себя. На камнях сидеть холодно и жестко — не то, что на мягкой траве. — Зато теперь ты считаешься взрослым членом клана, — Нетейам ободряюще улыбается, — можешь вырезать свой собственный лук. — И выбрать пару, — Ло’ак усмехается, — советую присмотреться к Макейо. Хороший парень, да и вы вроде знакомы. Тири посмеивается, театрально задумываясь. Стучит подушечкой указательного пальца по губе, щурится и тихо мычит, будто бы действительно размышляет. Нетейам смотрит на нее исподлобья. Понимает шутку, а потому только складывает руки на груди, вздыхая. Все знают, что Тири теперь с Нетейамом Салли — это было трудно не заметить. А у На’ви все происходит просто и быстро, так что теперь среди клана начинают ходить слухи о том, когда именно будущий Оло’эйктан и его новая пара собираются представить свой союз на суд Великой Матери. — Даже не знаю, — Тири пожимает плечами, — Нетейам, как думаешь? — Я в ваших играх не участвую, — он поднимает ладони, усмехаясь, а Ло’ак гнусно хихикает. — Ревнует, — расплывается в улыбке, — значит, хороший выбор. Нетейам удрученно качает головой, мол, вовсе это не так, и Ло’ак изводит его ехидным передразниванием, подползая ближе и заглядывая в самое опущенное лицо. И Нетейам отмахивается от брата, бормочет что-то себе под нос, старательно смотря куда-то в сторону, а Ло’ака все это только раззадоривает, и смех проскальзывает дрожью в его голосе. Тири смотрит на это, склонив голову набок, и кажется, что в жизни она не видела еще ничего столь по-неловкому милого. Быть может, иногда можно подумать, будто бы братья Салли не слишком ладят, но это вовсе не так. Они ценят друг друга по-своему, и забота у них такая же, своя. — Ну все, все, — Тири хмыкает, — хватит. Ло’ак неохотно оставляет брата в покое, по-хозяйски укладываясь на ее тканевую подстилку. Вытягивает ноги, потягиваясь, и с видом победителя смотрит на Нетейама. Нетейам уже не в том возрасте, чтоб смущаться от каждого брошенного невзначай словца или жеста, но есть в нем, как и в любом не-взрослом не-ребенке, неловкая неумелость в своих чувствах. Просыпается она не всегда, а только в какие-то определенные моменты, но и этого хватает, чтобы привести могучего воина прямиком в тупик. — Знаешь, Тири, — Ло’ак мечтательно вздыхает, — мы, конечно, сегодня испугались, но оно того стоило. Праздник будет классный. Опять он со своим праздником, Эйва. Тири скептически вскидывает бровь. Если на этом празднике ей не предложат всецелое господство над миром, то и разговаривать о нем нечего, потому как иной компенсации морального ущерба она представить не может. — О каве даже не думай, — Нетейам колет исподтишка, лениво глядя на брата, — нос еще не дорос. Ло’ак резко поднимается на локтях. — Сам-то далеко ушел? Можно подумать, тебе сорок восемь, а не семнадцать. — Ну, знаешь, — Тири лукаво щурится, — мыслит он на все семьдесят. Пауза. Взрыв. Ло’ак заходится смехом, запрокидывая голову назад и стуча кулаком по камню, а Нетейам улыбается так вымученно, будто бы за один-единственный день прожил тысячу жизней. Как так выходит, что по отдельности Ло’ак и Тири — более или менее адекватные существа, но вместе превращаются в сплошной кошмар? — Я это запомню, — грозит с улыбкой. И пусть запоминает. Оплот встречает сгущающийся вечер сотнею огней. В самом центре импровизированной деревни дымит большой костер, а поодаль поблескивают маленькие, разгоняя тьму, хотя запах гари так забивает ноздри, что хочется, чтобы все это потушили. Ритмичные песни уже сотрясают воздух под гул барабанов и свист флейт, а это может значить только одно: праздник начинается. Это такая традиция — чествовать второе рождение юных воинов, охотников и собирателей. И, может, скомканный быстрый переезд не подразумевает масштабного празднества, от святой традиции Оматикайя отказаться не могут. В конце концов, все этого заслуживают: и те, кому посвящен праздник, и те, кто посвятил. Последние дни выдались тяжелыми. Тири снова раскрашена в белый. Тонкие полосы змеятся вдоль всего тела аккуратным следом длинных пальцев, как