Чужак

      Девичьи руки аккуратно обхватили перо, вжимаясь пальцами в отточенный ствол, тщательно следя за тем, чтобы не порезаться. Острый кончик опустился в чернильную колбу, подцепляя жидкую пасту, выводя на пожелтевшем пергаменте курсивные записи. Разумеется, старательно. Внимательно провожая взглядом каждую букву, ложившуюся на тетрадный лист. Ладонь волшебницы начинала затекать от монотонного письма, длившегося далеко не первый час, однако, Изабель всячески игнорировала сводящее чувство в сухожилиях, продолжая испытывать на прочность собственную усидчивость.       Уоррен тягостно вобрала воздух в носовые пазухи, позволяя себе отдохнуть всего минуту, прежде чем ладонь снова займёт привычное положение, сопровождающееся жжением меж мышечных связок. Она безустанно повторяла про себя написанное, переводя заклинание из учебника, трактовавшееся на латыни. С языком мёртвых дела шли не так, как этого хотела гриффиндорка. В Хогвартсе он был живее всех живых, чтоб его.       Изабель считала, что всему виной являлось иное восприятие изучаемых дисциплин. То, чем для неё было в новинку на первом курсе, многие чистокровные уже владели навыком использования самых банальных и тривиальных заклинаний. То, к чему стремилась волшебница на протяжении первого полугода обучения в магической школе, некоторые особо одарённые волшебники могли продемонстрировать, не прилагая к этому особых усилий.       Это раззадоривало, дополняя ощущение неполноценности.       Подпаивало собственное клеймо, кишащее свежестью и болезненностью незашитого штампа.       Внутренний голос диссонировал с собственными мыслями, подбадривая Изабель. Говоря о том, что нет ничего страшного в том, чтобы быть пораженной на первых порах, по праву неосведомленности. По статусу новичка. Но собственный разум верещал, пытаясь размозжить хлюпкие оправдания, доносившиеся меж волокон головного мозга. Гриффиндорка не должна отличаться от тех, с кем, как ей казалось, у неё есть много общего.       Наличие волшебной жилки в крови, например.       И если она маглорожденная, грязнокровка, божедактоугодно, то это ничуть не освобождает её от возможности достичь совершенства в профессионально-магической сфере.       Все эти годы Изабель трудилась, не покладая рук, не смыкая глаз до поздней ночи, изводя ладони до уродливых мозолей, чтобы помнить, к чему именно она стремилась. Девушка делала акцент на предметы, необходимые для сдачи СОВ на пятом курсе, а после получения удачных результатов, укоренила в себе желание прогрессировать и улучшать свои знания для подготовки к ЖАБА.       Именно этим горела её душа в данный момент, принуждая девичий мозг концентрироваться на написанном материале и углубленно заучивать латынь, ощущая, как сложнопроизносимые слоги впиваются в извилины.       После того как Изабель переступила порог Хогвартса в начале года, именно этим она занимала все свои свободные вечера.       С тех пор прошёл месяц, и каждый день она не могла оторваться от путей достижения цели, срастаясь с несколькими увесистыми талмудами, любезно выданными миссис Пинс по личным рекомендациям Слизнорта.       Честно признаться, Изабель не особо рассчитывала на благосклонность Горация и его любезное согласие выкроить для девушки несколько свободных часов в неделю для дополнительных занятий. Профессор никогда не славился предвзятым и суровым отношением к своим студентам, однако, Уоррен сомневалась, что её кандидатура будет интересна Слизнорту в качестве раскрытия заложенного потенциала. Он являлся деканом Слизерина, и, очевидно, проявлял больший энтузиазм в работе со студентами родного факультета. И, всё же, равноценное отношение среди общей массы учеников взяло верх над личными предпочтениями. Гораций откликнулся на просьбу гриффиндорки, взяв её углубленное изучение Зелий под свой контроль.       На протяжении пяти недель она посещала душный кабинет Подземелий, пропахший спертостью и остротой ингредиентов, пытаясь привыкнуть к дополнительной нагрузке, не отставая от привычного распорядка. Учебная рутина высасывала все соки, выжимая из шестикурсников жизненные силы до последней капли. Высушивая до костей, падающих мёртвым грузом на кроватный матрас, желая лишь выспаться после трудного дня.       Но были и те, кто буквально воспарял после первой недели. Почти все. Проскальзывало чувство, будто их совершенно не волновали занятия и привычная школьная жизнь; всё, чем они жили сейчас — это новость о предстоящем Турнире Трёх Волшебников.       Чёртово помешательство на межнациональных соревнованиях перевернуло шестеренки, казалось, у каждого студента в Хогвартсе. Все только и делали, что обсуждали, когда же им, наконец, удастся опустить заветный сверток в Кубок. Выжечь собственное эго в памяти зрителей. Заполучить всеобщее внимание и долгожданную славу. Студенты перешептывались на уроках, выстраивая теории по поводу предстоящего чемпионата. Собирались в кучки на перерывах и обеде, перекрикивая гул, чтобы доказать, что именно он — тот самый избранный, кому удастся выступить от имени родной школы.       Каждый начинающийся разговор сводился только к одной теме — Турнир.       Это начинало раздражать. Создавалось впечатление, что на новости Дамблдора свет клином сошёлся, ибо практически никто не оставался равнодушным, позволяя унестись в пучину всеобщего ликования и радости. Изабель злилась всякий раз, когда в поле её досягаемости произносили слово, которое она сама произносить не желала — боялась, что язык сотрется в одночасье от постоянного повторения.       Ей не было совершенно никакого дела до чужого ослепительного желания занять первенство. Она не гневалась на тех, кто стал одержим данным мероприятием. Она не желала переубеждать студентов, чтобы те поубавили свой пыл и сняли, наконец, розовые очки.       Да и кто бы её послушал, верно?       Уоррен злилась, прежде всего, на себя.       На собственное упорство и принципы, заколачивающие дверь на пути к желаемому.       Баррикадируя тропу, засыпая её осколочными останками прошлого, не дающими ступить и шага.       Ведь в глубине души она действительно хотела быть, как все. Уподобиться массовому влиянию, поддерживая ликование и всеобщий восторг. Изабель мечтала нацарапать наспех пером собственное имя, визуализируя голос директора в своей голове. Проецируя в мыслях то, как он будет читать написанное её почерком, причисляя гриффиндорку к остальным выбранным чемпионам. На эти размышления сердце отвечало учащенным ударом, а по телу проходила приятная дрожь.       А после Уоррен пробуждалась, будто бы от сказки. Пленительной и недосягаемой, возвращаясь в реальность, где её слово крепчало в глотке, преобразуясь в ком.       Не позволяя прорваться сквозь голосовые связки, выражая своё согласие на участие.       Не позволяя разорвать стратегические нити, распустившиеся на полотне её жизни, как напоминание о том, какой ценой она попала в этот мир.       Не для того, чтобы подставить себя вновь.       К тому же, было крайне наивно полагать, что её кандидатуру выберет Кубок, выпуская из оков засекреченности девичье имя, оставляя без внимания остальную сотню.       Юная маглорожденная девчонка — куда ей тягаться с профессионалами?       Лишь в очередной раз подтверждать смехотворность и абсурдность данной затеи.       Среди прибывших иностранцев были индивидуумы, с коими лучше не встречаться в неравной борьбе. Существует риск оказаться поверженной, не доходя до границ арены.       