***
Тири жалобно смотрит на скрежещущую тварь черно-фиолетового цвета, извивающуюся между пальцев Джейка. Особенно пристально наблюдает за длинным лоснящимся жалом, и ей что-то подсказывает, что будет отвратительно больно. Намного больнее, чем ей бы того хотелось. — Может, не надо? Во второй руке у Джейка сияют ярким фиолетовым светом черви, и Тири даже не знает, куда смотреть, потому что все это — зрелище не для слабонервных. Жирные лиловые личинки кашей кучкуются в большой его ладони, и она даже не может вообразить, что сейчас будет их есть. Едва ли они отличаются пикантным вкусом. Унилтарон — крайне важный обряд для На’ви, возможно, важнее даже Икнимайи. Унилтарон — значит «Охота во сне». Это когда юного претендента накачивают ядом арахноида и этими червями, и он отключается, переносясь в какой-то транс. Вот там, в трансе, несчастный должен найти что-то вроде своего духовного животного и стать им. Задумка неплохая, да только ритуал этот — штука еще более опасная, чем Икнимайя. Тири интересно, как народ Оматикайя еще не вымер, с такими-то традициями. Джейк качает головой. Если Тири не пройдет Унилтарон — не станет взрослой, не сможет родиться во второй раз. Она слышала об этом ритуале только мельком, но все равно рассчитывала, что про него благополучно забудут: нападение людей, переезд — всякое такое. Ан нет, едва они расставили хижины в своей новой пещере, что в горах Аллилуйя, как только переполох стих, охотников, прошедших Икнимайю, собрали в самом центре новой деревни, и началось. Несколько уже валяются на земле в трансе — Тири видит их стеклянные глаза, вывалившийся язык, слышит рваное хриплое дыхание. И ей повторять эту судьбу ужасно не хочется. До дрожи в коленях. Весь клан окружил их любопытным напряженным кольцом. Тягучая тишина нарушается только хрипами ушедших в транс и едва слышным перешептыванием толпы. В центре, кроме Тири, Джейка и полубессознательных юношей и девушек, стоит в розовой накидке тсахик Мо’ат, рядом с ней — Нейтири, а чуть позади нервно переминаются с ноги на ногу Нетейам и Ло’ак. Кири спокойна, наблюдающая за всем происходящим с толикой неодобрения, но ее хвост нарезает за спиной резкие круги. Тири опускается на колени, складывая сжатые в кулаки ладони на бедра. На ее теле вычерчены белые узоры: от лица спиралями к шее, а оттуда — к плечам, к груди, к животу. Ритуальная символика. Чертил Нетейам: обмакивал кончики пальцев в густой древесный сок и вел ими по коже Тири, оставляя эти белые полосы. Единственная часть ритуала, которая ей понравилась. Он беспокоился. Места себе не находил, пока вырисовывал эти узоры на ее спине и плечах. Причитал, сотню раз говорил ей, что делать и как себя вести, обещал, что все будет хорошо, но звучало это так, будто Нетейам успокаивал сам себя. Потом, когда с узорами было покончено, он обнимал ее. Долго. Смазывал древесную краску, прижимая ее к себе, пачкался сам, кончиком носа проводя по ее щеке. Гладил по голове, целовал в лоб, в виски, в губы, — всюду, куда только мог, — и горький привкус этой густой белой краски выжигал горло. Нетейам говорил ей что-то на ухо, — Тири уже не помнит, что именно, — и смотрел в глаза. Тоже долго. Будто запоминал. Тири знает, что не все выживали после Унилтарона, не все просыпались от этого страшного сна, а потому каждый вздох делает с наслаждением и отчаянием последнего. Что будет, если она останется навсегда в мире искаженных фантазий и психотропных грез? Энергия дается на время, и однажды ее придется вернуть, — Тири знает и это, — но возвращать именно таким способом она не хочет. Откуда-то из тени пещеры доносится первый раскат барабанного боя — точно грохочущуй гром. Ритм медленный, будто похоронный. Значит, пришла ее очередь. Сердце заходится в груди в такт гулким ударам о кожаную мембрану. — Все