и на ритуале, но сейчас, когда этот рисунок — всего лишь опознавательный знак, этакая награда за успех, Нетейам позволил себе дать волю фантазии: на ее груди сияет четкий отпечаток четырехпалой ладони. Она врезается в беззаботное веселье вечера с детским любопытством. Заглядывает в каждую миску, в каждую чашу, рассматривает плетеные украшения на стенах пещеры и украшенные костюмы На’ви: пестрые, с яркими бусинами и цветами, с перьями и листьями. Музыка оглушает, но делает это на удивление приятно, и тело само двигается в такт. К поясу прикреплена Песенная Нить, а рядом — бусы из красивых разноцветных камушков. Не так нарядно, как у остальных, но у Тири не было вовсе времени, чтобы сделать себе подходящий образ для праздника. Она вообще узнала об этом событии только перед ритуалом Унилтарона, что уж говорить. Зато узор на теле красивый — Нетейам постарался. — Тири! — голос тонет в общем калейдоскопе смеха, разговора и песен, но она все равно слышит знакомые нотки и останавливается. Вот Нетейам выглядит куда как наряднее. На бедрах позванивают длинные бирюзовые бусы, — прямо как его повязка, — волосы убраны в аккуратный хвост, а на талии красуется широкий кожаный пояс с вырезанными узорами. Матовый, загибающийся вверх, к груди. Похож на боевой, но такой изящный и легкий, точно сотканный из воздуха и шума шагов опытного охотника. — Я вижу тебя, — подходит ближе, поднося сложенные пальцы ко лбу, и наручи на его запястьях блестят полированным деревом. Тири любуется. Она с самого начала находила Нетейама красивым, но сейчас эта красота бросается в глаза, спускаясь тугим узлом к низу живота. Его стройная фигура, его спокойный взгляд, мягкая улыбка на губах — все это красиво донельзя, и кажется, что на него просто невозможно смотреть и…не хотеть. — И я вижу тебя, — почти шепчет, и, верно, ему приходится читать по губам. Теплая ладонь ложится на ее щеку. Нетейам выше на полголовы, и Тири приходится чуть поднять подбородок, чтобы смотреть в его глаза. Подушечка большого пальца гладит кожу. Мягко, медленно, очерчивая контур скул, и Тири прикрывает глаза. Буйство праздника тонет в одном-единственном прикосновении. Нетейам убирает руку, и Тири смотрит на него с крохой недовольства. Он бросает оценивающий взгляд на свои резные блестящие наручи и вдруг расстегивает один из них. Застежка такая замысловатая: ее и не видно вовсе, не найти в монолите покрашенного в бирюзовый дерева. — Дай руку, — он приглашающе выставляет ладонь. И Тири слушается, накрывая его пальцы своими. Нетейам медлит несколько секунд, прежде чем застегнуть этот бирюзовый браслет на ее запястья. Правда, Тири он явно не по размеру, болтается широким деревянным кольцом, а потому Нетейам протаскивает его почти к девичьему плечу. Оценивает работу и довольно кивает. — На тебе он смотрится лучше. Тири впору лопнуть. Такой подарок — лучше, чем всякое мировое господство. Она знает, что у На’ви дары значат многое. Особенно — подобные. Это не просто безделушка, но безделушка Нетейама, которая на ее плече говорит о своеобразной…принадлежности? Он все еще не заявил о своих правах на нее лишь потому, что они в Оплоте две недели со скрипом, и все это время ушло на бесконечную работу. — Спа…сибо, — Тири выдыхает, рассматривая подарок с восхищением, а Нетейам рассматривает ее. — Не стоит. Стоит. Еще как стоит. Тири только сейчас в полной мере понимает, что он серьезен в своих намерениях. Потому что у На’ви все происходит быстро и просто, им по семнадцать лет, да и знакомы они далеко не первый день. — Нравится? — Нетейам головой указывая на буйное празднество цвета и песен. Тири неоднозначно пожимает плечами. Вроде и нравится, да только все это как-то непривычно. Слишком шумно, слишком много всего. В глазах рябит. — Не знаю. Он понимающе хмыкает и берет ее за руку, переплетая пальцы. Тянет Тири куда-то за собой, лавируя в яркой толпе, а она предпочитает не спрашивать — очень уж любит сюрпризы. Особенно — приятные. После всех этих ужасов вроде побега от конвертоплана и Унилтарона эта