* * *
Стройный табун из шагов на верхнем этаже заставляет металлические балки неустойчиво провисать. Стоны заржавевших стен звучат как сюита приближающейся смерти: режущая по слуху, эхом пролетающая по всему этажу. Натаниэль тяжело дышит сквозь зубы, неустойчиво засев в углу камерной. Его загородил ящик из стали, где на обратной стороне к нему видны багровые разводы, чуть дальше, ближе к выходу, лежат два трупа, которых он обчистил на наличие тяжёлого оборудования и спирта. Миссия, которая изначально была провальной, наверное, много поменяет у него в жизни, если ему удастся отступить и попробовать пробраться в соседнюю комнату. Веснински не фанат своей деятельности и работы, в которую он ввязался, но оставить здесь свой труп будет бесчестно даже для него. Хотя у него непроизвольно коченеют руки, когда он просматривает последнюю пачку патронов, а в голове шумит от далеко нестабильного состояния здоровья. Потеря крови для его работы — равноценно кресту на успешно выполненной задаче. Веснински грязно выругался и попытался встать на опорную ногу. Левая же, как кожаный мешок с костями и мясом, поволоклась за ним, наследив пропитанной кровью штаниной по полу: он скривился. Не раз попадал в подобные передряги и не раз сам себя из них вытаскивал. Не с первой попытки он смог стабилизировать равновесие, однако тут же перешёл к настройке наушника. Какое бы дерьмо его не трогало, Кларисса в любом случае будет искать с ним связь, — он решил попытаться. Возиться с микро-технологией —задача Джои, который, как печально стало известно, сгодился кормом для подводного мира Шенки, но Натаниэль возился с этой дрянью и раньше. Как итог: из наушника послышались помехи, а если и прислушаться, искаженный женский голос. — Хоукс 1 точка 3, потеря связи и геопозиционных данных! Повторяю, Хоукс 1 точно 3, потеря связи и геопозиционных данных! Как слышно? Натаниэль сжал губы и огляделся. Голос на другом проводнике заглушил. Это было не плохо. Это было ужасно. — Кусок металлического дерьма… — зашипел он и поправил штурмовой бронежилет, запечатав нижнее крепление. В голове был ещё один, но не особо обдуманный вариант: попробовать пробраться в другой отсек, а дальше думать по стечению обстоятельств, ведь навряд ли кто-нибудь бросит обычный ствол посреди дороги, когда в здании есть чужак. Хотя одной наколкой не помахаешь перед отрядом голодных псин ЧВПО, у которых длинные и острые зубы. Такие у них ломают с корнем и делают обереги: местные бабки говорят, от тёмных сил и в знак протеста войне. Натаниэль долго смеялся с этого, хотя против ничего не имеет: у чумеков челяди из их Хоукса, которых пытают не хуже белваков. В штаб Завеккендо не раз прилетала птичка с весточкой в виде мешочка, с порубленной шеей солдата и вырезанной на остатках антихристкой меткой. Почему шеей? Натаниэль плохо знал веру чумеков, но мог предположить, что это как-то связано с уязвимостью и несло в себе унизительный посыл. План пришёл в готовность почти сразу: Натаниэль туго завязал бедро веревкой и двинулся в сторону двери, откуда доносился говор на другом языке. Приложив ухо к холодной скважине, тот расслышал ругань и удаляющиеся шаги. Подготовившись, он постарался как можно тише отворить дверь, но та поддалась с дикой неохотой и заскрипела на весь коридор, что Натаниэль, наплевав на выработанную размеренность, резко нырнул в комнату напротив. Тотчас кто-то поблизости громко рявкнул: его заметили. Чёрт знает, сколько солдатов и были ли там камеры слежения, но он уже был рядом со стеной, где где-то на высоту полтора с лишним метров было окно, мелкое, но пролезть было вполне возможно. Проблема только как и с чем ему придётся попрощаться из военного камуфляжа. Скорость и сноровка в движениях — и он уже без бронежилета, набедренного грузного кармана и шлема. Запрыгнуть и ухватиться за выступы окна у него получилось со второй попытки, так как с первой левая нога во время прыжка с тупой болью проехалась по стенке. Когда у Натаниэля локтем получилось пробить стекло и перекатиться на другую сторону к улице, в дверь ворвались уже семеро с нечеловеческими воплями и выпустили обойму в него одного. Помнит он мало, только острую боль в плече, словно кто-то раздробил кость на мелкие ошмётки, шум в ушах и как воздух сперло где-то в диафрагме.День тринадцать. Освобождённый ЧК ВТ штаб завален трупами и сожжённой техникой ШВО.
