В чужом теле

Деревня пострадала не так сильно, как ей казалось. Выжженная кромка леса, над которой поднимается сизый дымок, — остатки бушующего пожара, — несколько сгоревших дотла хижин, черные обломки конвертоплана, тлеющие одиноко среди поваленных деревьев — не так страшно, как могло бы быть, если бы воины не среагировали вспышкою молнии на вторжение людей. И все-таки Тири болезненно поджимает губы, глядя на разруху вместо привычного жужжащего быта. Та ненависть, что клокотала в ней во время битвы, была чужой. Не ее, не той, что могла бы родиться в ее груди. И Тири не привыкать к чужому — таковым является ее собственное тело и то, в котором она оказывается в своих снах, таковой является сама ее жизнь. Та ненависть была подсажена будто бы самой Эйвой, чтобы перебить страх. Быть может, в этом и есть ее причина? Защищать? Нет, едва ли. Слишком сложная схема, учитывая, что у Оматикайя есть и свои воины. Они снижаются к кучкующимся в деревне На’ви, и Тири различает средь мешанины ушей и хвостов мечущегося Джейка. Она не знает, в какой именно момент стих бой, но, верно, не только сейчас, а какое-то время назад. Естественно, Оло’эйктан извелся, когда не нашел в толпе своего старшего сына и…наверное, забеспокоился, когда не увидел ее, Тири. Она только сейчас понимает в полной мере, что убила человека собственными руками. Такого же человека, как, например, Макс. Тогда, в пылу ненависти и адреналина, ей казалось, что так быть и должно, что она зальет свои руки кровью по локоть, если потребуется, самолично уничтожит каждого пришельца, но теперь к горлу почему-то подходит тошнотворный ком. Убивать кого-то, обладающего разумом, чувствами и эмоциями — совсем не то же, что убить шестинога на охоте. Жажда мести и крови затуманили ее рассудок в момент, когда стрела прошила маленькое тело за стеклом конвертоплана, а сейчас на их место приходит дурнота. Тири спрыгивает со спины Санэ, поправляя лук, перекинутый через плечо. Ну и заварушка. Это тебе не рыбу ловить и не ягоды собирать. Сотни глаз уже обращены на них с удивлением, точно посреди деревни только что приземлилось два мертвеца. Неудивительно. Тири слышала визги подбитых икранов, слышала выстрелы. Наверняка без жертв не обошлось, и, когда по окончании этого безумия их не оказалось в деревне, все справедливо решили, что…всё. Ан нет. Тири с несвойственной ей заносчивой храбростью думает, мол, не дождетесь, хотя, с учетом ее послужного списка, сам факт того, что она дожила до этого момента — настоящее чудо. То слингер, то банши, то люди, то смертоносное похмелье — ну просто сплошные испытания. Джейк расталкивает толпу едва ли не локтями, пробираясь к ним, а за ним, едва не взлетая, спешит Нейтири. Сначала на лице Оло’эйктана вспышкой светится нечеловеческое облегчение, а потом глаза наливаются чем-то ужасно похожим на бешенство. И это не то, чтобы идет вразрез с ее ожиданиями, но Тири все-таки хотела бы получить хоть какую-нибудь положительную оценку ее подвига. В конце концов, сбить конвертоплан в первый же осознанный полет — ничего такое достижение. Нетейам прижимает уши, мягко касаясь ладони Тири холодными пальцами, прежде чем объятие матери окутывает его тугим одеялом. Нейтири судорожно касается его щек, спускается к плечам, бегло выискивая раны, и бормочет сбивчиво что-то вроде «спасибо», а Джейк надвигается мрачною скалой, и по одному его виду ясно, что по голове он их точно не погладит. А жаль. — Где вы были? — Тири пятится, сбитая с ног волной недовольства вперемешку с отчаянной злобой. Ну вот, попала в самый переплет. Тири в прорехе толпы видит проталкивающегося к ним Ло’ака. Ему, верно, уже досталось, потому как хвост его понурой плетью висит, прижатый к ногам. — Мы… — Отец, это моя вина, — Нетейам, напротив, выходит вперед, выпутываясь из рук матери, точно защищая ее, Тири, хотя по нему видно, что ему и самому впору спрятаться. Джейк шумно выдыхает, с