безмятежность — бальзам на душу. Тири так устала от того, что с ней постоянно что-то происходит, что простое веселье разжигает счастливую искру в груди. Все хорошо, они в безопасности, рядом с ней Нетейам — можно разве желать чего-то еще? — Куда делся Ло’ак? — Тири высматривает знакомый силуэт в копошащейся толпе. — Прячется от меня, — Нетейам усмехается, — пьет каву. А, кто бы сомневался. Ло’ак еще тогда, в ее хижине, продемонстрировал непреодолимую тягу к приключениям, стащив флягу виски у людей. Неудивительно, что он возжелал повторить тот опыт. К тому же, как поняла Тири, каву пьют только по праздникам, так что грех не воспользоваться возможностью. На камне расставлены лиственные миски с жареным мясом и фруктами — не слишком богатое пиршество. Единственное, которое они могут позволить себе в сложившихся обстоятельствах, но пахнущее так, что Тири сглатывает подступившую слюну. Рядом со всем этим добром она видит деревянные подносы с глиняными чашами. Кава? Она тянет руку к чаше, но Нетейам мягко перехватывает ее запястье. — Нет, так не принято. Ну, разумеется. У На’ви столько разных обычаев, что все не запомнишь. Тири вопросительно склоняет голову набок. Нетейам берет в руки целый поднос и протягивает ей. Это что, надо выпить все? Или просто подержать? — Возьми, — улыбается. Тири послушно берет поднос, едва не расплескивая каву. И что прикажете с этим делать? Сплясать? Нетейам бережно поднимает одну из чаш и снова протягивает ей. Тири хмурится. Она бы и сама, пожалуй, справилась со столь сложной задачей. Руки у нее есть, чашу от камня отличить вполне может. — Вот теперь можешь пить. — И что это было? — Тири перемещает вес всего подноса в одну руку, второй принимая чашу из его рук. — Нужно, чтобы собеседник предложил тебе, — Нетейам забирает поднос, — самому брать каву неприлично. Какие странные, право, обычаи. Впрочем, после Унилтарона Тири должна была понять, что не стоит удивляться ничему. В конце концов, эта странная процедура едва ли хуже жевания червей, верно? Она недоверчиво нюхает мутную воду, но резкого запаха, какой был у виски, не чувствует. — Кава не такая крепкая, — поясняет Нетейам. Ну и слава Эйве. Тири делает первый глоток, не отводя напряженный взгляд от Нетейама. Вкус у этой штуки вполне сносный: чуть-чуть кислый, чуть-чуть сладкий — все в меру. Даже приятно. Не хочется выплюнуть и хорошенько промыть рот. Тири удовлетворенно кивает, одним махом опустошая чашу, и Нетейам смеется. — Повторяешь ту же ошибку, — притворно цыкает языком, — ничему тебя жизнь не учит. Как раз-таки учит. Именно поэтому Тири сначала понюхала придирчиво, а уже потом — осторожно попробовала, а не просто впихнула в себя эту каву. Интересно, а эффект от нее будет такой же? — Я бы тоже не отказался, — он разводит руками, — праздник все-таки. Тири, признаться, такого не ожидала. Нет, то есть, Нетейам и от виски не отказался, так что, пожалуй, это вполне предсказуемо, но ей почему-то казалось, что именно в этот вечер он предпочтет остаться трезвенником. Впрочем, иногда приятно ошибаться. Они повторяют этот странный маленький ритуал, хотя Тири уверена, что, если никто не смотрит, все церемонии вполне можно опустить. То ли кава все-таки оказывается крепче, чем думалось, то ли Тири начинает привыкать к бушующему веселью — непонятно, но на душе становится легче. Дым костров вгрызается в ноздри, но это не страшно вовсе — напротив, добавляет какой-то особый шарм. Тири вновь чувствует эту связь с народом Оматикайя, как было это раньше, когда она впервые попала в деревню. Что-то такое родное, к чему тянет непреодолимо, хотя связь эта кажется теперь отстраненной. Потому что теперь Тири знает, что с ней что-то не так. — Так и будем стоять? — Нетейам смотрит в сторону танцующих На’ви. — Пропустишь свой собственный праздник. Ну, не то, чтобы Тири о нем просила. С другой стороны, все это искреннее цветастое счастье вокруг так и манит к себе, едва не умоляя присоединиться, и музыка занимает сознание полностью. Нетейам прав: это ее праздник. Нельзя просто стоять