будет хорошо, — Джейк шепчет одними губами. Тири очень хочет ему верить. Мо’ат подходит к Тири с глиняной курильницей, и запах трав окутывает подрагивающее тело. Первая часть ритуала. Она плавно взмахивает рукой, нагоняя дым на себя, и втирает эту белую облачную пряность в свою кожу, стараясь не смазать узор. Пальцы холодные от страха, каждое прикосновение — точно брызги ледяной воды. Тири глубоко вздыхает и начинает петь едва заученную песнь. Монотонно, ровно, гулким замогильным голосом, будто бы отпевает саму себя. Вторая часть ритуала. К ее песни присоединяется тихий хор целого клана. Барабан — основа, а разноперые голоса мужчин и женщин подстраиваются под громкий ритм. Тири не позволяет себе смотреть на Нетейама — его напряженное лицо не прибавит вовсе спокойствия, но собьет поток мыслей. Джейк огибает ее, заходя за спину, и Тири перекидывает косу вперед, обнажая шею. Он протягивает светящихся червей тсахик. Тири не хочет думать о том, что придется жевать эту склизкую живую мерзость. Не хочет думать ни о чем — просто провалиться в небытие до того момента, как все это не кончится. Унилтарон — важный ритуал, это верно, но легче от этого не становится. — О мудрый червь, — голос Мо’ат низок и хрипл, — поедающий Священное Дерево. Даруй видение истины этой достойной Охотнице. Склизкое извивающееся тельце ложится на высунутый язык. Тири подавляет рвотный позыв, выжидающе смотря на тсахик. Нужно ждать сигнал, прежде чем прожевать. Она краем глаза видит яркий свет. Если не знать, откуда он исходит, то можно даже найти его красивым. Запах пряных трав мутит голову. Мо’ат кивает. Тири собирается с силами, раскусывая мясистое мягкое тело, и кислый сок неприятно свербит горло. К задней стороне шеи прислоняется что-то гладкое, что-то живое. Арахноид. Несколько секунд не происходит ничего, а потом от макушки до пят разрядом проходит жгучая боль. Ужалил. Тири инстинктивно подается вперед, раскрывая рот, но крик застревает в горле. Дрожь нарастает ускоряющимся ритмом барабанов. Воздуха не хватает. Тири глотает каменную сырость пещеры, но не может надышаться, хрипит, упираясь ладонями в землю, роняя голову на грудь, а удавка на шее затягивается все сильнее и сильнее. Она поднимает дикий взгляд на тсахик, и краем глаза видит дернувшегося к ней Нетейама. Последняя осознанная мысль уплывающего рассудка звучит ломано и неразборчиво: не то радость, не то чувство отдаленного спокойствия. Каменные своды пещеры начинают меняться, толпа смешивается в единую синюю кашу с желтыми пятнами-глазами, и Тири больше не понимает ничего. Голову тянет вниз, гулкий ритм сердца в ушах заглушает собою весь мир. Ее пустой расфокусированный взгляд из-под полуприкрытых век остается направлен в никуда, когда тело сдается, безжизненно падая на камни. Лес. Живой, дышащий, свистящий-поющий лес. Перевернутый. И Тири перевернута. Над головой — яркая бирюзовая гладь, светящаяся мягко из далеких глубин, под ногами — шуршащая зелень травы. Тири не касается земли — висит между водой и лесом, и непослушное тело не желает пошевелить даже зрачками. Почти перед самым лицом — голубые глаза Амалы. Не смеющиеся, но и не присыпанные пеплом. Спокойные. Тири облизывает пересохшим языком потрескавшиеся губы. И снова она здесь. — Ты…мое духовное животное? — получается сипло, судорожно. Амала тихо смеется. Гладит ее призрачной рукой по висящей в воздухе макушке почти нежно. Ее прикосновения почти не чувствуются. Чувствуется мягкий ветерок перевернутого леса, смешивающийся с туманом бирюзовой соленой глади. — Я похожа на животное? Нет. Но Тири знает, что должна была увидеть животное, а не Амалу. Должна была…кажется, стать им? Или установить связь? Голова тяжелая, мутная, ни единая мысль не остается целой — все будто бы исполосовали ножом. — Унилтарон, — она понимающе