* * *
Зловония спермы, специфического запаха травки, приправленного приторными духами — всё это вперемешку тешило рецепторы. Круглые диваны мягкие и пропитаны пахучим лубрикантом, засевшим в обивке так прочно, что Натаниэлю становилось до смешного дурно от мысли, на чём он сидит. Место точно на окраине небольшого городка Шенк-Рина — который, в скором времени, будет являться второй по счёту агломерацией в их стране. Чего греха таить, этой области он отвращался сильнее всего: обломками старых дворцов можно было закрыться; мертвецы, сохнувшие и развевающиеся на ветру, становились неким напоминанием, что Шенк-Рин место гиблое и червивое, как яблоки старой старухи Хитц, которые она так преданно продаёт уже как семнадцать лет; тощие псины на дорогах жрут человечину с изглодавшим свистом, почти придирчиво отбирая конечности для тошнотной на всю улицу трапезы; на счёт вони Натаниэлю нечего было сказать, по ощущениям, будто весь город, расстилающийся на несколько сотен километров, был построен над кладбищем, если оно уже не превратилось в него или на то странное подобие. Натаниэль Веснински здесь родился: здесь рос, питался, дышал и учился. Местных школ в их округе было мало, да и построили их тогда под мольбы ещё не дохлых ветеранов, у которых, по их словам, есть дети и жена. Натаниэль был почти разочарован тем, как глупо провели народ, построив училища и заложив подкорку ту самую бумажку, косвенно напоминавший о циркуляре с запада «О сокращении гимназического образования»; Натаниэль не знал, как тогда смог выучиться и под каким святым или зеленым словом его взяли в «академию имени Святой Джен Ксавье Сабрини». Веснински почти забыл, каким, кроме молчаливого отвращения и смирения, взглядом можно смотреть на свой родной край. Хоть и трудности были, ему часто приходилось менять лицо в присутствии сорта получше. Люди здесь, как в дешевых кинопленках, всё же побрели по заезжему сценарию деградации и скачку в прошлое, когда народ подразделялся на два вида: первый — и самый очевидный, — жирные мешки с деньгами. Они особо не отличались от обычных людей, у них просто больше возможностей посмотреть на прохожего так, будто осматривают прилипшую жвачку к ботинку. Второй же вид был также очевиден: изгои, общественный помёт, аутсайдер, девиантное дерьмо, — Натаниэль не нашёл в этом никакой оригинальности. Себя он не относил ни к одному из видов. Ткнутый изрисованный картой планеты с космического обзора шар соскользнул со стола и с грохотом приземлился на деревянный пол, из которого торчали унылые и согнутые деревья — заржавевшие гвозди, которыми можно было резать шеи. Женщина в возрасте кинула предостерегающий и неприязненный взгляд в сторону устало сопящего Натаниэля. Работница — чьё имя он запомнить не потрудился, — в силу своего скверного, но, что приятно, осторожного характера не лезла сегодня в дебри его поведения. Веснински даже внутренне удивился: не помер ли у неё кто-то? Почти сразу он перевёл взгляд на дверь: знакомое тяжелое лицо, как и его выражение лица, тащилось в его сторону с присущей только одной биомассе неохотой. — Пришёл с очередной жалобой, дорогой? — сходу заявил Глок Завеккендо — городской барыга с цепочками свыше об уклонений от налогов, а если масштабно — его кэп, что даст по морде за неповиновение, — Если да, то давай скорее. Моему племяннику нужен телохранитель, если ты понимаешь, о чём я. Веснински только молчаливо кивнул, не смея спорить. Разве что в руках у него далеко не жалобы. Помятый уголок шершавой бумажки вновь подвергся его нервным махинациям, пока он наблюдал за Глоком, смиренно ожидавшим приговора. Возложив все силы в непроницаемое лицо и холод в голос, Натаниэль изрёк: — У тебя хотят забрать права на… ребёнка, — слово-таки не лезло из глотки, так как того пацана трудно было назвать ребёнком, — Та