в уголке, верно? — Давай еще по одной, — кивает на поднос с кавой. И они выпили еще по одной. Все так же церемонно, передавая друг другу поднос. Кава — не виски, далеко не такая крепкая, и вместо карусели перед глазами приносит только легкое успокоение. Как, быть может, хороший сон. Никакого жара и путаницы мыслей — всего лишь приятное марево, чуть-чуть, самую капельку туманящее сознание. Поэтому они выпили еще по одной. Тири чувствует долгожданное спокойствие. Пусть роятся все еще в голове эти тяжкие мысли о ее предназначении, занимают они теперь крохотное место в списке важности. А на первое выходит шумный праздник, затягивающий ритм музыки и он, Нетейам. Она смотрит на пляску у костра. Движения простецкие — шаг вправо, шаг влево, замысловатое движение плечами, наклон — и все сначала. Ничего сложного, даже Тири справится, а это с учетом ее поразительной способности не осваивать даже базовые вещи с первой попытки. Полет с лютоконя в дерьмо, например, вспоминать не хочется до сих пор. Тири лукаво переглядывается с Нетейамом. — Умеешь танцевать? Он хмыкает, пристально всматриваясь в ее глаза. Оценивает степень опьянения, не иначе, хотя и в его взгляде Тири видит этот легкий стеклянный отблеск. Быть может, стоило остановиться на второй чаше кавы. Ну, что же поделать? Опыт приходит со временем, в конце-то концов, все познается в сравнении. — Допустим. То ли кава оказывается крепче, чем думалось, то ли Тири начинает привыкать к этому пестрому веселью — непонятно, но тело само двигается в такт переплетения гулких барабанов с нежною флейтой, повторяя незамысловатую пляску На’ви. Шаг вправо, шаг влево, движение плечами, наклон — и все сначала. Ничего сложного, не сложнее, чем сделать вдох. Бусы на ее поясе постукивают друг о друга с каждым движением. Нетейам смотрит на нее несколько секунд с мягкой улыбкой, будто бы не веря, что она действительно пустилась в пляс, а потом, вздохнув, делает шаг ближе, вливаясь в ритм. Ничего сложного, не сложнее, чем сделать вдох. Шаг вправо, шаг влево, движение плечами, наклон — и все сначала. Легкость, дарованная кавой, разливается по телу, и все, как и в прошлый раз, кажется таким простым, будто бы Тири горы свернуть может одним мановением руки. Она сокращает расстояние между ними двумя шагами, и танец этот сразу становится каким-то более личным. Глаза в глаза, кожа к коже — это уже не радость всего народа Оматикайя, это что-то такое маленькое, почти интимное. Тири здраво рассуждает так: раз этот праздник посвящен ей, то она здесь — главное действующее лицо, делать может все, что угодно. Поэтому ее руки ложатся на плечи Нетейама. Этот танец можно танцевать и в паре, верно? А если и нет, то она разрешает. Нетейам, кажется, самое тактильное существо в мире. Он не может не потрогать ее, если есть такая возможность, а потому с легкостью принимает правила игры. Ладони, сжатые на талии, усложняют движения, но это ничего. Тири не расстроена. — Знаешь что? — шепчет ему на ухо, растекаясь в полупьяной улыбке. — Что? — Мне здесь нравится. И, быть может, в большей степени ей нравится не сам праздник, а нетейамово присутствие на нем, но это уже вторично и совершенно не важно. Дело-то вовсе не в этом. Оплот светит пляшущими отблесками дыма и костров, звучит на сотни ладов заливистыми флейтами и гулкими барабанами, поет старые охотничьи песни, и народ Оматикайя забывает о страхах и горечи. Они не могут позволить себе пышное празднество, но и такого, скромного и маленького, хватает, чтобы отпустить тревоги хотя бы до завтрашнего дня. Тири тоже отпускает. Смотрит на Нетейама, пока ноги сами отплясывают импровизированный танец, и сердце колотится по-волнительному быстро. Алкоголь — такая, право, замечательная штука, так здорово расслабляет рассудок, что многие вещи в одночасье казаться начинают нормальными и правильными, потому что границы стираются, превращаясь в пыль. Поэтому, когда его руки сползают чуть ниже, никто из них не обращает на это внимание. Когда танец прерывается на поцелуй, никто не обращает на это