кивает, глядя в желтые пустые глаза, — опасный ритуал. Я видела, как его проходил Джейк. Страшное зрелище. Она на удивление разговорчива, и Тири даже понимает ее слова. Не загадки, не окольные пути, не какая-то чушь — простые мысли простого человека. Амала впервые похожа на живое существо, а не плод воображения, смешанного с безумием. — Не бойся, — успокаивает, — о тебе позаботятся. Твоя новая…семья не оставит тебя. Многие не выживают после Охоты грез, но ты справишься. Просто потерпи немного. Тири не хочется терпеть. Хочется проснуться прямо сейчас. Без чувства оглушающей слабости во всем теле, без путаницы сознания — без всего этого. Проснуться, как обычно. — И все-таки тебе не стоило этого делать, — Амала мягко улыбается, — ты не сможешь пройти Унилтарон. Тири медленно моргает. Где-то далеко-далеко слышится ритуальное пение. Монотонный хор сотен голосов, поющий не то охотничьи, не то погребальные песни. Что значит «не сможешь пройти»? В мутных глазах проскальзывает вопрос, но сформулировать обрезанные мысли в слова не получается. — У тебя нет духовного животного. Оно есть у каждого На’ви. Тири с трудом хмурится. Кажется, будто бы в ушах колотится военный барабан. Почему у нее нет этого животного? Почему она перевернута? Почему она снова видит Амалу? Почему…так плохо? Эйва, за что ей все это? — Есть, — давит с трудом. Амала неоднозначно качает головой. Вздыхает, проводя двумя призрачными пальцами по лицу Тири от лба к губам, вдоль переносицы, и тяжелый груз будто слетает с плеч. Голова проясняется, точно она глотнула свежей родниковой воды, дышать становится легче. Мысли все еще обрывочные, но страшная карусель перед глазами потихоньку замедляет ход. — Есть, — подтверждает Амала, и Тири снова не понимает, — и нет. Что это значит? Почему снова загадки? Тири закрывает глаза. Хочется вернуться назад, в реальность. Ляпнуть первое животное, которое придет в голову, и забыть об этом ритуале на всю оставшуюся жизнь. И никогда, никогда больше не соглашаться ни на какие подобные обряды, даже если от этого будет зависеть ее собственная жизнь. — Хватит, — тянет пусто, — я устала от загадок. Амала привстает на мыски и берет ее за руку, прилипшую к перевернутому телу. Холодные эфемерные пальцы на горячей лихорадочной коже ощущаются легким бризом. — Я покажу тебе. Вспышка. Тири слепит на секунду, а в следующую происходит что-то странное. Тело подскакивает в ритм мощных ног. Она открывает глаза, моргает быстро-быстро, и видит под собой лиловую спину лютоконя. По сторонам мелькает зелень лесной тропы, а вверху через прорехи листвы виднеется чистое голубое небо. Руки сжимаются на нервных отростках. Ездить на лютоконях Тири уже умеет, а потому быстро командует свернуть в сторону, с этой тропы, но животное не слушается. Несется, раздувая дышла, вперед, точно не чувствует всадника на своей спине. Тири командует снова — никакого результата. — Не выходит? — голос Амалы звучит в голове. — Попробуй так. Снова вспышка. Шесть глаз моргают одновременно, избавляясь от туманного марева, и Тири чувствует мощь своих длинных кожистых ног. Трех пар. И она бежит, бежит вперед, а ее чужое тело слушается с первой же мысли, хотя ноги норовят перепутаться между собой. Она останавливается, вспарывая копытами рыхлую землю. Шумно выдыхает из дышл на груди, топчется на месте, озираясь по сторонам, тыкается длинной мордой в кусты и встряхивает головой с тихим ржанием. Ее духовное животное — лютоконь? — Неверно, — голос Амалы сияет улыбкой. Такое чувство, будто ее душу за хвост вытягивают из тела, сцеживая в бесформенное, бестелесное облако. Тири успела всем сердцем возненавидеть ощущение свободного падения, а потому знакомый зуд не приносит совершенно никакого удовольствия. Она не видит ничего, кроме ярких разноцветных мазков, проносящихся