женщина, о которой ты говорил, пихнула мне эту хрень в руки и начала лить слезы о каком-то бордельном кретине, что не даёт ей увидеться со своим сыном. Глок не долго думал, прежде чем спросить с неверием: — И с каких пор ты стал посыльным? — С тех самых, когда твоя жена не оставила мне выбора и просто скрылась изведу. — Она всегда была поехавшей, — толика усталости всё же проскользнула в его словах, словно такие трюки от жены для него не новость. Глок Завеккендо уселся на мягкое кресло и зарылся плотными пальцами в волосы, ожесточенно их оттягивая, словно пытался так прийти в себя. — Не тебе слушать мои проблемы, но я устал как скотина. Не знаю, как и куда мне засунуть своего сосунка, чтобы эта женщина даже с псинами-ищейками не смогла его засечь, — мужчина сквозь плотно сжатые губы издал подобие смешка, — Впрочем и он сам ищет проблемы. Вечно лезет в дерьмо. Веснински хмыкнул, помотав перед собой бумажкой с довольно серьезным содержанием: — Что с этим будешь делать? Глок небрежно махнул рукой: — Отдай Хэнку. Пускай хоть этим будет подтирать свой неблагодарный зад. Или сожги. Костьми лягу, но не подпишу его. Для отца Глок был как новая среда для змей. Отторгающим, но постепенно к ней могли приспособиться. Уж лучше он, чем та стерва, — подумал Натаниэль, мысленно кивнув себе. — А знаешь, — Натаниэлю не понравилась интонация, с которой тот это протянул, — Ты недавно говорил, что собираешься навестить своего дядю в… Натаниэль тут же пересёк возможный конец фразы резким: — Нет. — Но я не договорил. — Я сказал — нет, — безапелляционно закончил он, — Вспомни, в какой регион я попаду с твоим сыном, если ты так отчаян. — Я не говорил, забрать его туда навсегда. Веснински раздраженно раздул ноздри, сдерживая поток слов об умственных способностях Глока, ласково проговорив: — Ты вообще не договорил. И я не дам тебе закончить. Ты явно спятил на своей идее, если думал, что я возьму на себя хоть какую-то ответственность за кого-либо. Неслучайный кашель дамы за кафедрой немного остудил пыл, но не затушил его под корень. Натаниэль продолжил ядовитым шёпотом, исподлобья глядя на нервно рыскающего Глока помятую пачку кента у себя в карманах: — Если ты ещё раз попробуешь хоть подумать об этом, я набью тебе морду, Завеккендо. Это не обсуждается. Глок всё же запихнул в рот сигарету и прикурил о ароматизированную свечку. — Я думал, ты бьёшь только настойчивых ровесников. — В моей компетентности бить морды таким отбитым папашам как ты, также приветствуется. Глок лишь глухо фыркнул. — Печёшься о своём… сыне, подопечном, как курица-наседка, думаю, у него тоже есть рот и им он сможет воспроизводит слова, ты так не думаешь? Да и тем более ему… Пятнадцать? Шестнадцать? — Шестнадцать, — не споря, согласился мужчина. — Разве он сам не в праве принимать решения, с кем ему оставаться? Послышался тихий скрип кресла: Глок оперся локтями о колени и приблизил к нему помрачневшее за какой-то ничтожный миг лицо. — Мне кажется, именно ты забываешь в какой стране мы живем и в какой глуши, а главное, с какими законами миримся изо дня в день, — тихо отчеканил он и поднялся с насиженного места, выдохнув в сторону выхода сизый дым. Знал же, что в его круге только Натаниэль Веснински не переносит запах сигарет. С чем или с кем эта непереносимость связана, Глок даже спрашивать не хотел: себе дороже, да и мало что он сможет из тихого, но наблюдательного парня вытянуть. Натаниэль на секунду сбился. Его промах — он знал. В Шенк-Рине и вправду действовал закон о возрастном ограничении или цензе, ему ли о нём не знать. — Лучше прекращай курить, — через некоторое время посоветовал Натаниэль, проигнорировав прошлый укол. Глок ни на секунду не изменился в лице: — Вряд ли без никотина в легких у меня с тобой сложиться хоть какой-то информативный диалог. Веснински