силой накрывая плечи сына подрагивающими ладонями и встряхивая его. — Кто вас дернул туда?! Я сказал отступать! Это был приказ! — Джейк, — Нейтири убирает его руки с плеч Нетейама. Она тоже зла, но радость за то, что ее сын вернулся живым, пересиливает все остальное, — твой сын жив. Тири испуганно переглядывается с Ло’аком, заодно оценивая, не пострадал ли он. Во время всего этого безумия она не видела младшего Салли — лишь единожды, кажется, уловила краем глаза хвост его банши. Нетейам опускает голову. Тири становится, право, стыдно. Вина за их неповиновение в равной степени лежит на каждом, а отдувается один лишь старший. Впрочем, она решает не вмешиваться, иначе Нетейаму влетит еще и за откровенное вранье. Хотя, справедливости ради, едва ли Джейк не понимает, что две паршивые бестии — Ло’ак и Тири — нуждались в чьем-то разрешении и одобрении, чтобы сломя голову побежать в самое пекло. — Прошу прощения, сэр. И все-таки Джейк Салли — страшное существо. При всей его мягкости и отеческой ласке. Только страшное существо может внушить желание закопаться одним лишь взглядом. Джейк удрученно запрокидывает голову назад, стараясь утихомирить свою злость. Ему уже давно кажется, что не так страшен черт, как его собственные дети. — Я боялся, что потерял вас, — понижает голос, обращаясь и к Тири тоже, заставляя ее содрогнуться от кислого укола вины. Об этом она явно не подумала. — Мы живы, — шелестит виновато, неловко разводя руками, точно успокаивает. И куда подевалась ее боевая уверенность? На конвертоплан обрушилась смертью с небес, а тут даже промямлить ничего внятно не может. Воин, ну-ну. Разве что комнатный. — Вы храбро сражались, — Джейк признает нехотя, сквозь ком, стоящий в горле, — я не могу наказать вас за храбрость. Все трое, кажется, вздыхают с вселенским облегчением одновременно. Ну, не так уж все и плохо складывается, верно? Жить можно, по крайней мере. Они переглядываются победно, и Джейк это замечает. — Но могу — за глупость и неповиновение приказам. — он смотрит на Нетейама, — Ты — будущий Оло’эйктан. — Я знаю, отец, — плечи Нетейама подавленно опускаются. — На тебя ляжет ответственность за целый народ. Ты должен знать, когда стоит геройствовать, а когда — нет. Ты ведь…от этого будут зависеть жизни, разве ты не понимаешь? — Понимаю, отец. Джейк ничего не отвечает. С нажимом проводит ладонью по лицу, качая головой. Самодеятельность Ло’ака и пропажа Нетейама и Тири — только одна проблема среди вороха других, не менее отвратительных. Во-первых, Небесные Люди вернулись. Во-вторых, Небесные Люди их нашли. В-третьих, Небесные люди на них напали. И нападут снова, в этом можно не сомневаться. Ло’ак пришибленно проползает к ним, стараясь не попадаться отцу на глаза. — И все равно это было круто. Тири у нас могуча. Она смущенно улыбается. Ну неужели, хоть кто-то заметил. Конечно, подвиги делаются не для того, чтобы за них восхваляли, но в ком нет этой маленькой тщеславной жилки? Или не маленькой. Нетейам за спиной Ло’ака переплетает ее пальцы со своими. — Да, — подтверждает с такой гордостью, будто бы это не он спас ее от верной смерти с огромными пропеллерами. Ло’ак оборачивается. Видит их сцепленные руки и на секунду замирает, пуча глаза, пока брови ползут неумолимо вверх. Вот это поворот. Нет, не то, чтобы он не ожидал рано или поздно чего-то подобного, но…все равно неожиданно. Ну, по крайней мере, Тири не отца склеила, и на том спасибо. Ло’ак поднимает взгляд на Нетейама и с уважением кивает, хотя в уголках губ блестит братское ехидство. Тири все еще удивлена, что их не наказали. Если не считать минуты позора перед всей деревней, то отделались они весьма и весьма легко. Даже подозрительно легко, если так подумать. Разве что Ло’аку повезло меньше — его отправили чистить икранов, и Тири честно пыталась придумать наказание хуже, но так и не смогла. — Прости, — поджимает губы, входя в свою хижину. — За