мимо, и все ее существо, превращенное в абстрактную искру без тела, словно летит по самому сознанию Великой Матери. Ее крылья распахиваются с пронзительным визгом клыкастой пасти. Холодный встречный ветер врезается в чешуйчатую кожу, проходит сквозь дышла на груди. Икраны в полете не дышат — воздух сам собой циркулирует по телу. Тири ныряет вниз, складывая крылья, с высоты парящих скал прямо к змеящемуся меж камней горному ручью. Свободное падение — это ужасно, если нет у тебя двух огромных крыльев за спиной. Тири зачерпывает пастью ледяную воду, и острый ее киль прорезает бурную кристальную поверхность. Из груди рвется довольное урчание. Ее духовное животное — банши? — Неверно, — Амала смеётся. Душу снова вытягивают насильно из тела, протаскивая через разум Великой Матери сквозь цветные вспышки чужих чувств, воспоминаний и песен. Тири не понимает. Во время Унилтарона охотник должен найти свое животное и стать им, а она уже побывала и лютоконем, и икраном. Почему? Гуттаперчевое черное тело вьется между длинных корней. Тири разрывает траву, рыча, потому что чуткий нюх почувствовал запах страха и крови под деревом. Острые когти оставляют длинные борозды в земле. Танаторы — грозные хищники лесов, это знают все На’ви. И Тири сейчас — такой же грозный хищник, разламывающий сильными челюстями могучие корни в поисках своей добычи. Тири потягивается, раскрывая пасть, и длинные клыки поблескивают на свету. Запах страха из-под корней ласкает ноздри. Она ходит из стороны в сторону, и мышцы ходят под лоснящейся кожей, пока подушечки мощных лап щекочет трава. К чему все это? Амала сказала, что у нее нет духовного животного, а потом переселила ее душу в тела целых трех. Разве в этом есть логика? Пасть танатора не предусматривает задушевных бесед, поэтому Тири только думает, рассчитывая, что Амала услышит ее мысли. Что это значит? Тишина. Только далекий-далекий звон ритуальных песен бьется вместе с кровью в сердце. А ты еще не понимаешь? Голос Амалы звучит так, будто она живет прямо в ее голове. Четко, громко, но мягко. Нет. Подумай. Подумать? Замечательный совет. Невероятно дельный. Тири фыркает, вскапывая лапами землю. Она устала думать, устала не получать никакой помощи и никаких подсказок. Я связана с Эйвой? Это и так очевидно, но нужно же что-нибудь сказать, верно? Тири связана с Эйвой. Великая Мать вернула ее к жизни. Больше, чем ты думаешь. Насколько больше? Намного. Не слишком полезное уточнение, хотя уже лучше, чем ничего. Тири задумывается, переминаясь с лапы на лапу. Амала говорит с ней. Впервые не сталкивает в пропасть, когда Тири задает вопросы, впервые дает какие-никакие подсказки, за которые, быть может, можно будет притянуть разбросанные кусочки целой картины и собрать их воедино. И вот сейчас, когда у Тири впервые есть призрачная возможность спросить что-нибудь дельное, она совершенно не знает, что. В голове — чистый лист. Абсолютная пустота. Поэтому следующий вопрос — не больше, чем прямое попадание пальца в небо. Эйва что-то хочет от меня? Да. Тири догадывалась. Все эти разговоры о причинах, странные сны о крови и перевёрнутых лесах — неспроста, это ясно, как день. Тири догадывалась, что просто так с того света не возвращают, что ей придется рано или поздно столкнуться с чем-нибудь этаким. Но вот слышать это напрямую — куда как тяжелее. Великая Мать что-то хочет от нее. Разве же Тири может быть хоть какой-то помощью? Что она вообще может предложить?***