никак не оскорбился, лишь пожал плечами. — Что насчёт Эндрю, так ему шестнадцать и он, как ты знаешь, не в праве самостоятельно решать свою проблему. По крайней мере, законно, — Завеккендо говорил тихо, задумчиво поглядывая на вошедшего посетителя: грех не посмотреть на обтягивающие задницу брюки, да и сам мужчина сложен был весьма недурно. Его собеседник только проследил за направлением взгляда и не думал что-то говорить. Если Глок эту аналитическую привычку на спец-операциях глубоко ценил, то в повседневной жизни ненавидел. — Не думал, что в этой жизни ты когда-то употребишь слово законно в своей лексике, — Натаниэль сухо и почти незаметно нервно отсмеялся: не от своей шутки. От складывающейся ситуации и возможного результата их разговора в будущем. Внезапно диван продавился под чужим весом: Веснински едва заметно отодвинулся к боковой жесткой обивке, приложив немало усилий сохранить лицо, — только вот невозможно пристающему к мелочам Глоку удалось заметить напрягшуюся острую челюсть. Мужчина, что недавно беспечно беседовал с Джаклин — куртизанкой из Финляндии, — невозмутимо присоединился к вмиг потяжелевшей аурой беседе. — Виджо Хлореси, рад видеть, — выражение Глока опытно переменилось с осунувшегося на неприятно веселое. В его острой улыбке Натаниэль видел жизнь, что так её наточила. Ему это не нравилось, потому что вызывало чувство недосказанности в их не таком уж редком общении. Завеккендо приветливо протянул руку, в которую впилась чужая: жесткая, сухая, крепкая. — Взаимно, Завеккендо. Тихие глаза незнакомца, как мужчина расслабился на диване, косо окинули незаинтересованного Натаниэля и тут же вернулись к Глоку. — Если вы не сочтете за грубость, мистер… Натаниэль даже не взглянул на него, в это время не сводя пристального взгляда с давнего приятеля: — Натаниэль. — Мистер Натаниэль, — неоспоримо поправил Виджо, — Я бы попросил оставить нас с Завеккендо наедине. Парень только сдвинул рыжую челку и решил оглядеть мужчину, прежде чем легко улыбнуться. Глок почти поперхнулся с увиденного. — Прошу прощение, но я телохранитель командира Завеккендо и моя работа находиться с ним при любых обстоятельствах, в особенности на переговорах, сэр, — с натуральным сожалением проговорил Веснински и финально ударил извиняющимся выражением лица. Показное выступление стоило того, чтобы увидеть непередаваемое непонимание в глазах Глока, почти вопящее: «Что ты, черт возьми, несёшь?!». Натаниэль мог объяснить простым: «Я ему не доверяю», — и тогда ему даже спустят этот цирк. Виджо молча поднял брови в вопросе, но отступил, начав говорить на другом языке. Итальянском. Натаниэль знал его не так хорошо, как три основных языка. Можно сказать, знал его базово, остановившись на основных вопросах по типу: «Я потерялся, не могли бы вы мне помочь найти карту города?» — и слов для первого знакомства. Но с разговора он понял, что речь шла далеко не о трудностях в работе и не о провальной зачистке четыре дня назад, а о усыновлённом сыне товарища — Эндрю Миньярд, или тот, о котором шла недавняя дискуссия. С этим именем парня Натаниэль сталкивается не так часто, но как только о нём шла речь, его голову заполняли вопросы: «Зачем Завеккендо усыновил с детства приверженного уголовной грязью ребёнка?»; «Почему с ним в ногу шли проблемы, которые приходилось решать его непутевому папаше, а по совместительству и опытному командиру — Завеккендо?»; «Насколько же Глок деградировал в свой баснословный полтинник с длинным хвостом?». Вопросы оставались безответными: Глок не любил писать отчеты. Веснински невозмутимо держал лицо и прислушивался к знакомым связками рычащего итальянского. Хлореси невпопад, — Натаниэль проклял свою бездарность в изучении языка, — упомянул какую-то аварию и быстро шипел о какой-то матери. Ещё он услышал слово брат-близнец, а