что? — Нетейам скрещивает руки на груди, останавливаясь в проходе. Да за все, в общем-то. — Тебе досталось из-за меня. Из-за нас с Ло’аком. Извиняюсь за нас обоих. Нетейам хмыкает, качая головой. Выслушивать от отца он давно привык: кто, если не старший брат, взвалит на свои плечи такую тяжесть? Если получилось спасти от такой же участи Тири, то он только рад. — Не стоит. Отец был прав. Храбрость — это хорошо, но всего должно быть в меру. Хотя — Нетейам непринужденно отводит взгляд, резко заинтересовавшись, какого именно из сотен оттенков зеленого покосившаяся стена — Ло’ак тоже был прав: ты могуча. Тири только отмахивается смущенно. От Нетейама эта похвала звучит куда более весомо. Может, из-за ее отношения к нему. Скорее всего. Кстати, об этом. Об отношении. Пускать слюни и прожигать взглядом дырки в его ключицах, шее и иже с ними — это, конечно, замечательно, но после того поцелуя надо бы что-то решить. У друзей явно не принято целоваться в губы с таким остервенением, это Тири знает наверняка. — И что теперь…будет? — Тири пространно разводит руками, указывая на себя и на него, потому что не знает, как иначе сформулировать вопрос. Нетейам вопросительно хмурится. Ладно, быть может, у Тири нет врожденного таланта к красноречию. Она лучше справляется с ехидством и сарказмом, чем со всяческими тонкими материями вроде этой. Может, влияние Джейка сказывается: в конце концов, Тири — что пустая чаша, и каждый, кто был рядом, вложил в нее частичку своей души. — Ты о чем? Тири вскидывает брови и закусывает губу, склоняя голову набок, будто бы одним лишь выражением лица пытается намекнуть на то, к чему ведет. Всеми фибрами души надеется, что он каким-то чудом поймет этот странный жест, но чувствует себя совсем уж глупо. Как маленький ребенок, который боится сказать слово «дерьмо», потому что мама запретила. Нет, красноречие — явно не то, чем она могла бы похвастаться. То ли дело шутки про отца. Нетейам посмеивается, понимающе кивая. — Буду присматривать за тобой, — хмыкает, — чтобы не натворила глупостей. А потом, когда обживемся на новом месте, заявлю о своих правах на тебя. У На’ви все происходит просто и быстро. Они избавлены от муки размышлений, мол, подходит ли им выбранный партнер, потому что здесь все решает Великая Мать. Если она одобрила связь — значит, все так и должно быть, а если нет, то, соответственно, нет. Тири захлебывается смущением, смешанным с детским восторгом, и не знает, что именно выпустить на первый план. Вот он, Нетейам, статный сын Оло’эйктана, собирается прилюдно заявить о правах на нее, Тири. С ума сойти. Это как… Тири даже не может сравнить ни с чем это чувство. Опыта не хватает. Будто бы… Эйва сделала ее богом, не иначе. Она сохраняет спокойное выражение лица, с трудом выпуская одну лишь светлую улыбку, хотя внутри что-то будто бы взрывается, размазывая кости в кашу. Нельзя показаться идиоткой, нельзя показаться идиоткой, нельзя просто взять и разораться, Тири, нельзя, надо держаться. Еще никогда ей не было так катастрофически трудно совладать с собственным телом, Эйва. И тут она вдруг вспоминает. Раз уж пришло время откровенных разговоров, то… — Нетейам? — Тири выдыхает, стараясь успокоить идущую кругом голову, приседает на корточки и подбирает с пола свою майку-пижаму. — М? Вопрос, что никак не срывается с губ, занимает далеко не последнее место в голове, но задать его не предоставлялось возможности. И вот он выедает и выедает жгучую дыру в сознании, точно червяк, покоя не давая. Любопытство — отвратительное чувство, как ни крути. Тири прочищает горло. — Ты помнишь…тот вечер? А Нетейам помнит. Очень хорошо помнит. Если б не помнил — не позволял бы себе такие вольности по отношению к Тири, так что вроде бы и хорошо, что виски, покинув тело, не забрало воспоминания прочь, но вот сейчас ему хочется, чтобы на месте жарких прикосновений и тягучего желания возник чистый лист забвения. Нетейам