Чужак

      Регулус не спешил спускаться вниз.       Растягивал момент единения с собственными мыслями как можно дольше, чувствуя, как по спинным мышцам разливалось давно упущенное спокойствие. Внедряясь в каждое сухожилие, оно проникало глубоко внутрь, обосновываясь двойственностью. Конечно, слизеринец был отчасти рад такому развитию событий; Тёмный Лорд не ставил личное задание будущего Пожирателя на первый план, следовательно, у него появились дела поважнее, чем смерть грязнокровки. Это облегчило душевную ношу Блэка, но не успокоило внутренний ревущий смерч.       Волдеморт никогда не оставлял особо важные объекты без своего присмотра. Если он не пришёл сейчас, значит Реддл явится позже. Логично. До безумия очевидно. Не стоит лелеять надежду на то, что Лорд отступит от задуманного и избавит мальчишку аристократа от мук выбора. Скорее всего, он явится внезапно, прямо как в ночных кошмарах Блэка, и потребует от мальчишки то, что было высечено остриём давления на подкорке слизеринского сознания.       Судьба сделала ему небольшое одолжение, но это не означало, что история с Уоррен подошла к финалу. Скорее, сюжетная ветвь их жизней была поставлена на паузу ради временной иллюзии — пока что всё хорошо. Всё, казалось бы, было как и прежде. Не существовало понятия об ускользающем времени, высасывавшем все соки из волшебника. Не существовало нависавших, подобно гильотине, весов, на чаши которых были поставлены две абсолютно несовместимые друг с другом жизни. В этом временном промежутке не было места Волдеморту и его грандиозным, но таинственным планам.       Регулус остался в своём привычном мире, но с одним условием — он уже не тот, кем был прежде. В нём поредела святая вера в идеологию Пожирателей и того, кто командовал целым отрядом своих приспешников. Чрезмерная тяга Лорда скрывать суть своей деятельности привела Блэка к тому, что он оказался попросту запутанным и опустошенным.       Слизеринец заведомо знал, чего пытался добиться Реддл. Знал, что тот не желает делить магическое пространство с маглами и их выродками. Но Блэк никогда не задумывался, какой ценой Волдеморт хочет прийти к своему господству.       Разумеется, ответ лежал на поверхности. Но когда ты всего лишь подросток, за плечами которого скрывается генетический снобизм и бахвальство, тяжело признаться самому себе в том, что по дороге к всеобщему признанию кумира прольётся не одна капля крови. Звучит, как нечто фантастическое. Оторванное от реальности. Потому что Блэк знал — теперь знал — багровые реки обязательно польются, сметая всё на своём пути и, смешивая мир в единое целое хаоса и разгрома. И вряд ли Лорд ограничится только грязнокровками. Под гневную руку Великого Волшебника попадутся все неугодные, вне зависимости от их происхождения.       И тот, кто всю свою сознательную жизнь верил в то, что Реддл примкнёт к парламентерским переговорам — просто идиот. Блэк чувствовал на собственной шкуре, каково это — быть главным среди обманутых. Ведь слизеринец, как никто другой понимал, что значит потеряться в собственных убеждениях.       Всё лето и начало осени Регулус думал о собственном престиже, чтобы оказаться среди Пожирателей, чувствуя фантомный отголосок Тёмной Метки на своём предплечье. Он предвкушал начало миссии, завороженный перспективами. И его ничуть не испугало и не отторгло главное условие — подстроить смерть грязнокровки. Блэк смог бы доделать дело до конца, если бы гриффиндорка не была столь упертой и живучей.       Но стоило игре продолжиться, втягивая в свою воронку самого слизеринца, как он тотчас прозрел. Для Волдеморта не важна кровь. Не в том понимании, о котором всегда размышлял Регулус, глядя на Лорда. Реддлу важно исполнение. Преданность. Готовность отдать жизнь за собственные принципы.       А Блэк свою принципиальность подрастерял. Прикидываясь доблестным солдатом Тёмного Лорда, слизеринец погряз в миссии, проникаясь своей жертвой. Позволяя девчонке то, за что бы её давным-давно казнили — в лучшем случае. В худшем ею бы занялась Белла, испытывая ведьму пытками и самыми тёмными заклятиями.       Есть ли место убеждениям там, где начиналась сокрушительная тяга к маглорожденной волшебнице? К той, кого Блэк месяцами ранее сравнивал с чернью. С ничтожным насекомым, на которого обязательно найдётся своя подошва. Теперь Регулус сомневался в том, что сможет ранить её хотя бы словом. Потому что Уоррен ответит и ударит больнее. Обязательно ударит.       Слизеринец покинул свою комнату, находившуюся на втором этаже семейного дома, предвкушая встречу с родителями и теми, кого они рассматривали в качестве потенциальных родственников. Салазар.       Блэк прекрасно знал об обычаях чистокровных — женить, скорее, по договору, нежели по обоюдному желанию обеих сторон. Но будучи занятым делами Волдеморта и личными перипетиями, Регулус ни разу не вспомнил о том, что его возраст обязывал обзавестись невестой. В противном случае, за него это сделают мать и отец. Так и случилось.       Его не пугала перспектива оказаться в компании своей будущей жены. Блэку было наплевать на навязанный обществом долг. Слизеринец знал, что это лишь условность. Формальность — продолжать род во имя величия и незапятнанности чистой крови. В подобных браках мужья могли продолжать вести свободный образ жизни, прикрываясь клятвами, не имевшими ничего общего с тем, что трактует сердце. Холодный расчёт и выгодная сделка.       Регулус сомневался, что сможет пережить званый ужин только потому, что Вальбурга и Орион в очередной раз пытались навязать ему чужой выбор. Блэк уже однажды сломился под их гнётом и вычерченным по лекалу будущим. Но если связь с Волдемортом являлась отчасти добровольной волей мальчишки, то сейчас — всё было с точностью наоборот.       В мыслях слизеринца невозможно было уловить и проблеска искреннего желания оказаться бок о бок с незнакомкой во имя продолжения чистокровного рода.       Тошнота подступала к горлу, стоило слизеринцу спуститься на первый этаж полупустого дома. После предательства брата и его феерично-подлого побега, всё вокруг будто замерло. Сириус всегда привносил в каждый уголок то, что помогало оставаться на плаву. Он освещал собственной беззаботной энергией мрачные комнаты Площади Гриммо, заявляя во всеуслышание о том, что он — не такой, как остальные жители этого дома. Бросал в лицо гребаный нонконформизм, доводя Вальбургу до очередного нервного приступа. Сириусу удалось пойти против родительского авторитета, и в чём-то Регулус даже завидовал брату, но вряд ли он когда-нибудь признается в этом.       Как, например, в том, что слизеринец слишком долго рассматривал выжженный портрет старшего брата на семейном гобелене, находившегося в малой гостиной. Сожженный кусок стены — меньшее, что мог заплатить старший Блэк за своё несогласие.       Иногда слизеринец думал о том, как бы сложилась его судьба, если бы Тёмного Лорда не существовало, а родители не являлись одержимыми приверженцами чистой крови. Как бы сложились пазлы их жизней, если бы не существовало множество условий, выполнить которые они не могли в силу своей очевидной непохожести.       Миллион «если». И ни одного правильного. Потому что, по всей видимости, их настоящее и являлось тем самым — правильным. Предначертанным с самого первого вздоха.       Блэк чувствовал себя по-настоящему лишним в месте, некогда являвшимся для него родной обителью. Подобием обожженного полотна за его спиной, служившим извечным напоминанием, что именно случается с неугодными в этой семье.       Сумрак сгущался за окнами, постепенно погружая Площадь Гриммо во тьму. Каждая стена в этом доме была выкрашена будто самой ночью, оставляя на бетонной постройке мазки характерного мрака. В некоторых местах можно было заметить, как краска облупилась со временем, но ни один год не смог окончательно сломить удушающую энергетику, жившую в этом пристанище.       Говорят, что у каждого дома есть душа. И Регулус был уверен, что душа этого места насквозь пропахла злом.       Серо-чёрный оттенок стен блуждал из комнаты в комнату, выдерживая единый стиль. В отличие от спальни Блэка, в остальном доме всё было нагромождено дорогостоящими вещами. Или как привык называть это Регулус — хламом. Всевозможные картины, купленные Вальбургой на аукционах. Портреты предков. Мебель, сотворенная на заказ у самых лучших волшебников-ремесленников. Всё это, в основном, служило выставочным экспонатом. Мать почти не покидала своих покоев, за исключением светских раутов, а отец часто отсутствовал в доме, но при каждом своём возвращении запирался в кабинете, строго настрого запрещая всем посторонним нарушать рабочий процесс.       Укромная комната, в которой сейчас находился Регулус, была соединена с главной гостиной узким коридором. Такая планировка являлась удобством для прислуги, которая разносила всевозможные блюда с кухни из западного крыла. Хозяевам не пристало заходить в гостиную через двери, предназначенные для эльфов и сквибов. Но у Блэка не осталось ни малейших сил потакать обычаям чистокровной семьи.       Регулус пересек небольшое расстояние между помещениями, остановившись за дверью, скрывавшей мужскую фигуру. Несколько секунд он прислушивался к приглушенным разговорам, царившим за толстыми стенами. Слизеринец не мог разобрать, кому именно принадлежали приглушенные голоса, но чувствовал нутром — каждый из них был ему знаком.       От этого осознания головная боль усилилась, а черепную коробку словно раздалбливало долото, монотонно стуча по вискам. С каждой секундой удары становились отчетливее, а перед глазами расплывались тёмные образы. Блэк сделал глубокий вздох, расслабляя бабочку на шее, которая служила не аксессуаром, а удавкой. На выдохе он открыл эту чёртову дверь, прерывая мерзким скрипом беседу.       