дальше Виджо бормотал с такой скоростью и свирепостью, что Натаниэль усомнился: а понимает ли его сейчас Глок, или же строит умное лицо, думая совершенно о другом? Но приятель, походу, понимал, точно отчаянно скривив губы. Натаниэль бросил попытки понять смысл их разговора и притворился непоколебимой статуей, раздумывая о времени, затратах, вероятных раскладов событий в Герхинии, — так называемый ОПГ-район в нескольких километрах от них, — и возможных неудачах, которых лучше избежать в любом случае. Его дядя вряд ли гордился бы им, если бы узнал о низком проживании его внука, да и о его деятельности. Натаниэль думал об этом моментами и всегда со сжавшимся желудком. Благо с отцом дела обстояли намного лучше: почти две недели назад его приговорили к смертной казни, путём введения запрещённой в стране инъекции. Стюарт буквально под пули лёг, дабы предоставить все мотивы для обоснованной казни Мясника — убийца числа, переходящего за три сотни человек, убийца его матери, соучастник Мафиозной организации и его отец. — Что ж, — Натаниэль спустя долгую языковую мешанину услышал родной английский с чужим африканским акцентом, — Я постараюсь сделать всё возможное для того, чтобы избежать это дерьмо. Благодарю за информацию, Виджо. Тот медленно встал с дивана, и от его недавней злости не осталось ни следа, лишь тонкий слой усталости и беспокойства подчеркивало морщинистое угловатое лицо. —Уж постарайтесь, Завеккендо, — махнул рукой Хлореси, — Не стоит закрывать на глаза на разбои вашего подопечного. Послышался хлопок плохо сделанной двери, а после тишина, продлившаяся около трёх минут. Натаниэль отстранённо отсчитывал каждую секунду на разных языках, лаская уязвлённое чувство достоинства. Ему стоит подтянуть лингвистику. Завеккендо же в это время долго вспарывал брюхо тяжелой на вид папки, прежде чем выдать флегматичное и сухое: — Это пиздец. По памяти Веснински мог отметить три редких случая, когда Глок извергал при нём подобное: первое — когда на стол ему прилетела жалоба из юридической инспекции в размере трёх футов в длину, второе — когда Хоске Уфи-Дальтц, — печально известный как неопытный искусствовед, коим он себя прозвал, а также мстительный заморыш из трущоб, — сделал из штаба Глока особенное творение, разрисовав всю переднюю его часть анатомическим строением человека всего-всего, да ниже пояса, ну и третий — когда его гражданская супруга подожгла его дом за, по её словам, измену. Глок тогда умалчивал, что она у него четвёртая жена, про других любовниц, любовников и случайные связи он даже словом не обмолвился. — Знаешь, у меня всегда гуляют мысли, чтобы сменить имя на несуществующие у меня деньги и просто свалить на хрен из этого города. Только если выпадет такая возможность. Натаниэль в ответ иронически фыркает, за что получает почти сразу лицо Завеккендо с расширившимися от осознания глазами: — Твою же-ж мать, Веснински! И в тот же момент он взрывается хохотом, прикрыв глаза в усталом и понимающем жесте. — У тебя слишком удачно получается непреднамеренно упомянуть мои прошлые идеи. — Которые ты воплощал в реальность, — по-доброму уколол мужчина, вздёрнув носки ботинок. — Которые я воплощал в реальность, — безучастно вторил Натаниэль. Он прикрыл глаза, решив перейти к интересующим его вопросам: — Что трепал тот верзила? От Завеккендо послышался тихий свист. — Завел песню о том, как мой сын любит машины и чью-то мать. Ну а также о взаимной любви и поддержки братьев. О втором я узнал, что любопытно, только сейчас. Натаниэль помялся, постараясь принять удобное положение на диване. — Твой сын кого-то сбил? — аккуратно спросил он, опираясь на надежды о собственном безошибочном переводе слова Fracasso. Глок разочарованно махнул рукой. — Я был бы вне себя от радости и гордости, если бы он кого-то сбил, и если бы