ненавидит врать. — Помню, — кивает сдержанно, и Тири выпрямляется мгновенно, поворачиваясь к нему. И смотрит. Выжидающе, дыру прогрызая одним лишь взглядом, всем телом подавшись к нему. А что Нетейам должен сказать? Что они не переспали только потому, что она начала блевать? Лучше сразу утопиться. Что естественно, то не безобразно, но ему кажется, что конкретно к этой ситуации данная фраза никак не относится. Он ненавидит врать, но иногда ложь бывает во спасение, и ее приходится смиренно глотать. — Ты блевала. — И все? — Тири щурится с недоверием. Помнит что-то, наверное. Вот бы это была не какая-нибудь проверка, а искреннее любопытство. Иначе придется говорить всю правду, а к факту лжи добавится еще и душащее смущение. Это тогда ему казалось, что так и надо: мол, молоды, пьяны — сгорел сарай, гори и хата. А вот сейчас мнение поменялось. Нетейаму нравится это воспоминание, но выносить его из своей головы на всеобщее обозрение он не хочет. — И все. Нетейам пытается по выражению лица Тири определить, как именно эта информация на нее повлияла, но ничего не получается. Либо он мало смыслит в чтении по эмоциям, — хотя вроде раньше выходило, — либо она где-то выучила пару-тройку приемов по конспирации. Тири только кивает, и на этом обсуждение данной темы заканчивается. Зачем узнавала, какое впечатление на нее произвело сказанное — загадка для Нетейама. — Я только заселилась, — она грустно опускается в свой гамак, — а уже нужно съезжать. Джейк объявил, что оставаться здесь клан Оматикайя больше не может, а потому сегодня же, едва оплакав погибших, они летят, кажется, в горы Аллилуйя. По крайней мере, Тири поняла, что туда. Она пришла в свою чудом не тронутую — если не считать покривившийся лиственный фасад — хижину в последний раз. Гамак перекрутился, висящий на шатающихся балках, ящик отлетел в сторону, солома, покрывающая пол, рассеялась будто бы, оголяя вытоптанную землю. В горы Аллилуйя. Это все, конечно, совершенно не смешно, но Тири невольно ворчит про себя, мол, нельзя ли было это сделать пораньше, чтобы ей не пришлось лезть к чертям на рога ради приручения банши. — Дальше будет лучше, — Нетейам садится рядом, и гамак опасно скрипит. Тири скептически вскидывает бровь. Он уже говорил это. Тогда, когда она покидала лабораторию со своим маленьким узелком пожитков. И было действительно лучше. Недолго, правда, но лучше, потому как за то короткое время, пока Тири жила в деревне, она с особою силой почувствовала, что же все-таки такое — жизнь. Не успела, может, вкусить основательно, но и тех маленьких вспышек, взглядов исподтишка да мельком хватило, чтобы понять, насколько ей нравится быть живой. — Ты оптимист, — она вздыхает, укладывая голову на его плечо. — Почему же? — Нетейам хмыкает, обнимая ее почти невесомо. Это так странно. Они не признавались друг другу ни в чем, не было никаких пафосных клятв и обещаний, — а Тири мельком однажды видела какой-то фильм в операторской, где все это выглядело весьма официально и серьезно, — но один-единственный поцелуй, больше похожий на чистое отчаяние, вывел взаимоотношения на другой уровень, пока еще с привкусом неловкости, правда. Все-таки они оба — всего лишь подростки. Не дети, но и не взрослые, многого не понимают в сложной системе чувств, эмоций и состояний. Ну, ничего. Опыт приходит с возрастом и практикой. И к ним, быть может, придет. — Видишь только хорошее. Нетейам улыбается. Так по-мягкому лукаво, чуть прищуривая смеющиеся глаза, и Тири знает, что он сейчас либо пошутит, либо пошутит. Не такие уж и разные они с Ло’аком, если так посмотреть — одинаковые черты проскальзывают чаще, чем она успевает их подмечать. С другой стороны, если сравнивать поведение в общем, то эти два брата — небо и земля. Парадоксально, пожалуй. Он поворачивается к Тири всем телом. — Вижу тебя. О, так сладко и приторно, что аж скулы сводит, но как мило, Эйва. Тири растекается