внимание. И когда поцелуй становится глубже, чем нужно, и когда ритм дыхания сбивается, и когда касания пропитываются судорожным трепетом, и когда хочется почему-то быть еще ближе — никто не обращает внимание. Потому что алкоголь, право, такая замечательная штука… Они уже были в похожей ситуации. Тири этого не помнит, а вот Нетейам — очень даже. Почему-то под действием алкоголя все обязательно сводится к этому. Хотя сейчас пьяны они не настолько, чтобы не отдавать себе отчет. Значит, так надо? В конце концов, сейчас они имеют право друг друга хотеть, разве нет? Воздух в хижине кажется во сто раз горячее, чем должен быть, выжигающий легкие дотла. Его рука обвивается вокруг талии, и Тири инстинктивно прогибается в спине, кожей чувствуя гулкий ритм в чужой груди. Трепетное волнение тягучим оловом перетекает в низ живота, сворачиваясь в ноющий узел. Мутную голову дурманит запах леса и пряностей — запах его волос. У На’ви есть такое выражение: «следи за хвостом». Хвост, на самом деле, зачастую показывает эмоции и намерения куда лучше, чем глаза и мимика, а контролировать его получается далеко не всегда. Тири чувствует, как хвост Нетейама касается ее бедра. Нетейам выдыхает в ее губы сдавленно, рвано. Этот поцелуй — другой. Все еще мягкий, нежный, но чувствуется в нем настойчивое желание, бьющее молоточком по темечку. Длинные тонкие пальцы зарываются в ее волосы на затылке, стискивая до боли, и ладони Тири ползут по его груди к плечам. Мысли путаются. Думать не получается — получается делать. Шум праздника остается где-то далеко, точно в другой вселенной. Тири разрывает поцелуй, губами касаясь его щеки, а Нетейам вдруг приподнимает голову, подставляясь ласке и обнажая шею. Тири еще давно думала, как славно было бы пройтись вдоль белых светящихся точек у кадыка, и сейчас нет ни единой причины, которая могла бы этому помешать. Ее губы касаются каждого сантиметра его кожи, спускаясь к ключицам, и дышать с каждой секундой все тяжелее. Тири кажется, что все это — какой-то сон, и сейчас она моргнет и проснется, и не будет в ее хижине никакого Нетейама, а снаружи не слышно будет никакой музыки. Поэтому она не закрывает глаза, прикусывая его ключицу. Может, так быть не должно. Может, все это слишком быстро и неоправданно. Но об этом можно подумать и позже. Нет ничего плохого в том, чтобы кого-то хотеть, правда? Тири делает шаг вперед, вынуждая Нетейама отступить. И еще шаг. И еще. До тех пор, пока ступни не почувствуют шершавую ткань подстилки. Тогда она давит на его плечи, заставляя сесть. И Нетейам послушно опускается, смотря на нее туманно из-под ресниц. Тири устраивается поудобнее на его бедрах. У нее никогда не было такого близкого…контакта? Она не знает, как должно быть, поэтому просто делает то, что хочет. Обвивает руками его шею, выгибаясь гибким змееволком, а жар растекается по телу до пугающего быстро. Тири заметила различия между мужчинами и женщинами, знает, для чего они предусмотрены. Знает, как называется то, что ноет и стенает в низу живота. Нетейам накрывает ладонями ее бедра, мягко сжимая, и Тири шумно втягивает носом воздух, чувствуя мелкую дрожь в груди. Как может быть одновременно так приятно и так невыносимо? Разве же это бывает? Нельзя ощущать так много всего сразу — можно и разорваться. Его прикосновения пьянят лучше кавы. Тело будто само знает, что делать, повинуясь какому-то инстинкту, и Тири только подчиняется. Главное — следить за дыханием. Глубокий вдох, судорожный выдох. Глубокий вдох, судорожный выдох. Бедра поднимаются и опускаются сами, и Тири прижимается своим лбом к его, закрывая глаза. Вверх — прижимаясь всем телом к его груди, вниз — задерживаясь на несколько секунд, точно дразня, чтобы потом начать все сначала. Тири кажется, что ее собственное тело берет над ней верх, двигаясь по своей воле. Набедренная повязка кажется лишней. Первым сдается Нетейам. Отталкивается ладонью от земли и переворачивается вместе с Тири, опрокидывая ее на спину и выбивая из груди сдавленный хрип. Ее ноги сами обвивают его торс. Так