этим кем-то оказался мой начальник, — мечтательно сказал Глок, — Но, хочу признать, он меня и так успел удивить. Оказалось, сын у меня не только риталиновый мальчик с антидепрессантами в крови, он ещё и хорошо знаком с уголовной ответственностью по делам несовершеннолетних. Мужчина потянулся к кофе, которое, несколько минут назад, принесла работница, с плохо скрываемой неприязнью. Видно, Завеккендо ещё не слез со странных предпочтений пить кофе с лимонным соком: Натаниэль этого не мог понять, так как сам пил его просто — растворимым и топил кипятком. — С какой-то женщиной он попал в аварию или её сам инициировал — как тебе удобно, — продолжил Глок, задумчиво ковыряя заусенец большого пальца, — В целом, иметь дело с последствиями неприятный процесс, но если нарыть о мотиве Эндрю, может, удовлетворив интерес, попробую снизойти и прикрыть его проблемный зад. Всё сложится в ещё лучшем виде, если он сам мне всё расскажет. Натаниэль сдержал порыв сморщиться: — Это навряд ли. На пристальный взгляд товарища, он только отвернулся. Глок понимал его категоричность и немногословность, потому не спорил.* * *
Почерпанные бетонные стены холодят спину. Облокотился о них, значит, будь готов, что твоя надежда на то, что это хоть как-то вскроет твой кипящий мозг и остудит, будет беспощадно растоптана. Натаниэль на собственном опыте это знает, потому сейчас пытается найти опору ногой, опираясь о жесткую платформу. Ни черта не помогает, но Натаниэля это мало волнует. Озябшая дворняга, поджав подбитую лапу, проскакала к нему и повела носом в хищном жесте. Наверное, будь её воля, вгрызлась бы в него и начала бы кромсать на части, ничего после себя не оставив. Удивительно, что всех собак ещё не сожрали дворовые бомжи. Будто услышав его мысли, псина зло зарычала и оскалилась, но тут же заскулила, как Веснински глянул ей в глаза и попытался пригнуться к ней. Не чтобы ударить, а чтобы разлохматить мокрую и вонючую шерсть зашуганной зверюги. Не жалость, лишь тонкое и высосанное сочувствие: утешить изувеченное существо, по издевательству жизни отправленной в Шонэто район. Таких, как она, жрут в подворотнях, иногда и в людных местах. Натаниэлю думалось, что дворнягу пытались утащить или хотя бы цапнуть, да та оказалась проворнее или же отличалась небывалым везением, раз у той получилось вырваться. Звук ударившегося металла рядом с лапами собаки заставил Натаниэля вмиг развернуть корпус в сторону звука, резким жестом спрятав спину. Рука привычно поползла в набедренный карман в поисках наколки. Гостем оказался сосунок Завеккендо. Натаниэль еле удержался от желания грубо выругаться. — Эндрю, — слова сорвались поразительно легко. Эндрю, на безошибочное приветствие, задиристо скосил уголок губ в оскале и отсалютовал, на полпути к нему облокотившись о кирпичную стену круглосуточного магазина. — Как дела у отца? — без интереса в голосе спросил Веснински, краем глаза провожая сбежавшую дворнягу. Эндрю выглядел как обычно — то есть, в его «как обычно», — с трупной кожей и юношескими редкими высыпаниями на лице, залёгшими под глазами темными синяками, да со слегка мутными, расширенными и воспалёнными глазами. Одежда дранная и потрепанная, словно тот не менял её неделями, — Натаниэлю это показалось странным, так как Глок мог позволить себе некоторые вольности в затратах, потому и обеспечить младшего Завеккендо одеждой тот вполне способен. — Ещё не отдал меня обратно, — весело протянул Эндрю, сунув бледные руки в в карманы растянутых джинсов. Натаниэль хмыкнул. По правде говоря, ему было сейчас не до разговоров с малолетними: Кларисса будет долго и нудно орать, если он не решит проблемы с южной частью Шенк-Рина. Он решил покончить с разговором как можно быстрее. — Ты, наверное, будешь огорчён, но Глок не отдаст тебя обратно. Парень напротив надрывно