* * *
— Как это, мать вашу, весь наш опорный отряд перебили, как стайку грёбанного пушечного мяса?! — яростно взревел Завеккендо, встав напротив сержанта Роджера, — Спрошу ещё раз. Как так получилось, что всех солдат оставили без связи и без чёртовой помощи, ублюдок?! Отличие Хоуксов от других отрядов лишь в том, что солдат, при любых обстоятельствах, отсутствии какой-либо конечности, потери крови, должен стоять смирно и держать железную стойку, а самое главное, зрительный контакт с командиром. — Вы отправили первого, кэп, я думал… — Роджер сжал кулаки, когда Завеккендо его перебил. — И где сейчас этот первый?! — челюсть мужчины шла ходуном от безудержного гнева, — Где, а?! Первый за всех вас, паршивцев, отдувался и почти попрощался со своей половиной, блядь, тела! Не будь там вертушки, только бог знает, собирали бы мы сейчас его по частям или нет… Глок Завеккендо зажал протянутую сигарету губами и благодарно махнул рукой. Дымить ему хотелось за всех подчиненных. За свёрнутую операцию. За Натаниэля. В каком тот был состоянии, страшно даже думать. Пробитое пулей ребро, несколько костей треснули, сломана голень, две сквозные пули в бедре, одна в плече. Что с самой левой ногой он спрашивать не стал: сам как увидел на катушке Веснински, первое что бросилось в глаза, расквашенная в мясо нога. Как закроет глаза, сразу в мозгу его образ. Пить хотелось как не в себя. Через две недели реабилитации Натаниэль смог продержаться с открытыми глазами семь часов. Через ещё неделю смог сесть на койке, а через месяц уже встать на ноги, держа подмышкой костыль. Натаниэль почти каждый день считал вдохи и выдохи, пальцы на руках и ногах, считал разы, когда к нему приходила медик с внушительными препаратами и пищей, в которой было мало съедобного. Нередко к нему захаживали Хоуксы, чтобы посмотреть на его потуги выглядеть здоровым: их встречи он мало ждал. Нейтрально он относился лишь к приходу Завеккендо. Одна из причин — он редко появлялся. Тому на глаза больным он попадался намного чаще раньше, поэтому сейчас он не сдерживался в выражениях, когда приходилось подниматься с лежачего положения. Каждый день проходил одинаково. Под щекой пыльная подушка, рядом с кроватью валяются больничные сланцы, а за окном слышится бомбежка. Прекрасное время, чтобы начать завидовать мёртвым и их курортам сверху. Недавно Глок подкинул ему брошюру о мало кому известном парке, так, почитать. Ничем непримечательная, просто обычные данные: дата строительства, история, фотографии людей с детскими улыбками, не знающих, какие есть трущобы в их городе, а в конце всех наблюдений говорилось о возможной реставрации через два года. Натаниэль даже застыл на несколько секунд, прокручивая последнюю фразу у себя в уме. Реставрация парка — лучшее заявление для потерявших всякую веру в будущее людей. Единственное, что смущало, так это почти полуразрушенные микрорайоны, где в какой-то одной тысячной части всея территории хотели восстановить парк. По логике, парк сделают, а дома, в которых жить народу всю свою короткую — само как-нибудь. Веснински едва удалось засмеяться. Шенк-Рин обладает крайне благочестивой верхушкой, в которой имеются одни прирождённые эстеты. Глок тоже не раз восхищался их работой и ведущей политикой. Однако, будь Глок Глоком, он бы использовал эту тему как разговор, а не как молчаливое подношение на разбор полётов с самим