уж получается, что ее тело — самовольный кусок мяса, часто вытворяет вещи, до которых Тири ни в жизни не додумалась бы. Ну и пусть. Так даже лучше. Они оба неопытны до смешного, оба имеют только теоретическое представление о том, что и как нужно делать, а потому в движениях скользит привкус скованной неуверенности. Все-таки полупьяные подростки — страшная смесь. Хуже только полупьяные подростки, которые хотят друг друга. Какая пошлость. Он упирается согнутым локтем в камень рядом с ее головой, нависая сверху, и их взгляды пересекаются в пляшущей полутьме отзвуков праздничных костров. Тири облизывает пересохшие губы. Секунды стучат сбивчивым пульсом в ушах. Они неприлично близко. Так, что его дыхание обжигает горящие щеки. Может, ей больше никогда в жизни не стоит прикасаться к алкоголю. Даже смотреть на него. Когда ладонь Нетейама ползет от бедра выше, Тири перестает дышать, подаваясь навстречу, и последние всполохи разума исчезают в единой вспышке. Остается только натянутый ноющий узел в низу живота и ощущение парадоксально сковывающей легкости. Он мягким прикосновением обводит нежную девичью грудь, прежде чем двинуться дальше и остановиться на ее щеке. Целует неожиданно ласково, почти осознанно. Набедренная повязка закреплена хитро на хвосте, и снять ее не так просто. Нетейам выпрямляется лишь на несколько секунд, и ощущение собственной наготы вдруг вонзает нож под ребра Тири. Хочется прикрыться, и руки сами срываются вниз, но мягкая улыбка на его губах…почти успокаивает. Глубокий вдох, вечность гулкого стука сердца, рваный выдох. Шорох ткани. Тири сглатывает. Пьяное марево рассеивается, оставляя ее один на один со…страхом? Нет, скорее, с тянущим волнением. Только сейчас приходит полное осознание того, что происходит. И нельзя сказать, что ей не нравится, но ведь это что-то…серьезное, верно? Просто так этим не занимаются и вообще…это правильно? Может, стоит остановиться? Тири хотела этого, — помнит прекрасно свои мыслишки, — но теперь… Как это вообще назвать? Неуверенность? Не в Нетейаме, но…в ситуации? Эйва, как хорошо было не думать ни о чем и просто отдаваться происходящему. Они оба неопытны до смешного, но ведь опыт добывается своими руками, на практике, методом проб и ошибок, верно? Теория — это, конечно, замечательно, но, если б можно было выезжать на ней одной, мир, верно, перевернулся бы с ног на голову. Тири вновь чувствует жар его тела на ее собственном. Острая боль пронзает низ живота, и Тири шипит, дергаясь назад. Это…больно? Почему это больно? Так должно быть? Нетейам вздрагивает, напрягаясь. — Больно, — она шепчет судорожно, впиваясь короткими руками в его плечи. Он, кажется, трезвеет окончательно, потому что в глазах на секунду вспыхивает то же осознание, что прошило ее рассудок несколько секунд назад. Медлит. Отступать уже поздно. Тири прикусывает губу, ерзая под ним. Какая пошлость. — Потерпи немного, — мягкий поцелуй в висок боль не утихомиривает, но Тири почему-то верит. Нетейам придерживает ее бедро по-нежному крепко. Тири набирает воздух, задерживая дыхание, и зачем-то напрягается всем телом. Опыт приходит на практике — что же поделать, когда таковой не было никогда? Горячие пальцы до боли впиваются в его плечи, почти царапая. Тири успевает лишь коротко вскрикнуть, но голос срывается, когда жгучая резь выкалывает глаза и стискивает все тело. Она замирает, напряженная, приоткрыв рот, и дыхание сбивается до резких быстрых выдохов и сдавленных вдохов. Почему так больно? Так должно быть? Это норма? Слезы подступают комом к горлу. Нетейам покрывает невесомыми поцелуями ее лицо, шепча что-то неразборчивое совершенно. Гладит скулу, пропускает волосы через пальцы, и Тири пытается расслабиться, фокусируясь только на нем, а не на этой рези. Пьяное марево тает совершенно. В самый неподходящий момент. Проходит, кажется, вечность ледяного оцепенения, прежде чем боль начинает отступать, и Тири чувствует хоть что-то, кроме желания покинуть это тело. Что-то такое странное, что и описать никак не выходит. Нетейам внимательно