в глупой улыбке, тщетно стараясь вернуть расплывшиеся уголки губ на место. Верно говорят, что стрессовые ситуации сближают лучше всего — она узнала это на собственном опыте уже дважды, если не трижды. Стрессовые ситуации сближают лучше всяких слов, лучше клятв, пафосных обещаний и прочего, потому что именно тогда с разума слетает покрывало тайн и здравого смысла, а остается только душа. У фразы «я вижу тебя» значений больше, чем можно пересчитать по пальцам, — даже с ее десятью вместо восьми, — но в этот раз она значит не приветствие и не совсем выражение мирных намерений. В этот раз она значит то, чего не было в момент, когда их взаимоотношения перемахнули на другой уровень — что-то вроде признания. — И я вижу тебя. Это круче, чем упиться вусмерть и бороздить новые цветные вселенные с пустым взглядом и выжженной пустошью в голове. Это как…долго-долго лезть по лианам к Монс Веритатис, пока пыль и мелкие камни сыплются в лицо, а потом встать и увидеть красоту склонов Аллилуйя. Это… — Это все, конечно, замечательно, — Ло’ак смотрит на них, склонив голову набок, — простите великодушно, что помешал, но, по-моему, не я один полез биться с людьми. Вам не кажется несправедливым то, что чищу икранов только я? Тири глубоко вздыхает. Такой хороший был момент, а он взял и все испортил со своими икранами, изверг. Нет бы уйти из вежливости, а потом уже припомнить на досуге, мол, то-то было несправедливо — лучше прийти и разломать маленький островок спокойствия после адского круговорота дыма, выстрелов и смертей. Чистить икранов — значит чистить всю амуницию. То есть сначала надо ее снять, потом — помыть, а после вернуть на место. Иногда приходится совсем менять седла, а потому расположились они вместе со своими чешуйчатыми подопечными возле уцелевшей халупы со всякими охотничьими снастями. Процесс долгий и трудоемкий, ящерицы спокойно не стоят, норовя почесаться, полетать или ткнуться мордой в ногу, выпрашивая что-нибудь съестное — в общем, наказание что надо. Ло’ак с отвращением макает грязную тряпку в ведро, в такую же грязную воду. Вечер уже сгущается над деревней, они вот-вот должны покинуть это место и отправиться в горы, на поиски приключений и нового жилья, а половина икранов еще не готова. Тири вновь чувствует ноющую тоску, старательно натирая кожаное седло. — Вы время зря не теряли, — Ло’ак утирает пот со лба тыльной стороной ладони, — Нетейам, подай чистую тряпку. — Ты о чем? — Тири потягивается, разминая затекшее тело. Облокачивается о плечо чужого икрана, и тот недовольно ропщет, но стоит на месте. И слава Эйве — за полдня возни в ведре ее спина готова расплакаться. — Спасибо, — Ло’ак выкидывает свою тряпку, окуная в ведро новую, — нет, я не против, не подумайте. Очень даже «за». Но… — Тири, кинь уздечку. Она вскидывает бровь, недоуменно смотря на Нетейама. На кой черт ему понадобилась уздечка? — Зачем? Банши, с которого Нетейам снимает седло, кажется особенно упрямым. Щелкает своей клыкастой пастью, не позволяя даже приблизиться к себе. Шипит что-то, недовольно встряхиваясь, переминается с лапы на лапу. У, вредная скотина. — Привяжу его, иначе он мне руку откусит. Тири ныряет в халупу и почти сразу же находит кожаный шнурок. Вроде того, который зовется «ловец банши», но на деле она назвала бы эту ерунду мечтой неуверенного самоубийцы: как показывает практика, пользы от этого приспособления — ноль без палочки. — Спасибо, — Нетейам тут же начинает борьбу с упертой ящерицей, а Ло’ак шумно вздыхает. — Так вот, — говорит настойчиво, — я не против… — Ты про что вообще? — Тири перебивает, устало потирая переносицу. Ло’ак раздраженно хлещет ее мокрой тряпкой по плечу, и Тири отпрыгивает в сторону. — Дослушай сначала, а потом перебивай. Так вот, — с нажимом, — я не против, только не целуйтесь при мне, ладно? Тири душит хохот. Смотрит на Нетейама, ловит ответный взгляд и…они оба заливаются смехом, пугая икранов.