рассмеялся. — Будь паинькой, младший Завеккендо, — холодно бросил Натаниэль, которого почти оскорбило отношение этого Эндрю к помощи со стороны его товарища. Натаниэль был уверен, что этого мелкого идиота почти никто не учил, как жить на улице и как засыпать, спать и просыпаться, глядя на ночные звёзды или утреннее солнце в небе. Однако ничего большего Веснински не сказал, решив ретироваться: Кларисса точно будет любовно рвать связки на него одного. Почти выйдя из переулка, Натаниэль услышал задорное: — Шенк-Рин не любит паинек. Эндрю вальяжно вышагивал за ним, не идя вровень, но и не отставая. Веснински внешне остался безразличным, внутренне чувствуя, что медленно закипает в едком бассейне злости. Этого сопляка до полноты картины не хватало, точно. — Скажешь это своей матери, — бездумно бросил Натаниэль, надеясь, что надавил на достаточно больную точку и Эндрю под наркотическим бредом вспылит и уйдёт. — Ах! Да ты человек без сердца!— театрально приложил руку к груди Эндрю, ничуть не поменявшись в лице, — Ты в курсе, что у тебя есть все задатки хирурга? Весь из себя такой хладнокровный, как змея. А ты знал, что змеи сначала душат, а потом вгрызаются? Натаниэль двинул челюстью. — Я старше тебя на восемь лет, парень. Ещё одна такая фраза на Ты и твой любимый папаша случайно узнаёт, как хорошо ты умеешь заводить друзей и как хорошо у тебя получается грести деньги на травке. — Не надо мамочка, я больше так не буду, — закатил глаза Эндрю, пока Натаниэль маниакально желал, чтобы эти глаза остались на другой стороне, перевёрнутыми к черепной кости. С момента их ходьбы, Эндрю редко замолкал: болтал без умолку, — и вправду, сопляк купается в риталине. Веснински слушал его вполуха, больше обеспокоенный тем, как не вовремя глоков щенок увязался за ним. Часто ли такое происходило? Часто. И надолго. Отвязаться от него было задачей сложной, если только Завеккендо был свободен и имел возможность утащить белобрысого силой. Натаниэль и не заметил, как погрузился в себя, пока мимо него не пробежала свора детей, один из которых, оглянувшись назад на вопящего мясистого пузом мужика, задел его почти всем телом. Мальчишка едва успел проблеять извинения, как споткнулся о вздернутый камень. Чумазый ребёнок удачно избежал падения, но тем не менее, звонко вскрикнул, когда костлявый локоть сжала ладонь Натаниэля. — Сучьи выродки! — режуще заорал пожилой мужчина, не вовремя подоспевший, — Гниды! Мало вам было в прошлый раз!? Захотели ещё получить?! Мальчишка на глазах сгорбился и съёжился, попытавшись зажать напрягавшимися плечами капюшон с двух сторон. — Отпусти эту тварь! Надо же преподать урок, как плохо живётся тем, кто ворует! Натаниэль неосознанно загнал парнишку себе за спину, учитывая, что сам был невысоким и едва ли его рост переступал за приемлемое число. — Что он у вас украл? — решил поинтересоваться он у взбешённого торговца, с которым не раз пересекался. Редко по делам. Однако, судя по ничуть не изменившемуся ярому лицу, тот его не узнал: — Лучше спроси, чего он не украл! Позади вскользь удалось расслышать металлический скрежет: словно металл проехался по другой металлической безделушке. Эндрю, — с неохотой подумалось ему. Натаниэль слегка повернул корпус, незаметно заслоняя мелкого сорванца и от младшего Завеккендо. — Я заплачу за всех этих детей и все мы забудем то, что только что произошло, — через некоторое время заговорил Натаниэль, грузно сжав руку беглецу, что попытался воспользоваться возможностью и удрать. Мужик зло захохотал на всю улицу, ещё больше привлекая нежелательных зрителей: — С чего такая щедрость, а? Или у нас наконец появился благотворительный фонд? Если так, то прошу прощение, я ведь не знал, — ядовито выплюнул он, сделав шаг вперёд, дабы перехватить парня. Натаниэль раздраженно стиснул зубы, но не успел он