собой. Значит, в бумажке с высокой вероятностью было что-то ещё. Через некоторое время и долгих раздумий уже смятая брошюра полетела на пол. Сложно сосредоточиться и шевелить мозгами, которые перемолоты в кашу. А ещё сложнее по второму кругу тянуть руку за будущей макулатурой только в том случае, если он ничего в ней не найдёт. В дате ничего знакомого он не нашёл. По фамилиям создателей чертежа парка тоже, даже попробовал по первым заглавным буквам сделать слова. Ничего. — Завеккендо и его юмор, — бесцветно пробормотал он, вертя брошюру в разные стороны. Выглядел он хуже идиота. Вероятно, ответ лежал на поверхности и был слишком очевидным, а может, его паранойя просто сделала поспешные выводы с двойным дном бумажки. Это в стиле Глока, он любил смеяться. Шутит он отменно, да только туалетным юмором. Скверным даже. Натаниэлю нередко казалось, что все, кто хоть как-то издавал кряхтения на его анекдоты, просто подмазывались, зная, каков статус этого несчастливца. Натаниэль же смеялся после ощутимой дозы алкоголя и удара в морду. Он любит посмеяться: сухо и немного коротко, но мрачно и зло. Ему нравится своя некая бунтарская и подростковая сторона, нравится быть затянутым в драку. Он любил как отхватывать сам, так и давать по челюсти другому. Этот адреналин, когда его с неизвестным мужланом растягиваюсь по-разные стороны, а в голове шум и дребезжащий звон. Его юмор мало кто по-настоящему понимает. Стук посуды о столешницу привлёк внимание не сразу. Лишь после участливого покашливания Веснински скосил глаза в сторону незванца, оставшись в своём старом положении. Строго прилизанная голова и крысиный хвост — увидев только одну прическу, Натаниэль мог сделать выводы, кто к нему решил пожаловать: — Веснински, — женщина коротко кивнула головой и сыскала место, где можно было уместиться. — Кларисса, давно не виделись. Я уж подумал, тебя уволили. Толика яда капнула в чашу Клариссы. Женщина выглядела уныло, дотошно и привычно усталой. Только, казалось, месяц назад она была менее тощей. Что-то в её виде дало Натаниэлю усомниться, что его слова уж совсем пролетели мимо. Скорее ткнул её лицом в зудящую рану. — Пока нет. Но хочу обрадовать, Веснински, Роджеру почти удалось сие провернуть. — Не вижу смысла радоваться тому, что не имеет результатов, — просто ответил он. — Люди Завеккендо, что с вас взять? Мир существуют и разделён не только на таких, как вы. И слава всем богам, что всё именно так. Аминь, — блеклые глаза Клариссы прищурились и на лице проявилась еле заметная снисходительная улыбка, растягивающая возрастные морщины. Парень только молча меряет её жгучим взглядом. Одно успокаивает: Кларисса не начала нести бред в форме крика на всю больницу. Однако всё же Веснински бы предпочёл увидеть Завеккендо, вместо неё. Натаниэль незаметно глянул в содержание гостинцев: мандаринов и яблок. Наверняка даже где-то в них утаён свёрток с отчётом. Он в этом не сомневался. — Так для чего ты пришла? — поинтересовался он. Не сказать, что ему было и вправду это интересно, но видеть присутствие этого человека, значит, сталкиваться с проблемами. — Свыше известили, что твой труп будут погребать на следующей неделе, — она нехотя взглянула на старенький, побитый смартфон, — То есть, четвертого марта. Новость даже не ударила поддых. Это было смешно! Даже хуже, чем смешно. Жалко. Неудивительно, почему притихли Кенские. Это по их части имитировать смерти и давать ложные показания. Для чего? Так для того, чтобы снять с «откинувшего коньки военного» ярлык гребанного диверсанта и забрать бедолагу к себе, чтобы впоследствии сделать из него хуже агента на два фронта. Чертовски хреновая идея Кенских брать именно его. Если практически все наёмники стирают свои ручонки, грезя только одними мыслями, чтобы попасть к Кенским, то Натаниэль является тем, кто таких последователей давит. — Круто, — ровным, как пульс мертвеца, голосом