Изабель хорошо запомнила, с каким видом они, истинные эталоны, рассекали по Большому залу неделю назад, не смея даже взглядом почтить учащихся Хогвартса. Студенты из других магических школ прекрасно знали о вершинах своих возможностей и намерений. В них, словно с молоком матери, взращивали непомерные амбиции и стремление перегрызть глотки каждому, кто решится изъявить желание составить конкуренцию.       Гриффиндорка могла детально воспроизвести в своей голове тот миг, когда зал пронзил неестественно яркий свет, сходивший, словно с софитов. Но нет. Ничего лишнего — только лица молодых людей и девушек, невесомо проходивших по бетонным плитам английской школы чародейства. Ученики французской академии Шармбатон, — так их представил Дамблдор, — помпезно подчеркивая тональностью то, с каким уважением полагалось относиться к гостям.       Мерлин, они выглядели, словно сошедшие с небес божества. Смотрели строго перед собой, изредка позволяя себе проявить великодушие и взглянуть в удивленные лица, молниеносно красневшие от каждой секунды, проведенной под изучающим взором. На французах, вышагивающих так, словно это был не проем меж столов, а подиум, лучилась своя личная отличительная форма. На девушках были платья, едва ли достигающие колена светло-голубого оттенка, лившегося по груди и талии эфемерной дымкой, делая акцент на светлой коже и озорном пламени, закованном в глазах. Тела парней подчеркивали однотонная рубашка и брюки, сидевшие строго по фигуре. Казалось, столь тонкая, едва осязаемая ткань могла в любую минуту порваться на сгибах рук, демонстрировавших физическую подготовку и отточенные мышцы.       Ходили слухи, что гости из Франции являлись потомками вейл. Это вполне объясняло тот факт, что все шармбатонцы были как на подбор. Неестественно острые черты лица, большие глаза глубокого синего оттенка и почти платиновые волосы, отпечатывающиеся кипенью в искусственном свете.       Но мифический образ одной из делегаций развеялся в одночасье, стоило дверям отвориться вновь, запуская новую порцию пищи для души и глаз. И очередные гости, действительно, были теми, кого хотелось поедать всеми своими фибрами, цепляясь радужками и расплывавшимся зрачком за те образы, что ведал зрительный контакт.       Невероятная мощь была заложена в каждом из молодых людей, широко шагающих и смотревших исключительно вперед. Каждый сидящий на своих скамьях ощущал силу шага, воспроизводимую студентами из Дурмстранга. В них не было той игривости, присущей французам. Хладнокровность и природная суровость отпечатывалась на строгих лицах молодых людей, выглядевших на несколько лет старше своих ровесников.       Волосы чёрные, подобно жидкой саже, чернеющей с каждым обращенным в их сторону взором. Лица жесткие, глаза — голодные до побед. У некоторых молодых людей виднелись ещё не зажившие шрамы, подчеркивающие их удивительную красоту. Дико и утонченно одновременно. Необъяснимое сочетание.       Высокого роста, достигающего под два метра, подчеркивающие каждый свой шаг амплитудными движениями и акробатическими приемами, они презентовали себя не на оценочный суд, а чтобы показать, — вот, на что мы способны. И это только малая часть того, что мы можем вам продемонстрировать.       Разумеется, после приезда школ-участников разговоры только приняли неостановочные обороты, достигая предела. Абсолютного максимума, заполняющего собою всё вокруг.       Кому-то прельщало то, что в школе появилась новая кровь, красивая донельзя. Неизученная и далекая, прельщающая своей недоступностью.       А кто-то мечтал о более масштабном — посоревноваться с образом великолепия, высеченного в сознаниях каждого в этой школе.       Но всё сводилось к одному.       И Уоррен не станет произносить это проклятое слово.       — Турнир! — послышался голос с другой стороны гостиной гриффиндорской башни. Она практически подпрыгнула на месте от неожиданности, чудом удерживая в руках тетрадь с записями зелий на латыни, умудряясь не поставить мерзкую кляксу. — Официальное начало уже послезавтра, парни! Нужно хорошенько подготовиться, чтобы не ударить в грязь лицом, — деловитый тон продолжал разноситься по уютной комнате, провоцируя каждого обратить на себя внимание.       — Годрика ради, Джеймс, — Марлин, до этого момента задумчиво играющая в Плюй-камни с Мэри, отвлеклась, чтобы бросить на Поттера буравящий взгляд. — Ты можешь хотя бы на час успокоиться со своим маниакальным желанием утереть нос всем вокруг? — Маккинон сжала ладонь в кулак, явно сдерживаясь, чтобы не разрастись истерикой и не впиться ладонями в попытке задушить неугомонного гриффиндорца. — У меня от твоей болтовни голова раскалывается.       — Бесполезно, — лукаво произнёс Сириус, приближаясь к Марлин, помогая девушке сделать ход. Он сидел на полу, окруженный гриффиндорками, опираясь спиной о диван. — Клянусь Мерлином, этот кретин даже во сне даёт интервью Скитер и благодарит каждого, кто искренне болеет за него на турнире, — Блэк прыснул в кулак, схватывая за это гневные взгляды друга. — О, Рита, спасибо за столь интересный вопрос, — кичился парень, изображая сонного Джеймса.       Мужской смех и театральные вздохи прекратились в тот момент, когда лицо Сириуса соприкоснулось с подушкой, врезавшейся прямо ему в нос.       — Придурок, — шуточно ощетинился Джеймс, с плохо скрываемым смущением, подкрадывавшимся краснотой на щеках. — Я ни разу так не говорил!       — Говорил-говорил, — вмешался Ремус, сидевший поодаль от Изабель. Он по привычке ласково обхватывал своими ладонями её длинные ноги, одетые в широкие брюки. — Я тоже слышал. Ещё раньше, чем Сириус.       Уоррен подняла взгляд на друга, устало потерев переносицу. Сил на учёбу не осталось от слова «совсем», к тому же, спектакль, развернувшийся в стенах гостиной, не давал сосредоточиться даже на самом лёгком рецепте, перетягивая одеяло концентрации на себя. Гриффиндорка ещё раз дотронулась до глаз, чувствуя, словно в слёзные каналы засыпали тонну песка, и теперь мелкие крупинки провоцировали такой силы жжение, что становилось не по себе.       Люпин посмотрел в ответ, будто по инерции. Личному зову, слышащемуся, как правило, от самого сердца. Друг обеспокоенно нахмурил густые брови, производя данной эмоцией один простой вопрос, понимавшийся с полувзгляда. Изабель отрицательно покачала головой, отвечая жестом, мол, всё в порядке. Не стоит беспокоиться. Ремус улыбнулся, склонив голову. И от этого простого движения защемило в груди, дробя реберный корсет в крошево. Проецируя удушливое ощущение в горле, сжимающемся воспоминанием.       Изабель не находила себе места с начала сентября, безустанно думая о том, когда вернется Ремус и вернется ли он вообще. Писать Люпину было нельзя, слишком опасно. Он всё равно ничего бы ей не ответил, кроме привычных ложных рассказов о том, что кто-то заболел и кому-то нужна помощь, но никакой конкретики. Ни одного чёртового намёка на то, что он жив и относительно здоров. Она сходила с ума на протяжении всех семи дней, что он не появлялся в стенах Хогвартса. Девушка засыпала и просыпалась с одной и той же мыслью — пусть с ним всё будет хорошо.       Переживать моменты его обращения во время учебного года было проще, Изабель всегда знала, когда сможет навестить его в Лазарете, убеждаясь в том, что на этот раз все прошло удачно, без видимых ссадин и серьезных травм. Но ждать и надеяться за тысячу миль — это сродни самым изощренным и жестоким пыткам.       И когда Уоррен увидела Люпина в стенах школьного коридора спустя несколько дней, она не поверила собственному счастью, отпечатывавшемуся нескрываемым удивлением в зелёных глазах. Гриффиндорка задыхалась от облегчения, обнимая его, пытаясь скрыться в толстой вязке его свитера, пахнущего ромашковой мазью и приторным десертом, щекочущим язык. Слезы впитывались мужским телом, а девичьи ладони продолжали цепляться за спасительный образ друга.       