В гостиной присутствовало несколько человек. Сидящие за столом одновременно повернули свои головы в сторону, где стоял ошеломленный слизеринец. Регулус готов был поклясться чем угодно, что встреча с Тёмным Лордом оказалась бы сейчас ебаным подарком свыше, чем то, что для него уготовила собственная мать.       Орион сидел во главе длинного обеденного стола, смиряя отпрыска разочарованным взглядом. Его извечно безэмоциональное лицо не выражало ничего, кроме аристократичного хладнокровия. Не дрогнул ни единый мускул. Но отцовские глаза говорили красноречивее любых слов. Били наотмашь безмолвием, и это чувствовалось куда хуже, чем любой истошный крик. Его тёмные радужки зацепились за свисавшую бабочку на шее сына, и это наблюдение вынудило мистера Блэка сжать свою вилку крепче.       — Садись за стол, — Регулус был уверен, Ориону с трудом дались эти слова. Не потому, что он не хотел интонационно отчитывать сына при посторонних. Нет. Потому что, по мнению отца, его тон был мягче, чем того заслуживал младший Блэк. — Не заставляй гостей ждать дольше, чем тебе было дозволено.       Слизеринец молча кивнул, сделав несколько шагов к столу. Он едва сдерживался, чтобы не послать каждого сидящего здесь к чёртям собачьим. А кандидатов было предостаточно. Регулус ожидал появления кого угодно на Площади Гриммо, но ни в одной из этих вариаций он не мог предугадать, что мать решится выбрать именно этих людей.       Вивьен кокетливо потягивала вино из бокала, смотря на слизеринца с неприкрытым интересом. Волшебница расположилась поодаль от Вальбурги и Ориона, тем самым подчеркивая, с какой целью она явилась в этот дом. Девушка закинула ногу на ногу, и её и без того короткое платье алого оттенка задралось ещё выше, оголяя бедро.       Девичьи мягкие светлые волосы были убраны в высокий хвост, открывая всем вокруг вид на кукольные черты лица. Но за этой пресловутой нежностью скрывалась истинная натура ведьмы. И, Салазар тому свидетель, подноготная слизеринки не имела ничего общего с понятием о доброте и мягкосердечии. Корысть плескалась в светлом взгляде, исписывая радужки удовольствием от возможности ухватиться за Регулуса своими длинными ноготками в цвет наряда.       Он был готов сожрать флоббер-червя, но добровольно связывать себя с гребаной приставучей одноклассницей? Нет. Это не входило в его планы.       — Прошу простить моего сына, — Вальбурга попыталась смягчить напряженную обстановку, щелкая пальцами, дабы прислуга обновила бокалы с напитками. Блэк остановился у единственного свободного стула, садясь рядом с Льюиз. Он мог слышать, как она усмехнулась, делая последний глоток. — Он совсем не свой после возвращения домой. Думаю, на нём так пагубно сказывается участие в Турнире.       Он не мог поверить собственным ушам. Серьезно, блять? Что за спектакль устраивала мать, чётко следуя каждой отрепетированной реплике?       Может, на нём пагубно сказывалось не участие в Турнире, а висящая над головой миссия убить грязнокровку? Ведь Блэка мучили кошмары отнюдь не из-за проваленного первого испытания. Каждую ночь его посещал единственный образ — окровавленная Уоррен, молящая о спасении и о том, чтобы выбраться из рук будущего Пожирателя.       Но уж точно не Турнир являлся причиной пагубного состояния.       Однако Регулус вновь промолчал, пытаясь согнать с себя въедливый взгляд сбоку. Вивьен продолжала скрывать своё ехидство в бокале, оставляя следы ярко-розовой помады на кайме.       Слизеринец кивнул гостям напротив — мистеру и миссис Льюиз. Вивьен являлась точной копией матери — те же кипенно-белые локоны. Кожа вровень оттенку волос, а миндалевидные глаза подчеркивала неестественная голубизна. Худоба — не болезненная. Скорее, результат правильного питания и безупречного воспитания, подразумевавшего, что дамам из высшего общества не престало наедаться за столом. Их удел — натянутая улыбка и светские беседы. Их пищей являлись сплетни.       Через двери, предназначенные для слуг, быстро прошли несколько домовиков, левитируя подносы с разной выпивкой. Они поочередно наполнили каждый из бокалов, удаляясь из гостиной, спрятав глаза в пол.       — Да, я наслышан о твоей внеклассной деятельности, Регулус, — произнёс мистер Льюиз. Томас, в отличие от своей жены, не чувствовал себя скованно. Он выглядел моложе, чем Орион, но слизеринец помнил, что они учились с отцом на одном курсе. О том, что мистер Льюиз проживал далеко не третий десяток, говорила легкая седина на висках, покрывавшая каштановые волосы. — Стать чемпионом столь прославленного Турнира — великая честь.       Блэк намеревался ответить в своей манере, но был перебит Вальбургой:       — Я всегда знала, что мой единственный наследник никогда не опозорит нашу семью, — произнося претенциозную речь, мать даже не взглянула на собственного сына. Она говорила монотонно, без какого-либо энтузиазма. Смотрела вдаль на старинные антикварные часы, словно искала выход в истекавших минутах. Словно сама мечтала вырваться из оков этого вечера.       Вальбурга выглядела бледнее, чем обычно. Её мертвецкая кожа контрастировала с черным бархатным платьем с высоким воротником, застегнутым на все пуговицы. Серые глаза не выражали подлинную гордость, о которой она пыталась заявить во всеуслышание. В них не было ничего. Если Орион резал взором, пытаясь взрастить в отпрыске зрелость, то мать держалась отстраненно. Словно боялась любым неловким движением раскрошить хрупкую связь с единственным дорогим, что у неё осталось.       На неё было больно смотреть.       — Как проходит подготовка ко второму испытанию? — поинтересовался Орион, разрезая стейк, с которого стекала тонкая струя крови.       Регулус сдержал рвотный позыв, прикрыв рот ладонью. Его тарелка все ещё была пуста, несмотря на многообразие яств, приготовленных специально для чёртовых смотрин. Его не прельщал ни вид запеченного поросенка в яблочном уксусе, ни всевозможные виды закусок. От остального вида мяса особой прожарки его тошнило. Он даже ни разу не притронулся к своему любимому блюду — запеченному картофелю. Еда на этом столе больше напоминала отравленные куски, прикасаться к которым было чревато выхарканными внутренностями.       — На стадии планирования, — отрешенно произнёс слизеринец, бесшумно постукивая пальцами по дубовому столу. — Придётся напрячься, чтобы придумать способ продержаться под водой как можно дольше.       Его не покидала мысль о том, когда именно все вокруг перестанут делать вид, что это обыкновенный вечер. Когда кто-то из присутствующих, наконец, заявит о главной теме сегодняшнего дня. Потому что Блэк чувствовал, как плавился собственный мозг от любопытства. Примени он окклюменцию, и та, вероятно, не смогла бы унять в слизеринце разгорающееся пламя — желание услышать, увидеть воочию то, что уготовили для него родители.       — А с Вами нежатся, — рассмеялся Томас, топя свой раскатистый голос в янтарной жидкости. — Орион, помнишь те байки, о которых нам рассказывали в школе? — отец коротко кивнул, пряча жестокую ухмылку за краями своего тумблера. — Детей отправляли в ночное путешествие по Запретному лесу. И только сильнейшие возвращались обратно.       — Что становилось с остальными участниками? — бесстрастно поинтересовался Регулус. И только учащенное сердцебиение могло отразить истинную эмоцию слизеринца.       — Из Хогвартса их увозили в дорожных сумках. По частям, — глаза мужчины сверкнули одержимостью и… наслаждением? Ебаный психопат. Мистер Льюиз откинулся на стуле, крутя в ладони полупустой стакан. Заметив это, Вальбурга вновь щелкнула пальцами, высматривая в дверях прислугу. — Всё, что от них осталось — ошмётки плоти, да кости, — в его голосе не прозвучало ни капли сочувствия. Скорее, воодушевление. — Зрелище не из приятных.       Ну да, конечно.       Когда в гостиной вновь появился домовик, он первым делом направился к Томасу, подливая из бутылки порцию огневиски в гостевой тумблер. Рука мужчины дернулась вверх к губам, и рубашка слегка задралась, позволяя Блэку увидеть чуть больше, чем было дозволено. Змеиный хвост, обвивающий череп. Блять.       — Томас, я прошу тебя! — заверещала Шарлотта, пряча лицо в тонких ладонях, пальцы которых были украшены всевозможными видами дорогих колец. — Хотя бы сегодня оставь свои ужасные истории при себе.       — Надеюсь, нашего сына не постигнет такая участь, — вмешался Орион, доедая свой стейк. — Мне бы не хотелось, чтобы нашу семью вновь ткнули в грязь лицом.       — Ты веришь в меня, отец, — Регулус щелкнул языком, чувствуя, как из-под пут освобождается назревшее недовольство. Раздражение, ловко скрываемое в течение долгих минут натянутого разговора, выплеснулось в короткую фразу. И это далеко не предел слизеринских возможностей. То ли ещё будет.       — Брось, Орион, — вмешался мистер Льюиз, вальяжно взмахнув ладонью, дабы пресечь перепалку между отцом и отпрыском. Регулус натужно вздохнул, не в силах взглянуть на Пожирателя, скрывавшего свою истинную сущность за подоплекой разговорчивого пьяницы. Интересно, знал ли он о том, какую именно цель преследует Регулус, участвуя в Турнире? Знала ли Вивьен об этом? Судя по всему, Томас и его дочь оставались непосвященными. — Регулус смышленый парень. В нем заложены чистые помыслы. А, как всем известно, здравый ум и правильные ценности — залог нашего будущего.       — Да, папа, ты прав, — послышался омерзительно-тонкий голосок сбоку. Регулус вжал ладонь в подлокотник стула до побелевших костяшек, пытаясь справиться с желанием затолкать этот слащавый тембр обратно в гортань. — Регулус как никто другой знает о том, что такое правильные ценности.       Вивьен поменяла позу, усаживаясь в пол оборота. Слизеринец чувствовал, как пристальный девичий взгляд скользит по нему лезвием, норовя вонзиться в само сердце. Она сбросила закинутую ногу с колена, дважды нарушив правило этикета, вбивавшееся чистокровным волшебникам с ранних лет. Но Льюиз, кажется, было плевать на многовековые устои. Обзор затмевал широкий стол, и только серые глаза Блэка могли следить за тем, как проходился кончик лакированных туфель по штанине его брюк. Салазар.       — Не лезь не в своё дело, — гневно отрезал Регулус, бросив гневный взгляд в сторону ведьмы, и отстраняясь от косвенных касаний девчонки. Она раскрыла рот и тотчас захлопнула за неимением внятных аргументов.       — Регулус, где твои манеры? — воскликнула Вальбурга, заставляя сына внимать её гневу. Блэк мрачно взглянул в сторону матери, сцепляя губы в тонкую полоску неповиновения. — Вивьен имеет к этому прямое отношение.       — К чему она имеет отношение, мама? — Блэк повысил голос в ответ, внутреннее наслаждаясь тем, что спровоцировал женщину на что-то, кроме безмятежного равнодушия. — Ну же, скажи мне, что здесь на самом деле происходит, — брови Вальбурги сместились к переносице, выражая подобие протеста на непозволительную наглость сына.— Может, ты уже перестанешь делать вид, что всё это — очередной светский приём, и признаешься, что собралась связать меня с ней узами гребаного брака? — скривившись, добавил Регулус, тыча пальцем в сторону своей нареченной.       — Поаккуратнее с выражениями, сынок, — сказал Томас без той дружелюбной интонации, с которой он вещал весь вечер. Теперь он выглядел более сурово, обнажая перед слизеринцем всю свою мрачную суть.       — Не смей разговаривать со мной, как с прислугой, — парировал Регулус, подавшись вперед. Он упирался реберными костями в край стола, чувствуя, как царапается кожа под тонкой рубашкой. Похуй. — Ты все ещё находишься в моём доме. Не забывайся, Томас.       — Регулус иногда бывает таким несдержанным, — пробубнила Вивьен, отпивая вино мутно-красного оттенка. Слизеринец не понимал, чего добивалась Льюиз. Вывести его из себя? Что же, у неё почти получилось. Ещё пара неосторожных фраз, и он проклянёт её при всех в этой гребаной гостиной. — Но в этом нет ничего страшного, дорогой. Моя любовь исцелит тебя, — она прикоснулась пальцами свободной руки к щеке Блэка, но он тотчас отпрял от девчонки, сбрасывая её худую ладонь со своего лица.       — Что ты несешь, Льюиз? — усмехнулся Блэк, однако его усмешка не имела положительного акцента. Это было похоже на агонию, когда боль катализировала истерику. — Ты серьезно думаешь, что я стану жениться на тебе?       — Регулус! — Орион яростно ударил ладонями по столу, из-за чего его столовые приборы свалились на пол. Блэк был готов поклясться, что Вальбурга почти щелкнула пальцами, но вовремя одумалась, посчитав, что сейчас не самый лучший момент для уборки. — Ты прекрасно знаешь об обычаях чистокровных. Не делай вид, что не осведомлен о том, что с наступлением семнадцати лет ты обязан выбрать себе невесту, — голос отца был лишён любого намёка на помилование. Строгая констатация факта. — Вивьен — чудесная девушка. Лучшей кандидатуры и представить нельзя.       — А знаете что? — Блэк шумно поднялся из-за стола, сбрасывая поверх своей нетронутой тарелки салфетку омерзительно-кремового цвета. — Не пойти бы вам к чертям собачьим с вашими устоями? — он выставил указательный палец вперед, разрезая воздух. — Вы все — катитесь в пекло.       — Я не стану повторять дважды, Регулус, — терпение Орион было на исходе, но у Блэка оно давно иссякло.       — Прекрасно, отец, хоть в чём-то мы похожи, — натянуто улыбнулся Блэк, отшвыривая от себя стул, дабы тот не заграждал путь к выходу. Слизеринец схватил со стола нетронутую бутылку шотландского виски, откупорив пробку зубами. Он услышал, как ахнула Вальбурга, ужасаясь манерами сына.       — Регулус, прошу, опомнись, — взмолилась мать, прикладывая дрожащую ладонь к груди.       — Вернись к столу, — сквозь зубы процедил отец,— Живо.       — И что же ты сделаешь? — слизеринец остановился на полпути к выходу для прислуг, взглянув на побагровевшего Ориона через плечо. — Спихнешь на меня весь груз ответственности? По-моему, ты уже сделал достаточно для этого, — очередной глоток янтарной жидкости. Слизеринец упивался виски до самого дна, чувствуя, как теплый спиртосодержащий напиток стекает по его подбородку, пачкая накрахмаленную рубашку. Блеск. — Я мог стерпеть многое, но гребаное сватовство? Это уже слишком.       Блэк был уверен, что поплатится за собственное невежество. Устроенный им фарс обязательно обрастет последствиями. Случайность, по которой Орион не применил к сыну тёмную подавляющую магию, являлась абсолютным везением. Регулусу просто повезло вырваться невредимым из зала, насквозь пропитанного концентрированным мраком и лживыми общениями.       Но кара обязательно настигнет его.       Так почему бы не сделать всё возможное, чтобы полностью оправдать предначертанную казнь?

***

      Изабель неподвижно сидела за кухонным столом, стараясь запечатлеть как можно детальнее вид, окружавший девушку последнюю неделю. Бабушка стояла к гриффиндорке спиной, орудуя за гарнитуром из светлого дерева, на котором были аккуратно расставлены ингредиенты для очередного праздничного ужина. Несмотря на то, что Уоррен вернулась в свой родной дом несколько дней назад, а дух Рождества почти испарился из лиловых стен, Тесс неугомонно пыталась придать единственной внучке дух продолжающегося зимнего волшебства.       В этом было что-то особенное. В том, что впервые за долгое время волшебница не стремилась успеть всё и сразу, попутно ведя борьбу с голосом разума, направлявшим Изабель из раза в раз, когда она так отчаянно пыталась ослушаться. Намеренно.       Уоррен отдавала всю себя подобию гедонизма, наслаждаясь безмятежностью и покоем. В родной обители жизнь ощущалась иначе. Проще. В магловском Лондоне не было места для огнедышащих тварей, обвинений и колких комментариев со стороны других студентов. Вряд ли кто-либо из соседей мог подумать, что проходящая мимо юная девушка успела сразиться с драконом, доказать Величайшему Волшебнику свою непричастность к вопиющему нарушению правил и попыталась построить отношения с иностранным учеником.       Для всех маглов она продолжала оставаться безымянной девочкой. Обыкновенным подростком с приземленными проблемами, не имевшими ничего общего с понятием о смерти. Изабель могла наслаждаться днями, в которых она являлась просто девушкой. Внучкой, вырвавшейся из заколдованного замка на каникулы.       Ей было необходимо вернуться домой, чтобы понять, чего именно она хотела. Наверное, Мэри была права. Наличие свободного времени просто обязано подсказать девичьему сердцу, к чему оно склонялось больше. К тому, что правильно. Или к тому, что не подходило ни под один канон распланированного будущего гриффиндорки.       Но за всё то время, что Уоррен провела вдали от тех, кто был напрямую связан с девичьим решением, она ни разу не приняла ни одну из сторон. Балансировала где-то посередине, пытаясь найти в себе силы принять твердое решение. И всякий раз, когда Изабель удавалось прибегнуть к одной из вариаций — её безжалостно отбрасывало назад к отправной точке внутреннего конфликта. Привычные мысли иссякали из девичьего сознания, оставляя место въедливой пустоте. Фундамент, на котором держалась уверенность, разрушался стремительно, унося за собой любой намёк на просвет.       После нескольких неудачных попыток совладать с душевными смятениями, гриффиндорка приняла решение отложить данную затею в долгий ящик. Во всяком случае, та сторона, что была априори тёмной и пугающей своей неизвестностью, не ждала какого-либо выбора от Изабель. Ведьма была уверена, что тот, к кому она мысленно возвращалась из раза в раз, даже не вспоминал о её существовании, находясь среди чистокровного высшего общества, и наслаждаясь своим псевдо величием.       Несмотря на те слова, что Блэк произнёс на Святочном балу, девушка была уверена, что брошенная на прощание фраза — не больше, чем пустой звук. Неоправданные обещания.       Тогда какого чёрта она продолжала проигрывать изученный наизусть голос в своей голове, подсознательно надеясь, что это занятие сможет расставить все точки над «и»? Очередная форма безумства. Мазохизм, ставший неотъемлемой частью девичьей рутины.       Изабель склонила голову вбок, подогнув под себя ноги. Её взгляд зацепился за стопку конвертов, лежавших на другом конце стола. Гриффиндорка стыдливо поджала губы, гипнотизируя глазами письма, который оставались нетронутыми с того самого момента, когда девушка получила самую первую весточку из Хогвартса. Владислав писал ей на протяжении всех каникул, очевидно надеясь на ответ. Но его не последовало. Уоррен намеренно игнорировала каждый посыл дурмстранговца, ожидая, когда он перестанет засыпать её исписанной макулатурой.       В их последний совместный вечер Изабель держалась отстраненно. После неудачного открытия Святочного бала и представления Блэка, вызвавшего у всех студентов немало вопросов, Уоррен старалась избегать Григорова, отсиживаясь за столом. Подальше от надоедливых глаз сокурсников и переживающих друзей. Гриффиндорка отказывалась от предложений дурмстранговца потанцевать, а после и вовсе сбежала. На следующее утро девушка пропустила завтрак в Большом зале, ожидая свой рейс в гриффиндорской башне.       Она корила себя за такое эгоистичное поведение. Возможно, ей стоило вскрыть один из тех конвертов, запечатанных сургучной печатью. Может быть, Изабель должна была переступить через свои опасения, и написать Григорову о том, как проходят её дни. Вероятно, он волновался и не находил себе места. Это было так в стиле болгарина — переживать за неё даже в те моменты, когда Уоррен этого не заслуживала.       