ответил он. — Капитан Завеккендо… Он сейчас занимается тем, чтобы отправить тебя в западную часть Шенк-Рина. Не знаю, что он думает обо всём этом и что знает, но хочу предупредить, что те отбросы, что занимаются по твоему делу, не отступят, даже если ты опытно засядешь на дно. Натаниэль в целях самообладания закатил глаза к потолку и медленно начал: — Боюсь, ты плохо знаешь меня и ситуацию в целом. Не делай поспешных выводов, исходя из тех худо-частиц, что ты знаешь из моего досье. За пределами работы я не твоя проблема, вбей себе это в голову поскорее. Кларисса тяжело вздохнула и, он готов был поклясться, на глазах стала выглядеть старее своих лет. Сожаления Натаниэль к ней не питал, но и зла в её сторону не было. Она была посредником в его жизни, возможно, незначительным декором, который всё равно иногда попадался на глаза. Декор, от которого сложно избавиться. Веснински не жалел холода в голосе, когда говорил: — Не лезь в это.* * *
В больнице Натаниэль отлёживался уже более четырех месяцев: все они проходили с такой мёртвой скоростью, что Веснински впадал в апатичное состояние в три раза чаще, чем до этого. Всё становилось хуже, когда наступало утро. Приходилось думать. Он и ранее старался избегать своих мыслей — глушил внутренний голос людьми, СВО и, немного реже, алкоголем. Живя в таком ритме жизни, это избегание работало отменно. Пока он не оставался наедине с собой: тогда его мозг воспроизводил всё сам, — генерировал вопросы, на которые он не хочет знать ответов, рисовал картины его прошлого, нередко и будущего. Просыпаться с такой головой иногда поистине жутко. Единственное, что радует, так это отсутствие снов, ему и без них интересно живётся. В последние дни Натаниэлю было скучно до тошноты. Делать нечего, — книги он не читал, да и не видел смысла, — бомбежка из окна звучала как белый шум в подкорке, а странная потеря посетителей не то чтобы напрягала, но заставляла нервно оглядываться на запертую дверь. Нет, он не ждал кого-то из начальства, Завеккендо или Хоуксов. Ему просто никогда не нравилась тишина. А это именно то, что устроил Глок: никаких вестей, простых смс на смартфон, да хоть элементарных передачек через медиков. Сейчас, именно сейчас, важно быть в курсе, что происходило, что происходит и что будет происходить на территории Шенк-Рина. Неизвестность всегда являлась пугающим фактором для его работы. В сравнение: если серийный убийца проник в дом, содержание которого ты плохо знаешь, как ты можешь защититься и спрятаться, если не знаешь, в каком месте искать нож? Или в какой комнате есть окно, что даёт выход наружу, или замок, предлагающий возможность запереться? Здесь он чувствовал себя точно также. В неизвестности. Натаниэль расправил в воздухе ногу и прижал колено к другой, согнутой, перед этим расправив руки так, что те свисали с койки вниз и начинали мёрзнуть. Иногда ему казалось, что самой тяжелой задачей больного было дышать. Нередко бывали и ощущения парализованности, но в то же время боли были адские во всём теле. С другой стороны, именно эти боли и были решением его проблемы со внутренними истязаниями. Если быть честным, Натаниэль уже соскучился по прохладной винтовке в руках, по утяжеленной форме, по лихорадочным соображениям на поле боя, по чувству острой, но подавленной паники, что остаться в живых шансов остаётся всё меньше и меньше. В те моменты он не думал, когда наступал на трупы своих сотоварищей, растаптывая их кости на куски, следуя приказу трёх «У»: «Удавить. Уничтожить. Убить.». Когда в руках у него было оружие, он вообще мало о чём думал. Наверное, поэтому часто выходило так, что чаще всего именно он засорял отчёт Завеккендо лишними смертями. Глок же не лез в дебри его принципов, но в их разговорах очень нечасто, но проглядывали вопросы о Хоуксах. Сближается ли он с ними? Очевидно, нет. Спрашивать: «Почему?», — Завеккендо не