наблюдает за выражением ее лица, нависая все так же сверху, а Тири будто пробует это странное ощущение на вкус, закусывая щеку изнутри. Когда она снова начинает ерзать, в его глазах возникает немой вопрос. Тири медленно кивает. Дальше тоже будет больно? Его движения — сама нежная мягкость во плоти, будто бы Нетейам — не воин, а хрупкий цветок в густой лесной траве. Сквозь стиснутые губы пробивается рваное дыхание, и Тири за плечи притягивает его к себе, постепенно расслабляясь. Через отзвуки боли наконец проступает тупое пульсирование ноющего узла в низу живота, и голова снова мутится. Забываются в дымчатой пелене и извечные вопросы о том, кто она, почему ей снятся эти отвратительные сны и чего от нее хочет Эйва, забывается переполох переезда и страшный ритуал Унилтарон. Остается только Нетейам и легкая пьяная зыбь. И больше ничего. Тири чувствует себя свободной. Лихорадочные поцелуи сквозь сбитое дыхание, взгляд из-под ресниц, тепло чужого тела — вот что остается. Ноги скрещиваются за его спиной. Тири подумает потом. О том, что, быть может, все это неправильно и неоправданно, что так не принято и ей больше никогда в жизни, даже под страхом смерти, нельзя касаться алкоголя. Они смотрят друг на друга, и каждый толчок отдается спертым выдохом. Где-то там, в другой вселенной, шумит бурный праздник Оматикайя, звенят песни и гремят раскаты барабанного боя. А здесь Тири ластится к ладони Нетейама, закусывая губу и давя рвущийся из глотки голос. Боль сходит на нет, и под кожей разливается тягучий жар. Если все это — неправильно по сути своей, то откуда берется это чувство непоколебимой правильности? Бред мутного сознания? Тири тянет непослушную руку к его лицу. Почему-то сейчас желание потрогать Нетейама обостряется до предела, хотя кажется, что дальше уже некуда. Из аккуратного хвоста выбились косички с бусинами, и она заправляет их за его ухо. Как так выходит, что ноющая тягость в низу живота, требующее того, о чем и думать неприлично, смешивается с чем-то таким теплым и светлым, поблескивающим в груди? Нельзя чувствовать столько всего одновременно — разорвешься. Лицо Нетейама по-серьезному сосредоточенное, хотя в глазах поблескивают последние стеклянные отблески. Они оба недостаточно пьяны, чтобы вовсе не отдавать отчет о своих действиях, но достаточно, чтобы отпустить разум и поддаться эмоциям. Иногда это не так плохо, верно? Когда его ритм становится быстрее и сбивчивее, Тири напрягает бедра. Нельзя быть громкой — повсюду глаза и уши, но быть громкой почему-то очень хочется, и она давится вновь, душа вскрик. Воздуха не хватает, и Тири запрокидывает голову назад. Вместо дыхания получается какой-то сдавленный хрип. Она шумно втягивает ртом воздух, выгибая спину, когда узел в низу живота взрывается жаром, разливаясь по всему телу и разбивая ее на осколки. Нельзя быть громкой — везде глаза и уши, но громкой быть хочется до боли, поэтому Тири захлебывается, сжимая горло. Нетейаму требуется еще несколько толчков, — резких, размашистых, — чтобы в последний раз врезаться своими бедрами в ее. Рука дрожит, и все силы уходят на то, чтобы удержать тело на весу. Ему слишком тяжело не издать ни единого звука. Тяжелый стиснутый выдох рвется из груди. То, что они сейчас сделали — неправильно. Так быть не должно, так не принято. Но полупьяные подростки, которые хотят друг друга — страшная смесь, не подчиняющаяся ничему и никому. Тири дышит с трудом, жадно глотая воздух, и чувствует себя вдруг такой усталой, будто бы весь день прошел в бесконечных тренировках верховой езды. Нетейам ложится рядом. Старые охотничьи песни разносятся по Оплоту в ритм барабанов, и веселье Оматикайя только начинается. Где-то там, верно, Ло’ак с опаской озирается, попивая каву с другими подростками, которым по правилам еще не разрешено притрагиваться к алкоголю, где-то там Джейк и Нейтири наверняка радуются долгожданной минуте счастливого спокойствия и свободы от давнишних переживаний. Тири полусонно ластится к разгоряченному телу, носом утыкаясь в плечо. Хочется спать.