достал из набедренной повязки пистолет, как в глаза попали белобрысые патлы младшего, нагло заслонившего его от набычившегося мужика. — Ой-ёй, соблюдай дистанцию, старый, иначе удерёшь в свою ущербную лачугу с перевёрнутыми конечностями, — Эндрю, по-родительски журя, поцокал языком, — Ты ведь знаешь, как часто у нас здесь такое можно увидеть, да? — Вам, подобным с запасными вещами и с тремя лишними тарелками, легко пороть такой бред. Сынок, у которого всегда будет, что пожрать и те, над кем посудить не страшно, — со рта пожилого мужчины шла зловония горькой обиды и яростной зависти, — Нагонять жути любите? Так учтите, что, в таком случае, лучше начать оглядываться по сторонам в переулках, потому что подобных вам — жопой жуй. Никогда не узнаешь, на чьём месте можешь побывать. Натаниэль успешно привлёк к себе внимание, ударив ребром ладони по лопатке Эндрю, заставив того немного сгорбиться. — Мы не хотим проблем, да, Эндрю? — не спрашивал Веснински, дёрнув вперёд руку с пришпиленным мальчуганом, — Я просто заплачу и мы разойдёмся, без каких-либо обид и дальнейших встреч. Мужик поджал губы и в неприязни дернул подбородком, уже открыв рот, чтобы ещё что-то дерзкое бросить, как Натаниэль бесцеремонно всунул тому сумму денег, которою только смог вытащил из неудобных брюк. Видимо, денег было прилично. Очень, раз Эндрю весело свистнул, выгнув шею в его сторону и пощелкал языком. Однако казалось, что мужчину только разозлила такая подачка. — Советую принять их и, надеюсь, в радость для обеих сторон, мы больше с вами не встретимся, — решил закончить Натаниэль и только те, кто не знает его, могли бы подумать, что он сбегает. В этот раз он действительно сбегает, потому что в заднем кармане вибрирует сотовый, о котором Веснински забыл. Кларисса будет капать на мозг так неприятно и остро, как только сможет. Мальчуган же по левую руку старательно вырывается: кусается, щипается, пинается и о чём-то беспрерывно треплется, не замолкая. На голову давит изобретательно, лучше чем на Кимберли её дед. Натаниэль не нежничает и, как только доходит до ближайшего заворота, выворачивает руку сопляку. Тот, ожидаемо, с пренебрежением в голосе зашипел: — Если вы думаете, что после вашего вмешательства, я упаду на колени и буду целовать ваши ноги, то идите на хрен! Эндрю на услышанное заливисто рассмеялся, обманывая ребёнка своей небрежностью. Только приглядевшись, можно было увидеть, как тот, с только ему понятной лаской и равноценным отвращением, гладит большим пальцем наконечник наколки, наблюдая с прищуром за телодвижениями парня. — Д-да… Да и ты сам мне под ноги попался! Не встал бы как истукан посреди дороги, не было бы этого всего! — продолжал гнуть своё ребёнок, с появившейся в интонации обвинением. — Слушай сюда, шпана. Плевать я хотел на все твои слова как и сейчас, так и дальше, так что лучше проваливай к своим дружкам и проведи беседу, как своровать у злых дядей что-то получше плесневелого хлеба. Веснински грубо влез рукой под футболку мальчишки и достал оттуда так искусно и дурацки ворованное. У парнишки от увиденной своей кражи покрасневшие глаза в неверии распахнулись, а рот застыл в беспомощной попытке сказать что-то явно сопротивляющееся словам Натаниэля. Хохот Эндрю стал громче: — А как насчёт выбора, Сэр? Кошелёк или хлеб? Может, билет в Хенси? — резко усмехнулся он, подняв брови. Натаниэль почти поперхнулся со внезапной смены темы, но ничего не сказал, только поджал губы, поймав лишь заправленный наркотическим дурманом взгляд. Не стал смотреть реакцию ребёнка на слова ничуть не большего ребёнка, быстро набирая пальцами сообщение Глоку Завеккендо, с прикреплённой геопозицией. Параллельно с этим, отправляет сообщение-не-извинение Клариссе, пролистав изначально шестьдесят с лишним сообщений и двадцать семь звонков вниз.* * *