решался. Несмотря на то, что Натаниэль довольно быстро шёл на поправку, и пластина меж костей в ноге его уже мало беспокоила, врачи и не пытались объявить примерную дату выписки. Если Натаниэль говорит, что не любит больницы, он не врёт ни на секунду. Поэтому, когда он в полтретьего ночи прислушивается к монотонному звуку катящейся инвалидной коляске за дверью, он лишь спасает себя от того, чего крайне не переносит. Если три месяца первичной реабилитации Веснински смог вытерпеть, то полноценные пять, которые он скудно потягивает, отсиживаться не планирует. Веснински одним из первых вытаскивает из-под подушки grand power, который стал такой же необходимой вещью, как зрение. Он почерпанный, с двумя крупными трещинами на рукоятке и стёртым стикером-смайликом сопляка Хетфорда. Удивительно, что дядя Стюарт его даже под Бренди не стал отчитывать. Вторую же вещь он задумчиво покрутил в руке, прежде чем медленно оглядеть комнату. Щёлкнул зажигалкой и бросил её в сторону смятых наволочек и кучи полотенец. Недолго пришлось ожидать образовавшегося тлеющего пятна на кипенно-белой ткани, словно на ту прыснули кислотой. Спрятанная в шкафу водка уже была зажата у горлышка в другой руке Натаниэля: идея была в манер подростка в период пубертата, но хоть небольшое разнообразие в его жизни и жизни лечебницы точно будет. Такого он ещё никогда не делал, но Завеккендо учил его пробовать что-то новое, чтобы чему-то научиться. С этой мыслью, Веснински наклонил горлышко вниз и пролил несколько пробных капель по деревянному полу, дальше войдя во вкус и поливая струей уже и хлам из вещей. Синее пламя шустро охватывало его со всех сторон, едва окружая. Заворожённый Натаниэль еле отвёл взгляд от огня и принюхался. Запах стоял отвратительно химозный, но это зрелище стоило того. Наверное, он мог считать всё это прощанием. Прощанием с Натаниэлем Веснински, которого погребли почти три месяца назад на окраине города: почти на свободе, но всё равно за границей. Он надеялся, что хотя бы надгробие выглядело не так плохо. Впрочем, о чём он? Шенк-Рин — место гиблое, да сам город закрытый. Если многие другие закрытые города людей не выпускают за их пределы живыми, то Шенк-Рин не даст выход и мёртвым. Глухой выдох сорвался с губ Натаниэля, и он уже вылез из окна, подставляя спину прохладному весеннему ветру. На улице тонким слоем расстилался оставшийся после морозной зимы снег, уже собравшийся в ледяные комки: тот хрустел под больничными сланцами, — но в голове Натаниэля вровень шёл хруст чужих позвонков. Шёл он в неизвестном себе направлении, петляя от одного переулка к другому в надежде отыскать кабину с телефоном. К счастью, рядом с мелкой суточной забегаловкой такой нашёлся. Хлопнула дерматиновая дверь, и Натаниэль спустя несколько месяцев смог свободно задышать, словно в вакуумную клетку впустили немного кислорода. Руки с мелочью дрожали. Знакомая комбинация цифр и долгий гудок. Веснински отсчитывал каждую секунду, пока, не задумываясь, накручивал на пальце провод. Разъярённый голос, который он услышал спустя несколько недель, который должен был напрячь, заставил собраться с мыслями: — Четыре чертовых утра! Какого хрена.?! — Глок, я… Свалил с больницы, — он безрадостно хмыкнул в трубку, — И, кажется, эта больница потерпит большой ущерб. — Натаниэль? — на другом проводе послышалась заспанная ругань и возня, — Проехали. Свалил или со скуки сбежал? Помню, Кларисса утверждала, что лежать смирно тебе там ещё ого-го… И что ты натворил в этот раз? — Поджёг мед-комнату и вылез через окно. — И чем же поджёг? — Завеккендо глухо захохотал, — Давай же, удиви меня. Какими подручными средствами ты воспользовался? Это мне заранее, для отчёта. Веснински потоптался на месте и судорожно выдохнул пар изо рта: — Водкой и твоей зажигалкой. На другой линии уже отчётливо послышался заливистый хохот. — Не буду спрашивать, откуда у