Потому что ей не хотелось делиться с Владиславом подробностями своего времяпровождения. Изабель переживала, что своими ответами она продолжит тешить дурмстранговца ложными надеждами на то, что в их отношениях по-прежнему царит гармония. Переписка лишь подтвердит уверенность Григорова в том, что гриффиндорка остается верной ему. Но всё было далеко не так. Ведьма всерьез задумывалась над тем, чтобы бросить его. Перестать измучивать дурмстранговца призрачной перспективой на крепкие отношения. Ведь как бы ни пыталась Уоррен почувствовать к Григорову хоть что-то — она не чувствовала ничего. Разумеется, она всё также видела в болгарине достойного парня и хорошего человека. Но они были как будто из разных миров.       Что, если намеренное игнорирование со стороны Изабель поможет Владиславу легче перенести разрыв? Да, было глупо — думать вот так. Решать за другого человека. Навязывать ему своё видение ситуации. Но Уоррен так долго пыталась поступать правильно, что забыла, каково это — заботиться о своих чувствах. Иногда ради сохранения своего благополучия приходится идти на жертвы. Ступать по головам, раня окружающих предначертанным бесчувствием. Совершенно искренним, ибо, глядя на стопку писем, гриффиндорка оставалась равнодушной.       — Ты уверена, что не хочешь пойти со мной? — голос Тесс вывел Уоррен из транса, посвященного любовным перипетиям. Изабель откликнулась на вопрос, повернув голову в сторону бабушки, которая уже закончила колдовать над очередным блюдом. В её руках была зажата кружка с дымящимся чаем — гвоздичный с корицей — любимый сорт миссис Уоррен.       Тесс выглядела наряднее, чем обычно. Теперь, когда кухонный фартук отброшен в сторону, невозможно было представить, что женщина трудилась над блюдом несколько часов. Брючный костюм бирюзового оттенка освежал внешний вид бабушки, забирая у неё прожитые годы. Характерные тугие косы сменились укладкой, добавляя природным локонам женщины пышности и объёма. Бледно-фарфоровое лицо украшал легкий макияж, стиравший с уголков глаз возрастные морщины.       — Нет, — смущенно произнесла Изабель, опасаясь, что её категоричность сможет обидеть Тесс. Конечно, они провели достаточно времени вместе, наслаждаясь зимним временем года — исключительно им, без какого-либо намёка на праздник. Но бабушке вечно будет мало компании гриффиндорки. И это всегда было взаимно. — Не уверена, что впишусь в вашу компанию, — хихикнула Изабель.       Тесс собиралась на встречу со своей давней подругой, переехавшей из Англии в Германию в начале шестидесятых. Они не виделись почти восемнадцать лет, и Изабель не могла позволить бабушке пропустить особенную встречу. Она прекрасно понимала, каково это — быть вдалеке от друзей так долго. Ей было сложно оставаться без компании Мэри и Ремуса два месяца летом и несколько недель зимой. Представить, что она проведет без них не один десяток лет — уму непостижимо.       — Грейс приехала со своим внуком, — игриво произнесла Тесс, делая глоток горячего напитка. — Может быть, его компания покажется тебе не такой скучной.       — Бабушка, — цокнула языком Уоррен, закатив глаза.       Женщина тихонько рассмеялась, поставив полупустую чашку в раковину. Миссис Уоррен пересекла расстояние между столешницей и стулом, на котором расположилась Изабель, обняв внучку со спины.       — Прости-прости, мой дивный цветок, — Тесс слегка прикоснулась губами к девичьей щеке, оставляя на бархатной коже след от бордовой помады. — Я совсем забыла о твоём школьном воздыхателе с причудливым именем.       От бабушки пахло всё также приятно, и этот родной аромат невозможно было сравнить с чем-то ещё. Изабель сделала глубокий вдох, наслаждаясь теплотой семейных объятий. Она почувствовала, как в горле собирается ком из невысказанных бед, окружавших девушку на протяжении долгих месяцев. Ей до боли хотелось поведать обо всем Тесс, но единственное, чем ограничилась Изабель — рассказ о несуществующих соревнованиях, дабы не тревожить пожилую женщину. Бабушка вряд ли бы пережила историю о том, как её единственная внучка сражалась с огнедышащим драконом.       — Его зовут Владислав, — напомнила Уоррен, сглатывая нарастающий приступ паники. Она не должна показывать своё беспокойство. Только не в присутствии Тесс, которая при любом удобном случае ринется опекать гриффиндорку. — И у него нормальное имя.       — Этот тот самый Владислав, который присылает тебе письма? — поинтересовалась Тесс, садясь на соседний стул. Она изогнула бровь, кидая подозрительный взгляд в сторону нераскрытых конвертов. — Совы прилетают сюда каждое утро. У соседей могут возникнуть вопросы.       — Я обязательно отвечу ему, — ведьма пыталась говорить как можно убедительнее. — Когда-нибудь.       — Почему бы тебе не навестить Мэри? — Тесс тактично перевела тему, заметив смущение на лице внучки, окрашивающее её щеки в пунцовый оттенок.       Изабель не была уверена, что готова навестить Макдональд. Их последняя встреча закончилась… на противоречивой ноте. После Святочного бала Уоррен пришлось оправдываться перед мулаткой, говоря о том, что стычка с Блэком не имеет ничего общего с тем переживанием, о которых гриффиндорка говорила накануне. Обыкновенный межфакультетский скандал. Ведьме пришлось трижды заявить во всеуслышание, что слизеринец просто вёл себя подобающе своему статусу главного школьного задиры. Очередные оскорбления. Простая формальность ради поддержания многовекового баланса.       И ни слова о признании Блэка. Ни слова о том, что украшение на шее гриффиндорки — его рук дело.       — Мэри уехала из страны до конца каникул, — что ж, это была правда. Отец Мэри привёз семью во Францию на каникулы, чтобы погостить у дальних родственников. Интересное совпадение.       — А Ремус? — не унималась бабушка.       Вряд ли полнолуние станет лучшим поводом для встречи. Люпин восстанавливался после очередного превращения в компании целителей, которых нанимал отец Ремуса. Гриффиндорец был единственным, кому Изабель писала все время, кроме тех дней, когда друг пребывал в обличии оборотня.       — Он гостит у Джеймса Поттера, — миссис Уоррен непонимающе дернула головой, удерживая взгляд на внучке, и гриффиндорке пришлось объяснить свою ложь. — Чистокровный волшебник, учится на старшем курсе с Ремусом.       — О, cara mia, неужели ты проведешь этот вечер в одиночестве? — бабушка ласково прикоснулась к плечу Изабель, сминая пальцами толстую вязку свитера в черно-белую полоску.       — Бабушка, прошу, — гриффиндорка обхватила рукой женскую ладонь, чувствуя необходимую дозу тактильного проявления чувств. — Уверена, я смогу пережить один вечер в одиночестве, — ведьма широко улыбнулась, пытаясь не думать о перспективе безрадостных эмоций, которые нагрянут в момент, когда она останется наедине с самой собой. — Всё будет в порядке, а тебе нужно как следует повеселиться.       Глаза Тесс продолжали излучать сомнение. Женская ладонь отстранилась от девичьего плеча, останавливаясь в воздухе. Словно миссис Уоррен боялась сделать или сказать что-то лишнее. Как в детстве, когда её опека была чрезмерной. Изабель понимала, как сильно бабушка была привязана к ней. Такое отношение всегда граничило с маниакальным желанием держать возле себя внучку, дабы сохранить безопасность единственной родственнице. Но Уоррен была уверена, в случае настоящей опасности — далекой от привычного магловского мира — Тесс вряд ли сможет противостоять истинному злу.       — Со мной всё будет хорошо, я же дома, — гриффиндорка обхватила женскую ладонь, висящую в невесомости. Взгляд женщины чуть смягчился, а тонкие губы натянулись в подобие улыбки. — К тому же, у меня остались кое-какие незаконченные дела, связанные с учёбой.       Ну, это было почти правдой. Изабель действительно обязалась перед собой посвятить свободное время одному делу. Только связано оно было со вторым испытанием, а о возможных подводных путешествиях во втором туре Тесс не должна узнать.       — И даже на каникулах учёба не оставляет тебя в покое, — хмыкнула женщина, растворяя подозрительность в своих тёмных радужках. — Ты так похожа на своего отца.       — Ты всегда учила меня не останавливаться на полпути к своей цели, — Изабель процитировала слова бабушки, чувствуя, как вокруг органов вьётся жгут скорби, норовя забраться в само сердце. Она задержала дыхание, пытаясь изгнать мимолётный осадок ранящих воспоминаний. Если она вновь углубится в тему пропажи родителей, то весь вечер проведет, рыдая в подушку.       — Я пыталась привить то же самое Люку, — волшебница заметила, что глаза Тесс заблестели, покрываясь слезливой пленкой. Миссис Уоррен прикоснулась свободной ладонью к веку, стирая образовавшуюся солёную каплю, дабы та не скатилась по щеке вниз. Взгляд женщины коснулся наручных часов, и, заметив на циферблате оборот стрелки, она ахнула. — Ох, почти восемь!       Бабушка поспешила встать со стула, все ещё держа Изабель за руку. Не прерывая касаний, Тесс обняла девушку за плечи, а после зашагала к выходу. Гриффиндорка направилась следом за бабушкой в прихожую. Она остановилась возле платяного шкафа, облокотившись спиной об острый мебельный угол.       — Я вернусь утром, — произнесла миссис Уоррен, накидывая на плечи утепленное пальто с меховым воротником. — Ужин оставила на плите, — она кивнула в противоположную сторону дома, где находилась кухня. — Прошу тебя, съешь хоть что-нибудь, иначе мне опять придётся перешить тебе весь гардероб.       — Будет сделано, командир, — ведьма отсалютовала от виска, а после подбежала к Тесс, стоявшей на пороге дома. — Повеселись за нас обеих, — девичьи губы коснулись женской щеки, а носовые пазухи вновь уловили аромат гвоздики и корицы.       Бабушка в последний раз взглянула на Изабель, сопровождая свой жест натужным вздохом. Гриффиндорке пришлось постараться, чтобы спустя несколько минут остаться в доме одной без тотального контроля со стороны Тесс.       Переживания бабушки были беспочвенными. Что может случиться с Изабель вдали от истинной угрозы, именуемой Турниром Трёх Волшебников?       Верно. Совсем ничего.