— Почему ничего не получается? — Ло’ак отчаянно оборачивается на отца. Голова Тири безжизненно покоится на коленях Нетейама. Пустые глаза с расширенными зрачками смотрят вверх, на каменные своды пещеры, и нет в них ни намека на сознание. Тело обмякшее, безвольное, лежит тряпичной куклой. Сначала Нетейам суетился. Метался туда-сюда, спрашивал у отца и бабки, что произошло, почему остальные охотники уже восстали из транса, а Тири — нет. Вразумительного ответа не получил, и мерзкое скользкое щупальце страха стиснуло грудь. Потом он пытался ее растрясти, а Ло’ак — докричаться, но все тщетно. О том, что в теле Тири осталась хоть капля жизни, говорило только хриплое дыхание, но это не успокаивало вовсе. Сейчас он просто сидит. Его руки лежат на горячих плечах Тири, скрещиваясь на ее груди. Ло’ак дергает отца за руку совсем по-детски, донимает тсахик, истерично срывая голос, а Нетейам просто сидит. В какой момент Тири начала так часто оказываться на грани смерти? И почему он каждый раз либо не успевает ничего сделать, либо не может вовсе? Какой от него, воина, смысл, если он не может защитить даже одну-единственную, дорогую ему На’ви — не то, что целый народ? Какой из него Оло’эйктан? Тряпичный. Тири не умерла — это слышно по дыханию и чувствуется в жаре тела, но, Эйва, Унилтарон не должен настолько затягиваться. Давно стихли песни, народ начал расходиться, а она так и не пришла в себя. Бабушка Мо’ат все продолжает говорить, что нужно дать ей время и не трогать ее, но Нетейам начал в этом сомневаться еще полчаса назад. Отец почти полностью перешел на его скептическую сторону, потому что с каждой минутой его желание сорваться с места читается все ярче в резких взмахах хвоста. — Проклятый Унилтарон, — Ло’ак обрушивается на камни рядом с ним, — что делать-то? Нетейам старше Ло’ака, и юношеский максимализм медленно сменяется в нем взрослым полупессимистичным взглядом на мир. Что делать? А они что-то могут? Что-то может только тсахик, а она почему-то крайне уверена в том, что все это — какая-то шутка, и Тири вот-вот восстанет с широкой улыбкой, мол, пошутила. Громкий хрип заставляет Нетейама вздрогнуть. Грудь Тири под его ладонями вздымается быстро и судорожно, в пустые глаза возвращается жизнь, и Ло’ак подскакивает на месте, нависая над Тири сразу же. — Ты жива? Жива? Тири жадно глотает ртом воздух. Поворачивает голову набок, смазывая подсохшую краску о бедро Нетейама, и воспоминания о том, что произошло до этого странного сна с лютоконями, икранами и прочими постепенно возвращаются. Укус арахноида, карусель перед глазами, отяжелевшая голова и столкновения обмякшего тела с камнями — так себе ритуал вышел. Зато… Выходит, с Эйвой она действительно связана. И связана прочно. Даже лучше: Эйва что-то от нее хочет. Поразительно. Тири все еще не может переварить сказанное и услышанное. Как Великая Мать может хотеть что-то от того, кто не смог с первого раза сладить с банши? И с лютоконем. И с рыбалкой, раз уж на то пошло. Джейк падает на колени рядом с ней, тут же накрывая ладонями ее щеки. Смотрит испуганно в прояснившиеся глаза, осматривает тело со смазанной краской, будто бы это может помочь в оценке ее состояния. И говорит, прямо как младший сын: — Ты в порядке? В порядке? Все хорошо? Что ты видела? Тири медленно садится, потирая лоб. Руки Нетейама, сложенные на ее груди, из объятий не выпускают, вынуждая отползти назад, к нему, и упереться спиной в его грудь. Приятная дрожь зарождается в мутной душе, когда он утыкается носом в ее плечо, шумно выдыхая. Быть так близко к его телу — сам по себе повод растерять способность говорить и думать здраво, потому что рядом с ним мысли обычно путаются, жужжа, и складываются в одно лишь имя: Нетейам. Тири наклоняет голову, ластясь к нему, и игнорирует полностью косые взгляды собравшейся вновь толпы. Непослушные ладони сами собой накрывают его пальцы, переплетая их со своими. Так уж получается. В его присутствии тело часто делает что-то само по себе. — Змееволк, — объявляет Тири. И это ложь. У нее нет духовного животного. Нет и есть одновременно. Потому что с ней что-то не так. Осталось лишь понять, что именно.