тебя в комнате была водка. Спрошу вот чё… Когда успел зажигалку-то хватануть? — Когда бросишь курить, тогда и отвечу. Глаза уже слезились от холода, а кожа крылась второй гусиной кожей. Он может потерпеть, всё же когда-то были условия и похуже. Голос Завеккендо походу забрал несколько тонн тяжести на его плечах. Ощущение нежеланного облегчения накатило такой внезапной волной, что Натаниэль закашлялся. — Взрастил на шее змею, — протянул Глок и зевнул, — Слушай, я дико хочу спать. Мне вставать через минут сорок, поэтому поимей совесть и скажи, что мне с тобой делать. Что с ним делать? Натаниэль и сам не представлял. Однако, как только он поднял глаза выше своих ног, любые, даже первичные слова исчезли из его головы, будто их там не было вовсе, стоило ему наткнуться на грязно-медные глаза, что с нездоровой пристальностью вперились в него исподлобья. Тот стоял вяло и как-то устало облокотился плечом о кирпичную кладку магазина, скрестив руки на груди. Во всём чёрном: широкой толстовке, спортивных штанах и в знакомых ботинках с тяжелой, но на концах расклеивающейся подошвой. — Натаниэль? Ты меня слышишь? — как из-под толщи воды послышался голос Глока, — Не говори, что отключился прямо на морозе, идиот. — Я в порядке, — отрешенно пробормотал Веснински, хмуро глядя на парня. Сколько тот уже стоит так, смотря на него, ему оставалось только гадать. — Лучше молчи, чем неси подобную чушь, — Завеккендо был уже на грани раздражения, — А теперь скажи мне хотя бы примерно, где ты находишься. Опиши территорию, осмотрись. — Я знаю, где сейчас нахожусь, — легко соврал он, — Хотел лишь предупредить тебя, что, видимо, снова заставлю платить твою компанию за меня, — Веснински проследил, как из магазина напротив вышел высокий брюнет. Всё бы ничего, но тот пошёл в сторону парня, с кем он доселе держал зрительный поединок. Разговор незнакомцы вели односторонним: говорил из них только один, другой же молчал. Через некоторое время они уже собрались расходиться, но как только Натаниэль увидел некую слегка любопытную деталь, стоило тем выйти на свет, со сталью в голосе спросил: — У твоего сынка в друзьях имеются переростки и брюнеты? Завеккендо недолго молчал: — Да вроде есть такой определенный. Кевином того звать. А к чему вопрос? Кого-то увидел? Натаниэль проводил пару взглядом и ответил: — Нет. — Ладно, вернёмся к тебе… Иначе в скором времени отморозишь себе зад, если что-то не предпримем, — Завеккендо, судя по звуку, стал кипятить чайник. Во рту начала предательски скапливаться горькая слюна, — Знаешь в этом районе хоть кого-нибудь? — Хорошо пошутил, — у Натаниэля почти получилось криво усмехнуться, — Не знаю, но могу познакомиться. Со мной как-раз Хетфордский ствол, с ним у меня всегда получается заводить друзей, а… — Отставить это блядство! Я слишком стар для этого дерьма, ей-богу! Если не успокоишься, я самолично приеду из другой части города сюда же и прикончу тебя, клянусь! — Глок устало завалился на стул и сжал переносицу двумя пальцами, — Сделаем так: переночуешь у одной моей знакомой. Натаниэль в ознобе передернул плечами. Когда речь заходила о знакомых Завеккендо, нередко становилось дискомфортно. — Ты хотел сказать, у одной из твоих любовниц? — спросил он с целью потянуть время и взять себя в руки. Глок, что удивительно, ответил спокойно: — Если это так можно назвать. У тебя выбора и так особо нет, поэтому не строй из себя невесть кого и, мать его, принимай помощь. Долго думать над ответом Веснински не стал. Спорить с Завеккендо вообще бессмысленная затея, поэтому он сделает всё по-своему молча, как и привык. Глок размеренно наставлял, в каком направлении ему лучше пойти и какие места избегать. Последняя информация, бесспорно, полезная. И самое главное, рассказал, что случилось с его телом на территории чумеков, как подстроили его смерть и как проходили похороны. — И запомни вот что: не