***

      Гриффиндорка продолжала сидеть за кухонным столом, проводя за ним почти целый час с тех пор, как бабушка отправилась на встречу. Её ноги были всё также подогнуты, а руки удерживали шариковую ручку, непрерывно переписывающую информацию со старинного фолианта.       Вокруг девушки творился настоящий творческий беспорядок. Хаос, именуемый разбросанными вещами: от всевозможных справочников по колдомедицине до самого основного — увесистого тома по анатомической магии. Мозг ведьмы был перегружен из-за перенасыщения информацией, но она знала, что это не предел. Факт того, что она слабо ориентировалась в столь щепетильной теме, выводил Изабель из равновесия. Она продолжала изламываться до кальциевого порошка, грызя гранит чёртовой науки. С каждым разом волшебница все усерднее вчитывалась в каждое предложение по несколько раз, пытаясь найти способ, как наиболее безопасно увеличить свои собственные органы.       Мерлин. Это даже звучало жутко.       Ситуацию усугублял статут о Секретности, запрещающий несовершеннолетним волшебникам использовать магию за пределами магической Англии. Если кто-то узнает о том, что Уоррен решилась воспользоваться палочкой во благо собственного успеха, то её, скорее всего, исключат из школы. Возможно, ей стоило нарушить этот треклятый запрет, и тогда её мучениям пришёл бы конец. Нет места в Хогвартсе — нет места на Турнире. Всё просто.       Но она не могла отступить. Максималист, живший в хрупком теле гриффиндорки, не позволял Изабель даже подумать о том, чтобы самостоятельно дисквалифицировать себя. Отчего-то вкус соревнований и возможный выигрыш теперь манил Уоррен. Она считала, что если выиграет, то это поможет маглорожденным волшебникам проникнуться мыслью о том, что всё в этом мире возможно. И таким, как она, в чьих жилах протекал иной вид крови, есть место среди чистокровных магов.       Её цель — не соперничество. Это было больше о чём-то личном. О том, что не давало покоя, норовя преобразоваться в благой посыл.       Изабель придётся постараться, чтобы хотя бы попробовать анатомическую магию на себе. Если судить по написанной информации в фолианте, одной ей не справится. Девушке придётся вновь заручиться поддержкой друзей, чтобы те контролировали процесс и являлись рукой помощи в сложной цепочке заклятий.       Сначала Уоррен придётся влить в себя уйму болеутоляющего зелья, чтобы пережить вскрытие. Затем кто-то из её друзей — Ремус — должен вскрыть её грудную клетку с помощью волшебной палочки и специальных чар, разрезав плоть. После этого — если Изабель останется в сознании — ему придётся удалить часть костей, выводя над девичьем телом комбинацию рун Ос и Вак. Параллельно гриффиндорка должна потреблять крововосполняющее зелье, чтобы не умереть от потери крови. О том, как справиться с нарастающим болевым шоком, в писаниях не упоминалось. Болеутоляющее зелье нацелено на легкие травмы, но уж точно не на дробление костей. Чудесно. Самым сложным этапом станет увеличение внутренних органов. На это может уйти немало времени, сил и выдержки того, на ком будет проводиться магическая операция.       Изабель захлопнула книгу, уставившись в стену. Это просто немыслимо. В голове не укладывалась даже теоретическая часть. Что случится с ней, когда придётся приступить к практике? Неосуществимый план, требующий колоссальной выдержки и огромного опыта. Люпин являлся хорошим волшебником с неплохим багажом знаний, но анатомическая магия… Здесь требовались годы подготовок и наставничество настоящего мастера своего дела. Изабель не знала ни одного человека, кто мог бы ей в этом помочь.       Гриффиндорка решила попытать удачу снова, намереваясь найти среди страниц старинного фолианта иной способ продержаться под водой. Но стоило девушке прикоснуться к потрепанной обложке, как в дверь постучали.       Она застыла на месте, затаив дыхание. Попыталась абстрагироваться от звуков по ту сторону дома, однако удары продолжились. Неужели бабушка решила последовать своим принципам и не оставлять Изабель одну на такое долгое время? Годрик.       Спрыгнув с высокого стула, гриффиндорка аккуратно прокралась по коридору, вздрагивая каждый раз, когда чья-то ладонь заносилась над дверью. Ведьма собралась с духом, отгоняя от себя параноидальные мысли. Никто не сможет причинить ей вред. Наверное.       Если бы Изабель могла повернуть время вспять — она бы обязательно сделала это. Повернула бы стрелки часов на сто восемьдесят, чтобы никогда в жизни не оказаться в этой ситуации.       Блэк стоял на пороге её дома, выглядя до невозможности абсурдно посреди заснеженной улицы в магловском районе. На его чёрное пальто спадали крупные снежинки, тая на лацканах мокрыми пятнами, почти невидимыми при таком освещении. Его мертвецкое лицо было украшено пунцовыми мазками на щеках — возможно, так на него влиял холод. Очередной абсурд. Как некто, кто ассоциировался у Изабель с непостижимым ледником, мог быть восприимчив к морозу?       Изабель смиряла слизеринца удивленным взглядом около минуты, не в силах произнести хотя бы слово. Её пальцы словно пригвоздили к распахнутой двери, удерживаемой волшебницей. Единственная опора, не дававшая гриффиндорке свалиться с ног. Пронзающий ветер забирался за шиворот свитера, охлаждая жаркую кожу порцией спасительного антидота от образовавшейся болезни, смотревшей на волшебницу настолько уверенно, что создавалось впечатление, будто это Уоррен решила внезапно посетить Блэка, а не наоборот.       У гриффиндорки было стойкое ощущение, что происходящее сейчас — плод её разыгравшегося воображения. Вероятно, всё это ей снится. Она лавировала между сном и реальностью, пребывая в особой фазе извращенной сомнамбулы. Блэк не мог находиться в её доме.       — Что ты здесь делаешь? — голос не принадлежал ей. Точно нет. Слишком растерявшийся и мягкий. Изабель никогда бы не заговорила с заносчивым придурком в таком тоне. Значит, всё являлось сном. Сейчас он уйдёт. Растворится в воздухе дымкой, уносясь маревом куда подальше.       Но Блэк стоял на своём незаконном месте, выбиваясь из собственных устоев. Уоррен было интересно, сколько ещё он сможет простоять на земле маглов, пока его принципиальная часть не начнёт пожирать слизеринца изнутри, выплевывая ошметки вдыхаемого воздуха, которым дышали грязнокровки. В голове Уоррен пронеслась мысль о том, что, возможно, он пришёл поквитаться с ней. Преподнести обещанное. А, может, Блэк решился на самую отчаянную меру — убрать конкурентку на пути к финалу Турнира. Это стало бы самым логичным объяснением его прибытия. Изабель медленно сглотнула, искоса глядя через коридор, размышляя о предметах самообороны. Её палочка хранилась в спальне. Она может успеть добежать до кухни, чтобы схватить разделочный нож в случае…       — Я пришёл с миром, Уоррен, — внезапно произнёс Блэк слишком устало, и его голос вынудил Изабель повернуться к аристократу лицом. Он прочитал ей мысли? Серьезно? По спине рассыпались мурашки, укалывая мышцы ознобом. — Может, ты проявишь гостеприимство и впустишь меня? — гриффиндорка изогнула бровь, бросив вызов его словам. — Обещаю, я не прикоснусь к тебе, — слизеринец переминался с ноги на ногу, пытаясь согреться. — Если ты сама этого не попросишь.       Хрупкое и доброе сердце Изабель однажды погубит её. Но она не могла захлопнуть перед Блэком дверь, посылая его туда, откуда он прибыл. В конце концов, ей было любопытно узнать, по какой причине он явился к ней. Именно к ней. На её территорию — запретную для такого чистокровного сноба, как он.       Выдохнув пар изо рта, Уоррен отошла в сторону, молчаливо приглашая гостя войти внутрь. Она все ещё держала в голове идею о разделочном ноже. Просто на всякий случай.       Блэк зашёл в дом, оглушая гриффиндорку переплетением свежести, ванильных сигарет и алкоголя. Он был пьян, и здесь ей даже не пришлось прислушиваться к аромату, источаемого слизеринцем — из кармана его пальто торчала бутылка виски. Изабель закрыла дверь, оставаясь повернутой лицом к аристократу.       Он медленно снял пальто, повесив верхнюю одежду на крючок. Блэк был одет, как полагается, с иголочки. Официоз так и сочился из каждого стежка его вечернего костюма, только с одним недостающим элементом — отсутствовал галстук или бабочка. Его белоснежная рубашка была расстегнута на две пуговицы и слегка запачкана. При детальном изучении можно было заметить, как первоначальный лоск сменялся несовершенствами. Но даже это не могло испортить изумительный внешний вид парня.       — Здесь уютно, — отозвался слизеринец, оглядывая скромно обставленную прихожую.       — О, ты думаешь, что твоя слабая попытка выстроить между нами непринужденную беседу позволит тебе здесь остаться надолго? — съязвила Изабель, скрестив руки на груди. Интерес к его появлению не подразумевал под собой отсутствие привычного напряжения. Ведьма подошла ближе, сохраняя безопасную дистанцию. — Назови хотя бы одну причину, по которой я не должна выставить тебя за дверь?       — Мы же сокурсники, Уоррен. Участники турнира, — он криво улыбнулся — проявление алкогольного опьянения. Она никогда не слышала, чтобы слизеринец говорил настолько… расслабленно. Без привычной тональности, искрящейся ненавистью. Это слышалось странно. Это почти выбивало из колеи. — Помоги ближнему своему — разве не об этом говорил ваш Бог?       — Я не шучу, Блэк, — Изабель пыталась изъясняться ровно и чётко, несмотря на пробившее девушку удивление, вызванное цитатой из Библии. Она даже не думала о таких познаниях в арсенале слизеринца.       — Родители решили отыграться на мне, думая, что я стану участвовать в их дешевом спектакле, — он вытащил бутылку из кармана висящего пальто и поднёс её ко рту, но ведьма перехватила сосуд со спиртосодержащим напитком из рук парня, отставив на полку. Блэк был достаточно пьян, чтобы продолжать калечить свой мозг новой убийственной порцией. Слизеринец не стал возражать, скользя взглядом по худой кисти волшебницы. — Я не хочу испытывать своё терпение, находясь с ними в одном доме. Мне нужно было где-то скоротать ночь.       — Почему бы тебе не отправиться к своей змеиной свите? — вторила гриффиндорка, посчитав причину Блэка неубедительной.       Не совсем убедительной.       — Потому что в этой конуре, — напыщенно ответил Блэк, сняв пиджак. За такую неосторожность он поймал гневный взгляд от волшебницы. Слизеринец быстро ретировался, найдя подходящие слова. — В этой уютной конуре меня не станут искать.       Хорошо. Такого объяснения было почти достаточно, чтобы растопить настороженность волшебницы. Она могла бы пойти ему навстречу, несмотря на ту грань, что Уоррен лично провела между молодыми людьми. Возможно, на ней сказывалась подсознательная симпатия к слизеринцу. Несмотря на все свои оправдания, в глубине души гриффиндорка могла признать, что почти соскучилась по противоречивому обществу аристократа.       Не произнеся ни слова, Изабель направилась на кухню. Она слышала, как за спиной раздавались неуклюжие шаги. Гриффиндорка надеялась, что координация слизеринца не подведет его, и он не свалится по дороге к стулу. Вооружившись медленной ходьбой аристократа, Уоррен навела порядок на столе, отодвинув и накрыв гримуар, остальные книги и тетради широкой тканевой салфеткой. Ему ни к чему знать, чем именно занималась Уоррен. Он все ещё являлся для неё соперником.       Изабель остановилась возле гарнитура, вжимаясь в него бедрами. Блэк присел на стул напротив, кладя руки на поверхность кухонного стола. Он продолжал оглядываться по сторонам, и на его лбу проступила морщинка. Слизеринец явно чувствовал себя скованно в непривычной обстановке.       — Что такого решили устроить твои родители, раз ты решился остановиться на ночь у грязнокровки? — последнее слова она подчеркнула интонационно, надеясь, что это гнусное прозвище из её уст покажется слизеринцу чем-то из ряда вон выходящим. И это, действительно, возымело некий эффект. Блэк на секунду замешкался, излучая серебристыми радужками… подобие вины? Неплохой ход.       — Захотели сосватать меня с Вивьен, — глухо отозвался слизеринец.       Гриффиндорка сдержалась, чтобы не позволить эмоциям разлиться на её лице. Сдержала сосуд, переполненный чувствами, дабы он не запачкал нетронутый холст. Но в этом не было никакой необходимости. Холст уже был заполнен мазками слизеринского влияния.       Она почувствовала, как сердце предательски сжалось от мысли, что Регулус мог принадлежать кому-то другому. И это было по-настоящему глупо — думать, что он так и останется нетронутым кем-то посторонним. Ведь вся его суть заключалась в том, что он принадлежал всем и никому одновременно. И Изабель не была тому исключением. Просто одна «из». Неужели она могла даже подумать о том, что их несерьезная связь могла принести плоды для чего-то большего? Блэк — чистокровный волшебник. Чёртов выходец из Священных двадцати восьми. Конечно, он должен был найти жену под стать себе. А Уоррен? В лучшем случае, она стала бы его любовницей. Но в настоящем — никем. Кем она и являлась для него.       — Бедный-бедный Блэк, — елейно протянула Изабель, пряча за своим ехидством горючую смесь из боли и разочарования, пронзающего душу насквозь. — Каково тебе живётся с таким грузом на плечах? — продолжала плеваться сарказмом волшебница, вжимая ладонь в гарнитур как можно сильнее, чтобы не пораниться о собственные чувства. Слизеринец закатил глаза, отводя взгляд в сторону. — Вивьен хороша собой, — внезапно выпалила гриффиндорка, возвратив к себе притягательный блеск серебристых радужек. Он удивленно приподнял бровь, продолжая испытывать ведьму своим взором. Его кадык нервно дернулся, спровоцировав Изабель опустить глаза чуть ниже подбородка. Годрик. — Не смотри на меня так, я привыкла объективно оценивать людей, — пожала плечами Уоррен. — Но это все равно не отменяет того факта, что она — стерва.       Блэк раскатисто рассмеялся, заставляя волшебницу вздрогнуть. Она растерялась, услышав подлинное проявление эмоций. Слизеринец впервые не проклинал её за минуты их по-настоящему непринужденного диалога. Аристократ широко улыбнулся — не по-волчьи — мягко. Вокруг его рта образовались мимические морщины, говорящие о том, что он вполне себе живой человек, а не стоический монумент, внутри которого была не пустота, а эмпатическая наполненность.       — Мне сложно в этом признаться, но я впервые согласен с тобой.       Слизеринец на мгновение задержал свои глаза цвета жидкого серебра на гриффиндорке, изучая её непосредственность. Уоррен улыбнулась в ответ, осязая, как расслабляются её плечи, а спинные мышцы более не чувствуют напряжения. Она стояла перед ним в домашней одежде, не ощущая ни капли того, что должна была чувствовать, находясь в одной комнате с врагом. Но она давно не считала Блэка таковым. Он являлся для неё кем-то. Кем угодно, но только не тем, кого она была обязана сторониться.       Блэк являлся для неё подобием зависимости, от которой она не смогла бы отказаться даже под дулом пистолета или приставленного к спине холодного оружия. Комбинацией из наркотического вещества и азартной игры, в которой хочешь одержать первенство. Изабель чувствовала себя лудоманом, желавшим остаться как можно дольше среди раскинутых козырей, прятавшихся в подноготной слизеринца.       — Ты голоден? — поинтересовалась гриффиндорка, ощутив возле себя запах от лазаньи, томящейся на противне. В животе заурчало, напоминая Уоррен о словах бабушки. — Если ты брезгуешь…       — Да, я чертовски голоден, — перебил Блэк, развеивая сомнения девушки.       Изабель кивнула в унисон с ответом слизеринца, почувствовав отголосок радости из-за того, что он впервые не противился чему-то магловскому. Было странно осознавать, что он сидел здесь — прямо перед ней — и не излучал привычного недовольства. Любой намек на снобизм не успевал запечалиться на мужском лице, оставляя вместо себя подобие уязвимости. Эта эмоция не чувствовалась явно, скорее легкий штрих поверх расслабленных мышц. Иногда веки Блэка сужались, пряча за длинными ресницами ореол серебристого свечения; особенно в те моменты, когда он желал рассмотреть что-то со своей чистокровно-дилетантской позиции.       Сердце предательски защемило под ребрами, норовя оцарапаться о кости. Уоррен безотрывно следила за траекторией слизеринских глаз, пытаясь иссушить разливающееся тепло под плотью, вызванное слишком долгим разглядыванием незваного гостя. Если она продолжит изучать Блэка и дальше, то чаши весов девичьего выбора сравняются. Гриффиндорке стоило отвлечься на блюдо.       Уоррен повернулась к аристократу спиной, держа в голове тот факт, что он все ещё являлся тем, кого она знала все эти годы — совершенно непредсказуемым человеком. Изумрудные радужки коснулись ножевой подставки, изучая наличие потенциального оружия. Плевать, если Блэк вновь решится проникнуть в её мысли — она все ещё опасалась слизеринца. И в этом не было ничего удивительного. Пусть знает, кем он являлся в её глазах.       