А сейчас он сидел прямо напротив, будто ничего и не было. Излучал свет всем своим естеством, одаривая заботой и вниманием каждого, кто в этом нуждался.       — К слову о турнире и твоих планах, Джеймс, — голос Мэри вывел Уоррен из цепкой хватки собственных мыслей, возвращая в ярко-оранжевые стены, покрытые всевозможными движущимися портретами в золотых рамах и гобеленами с изображениями ревущих львов с развевающейся гривой. — Почему ты так уверен, что выберут именно тебя? — Макдональд слышалась без привычных колкостей, ей действительно было интересно.       — Это же очевидно, — фыркнул Поттер, и, казалось, каждый сейчас закатил глаза, утробно вздыхая. — Хорошо, — сдался гриффиндорец, подходя ближе. — Ну и, кто, по-вашему, достоин участия?       — Я бы хотела, чтобы чемпионом от нашей школы стала девушка, — произнесла Мэри, и её тут же поддержала Марлин, щелкнув двумя пальцами. — По-моему, это было бы интересно.       — Девчонка? — скривился Джеймс, почувствовав себя оскорбленным. Он зашёл за спинку дивана, опускаясь на руки, ища поддержки в глазах Ремуса, но тот лишь махнул ладонью, намекая, чтобы эту дискуссию гриффиндорец продолжал в одиночку. — Ты случайно не на себя намекаешь, Макдональд?       — После объявления Дамблдора моё желание поубавилось до минимума, — отмахнулась Мэри, делая свой ход в Плюй-камни. — Но… Изабель, например? — Уоррен резко подняла взгляд, услышав своё имя. Она нервно сглотнула, кидая на подругу предупреждающий взгляд. — Что?! Ты бы отлично справилась!       Изабель открыла рот, чтобы возразить, но почувствовав неожиданное касание к своему телу, девушка оцепенела, медленно переводя взор на гриффиндорца, стоявшего за спиной.       — Без обид, Уоррен, — произнёс он елейно, нарочито растягивая слова в ироничной усмешке. Поттер бесцеремонно поднял девичью руку, обхватывая тонкое предплечье, цепляясь пальцами за бирюзовую ткань водолазки. — Но ты слишком хилая для подобных соревнований. Если бы каждый этап состоял из игр в шахматы, то тебе не было бы равных, а так, увы. Придётся посидеть на скамье болельщиц.       — К твоему сведению, в подобных соревнованиях ключевую роль играет отнюдь не сила, — Уоррен повернула голову, прищуром въедаясь в круглую оправу очков, в чьих стеклах плясали отражающиеся поленья, тлевшие в каменных стенах. — Согласно статистике, турнир выигрывает не тот, кто развит физически, а тот, у кого развит интеллект, — она с силой вырвала конечность из цепкой хватки Поттера, выпрямляясь и присаживаясь чуть ближе к его лицу. — И раз уж мы заговорили о хилости, не стоит упускать из вида самую важную мышцу, — гриффиндорка прикоснулась указательным пальцем к виску, склонив голову навстречу к собственной ладони. — Успеешь подкачаться, или мне зарезервировать для тебя местечко на скамейке болельщиц?       Стоило последней фразе опуститься с уст девушки, как она отвернулась обратно, ударяя кончиками тёмно-бордовых длинных волос по самодовольной физиономии Джеймса, прежде чем вернуться на своё законное место в углу дивана.       Разогретая каминным огнём, гостиная на несколько секунд погрузилась в тишину. Гриффиндорцы молчаливо переводили взгляды с парня на девушку, а после исказили свои лица в гримасе веселья, заливаясь смехом. Последовал протяжный свист, исходящий, кажется, от Сириуса.       Джеймс, с плохо скрываемой обидой, отрешенно отшатнулся от спинки дивана, переходя в другую часть гостиной, занимая место в углу на кушетке тёмно-горчичного оттенка. Он сжал лежащую подушку, бормоча себе под нос что-то, не выглядя при этом злобно или враждебно настроенным. За годы совместного обучения он успел понять, что бесполезно тягаться с Уоррен в словесных баталиях. И этот случай не стал исключением.       Волшебница схватила отложенную на пол тетрадь, возвращаясь к своему беспрерывному заучиванию сложнокомпонентных зелий.       Она надеялась, что с началом Турнира ажиотаж вокруг добровольного самоубийства сойдёт на «нет», а душа девушки перестанет являться заложницей собственных соблазнов.

***

      Солнце густыми лучами укрывало территорию Хогвартса и бескрайние поляны вокруг школы, усыпанные сорвавшимися хрустящими листьями, поблекшими своей безжизненной бледностью. Сочащаяся с неба яркость опускалась на землю, заставляя каждого морщиться в жалкой попытке защитить свои глазные яблоки от ожога роговицы. Несмотря на то, что октябрь полноправно сменил предшествующий месяц, холода будто не решались прорваться сквозь завесу умеренного циклона. Температура разогрелась до максимума в столь противоречивую пору, обманывая людское сознание, выдавая желаемую погоду в действии. Последняя крупица знойного воздуха, ставшего столь непривычным за первый осенний месяц, пробивалась сквозь носовые пазухи.       Блэк и его слизеринская свита обосновались на школьном дворе, усаживаясь на бетонных скамейках. Они выползли на зов долгожданного тепла из родных подземелий, сбрасывая слои усталости в солнечных ваннах, подобно змеям. Характерная аристократичная бледность молодых людей резонировала на фоне сочных оранжево-красных оттенков, оставляя после себя мраморно-серую печать среди остальной массы студентов.       Неизгладимый след своей сущности, перебить который вряд ли кому-то по силам.       Регулус сидел поодаль от друзей, облокачиваясь спиной о каменный борт позади, вбирая сквозь лёгкую ткань форменной мантии привычную прохладу. Такую необходимую и спасительную. Слизеринец плохо переносил жару. И даже сейчас, когда отметка на термометре едва достигала двадцати градусов, он чувствовал, как тело жарится в собственном соку.       Он ощущал, как по спине проскальзывает отвратительный дискомфортный импульс, сопровождающийся гроздьями пота, впитавшегося, казалось, не только в стежки одежды, но и в саму его суть. В плоть, мясо и кости, заливаясь мерзким последствием меж сухожилий и мышц.       Глубокий выдох, полный раздражения, вырвался из мужского тела, слегка ослабевая удавку, завязанную на множество бесконечных восьмёрок.       Но и этого было недостаточно, чтобы расслабиться.       Всё это меркло с тем давлением, что вскипающей субстанцией засело меж мозговых извилин. Растворяя внимательность и сосредоточенность, подобно кислоте, отравляющей черепную коробку с таким энтузиазмом. Регулусу становилось не по себе.       Блэк крепко удерживал в руках блокнот в тёмно-серой обложке, не переставая вести записи. Он искоса оглядывал каждого товарища поочередно, убеждаясь, что никому нет особого дела до того, что пишет слизеринец. Оставшись удовлетворенным увиденным в очередной раз, Регулус обмакнул кончик пера в колбе с чернилами, продолжив выводить буквы витиеватым почерком.             В последние несколько дней его эмоции преобладали над привычной хладнокровностью и рациональностью, выводя на первый план целый спектр позабытых ощущений, дававшихся, честно признаться, с особой сложностью.       Очередная идея, всплывшая в голове слизеринца внезапностью, вставала костью в глотке, перекрывая доступ к кислороду.       Новообразовавшийся стратегический ход царапался о стиснутые зубы, покрываясь пеленой неодобрительности, оставляя неприятный раскрошившийся осадок.       Каждый из планов, которые были выстроены монументальностью и безукоризненностью, впоследствии терпели крушение в слизеринской голове, оставляя после себя неутешительные останки.       