высовывайся. Обмотай чем-нибудь голову и скрывай лицо. Если с кем-то придётся завести разговор, представляйся как Нил Джостен. Твоими документами я, кстати, сейчас и занимаюсь. В общем, главное засядь на дно у той тётки на дня три, остальным займусь я, — Глок со злостью зашипел, — Кенские творят чёрти что. Будь в курсе, что здесь проживают некоторые из них. Сам понимаешь, что в морду их мы не знаем, поэтому осторожнее… Засветишь своим личиком и я смогу с тобой только попрощаться. — Понял, — отчеканил Нил и положил трубку. После слов Глока в голове царил хаос, будто все наставления слиплись комом. К той женщине идти не было никакого желания. Связываться с друзьями Завеккендо он перестал после одного случая, как переночевал у его друга. Закончилось всё тем, что парень лишился трёх пальцев. К счастью, дело замяли. Стоять на месте было нельзя. Нил двинулся в сторону частного сектора. Если ему очень повезёт, найдёт однушку без гостей. Это редкое явление, ведь бездомных в Шенк-Рине больше, чем безработных, но ему не оставалось никакого выбора, кроме как рискнуть. Большинство домов были разрушенными и обломанными, но занятыми. Об этом Джостен узнавал, подмечая вблизи заборов разбросанные консервные банки, с неистёкшим сроком годности и бутылок из-под пойла. Нил обводил всё хмурым взглядом и прислушивался. По малолетке ему самому приходилось жить в подобных местах из-за отца, может, из-за его частых рукоприкладств, а, может из-за того, как тот изуродовал его мать. Причин было много и не все он помнит. Присмотревшись к одному, с далека схожий на коттедж, дому, Нил решил осмотреть его внутри, так как снаружи он не обнаружил признаков того, что тот кишит недругами. Деревянная дверь открылась легко и едва не сломалась от крепкой хватки Джостена: дерево было настолько сухое, что издалека напоминало тонкий пенопласт. Первый шаг он сделал с настороженностью, и по удаче правая нога тотчас продавила пол и застряла меж деревяшек. — Поразительная способность разрушать всё, к чему Вы прикасаетесь, Сэр, — почти рядом раздался наигранно-веселый голос. Только издёвка в уважительном обращении пацана была настолько очевидной, что Нил заскрипел зубами и обернулся в сторону незнакомца, что оказался не таким уж и незнакомцем. Эндрю, — Нил едва заметно усмехнулся, ибо не прогадал со своим зрением, тем парнем у круглосуточного был он, — сделал клоунский реверанс и пощелкал пальцем о козырёк своей кепки. Гляди, снова под чем-то: только чёрт его знает, что за дерьмо тот принял в этот раз. — Странно, я полагал, что ты со своим другом свернул точно в противоположную сторону. Перегнал? Или свернул? — спрашивал себя Нил, пока его оглядывали тем же почти снисходительным взглядом родителя, наблюдающим за проделками ребёнка. Джостен не понял причину, пока не оглядел себя с ног до головы сам. И то верно, у кого не возникнут вопросы, когда в каком-то заброшенном доме встретишь человека в больничной ночнушке, шлепками, да в медицинской шапке. — О чём речь? — невинно переспросил младший Завеккендо, подходя ближе к осевшему на деревяшке Нилу. — Не строй из себя идиота. Напротив таксофона ты ждал своего дружка, мы друг друга… — Эндрю вдруг присел перед ним на корточки и склонил голову к его застрявшей ноге, — Видели. Младший Завеккендо на слух рвано засмеялся себе в воротник и ткнул Нила в лоб: — Слушай, тебя случаем психотропными препаратами в больничке, из которой ты, видимо, драпал, не пичкали? У Джостена сжалась челюсть. Ему хотелось пересчитать все зубы этому мелкому ублюдку, и только партнёрство с Глоком держало его на привязи от реализации своего желания. «Эндрю просто травмированный с детства малолетка, у которого не было достаточно сил, чтобы дать отпор выблядкам, от которых нужно было защищаться», — так про него рассказывал Глок Нилу, желая достучатся до него. Джостен честно старался выучить эти слова и