Кем он должен был являться, несмотря на щебет чувств в глубине души.       Девушка коснулась указательным пальцем радиоприёмника, желая разбавить обоюдную немногословность незатейливой мелодией, доносящейся из небольшой встроенной колонки. Стоило гриффиндорке нажать клавишу нужной радиостанции, как за ней раздался шорох. Изабель повернулась через плечо, успевая уловить взглядом вздрогнувшего от неожиданности Блэка.       — По сути магловская еда мало чем отличается от тех изысканных блюд, которые тебе готовят слуги в твоём огромном поместье, — произнесла Изабель, сохраняя иронию в голосе. Она почти услышала, как слизеринец рвано выдохнул, выражая немой протест, и это вызвало полуулыбку у гриффиндорки. — Но она ничуть не уступает по вкусу, — продолжила ведьма, срывая слой фольги, сохранявшей тепло блюда, с металлической посудины. Уоррен даже не пришлось воспользоваться духовкой — блюдо оставалось тёплым. — Разница лишь в том, что готовят её руками.       — И сколько времени уходит на всё это? — слизеринец говорил о приготовлении еды так, словно это было чем-то из ряда вон выходящим. Нетипичным в его понимании. Чересчур удивленный тон выдавал полнейшее непонимание того, как возможно приготовить что-то без помощи магии.       — Я не знаю, — усмехнувшись, призналась Изабель, достав из верхнего шкафа пару керамических тарелок с ярко-голубым орнаментом по краям. — На самом деле, я не сильна в готовке, — гриффиндорка подцепила деревянной лопаткой кусок лазаньи, пытаясь справиться с тянущимся сыром. — За это в нашем доме отвечает Тесс — моя бабушка, — уточнила Уоррен, поставив на стол их порцию ужина.       Блэк огляделся по сторонам так, будто только сейчас осознал, что помимо гриффиндорки здесь проживал кто-то ещё.       — Её нет дома, — ведьма отрицательно покачала головой, положив перед слизеринцем столовые приборы. Он коротко кивнул в знак благодарности, с осторожностью обхватив вилку и нож. — Она встречается со своей давней подругой и вёрнется только завтра.       — Что-то вроде светского приёма? — искреннее поинтересовался Блэк, накалывая на вилку слои лазаньи.       — Что-то вроде игры в преферанс и блуждания по воспоминаниям о далёкой юности, — с легкостью в голосе ответила Уоррен, садясь напротив слизеринца.       — Магловские встречи мало чем отличаются от званых ужинов волшебников, — хмыкнул аристократ, неспешно откусив кусок.       Изабель никак не прокомментировала точку зрения Блэка, оставляя свою растерянность при себе. Она не понимала, как ей стоило отреагировать на столь неожиданное заявление. Согласиться? Опровергнуть? Проклясть чёртову змею за то, что всё это время подобные ему принижали маглорожденных, хотя в этом, как оказалось, и нет никакого смысла. Ведь слизеринец на собственном опыте убеждался, что между маглорожденными и чистокровными волшебниками не так уж и много отличий. Только две касты оценивались под разными углами, и грязнокровки — всегда под неправильным.       Гриффиндорка молча смаковала фирменное блюдо бабушки, чувствуя, как на языке таял пармезан, соединяясь в изысканном вкусе с соусом бешамель и поджаренным фаршем. Изредка она бросала взгляд на Блэка, раздумывая над тем, нравится ли ему то, что приготовила Тесс? Не то чтобы это было важно, просто… ей бы хотелось, чтобы его реакция стала очередным очком в корзину развеянных мифов о том, что маглы — те же люди со своими умениями и культурой.       — Салазар, ничего вкуснее не пробовал, — Уоррен остановила вилку возле своего рта. Восторженный отклик — абсолютно искренний — поразил девчонку. Она хлопала глазами от удивления, не в силах поверить собственным ушам. — Неужели миссис Уоррен приготовила всё своими руками? — Изабель лишь кивнула, продолжая находиться в изумлении. — Это невозможно! — Блэк откусил ещё, с наслаждением пережевывая остывающую лазанью.       — Вполне возможно, — возразила гриффиндорка, подходя к той мысли, что посетила девушку минутами ранее. — Талант можно развить и без помощи волшебства.       Слизеринец резко поднял голову, посмотрев гриффиндорке в глаза. Он забыл о еде, заостряя всё своё внимание на изумрудных радужках Уоррен. Ведьма вздернула подбородок, следуя инстинкту. Встроенной естественной реакции на невежество, транслируемое Блэком всё то время, что они учились в Хогвартсе.       Она буквально скармливала ему каждый стереотип, давая понять, какой он на вкус. Не имеющий ничего общего с тем, что внедряли в головы чистокровными волшебникам. Маглы — не животные. У них есть свои таланты, успехи в той или иной сфере. Жизнь по ту сторону магического щита бьёт ключом. Стоит только расширить свой кругозор, чтобы понять — в этом мире нет ничего плохого. Ничего, о чём фантазировали жалкие умы тех, кто привык притеснять грязнокровок.       Блэк продолжал изучать Изабель взглядом, испытывая ту на прочность. Она ощущала, как учащается пульс под кожей, наращивая ритм возле яремной вены. Ведьма не тушевала — глядела в упор, стараясь не сломать свой внутренний стержень о гнёт переливающегося олова в свете ламп.       Они редко молчали в обществе друг друга, и к этому было сложно привыкнуть. Тишина не являлась третьим лишним в их внезапном ужине. Она сглаживала углы, наточенные молодыми людьми за месяцы их противостояния, а впоследствии необъяснимой тяги друг к другу. Помогала негласно расставить все недостающие элементы в сложном химическом уравнении, которое обычные люди могли именовать чувствами. Возможно, Изабель тоже могла бы назвать стихийную бурю внутри себя чем-то подобным. Но львиная храбрость покидала девушку в тот момент, когда чаши весов вот-вот должны были сравняться.       Энергичный мотив из радиоприёмника сменился блюзом, а проникновенный голос певца мгновенно окутал двух сидящих напротив молодых людей, заставляя прислушаться к тексту. Мужской голос на записи пел о том, как ему хотелось, чтобы любовь всей его жизни была с ним вечность, становясь опорой против всего мира. Изабель знала эту песню ещё с детства, когда бабушка устраивала для девочки вечера с импровизированными танцами, заставляя забыть хотя бы на мгновение о личной трагедии.       Гриффиндорка пыталась разглядеть во взоре слизеринца определенный посыл, раздумывая о том, что за тайные мысли хранились в разуме волшебника. Уоррен казалось, что он пытается совладать с самим собой, разбиваясь о подобие искупления. Блэку было тяжело, но он старался переступить через себя, невербально протягивая Изабель оливковую ветвь.       Позже она расценит этот жест, как очередную уловку, но сейчас… ей хотелось принять дары самого Дьявола, лишь бы больше не вариться в котле собственного замешательства.       — Как ты нашёл меня? — вопрос вырвался из девичьих уст раньше, чем она могла о нём подумать. Данная мысль не покидала девушку на протяжении всего вечера, образовывая брешь в стене напускного бесстрастия.       — Твоё колье, — Изабель могла поклясться, что заметила, как вокруг слизеринского лица обрастает маска бесчувствия, скрывая под собой истинные эмоции. Его голос окрашивался в бесцветный оттенок, забирая с собой ту теплоту, что стала привычной за столь короткий вечер. — Я зачаровал его. На всякий случай, если захочу увидеть тебя вне стен Хогвартса.       Такое признание ничуть не удивило Уоррен. Она вспомнила тот короткий импульс, исходящий от украшения. Лёгкое покалывание сновало по пальцам, окружая гриффиндорку нежнейшим касанием магии. Тогда Изабель подумала, что ей показалось. Но только не с Блэком. С ним всегда срабатывала чёткая уверенность, даже в малых деталях.       — Ну, — смущенно начала ведьма, пытаясь перестать думать о том, что ей было приятно услышать именно этот ответ от слизеринца. Она прочистила горло, неуверенно замешкавшись на стуле от волнения. — Я надеюсь, случай того стоил.       — Определенно, стоил.       Мужской голос растворился в залпе фейерверков, слышавшихся по ту другую сторону открытой форточки. Небо окрасилось в переливы ярких цветов, бросая на вечерний Лондон мазки чужой радости. Изабель разделяла чувства незнакомцев, потому что сама ощущала нечто подобное, сидя на кухне в компании того, кто был так далёк от её привычной жизни.       Но внезапно стал её частью.