Замкнутый круг не выпускал аристократа из своих сетей весь последний месяц, проведенный Блэком в стенах школы. С каждым новым днём его главная цель обрастала очередными нюансами, провоцируя Регулуса на самые неординарные поступки, в данный момент являвшиеся не большим, чем просто прописанный сценарий на листах блокнота. Чернильная паста отражала в себе первоочередный замысел слизеринца, жаждущего воплотить задуманное в жизнь как можно скорее.       Но он покорно выжидал, стремясь к внутреннему равновесию. С трепетом перечитывал написанные собственной рукой мемуары, скрупулезно просчитывая каждый ход, с особым вниманием относясь к каждому пункту.       Блэк мысленно отсчитывал дни, часы, минуты до момента, когда собственными руками воплотит свои записи в реальность. Когда наступит миг, в котором растворится предвкушающее волнение, обрастая ярой уверенностью. Удовольствием, отпечатывающимся в серебристых радужках ореолом характерной мглы, напоминающим разливающуюся ртуть.       Иглы нетерпения болезненно впивались в каждый дюйм мужского тела, провоцируя настороженность и практически параноидальную одержимость.       Все пять недель с того момента, как началась учеба, Блэк физически осязал издевательство времени над ним, не желавшим уподобиться стремительному потоку, застывая меж стрелок на часах.       Он ощущал себя загнанным в клетку зверем, без возможности выбраться на волю. Замурованный в четырех стенах, Регулус чувствовал, как сильно ему не хватает поводов, чтобы отвлечься от беспрерывного отсчёта внутри собственного разума.       Это утомляло, от этого хотелось отделаться.       Избавиться, перебрасывая всё своё внимание на что-то более приземленное.       Например, на квиддич.       Но данный способ разрядки оказался буквально под запретом с великодушного позволения полоумного старика, возомнившего себя великим волшебником.       Спорт был его излюбленным занятием, выбивавшим из Регулуса все то, что не позволяло ему сосредоточиться на важных и правильных вещах. Игра расслабляла, переводила внимание в нужное русло. В то самое необходимое, имевшее, разумеется, временный эффект. Но даже этот краткосрочный этап мог позволить слизеринцу перевести дух. На мгновение забыть о том, что в спальне, под матрасом, его ждал блокнот, олицетворяющий собой дело, требовавшее долгожданного исполнения.       Однако, сентябрь прошёл сквозь Блэка бесцветной дымкой, не оставляющей после себя даже намёка. Все склонилось к беспрерывному потоку учебных будней, бесконечного расписания и посредственных занятий, не представлявших особого интереса.       Всё то, чему обучали студентов в стенах Хогвартса, Блэк расценивал, как бесполезное, почти дилетантское освоение истинной магии. Того волшебства, что разливалось реализмом за пределами шотландских краев.       У министерства преподавание бытовых заклинаний было в почете, конечно. Эти крысы исходили блаженством, ставя блядское Репаро на одну ступень с могущественными заклятиями, о которых даже слышал-то не каждый. Данное отношение к дисциплинам провоцировало регрессию, подавляя общественную тягу к более серьезным аспектам магических чар.       Однако, гнев слизеринца был вызван не только бестолковыми занятиями и отменой матчей по квиддичу.       Главный объект его всепоглощающего гнева расхаживал по школе, размахивая своей кичливой гривой направо и налево. Стоит признать, что в первую неделю, когда некто, являвшийся родным братом Регулуса, выглядел подавлено и бледно, Блэк чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Он въедался взглядом в каждый мускул на лице, сидевшим за гриффиндорским столом, поглощая этот измучено-будоражащий вид. Созерцание данной картины придавало сил, почти возвращая слизеринца в привычный темп, становясь личным катализатором успеха.       Но и этой прекрасной эпохе не суждено было продлиться слишком долго.       Привычная спесь и яркие краски облицевали мужское лицо, искусно приживаясь на гриффиндорце калейдоскопом. Брат вернулся к прежнему образу, провоцируя у Регулуса приступ тошноты, подкрадывающейся к горлу останками разбитого стекла.       Вокруг слизеринца обрастало нестерпимое желание сделать всё возможное, чтобы эта маска шута с треском рухнула с самодовольной рожи, разбиваясь на множество мучительных осколков. Данная мысль теплилась у сердца, сворачиваясь клубком, засыпая до нужных времен.       Блэк мечтал, чтобы этот миг настал как можно скорее. Очередное мгновение, не требовавшее отлагательств.       В остальном, за прошедший месяц жизнь слизеринца не потерпела особых изменений. Всё шло своим законспектированным чередом, строго по описанным частям, блиставшим черными буквами на строчках блокнота.       Но остальная свора Хогвартса, казалось, оживилась после приезда иностранных студентов. Делегации из Франции и Болгарии принудили каждого учащегося английской магической школы перевести всё своё внимание и свободное время в их русло. Студентов, решивших игнорировать пополнение в ряде учащихся, можно пересчитать по пальцам одной руки. Большая часть толпы оставалась завороженной присутствием волшебников из другой части Европы и по сей день.       Слизеринцы, к слову, души не чаяли в болгарах, чьё обучение специализировалось на изучении тёмной магии. Это пленило змеенышей, в чьих жилах протекала естественная тяга ко всему могущественному и запретному в стенах родной школы. Высокомерные и горделивые, сейчас же они представляли из себя стаю щенков, прыгающих перед толпой дурмстранговцев на задних лапах, дабы те смогли поделиться опытом и рассказать побольше о специфике запретных чар. Тёмной магии.       Блэк наблюдал за этим зрелищем со стороны, теша своё самолюбие и привычку держать марку перед чужестранцами. Он прекрасно понимал, что студенты Дурмстранга являлись, прежде всего, соперниками и водить дружбу с вечно хмурыми волшебниками, внешне напоминавшими неандертальцев с их чрезмерной грубостью и невоспитанностью, — моветон. Следовало держать марку и показывать, кто здесь истинный хозяин.       Настоящий чемпион.       А налаживанием межнациональных отношений пусть занимаются сопляки, верующие в эти слащавые рассказы о доброте и дружбе. Сантименты для умственно отсталых.       На горизонте показалась компания шармбатонок, проходивших характерно аккуратно, выдерживая марку перед парнями Хогвартса. Их натянутая осанка, словно тончайшая игла, способная разорвать невесомую форму. Чувственные губы малинового оттенка, сверкающего в переливах солнечного света. Уста кротко расширялись, демонстрируя лёгкий намёк на улыбку. Вечно вздернутый подбородок и игривый взгляд, рассекающий по пространству, достигая прямо в цель — глаза в глаза.       Блэк глядел исподлобья, ловя на себе пристальный взор одной из француженок с янтарными локонами, ниспадающими по плечам. Он уже замечал эту девушку однажды в Большом зале, любуясь тем, как поблескивают при зрительном контакте лазурные радужки. Слизеринец молчаливо испытывал на себе чары вейл, о которых ходило множество легенд. Однако, Регулус не испытывал и толики того, что предвещали каждой жертве, попадающейся в сети прекрасных дам с эльфийскими глазами.       Ей, судя по всему, пришлись по вкусу правила игры парня, в которой побеждает сильнейший. Француженка явно не из робких, раз повторяла свои махинации с привычным усердием, подтверждая серьезность своих намерений.       — Проклятье, — прошипел Крауч, обрывая зрительный контакт Блэка с одной из проходящих мимо девушек. Слизеринец опустил взгляд чуть ниже, натыкаясь на сидящего сокурсника. Барти сжимал в пальцах пергамент, просвечивающийся на солнце. На обратной стороне листа можно было разглядеть очертания чужого почерка, оставленного на бумажной поверхности наспех — буквы плясали ниже строк, выглядя неровными и смазанными. — Да он издевается надо мной! — парень пнул лежащий сбоку булыжник, комкая письмо до состояния ничтожного клочка.       — Твой папаша так и не удосужился рассказать тебе о Турнире? — насмехаясь, произнёс Рабастан, подбрасывая в воздух яблоко сочно-зеленого оттенка. — Почему ты думаешь, что именно он прибудет в Хогвартс через три дня? Он не единственный человек в министерстве, если ты забыл.       — Я не думаю. Я уверен, — раздраженно бросил Крауч, подбрасывая скомканную бумагу в воздух, а после сжег её в мгновение ока с помощью палочки. Пепел разлетелся по ветру, пуская следы написанного в воздух. — Старик ведёт себя странно, игнорирует мои письма. На всю почту отвечает мать, и ты бы видел, какую чушь она пишет. Совсем из ума выжила, чёртова идиотка, — злостно прорычал слизеринец, напрягая мускулы лица. Его черты исказились в гримасе гнева, а кипенные глазные яблоки точечно пронзались кровью из-за лопнувших капилляров.       — Приди в себя, Крауч, и не устраивай ебаных сцен, — Блэк отстранился от каменной стены, опуская на друга свой тихий, но от того не менее пробирающий тон. Он говорил медленно, негромко, но этого хватало, чтобы бешеный оскал Барти разорвался под гнётом чужого влияния. — Турнир начнётся через три дня. Наберись терпения и перестань блеять, как подбитая овца.       Барти захлопнул рот, нервно сглатывая от двойственного замечания Регулуса. Крауч инстинктивно отстранился, пряча взгляд меж ростков травы, молчаливо соглашаясь со всем сказанным.       Отчасти слизеринец понимал душевное смятение товарища, всецело поражавшее сознание. Ту паразитическую мысль, атакующую каждый нейрон мозга, в надежде добраться до самой уязвленной точки. До самой сути, бравшей начало с глубин естества, не дающего морально выжить в этой неравной борьбе с самим собой. Не позволяющей проживать свои дни. Дышать. Существовать.       Блэк знал, каково это — остаться в ловушке собственных размышлений. Но это ничуть не помогало проникнуться к чужой проблеме, ставя себя наравне с другим человеком. Регулус принципиально отторгал то, что не относилось к нему. Проблемы Барти — не забота Блэка. Он лишь раздражал своим бесконечным скрежетом, проходившим ржавым гвоздём по мозгу.       Мысли Регулуса обязаны оставаться чисты и ясны. Аристократ обязан всецело погружаться в главнейший замысел, расписанный густыми чернилами на ровных полях.       Он не должен отвлекаться на мелочь, изрекаемую блядским ртом Барти.       — Жду не дождусь, когда Кубок наконец-то выберет чемпиона, — послышался голос Розье, сидящего на небольшом пледе, укрывающим прохладную землю. — Эти цыпочки точно не устоят перед таким кандидатом, — слизеринец сопровождал свои слова характерными движениями, активно покачивая головой и зачесывая чёлку назад.       Он держал в своих руках увесистый талмуд по Травологии, зубря параграф о Бубонтюберах. Профессор Спраут влепила ему дополнительное задание, услышав, как он с усердием пересказывал своё последнее похождение на всю теплицу.       — В ближайшее время единственная дама, чьё внимание тебе светит — профессор Спраут, — встрепенулся Лестрейндж, с хрустящим звуком въедаясь в кожуру наливного фрукта. Слова старосты слегка поубавили пыл Эвана, и он раздраженно фыркнул в ответ, с сожалением замечая, как компания шармбатонок скрывается за стенами школы. — Но с твоими-то неутешительными результатами велика вероятность, что ты даже её разочаруешь.       — Признай, что ты просто завидуешь, — парировал Розье, откладывая том в сторону, пододвигаясь вперед к другу. Рабастан театрально вздохнул, приложив правую ладонь к груди. — Мы можем позволить себе опустить своё имя в кубок, а тебе-то значок старосты жмёт.       — Позволь преподнести тебе небольшой урок, мой юный и недалёкий друг, — слизеринец подался вперед, тыча в сторону Эвана надкусанным яблоком. — Для того чтобы уложить в постель шармбатонок не обязательно участвовать в турнире, — Рабастан говорил медленно и вкрадчиво, словно передавал Розье некий сокровенный секрет, способный изменить чью-то жизнь. Удивление на лице Эвана молниеносно сменялось сомневающейся восторженностью, будто он не мог поверить в сказанное другом. — Всегда удивлялся француженкам и их тяге к различным экспериментам, — эта фраза предназначалась исключительно для Регулуса, и тот лёгко кивнул, понимая, о чём речь.       Разумеется, он понял.       Лестрейндж сам рассказал другу во всех красках о пикантной встрече с двумя иностранками. Это произошло почти сразу, стоило семикурснику вырваться из жгучих объятий роковых девиц, мечтавших о не менее горячем продолжении. Молодые люди встретились в Астрономической башне, следуя своему традиционному желанию выкурить несколько сигарет перед отбоем.       Дружить со старостой школы означало иметь в запасе несколько довольно-таки приятных и облегчающих жизнь привилегий. Регулусу беспрекословно разрешалось расхаживать по школе после отбоя, не боясь, что с его факультета снимут пару десятков очков.       Дружить с Рабастаном означало иметь в запасе множество историй о его пассиях.       И этот случай в очередной раз подтверждал всю подноготную их взаимоотношений. Они делились всем, начиная от самых сокровенных тайн, заканчивая банальным рассказом о сексе втроем.       — Ставлю все свои карманные на то, что Лестрейндж просто набивает себе цену, — вмешался Барти, перебивая Розье. Он махнул ладонью, отрицательно покачав головой.       — Оставь свои гроши при себе, — заливаясь искренним смехом, отрезал Блэк, вновь вгоняя друга в краску. Тот лишь сжал губы в тонкую полоску, выражая всю степень негодования. Конечно, что же ещё ты можешь мне ответить? — Мир не потерпит твоих расходов.       — Я не собираюсь ничего доказывать парочке девственников, — Рабастан оглядел двух парней, сидевших на расстеленном пледе. Слизеринцы насупились, хмуря брови, но не отрицали очевидности факта. — Занимайтесь самоудовлетворением без моего участия, — староста горделиво расправил широкие плечи, отточенные многолетними тренировками.       — А что насчёт тебя, Блэк? — попытался перевести тему Эван, сверкая алыми вкраплениями смущения, переливавшимися на солнечном свете. — Ты уже бросил своё имя? — он выдавливал из себя улыбку, напоминавшую оскал гиены. Ненатурально и чересчур натянуто.       — Ты спрашиваешь из спортивного интереса или пытаешься вычислить конкурента? — Регулус задал встречный вопрос, не отвлекаясь от записи. — Неужели моя кандидатура тебя смущает? — Блэк поднял взгляд, насмешливо изучая, как забегали глаза друга от пристального взора брюнета.       — Что ты, ни в коем случае, — поднял ладони Розье, защищаясь от властного тона слизеринца. В его голосе слышалась растерянность. Страх оказаться неправильно понятым. Он быстро ретировался, прочистив горло. — Нашу школу должен представлять достойный чемпион, — он криво ухмыльнулся, потупив взгляд. Его кудрявые волосы спали на лоб, прикрывая слегка разочарованный взгляд. — Хогвартс не отмоется от клейма позора, если кубок вдруг решит выбрать грязнокровку.       — И ты чёртовски прав, — загадочно протянул Блэк, спрятав лукавую полуулыбку за твердым переплетом блокнота. — Это будет настоящий провал.       Он вновь обмакнул перо, выводя последнюю — самую важную строчку. Слизеринец смаковал каждую букву, упиваясь внутренним величием и статусом, который, он был уверен, принесет ему будущее в своих щедрых ладонях, покрытых исконно тёмной вуалью.