держать их в голове до тех пор, пока Эндрю не уйдёт, но с каждым разом выходило всё бездарнее. — По себе начал судить, Завеккендо? — с холодной улыбкой спросил Нил, уже неуверенный, что выйдет из этой хижины без разбитых костяшек. — Плевок в самую душу! — воскликнул Эндрю, не меняясь в лице, — Кто тебя этому научил? — Твой папаша, — без сожалений бросил Джостен, — Не забывай, что я сказал тебе насчёт фамильярностей. — М-м… — Эндрю остро улыбнулся и тронул его щиколотку, опустив взгляд ниже — в саму трещину, — Я уже забыл. Что ты только что сказал? В этот раз Нил не пошёл на очевидную провокацию: стал решать проблему с зажатой ногой. Та застряла, на удивление, не вплотную. Можно было свободно двигать ею на определенное расстояние. Только вот вытащить ту без лишней возни никак. Попытки проломить деревяшку руками не увенчались успехом, поэтому он решил попробовать сломать её изнутри, резкими рывками ноги. — Как выглядел тот, кого ты принял за меня? — всё также сидел перед ним и царапал руки Эндрю. Нил медленно оторвался от своего дела и всмотрелся в его лицо, стараясь понять, серьезно тот спрашивает или снова решил выставить его идиотом. — Издалека сложно было разглядеть его, — неспешно начал он, только подбирая слова, — Но форму лица, глаза, волосы было нетрудно различить и найти сходство с тобой. Одежда была идентична с той, которую ты носишь. Я думал, что ошибся, решил поинтересоваться у Глока, есть ли у тебя в друзьях высокие брюнеты, кого я увидел рядом с тобой. Тот подтвердил. Эндрю слушал, не перебивая, и после всех слов Нила пустым взглядом смотрел на его ботинки. Недолго тот собирался с мыслями и уже с другим выражением лица заговорил: — Мне жаль, у вас проблемы со зрением, — нравоучительно подняв палец, диагностировал он, — В ином случае, простое совпадение. Не стоит забивать голову тем, что тебя в принципе волновать не должно, да? Нил был согласен. Он готов пропустить даже подобные обращения, если тот продолжит жить с тем же девизом. Пережевывая последнюю мысль, он не сразу заметил, как у него получилось пробить пол и не завалиться назад. — Так что ты здесь делаешь? — у Нила сложилось впечатление, будто у Эндрю стоит галочка на неудобных вопросах, требующих дополнительную фильтрацию. — К тебе у меня точно такой же вопрос. — Советую тебе ответить первым, — Эндрю еле заметно прищурил глаза, — В моём случае ты можешь догадаться и сам, ты же ходячая дедукция! Нет-нет! Ползучая. Глок постоянно зовёт тебя змеёй. Ты знал, что это прозвище подходит тебе больше, чем твоё имя? На-та-ни-эль Вес-нин-ски — скукота. Твои родители так жестоки. С тяжелым вздохом Нил направился в другую пыльную комнату, уже с возросшей аккуратностью наступая на выпирающие от влаги дощечки. Нужно найти предположительно ночлег: сошел бы и простой матрас. — Не то слово, — сухо проговорил Джостен и провёл пальцем по сломанному магнитофону. Удача сегодня была явно на его стороне: в дальней части комнаты стоял жесткий с виду диван. Подлокотники были целы, да и само состояние мебели было вполне пригодным для сна. Присев на его край, Нил решил ввести Эндрю хотя бы непосредственно в курс дела, прежде чем лечь спать: — Я действительно сбежал с больницы. Лежал там по причине нескольких тяжких травм, моё нахождение там на то время было необходимо. По какой причине я оттуда ушёл, объяснять не буду, единственное, что тебе нужно знать, так это важность не красоваться лицом, как своим, так и моим эти три дня. Я доходчиво выразился? Некоторое мгновение в комнате было настолько тихо, что звенело в ушах. Нил же невозмутимо смотрел в глаза Эндрю, пока тот не достал сигарету из пачки, прикурил о вспыхнувшую спичку, а затем молча ретировался на выход. Этого было достаточно, чтобы Джостен мог удостовериться, что Эндрю понял, что от него требуется и мешать тот не станет. В этом Нил был уверен больше, чем в самом себе.* * *