***

      Она заметила слизеринца в своей спальне, стоящего возле белого комода. Мебель почти сливалась с пастельным оттенком настенной краски, и в полумраке — за исключением горящего ночника — казалось, что в девичьей комнате больше никого не было. При таком освещении Блэк казался чёрным пятном в светлой комнате, в которую до этого момента не ступал никто, кроме Тесс и самой Изабель.       Уоррен держала в руках комплект спального белья, выуженного из аккуратно сложенной стопки в кладовой. Выбрала самый нейтральный по стилю, несмотря на необъятное желание достать красно-золотые простыни, подаренные бабушкой, когда ведьме было двенадцать. Тогда Тесс только успела разобраться в цветовой гамме львиного факультета, и решила, что подобный подарок покажется Изабель символичным.       — Думаю, твоё необъятное эго не сильно ущемится из-за того, что тебе придётся спать со мной в одной спальне, — прохрипела гриффиндорка сонным голосом, прокрадываясь в собственную комнату. — Здесь не предусмотрена гостевая, и я думаю, бабушка не обрадуется, если обнаружит чужака на её любимом диване в гостиной.       Блэк обернулся, замечая в поле своего зрения гриффиндорку. Подойдя ближе к аристократу, Изабель смогла уловить намёк на ехидную улыбку, растворяющую непроницаемую маску бесчувствия. Слизеринец без какого-либо стеснения осматривал внешний вид волшебницы, перебегая с одного участка тела на другой; успевал вовремя менять траекторию взгляда, чтобы не создавалось впечатления, будто волшебница была ему интересна.       Уоррен опустила глаза чуть ниже, пытаясь догадаться, что именно в ней привлекло внимание слизеринца. Она стояла перед ним в своей бесформенной пижаме — в рубашке и длинных штанах, свисавших до пят. Ничего особенного, кроме того, что гриффиндорка впервые представала перед аристократом в подобном незащищенном виде. Сейчас иллюзия интимности была выше того уровня, когда он видел гриффиндорку полностью обнаженной.       — Я покину твой дом до возвращения миссис Уоррен, — самодовольно отчеканил Блэк, проходя длинными пальцами по свисавшей на лбу чёлке.       Изабель демонстративно сократила дистанцию между молодыми людьми, с силой пихая комплект спального белья в слизеринскую грудь. Вышло резче, чем она рассчитывала. Плевать.       — Уж будь так добр, — гриффиндорка сопроводила свою негостеприимную фразу едкой улыбкой, обойдя аристократа.       Он безотрывно проследил за ней взглядом, не отпуская девчонку из поля своего зрения, словно пытался продолжить диалог. Будто в его планы не входило условное перебрасывание взаимным презрением. На нападки гриффиндорки слизеринец отвечал условностью, дабы не покромсать собственной растерянностью устоявшийся канон их взаимоотношений. Это сбивало с толку, не позволяя ощущать мнимое спокойствие, поселившееся в душе Изабель на какое-то мгновение, пока они ужинали и пытались сделать вид, будто это не они пытались уничтожить друг друга все эти месяцы на шестом курсе.       — Почему ты живёшь с бабушкой? Сначала Уоррен подумала, что ей показалось. Вопрос был спроецирован собственным воображением, жившим в мире, в котором Блэку было не наплевать на жизнь очередной грязнокровки. Конечно. Очередная неудачная проекция её разыгравшегося воображения. На самом деле, слизеринец молчал всё это время, готовясь ко сну.       Но когда волшебница повернулась лицом к Блэку, оказываясь намного ближе, чем она думала, любое сомнение сошло на «нет». Стоило ей увидеть, как аристократ смотрел не на неё, а за девичью спину, ища глазами ответы в старых магловских чёрно-белых снимках, запечатлевших Тесс и Изабель в возрасте восьми лет, как всё встало на свои места. Голос действительно принадлежал парню, впервые пожелавшему узнать что-то намного глубже, чем очередные мерзкие подробности о том, с кем спит гриффиндорка.       Слизеринец стоял в нескольких дюймах от ведьмы, ожидая своей порции правды. Своей он поделился сразу же, как только пересек порог её дома. Теперь была очередь Изабель. Она неуверенно отшатнулась назад, вжимаясь спиной в высокий стеллаж, на котором были расставлены фотографии в рамках.       — Мои родители пропали без вести, когда мне было три года, — начала Изабель, чувствуя, как в глотке начал зарождаться привычный комок. Нервная система пыталась хаотично найти любой способ, чтобы справиться с давлением извне. Блэк служил очередным звеном в этой замкнутой цепочке людей, кому не следовало показывать свою слабость. — С тех пор бабушка является моим опекуном.       Больше всего она боялась увидеть в глазах слизеринца напускное сопереживание, не подкрепленное истинными чувствами. Неважно, что происходило между ними сегодня — иррациональность, заклейменная остаточной привязанностью после случившегося в ванной старост — следовало держать в голове один немаловажный факт. Блэку никогда не будет дела до ноющей грязнокровки, решившей поделиться сокровенной частью биографии.       Почему Изабель сделала это? Она сама не до конца понимала. Наверное, всё дело заключалось как раз таки в том, что слизеринец был чуть ли не единственным человеком, кто не стал отвечать на рассказ девушки ободрительными фразами. Сочувствие ради сочувствия — не то, чего хотела Уоррен.       Она, чёрт возьми, не знала, чего хотела.       — Хотел бы я поменяться с тобой местами, — с горечью произнёс слизеринец, отбрасывая простыни на пол. В произнесенных словах было зашифровано что-то личное, до чего Изабель не могла добраться своим аналитическим умом, складывая неизвестные в самом сложном уравнении в её жизни.       — Никогда не говори о том, чего не знаешь, Блэк, — гневно возразила Уоррен, уперев руки в бока. Она не ждала от него сочувствия, но нарочитый цинизм заставил гриффиндорку вновь почувствовать то, насколько всё-таки разными они были.       Чёрное и белое, сливающееся в необъяснимые оттенки серой морали. Вместе они становились горючей смесью, отвергающей привычные устои. И гриффиндорка не желала мириться с необратимым процессом слияния их душевной составляющей. По крайней мере, она не хотела в этом признаваться. Опять.       — О, поверь, Уоррен, я многое познал в этой жизни, — промолвил слизеринец, делая уверенный шаг вперед.       Ещё. Ещё. И ещё один, пока не подошёл вплотную, держась на расстоянии девичьего выдоха, ощущая на себе шлейф ароматического сандалового масла. Изабель же чувствовала, как в носовые пазухи проникает выветренный алкоголь вперемешку со свежестью мужского одеколона. Она удерживалась от того, чтобы не прикрыть веки, наслаждаясь таким далёким запахом, ставшим когда-то по-особенному личным. Всего на мгновение, но этого хватило сполна, чтобы всякий раз тянуться к отличительному аромату Блэка.       Глаза Изабель соскользнули с лица слизеринца ниже, прочерчивая линию к шее. Яремная вена на теле парня пульсировала в унисон с её собственной, создавая оглушительный лейтмотив из скрытых чувств. Чёртовы верхние пуговицы на рубашке одиноко свисали, не вдетые в петлю, дразня полуобнаженными участками открывавшейся грудной клетки аристократа. Уоррен сжала ладонь в кулак, вонзая ногти глубже в плоть, дабы перебить настойчивое желание прикоснуться к кому-то поистине прекрасному внешне. Гриффиндорка знала, если она поднимет руку выше допустимого уровня — это обожжет её. Кожа покроется волдырями из-за соприкосновения к запретному плоду. Мания окутывала ведьму, подбрасывая нереалистичную перспективу повторить то, что сокрушительно оборвалось однажды.       Она не могла позволить этому случиться. Не могла снова наступить на горло своей гордости, растаптывая внутренний стержень из-за глупого подобострастия оказаться ближе к Блэку.       Но слизеринец лишь подливал масло в собственное пламя. Ведьма почувствовала, как мужская ладонь с несвойственной ему нежностью обхватывает девичью, сцепив их пальцы в замок. Изабель задержала кислород в легких, не в силах передать по воздуху наслаждение, крутившее узел из нервов где-то под костями. Пальцами другой руки Блэк обвил выбившийся тёмно-бордовый локон, убрав его за ухо, ненароком дотронувшись до ведьминской кожи.       — Ты же понимаешь, что всё это — ничего не значит? — с придыханием задала риторический вопрос Изабель, стараясь говорить как можно тверже, игнорируя то, как плавились конечности от касаний аристократа. Спина продолжала тереться о стеллаж, а Уоррен молилась, чтобы предмет интерьера поглотил её целиком, пряча от ртутных глаз, способных сделать с ней всё, что под силу их хозяину. — Завтра утром всё вернётся на круги своя. Всё станет, как прежде. Ты вернёшься к своей привычной жизни, потом женишься на Вивьен…       — Я не женюсь на Вивьен, — грубо возразил слизеринец, сжав ладонь Изабель крепче, чем он планировал.       Она почувствовала намёк на… удовлетворение. Не то чтобы ей было вообще интересно, как сложится его жизнь. Ей просто не хотелось стать свидетельницей того, что в теории могло причинить боль. Только в теории. Конечно.       — Неважно, — гриффиндорка покачала головой, найдя в себе силы выдохнуть. — Мы просто сделаем вид, что этого вечера никогда не было.       — Ты действительно этого хочешь? — слизеринец отпустил ладонь волшебницы, забравшись пальцами под рукав ночной рубашки, очерчивая подушечками узоры на коже Изабель. Она ощущала тепло вперемешку с охладительным касанием перстня, покоившегося на руке Блэка. Фамильное украшение с гравировкой ворона. Уоррен хорошо помнила, как блестела треклятая статность в солнечных лучах.       — Да, — солгала волшебница, кусая нижнюю губу почти до крови, дабы перебить навязчивое желание взять свои слова обратно. — Так будет лучше для нас обоих.       Стоило предательской фразе сорваться с девичьих уст, как Блэк тут же отпрянул от Изабель. Он засунул руки в карманы, совершив капитуляцию. То, что казалось для ведьмы лучшим исходом, обернулось ушатом ледяной воды, окатившей гриффиндорку в тот момент, когда слизеринец отвернулся от девчонки, попутно расстегивая каждую пуговицу на своей рубашке. Пощечиной, полной жестокости и жажды обернуть минуты вспять. Чтобы… что?       Уоррен отвела взгляд от голой спины слизеринца, заставляя себя не смотреть в его сторону. Она подошла к своей кровати, сбросив покрывало персикового оттенка в сторону, а после забралась под тёплое пуховое одеяло. Изабель сомкнула веки, прижимая голову к подушке. Ей хотелось уснуть как можно быстрее, стирая из памяти эпизод, подтвердивший опасения гриффиндорки.       — А знаешь, ты права, — послышался мужской голос, доносившийся с низов. Ведьма разомкнула правый глаз, не в силах устоять от очередной волны любопытства. — Нам стоит забыть то, что произошло сегодня, а то я могу ненароком проболтаться кому-нибудь, — девичье сердце сжалось под грудной клеткой, норовя вновь оцарапаться о собственное доверие. Треклятая оливковая ветвь почти треснула пополам, пока голос Блэка не окрасился в увеселительные нотки. — Представляешь, какие слухи могут пойти о нас с тобой? — она услышала, как слизеринец поднялся на локтях, заглядывая на изножье кровати. — Львиная принцесса влюбилась в слизеринскую змею.       Он пошутил. Конечно же, он говорил несерьезно.       — Катись к чёрту! — воскликнула Уоррен, пытаясь ухватиться за вторую подушку. Она с силой бросила её в сторону слизеринца, но он вовремя поймал. Гребаный ловец. — Я не влюблена в тебя! — Изабель откинулась на спину, чувствуя, как дрожит её подбородок от того, какую щепетильную тему затронул слизеринец. Пусть даже в издевательской форме. — Оставь свои фантазии при себе.       — Повторяй это почаще, Уоррен, — пропел слизеринец, укладываясь поудобнее. — И тогда, возможно, сможешь поверить в то, что ты равнодушна ко мне, — гриффиндорка услышала его смех и улыбнулась в ответ, глядя в потолок, усеянный фигурками звезд. — Но я не уверен, что даже этот способ сработает против твоих несоизмеримых чувств ко мне…       — Спокойной ночи, Блэк, — сердито перебила Изабель, накидывая одеяло поверх головы.       — Доброй ночи, гриффиндорка.       В ту ночь Уоррен спала по-особенному спокойно. С лёгкой улыбкой, украшавшей невозмутимое лицо, наполненное полной уверенностью, что весы, отвечавшие за любовные перипетии, не сравнялись.       Потому что одна из чаш перевесила другую.