***

      День икс наступил быстрее, чем Изабель могла ожидать.       Казалось, Источник вечного решился пойти навстречу измученным и искушенным студентами, ускоряя оборот часовых стрелок. Время стекало по водовороту прошедшего, проходя сквозь пальцы невесомой субстанцией, почти не ощущаемой. Прозрачной. Неосязаемой.       Три дня прошли незаметно, превращаясь в бесконечный поток однообразности, не оставлявшей отпечатка в памяти. Всё шло, как прежде, своим чередом. События плавно переходили изо дня в день, обрастая безликостью, словно крупицы пыли, оседавшие на тканевой поверхности незаметным слоем.       Гриффиндорка посещала занятия, желая, наконец, разгрызть этот проклятый гранит науки, дабы добраться до сокровенных истин на дне чёртогов знаний и чужих исследований. На каждом уроке она занималась с привычным усердием, не позволяя себе пропустить ни слова, исходящего из уст профессоров.       Слушала, внимала. Записывала. Повторяла.       И так по круговой цепочке, пока глаза не начинали болеть от скопления предложений и массы информации, вкладываемой в каждый слог.       Пока ладони не отнимались от постоянного переписывания, подчеркивания важного и собственного дополнения, чтобы легче было повторять.       Пока её не находили спящей в гостиной, обложенной несколькими талмудами по Высшим зельям.       Возможно, именно поэтому Уоррен не заметила, как бесследно пронеслись мимо неё три дня, некогда являвшиеся для неё непреодолимой вечностью, ставшей личным приговором. Целью, во имя которой приходилось бороться с собственным искушением. Оно кралось за девушкой тенью, карауля на каждом шагу. Забирая каждый пройдённый дюйм с собой, пытаясь увести в другую сторону жизненного пути. Пыталось ворваться в девичье нутро, обосновываясь меж костей навязчивой идеей.       Не поддаваться было сложно. Игнорировать, пропуская меж острого слуха внутренний голос, не позволяя себе проникнуться певучим тембром и заманчивостью, ловко расписанной потусторонней гранью души. Не уподобляться большинству, зная о том, чем чревато припасть к соблазнам, растекавшимся мёдом по органам, слизывая собой прошлые раны. Оттеняя роковые последствия перспективой, открывавшейся прямо перед глазами.       Уоррен прилагала все усилия, чтобы не замечать притягательный образ, стоявший во главе Большого зала, сияя своей безукоризненностью и безупречностью, затмевая собой всё окружающее. Представлять смазанное пятно вместо величественного кубка было тяжелее всего.       Приказывать себе, перекрикивая надоедливый мысленный речитатив, дабы не попасться в ловушку, чьи зубья могли раскрошить внутренний стержень в мгновение ока. Попадая в капкан, животное разгрызает собственную лапу.       Но как бы повела себя Изабель?       Она не знала.       Не хотела даже представлять, что с ней станет, если ведьма перейдет путь своим принципам, идя на поводу у мимолетного интереса. Первостепенный отрицательный позыв ощущался оскоминной ложью, царапающей нёбо до крови.       Металлический привкус смешивался с желанием прочувствовать на себе, каково это — вновь оказаться в центре внимания. Ощутить, как каждый взор проникновенно обращается лишь к одной фигуре — к ней. Осязать каждым дюймом своего хрупкого тела знойность чужого любопытства, пытающегося рассверлить девичью плоть в яром желании добраться до самого главного.       В глубине души, за завесой сокровенного, запертого на тысячи замков, Уоррен думала о том, как попасться в свою собственную волчью яму.       Мечтала впервые за долгое время ощутить выброс адреналина в венах, царапающего мозг гипнотическим влиянием, заполоняющим с головы до пят. Почти наркотическим.       Представляла, как воздух, проникающий через носовые пазухи, будет циркулировать по легким, выжигая на органах узорчатые ступени, перебрасывающие волшебницу к её цели.       Однако, каждое из её заветных желаний было ловко сокрыто в глубинах подсознания, не дававшего разъедающим планам прорваться сквозь выстроенную стену, защищавшую неустойчивую тягу волшебницы от риска.       Всё что ей оставалось — плавно плыть по течению, оберегая себя от скал, способных разбить наивные надежды об острие опасности. Жить своей обычной жизнью, наблюдая со стороны за бесконечной вакханалией, распространявшейся на каждого студента, завороженного перспективой участия. Она молча вслушивалась в чужие разговоры, ведя собственный учет возможных участников турнира.       Исходя из услышанной информации, девушка предполагала, что количество брошенных имён зашкаливало под сотню. Многие добропорядочно отказывались, исходя из установленных правил проведения турнира, запрещающих к участию лиц младше шестнадцати лет, а также старост школы и факультетов. Но среди учеников, чью личность Кубок внимать не желал, находились и те, кто пытался перехитрить систему. Пойти против слова директора и распорядителей. Студенты шли на самые хитрые шаги, дабы достичь заветного согласия на их участие. Прибегали к изощренным способам, придумывая очередные уловки, лишь бы их кандидатуру одобрили.       Однако, обмануть Дамблдора оказалось непосильной задачей. Он уверенно стоял на своём, говоря о том, что будет пристально следить за каждым, кто попытается пересечь защищающие чары, проникая в сердцевину отборочного этапа. Заколдованный круг вышвыривал со своей территории неподходящих по критериям учеников, давая понять, что никакие уловки, магия и ухищренный ум, не смогут изменить истинного положения.       Сидя за столом, волшебница видела эти лица — раздраженные, разочарованные, полные сардонической улыбки, плавно переходящей в истерику. Внутренний радар работал отменно. Их было трудно не заметить, ведь в глубине души гриффиндорка испытывала нечто похожее, отличие было лишь в том, что она всячески старалась не показывать жалящего сожаления.       Большой зал был погружен в непроглядную тьму, заполняя удушливой, почти холодной темнотой каждый дюйм помещения. Уоррен не могла припомнить ни одного дня, когда стены главного зала покрывались неестественной пеленой мрака, производя перед людским взором столь таинственную атмосферу. Казалось, что в душе и сердце Хогвартса навечно запечатлен живительный огонь, и ничто не сможет потушить яркие пламенные купола, облизывающие настенные факелы.       Но только не сегодня. В этот день Большой зал освещался исключительно сиянием Кубка, его расползающимися сферами, блуждавшими и достигавшими самых укромных уголков. Голубоватый, искрящийся льдом, свет отражался на лицах студентов, следивших с поразительным трепетом за каждым движением директора и остальных причастных к проведению Турнира.       Дамблдор сидел за профессорским столом, переговариваясь с главами Дурмстранга и Шармбатона. Директор школы, специализирующийся на тёмных искусствах, выглядел настороженно и скептично осматривал территорию, будто искал во всех и вся подвох. Изабель уже видела его однажды, в тот день, когда мужчина шёл поодаль от учеников, выступая предводителем своих кандидатов. Костадинов не выглядел старым, однако, пробивающаяся на висках седина говорила об обратном. Длинные волосы были чуть прикрыты меховой шапкой, которую он, казалось, никогда не снимал. Его плечи и тело укрывала шинель, кроем напомнившая мантию, хотя ткань одеяния выглядела куда толще обыденной формы студентов магической Британии.       По правую сторону расположилась дама средних лет, тучная и невероятно высокая, похожая на великана. Несмотря на свой неслаженный внешний вид, в каждом из жестов мадам Максим проскальзывало удивительное изящество, несопоставимое с первым впечатлением. Её короткие волосы, едва достигающие плеч, были уложены и выглядели так, словно женщина сошла со страниц модных журналов. Уоррен видела её куда чаще, чем болгарина, поэтому могла с лёгкостью сказать, что каждый из её выходов в свет сопровождался яркими нарядами, мозолящими глаз своей утонченностью.       Рядом с директорами школ и академий, представляющих свою делегацию, восседали и остальные члены жюри. Среди них был отец одного из учеников — Барти Крауч-старший, он выступал от лица министерского международного сотрудничества. Мужчина выглядел собранно, почти не выражая ни одной эмоции. Но стоило проследить за траекторией его взгляда, и можно было отметить, как радужки темнели сожалением, а губы сцеплялись в тонкую полоску, выражающую… сомнение, разочарование?       Гриффиндорка не могла разгадать секрет, скрывавшийся на морщинистом лице.       Наконец послышался шум тарелок, с лязгом скрывающихся со столов по щелчку пальца, намекая на то, что вечерняя трапеза официально подошла к концу. Чьи-то руки так и застыли в воздухе в характерном жесте, пытающемся разрезать кусок жареного мяса пустотой. Студенты смолкли, погружая зал в клокочущий нетерпимостью и воодушевленностью вакуум. Всеми овладело давящее предвкушение. Внутри каждого саднило множество вопросов.       Но главный оставался неизменен — кто станет теми заветными чемпионами?       Дамблдор поднялся со своего места, плавно и медленно переходя к подножию пьедестала, на котором красовался Кубок. Сидящие по обе стороны Костадинов и мадам Максим замерли в ожидании, посылая свои уверенные и подбадривающие взгляды в сторону своих студентов, расположившихся за столами нескольких факультетов.       Слизерин с нетипичным гостеприимством принял к себе дурмстранговцев, а Когтевран исходил блаженством, наблюдая на своих законных местах студентов Шармбатона.       — Дорогие студенты! В ближайшее время Кубок примет своё главное решение, — торжественно начал директор, разводя длинные руки по обе стороны, добавляя своей речи помпезности. — Когда имена чемпионов станут известны, я попрошу студентов пройти к столу, а после проследовать в комнату, примыкающую к залу, — одна из ладоней указала в противоположную сторону. — Там, выбранные кандидаты ознакомятся с инструкциями по поводу первого тура состязаний.       — Джеймс, не упади в обморок от волнения, — шепотом произнесла сидящая рядом Марлин, прикладывая ладонь ко лбу. — Дыши глубже, и помни, что хороший чемпион — живой чемпион.       — Может, нам позвать мадам Помфри, чтоб тебя успели откачать? — поддразнивал Сириус, дергая Поттера за мантию, сверкая в голубом свете переливом драгоценных колец, красовавшихся на каждом пальце. — Уже написал благодарственную речь?       — Заткнитесь оба, — приглушенно процедил Джеймс, отпихивая ладонь друга со своего плеча. Его лицо было полупрозрачным, потерявшим красочность. Он выглядел бледно, и дело было явно не в приглушенном холодном свечении, исходящим от кубка. Челюсти Поттера дрожали, и это было настолько заметно, что слова Марлин и Сириуса уже не казались шуткой. Гриффиндорец, действительно, мог свалиться замертво от столь ярко выраженного волнения. — Из-за вашей болтовни ничего не слышно! Вот-вот, уже начинается!       Дамблдор подошёл вплотную к кубку, ожидая первого решения. Зал оторопел. Никто не посмел двинуться, лишь молчаливо смотреть, въедаясь глазами в гипнотизирующий образ вершителя судеб. Уоррен почувствовала, что даже ей стало не по себе, а всеобщая волна неумолимого предвкушения заполонила и её, прямо с головой, душа во всеобъемлющих волнах трепета.       Она сжала руки в кулаки, осязая, как крупицы пота скатываются на внутренней стороне ладони. Влага смазывалась по коже, провоцируя неприятное, нервирующее ощущение. Воздух казался роскошью, и его приходилось потреблять в двукратном размере, судорожно вбирая в носовые пазухи крупицы кислорода.       Волшебница чувствовала себя завороженной, лишенной надобности взаимодействовать с чем-то, помимо сверкавшего атрибута вдалеке. Пламя кубка налилось красным, изменяя свой привычно-холодный оттенок. Из дна взметнулся столп искр, а из серебряной каймы выскочил кусок пергамента.       Уоррен нервно сглотнула, распахивая широкие изумрудные глаза, словно это могло помочь ей разглядеть имя первого чемпиона. Из-за девичьей спины послышался нервный скрежет зубов — Поттер сейчас точно упадёт в обморок.       — Чемпион Шармбатона, — воскликнул Дамблдор, удерживая в своих старческих руках крошечный листок, несший в себе значительные последствия. — Леон Дювернуа!       Изабель почувствовала, как под её телом содрогнулась скамья, а студенты, сидевшие до сего момента в полном оцепенении, вырвались из клоаки задумчивости и отрешенности. По залу пронесся одобрительный гул: парни поддерживающе выставляли руки вверх, скандируя имя выбранного участника, а девушки хлопали в ладоши, делая это с особым усердием, желая добиться звания самой ярой болельщицы.       Из-за стола Когтеврана поднялся названный чемпион. Молодой парень, выглядевший, возможно, всего лишь на год старше Изабель, уверенно и победоносно рассекал расстояние до места, на котором сидела мадам Максим. Женщина торжественно ликовала, бросая обрывки фраз на французском в оглушительный рёв толпы.       У Леона были все шансы стать, если не победителем, то, как минимум, любимчиком публики. Он излучал все качества, присущие публичной личности, красующейся в свете софитов и всеобщем обожании. Он широко улыбался, демонстрируя белоснежную улыбку, а мягкие черты лица раскрывали весь спектр природного обаяния. Аплодисменты ему прельщали, выражая всю его фактурную привлекательность. Подтянутое телосложение, золотисто-пшеничного цвета волосы, идеально уложенные гелем и несколькими заклинаниями.       — Чемпион Дурмстранга, — произнёс Дамблдор, как только поздравительный шум вокруг Дювернуа стих, а кубок вновь выстрелил новым куском пергамента, загораясь алым светом. — Владислав Григоров!       — Я бы побоялась с ним соревноваться, — пораженно прошептала Мэри, строго соблюдая тональность, боясь, что нетипично высокий молодой человек сможет её услышать. — Он выглядит устрашающим.       Изабель повернулась через плечо, следуя по направлению взгляда Макдональд, натыкаясь на внушительную фигуру дурмстранговца, встававшего из-за стола Слизерина. Его сокурсники даже не думали выпускать парня из крепких, почти сковывающих объятий и пронзающего утробного рёва, повторяющего имя чемпиона.       — Так держать, Владислав! — оживился вечно хмурый и серьёзный Костадинов, наполовину выпрыгнув из-за профессорского стола. Он перекрикивал аплодисменты так, что его слышал весь зал. — Я был уверен, что кубок не ошибётся с выбором самого достойного чемпиона!       Владислав даже не улыбался, сохраняя при себе бытующую шаблонность и подтверждая распространенное мнение о том, что болгарин не славился широким спектром эмоций. Меж черт его лица застыла маска хладнокровия и невозмутимости. И, если Леон купался в лучах всеобщего внимания, то Григоров лишь молчаливо кивал в ответ на поздравления, сохраняя во взгляде стальную уверенность и почти дикую силу.       Мэри оказалась права, он действительно выглядел устрашающе.       Устрашающе красивым, стоит признать. Его угольно-черные волосы прекрасно подчеркивали бледную, словно снежный покров, кожу, добавляя его внешности антуражности и загадочности. Владислав одевался под стать своему директору, считавшимся среди дурмстранговцев главным наставником, истинным авторитетом. Сильные плечи и длинный рост, почти под два метра, скрывались за утепленной мантией, расшитой драгоценными кройками на лацканах и манжетах.       Как только Григоров скрылся за дверьми смежной комнаты, Дамблдор вернулся к прочтению следующего куска пергамента. Последнего. Для Хогвартса это было важнее, чем узнать имя очевидных соперников. Ни для кого не являлось секретом, что каждый в этом зале мечтал, чтобы их школу представлял человек из родного факультета. Разумеется, если выберут когтевранцев или пуффендуйцев, гриффиндорцы не сильно расстроятся.       Но только не…       — Чемпион Хогвартса — Регулус Блэк!       Услышав произнесенные слова Дамблдором, Изабель изумленно выпрямилась, едва удержавшись от того, чтобы не вскочить с лавки. Она задержалась, в отчаянии рухнув на деревянную поверхность. Волшебница не могла поверить в то, что их школу будет представлять именно он.       — Да вы, блять, издеваетесь.       Изабель ещё никогда не была настолько согласна с мнением Сириуса. Старший брат Регулуса выплюнул эти слова, подобно желчи, стискивая желваки до боли, кроша зубную эмаль от злости и негодования.       Чёртов слизеринец.       Омерзительная змея, извивающаяся собственным тщеславием. Жаждой принизить каждого, кто выделялся на фоне чистокровных отпрысков, в чьих жилах протекала кристально-алая жидкость, служащая доказательством тому, что они полноправные властители волшебного мира.       Блэк был лишён порядочности, распыляя свой яд по округе, заставляя каждого содрогаться на его пути. Чудовище, скрытое под маской аристократичного лоска и вычурного идеализма. Жестокий и коварный слизеринец не знал ничего о чести. Это понятие было далеко от его бессердечных и леденящих душу принципов. Его обугленная дочерна репутация стояла во главе его имени, затмевая собой любой намёк на совестливость.       И этот человек — достойнейший из всех достойных?       Уоррен удержалась от того, чтобы не рассмеяться в лицо жюри, насылая проклятья на этот парад идиотизма.       Волшебница училась с ним на одном курсе. За все шесть лет слизеринец старательно изнурял ментальное равновесие девчонки своими едкими комментариями и вечными усмешками касательно грязного происхождения. Но это никогда не делалось специально, исключительно по отношению к ней. Его фразы бросались ввысь, добираясь до общей массы маглорожденных, болезненно пробивая каждого понемногу. Гриффиндорка не желала вступать с ним в личные баталии, следуя своему личному кодексу. Уоррен считала богатенького отпрыска не большим, чем просто гнойным пятном на её жизненном пути.       Когда-нибудь ему обязательно воздастся, и от его существования останется лишь блеклый след.       Изабель избегала общества слизеринца, сторонясь его тёмного окружения. Держалась подальше от изворотливой рептилии, кичащейся статусом своей крови. Идеальной. Отбеленной донельзя. Надрежь запястье, рассеки венозную паутину, и ты узнаешь, каков на вид отпечаток всеобщего признания.       И сейчас вид у Блэка был более чем просто довольный. Надменное лицо излучало не менее надменную ухмылку, демонстрировавшую полную уверенность в своих возможностях. Характерный серо-зеленый галстук был слегка расслаблен, а верхняя пуговица на рубашке расстегнута, демонстрируя фарфоровую кожу, отдающую ледяной ассоциативностью. Бескровные ладони приглаживали тёмные взъерошенные волосы, выставляя напоказ переливающийся в свете перстневой камень с изображением фамильного герба.       Слизеринцы изошли ликованием, радостью на грани безумства. Они активно скандировали имя своего чемпиона, доводя извечное повторение двух слов до одержимого подтекста. Возводя сокурсника до роли идола среди простых смертных. Поправляя возгласами, прочно установленную корону на голове парня, увешанную сердцами тех, кто был сломлен его поэтической притягательностью.       Их принц.       Их мрачный, омерзительно-ослепительный принц.       Гордость Слизерина, чёрт возьми.       Уоррен отвернулась, не желая наблюдать за восхождением Блэка к постаменту, дабы выслушать одобрительные слова Слизнорта. Глаза болели от слишком явного и долгого созерцания слизеринца, а внутри пекло от бушевавшего возмущения, сновавшего меж органов.       Девушка направила свой взор в сторону остальных гриффиндорцев, замечая потерянного и обездвиженного разочарованием Джеймса. Казалось, сейчас ему было хуже всех: он так долго и упорно стремился к тому, чтобы выиграть шанс стать, действительно, достойным чемпионом, представлявшим Хогвартс. Но случай посчитал иначе, выводя в первый ряд мерзавца, мнившего себя властителем этого мира.       Поттер бездумно въедался взглядом в единую точку перед собой, мимолётом вслушиваясь в обрывки фраз, шедших из разных сторон. Сириус и Марлин заботливо похлопывали друга по плечу, безудержно матерясь и посылая этих блядских снобов к чертям собачьим.       Люпин до сего момента оставался равнодушным и не стремился соревноваться с остальными желающими. Путь к Турниру для него был закрыт, так как гриффиндорец занимал пост старосты факультета вместе с Лили Эванс. Но сейчас в нём кипело чувство несправедливости. Ремус и Доркас поддерживали каждое слово Блэка и Маккинон, добавляя более объективные комментарии, касательно выбора кубка. Питер молчаливо взирал на Джеймса, постукивая пальцами по поверхности стола.       Изабель внезапно захотелось стать частью этой службы поддержки, чувствуя, что ей было почти так же гадко, как гриффиндорцу. Разумеется, она не мнила себя проигравшей, ведь её имя даже не было брошено в кубок. Но Уоррен не переставало преследовать странное ощущение, будто внутри что-то оборвалось, надламывая и выбрасывая за пределы досягаемости что-то очень важное, до боли хрупкое и необходимое.       Гриффиндорка придвинулась чуть вперед, дотрагиваясь до побелевших костяшек мужской ладони, а после твердо произнесла:       — Гадёныш не доживёт и до второго испытания, — хриплый голос сорвался с девичьих уст, привлекая к себе внимание Джеймса. Он поднял голову, растерявшись от неожиданности. Уоррен ободрительно сжала его руку, улыбаясь. — Предлагаю поставить на его позорный проигрыш в первом туре.       И лишь спустя мгновение гриффиндорка поняла, что растерянность Поттера не являлась следствием её бережного касания. Он продолжал взирать сквозь неё, не в силах пошевелить даже мускулом на лице. На оливковой коже парня взыграло отражение ярко-красного света, заполняющего собою всё пространство вокруг.       Девушка больше не слышала нецензурную брань, шедшую от Сириуса и Марлин. Ремус замолчал, присаживаясь на своё место, отрешенно взирая куда-то за спину девчонки. Пальцы Питера перестали отбивать ритм по столу.       Мэри удивленно раскрыла рот, и всё, что она могла сделать, — оттянуть рукав рубашки Изабель, заставляя её отвлечься от Джеймса и переправить свои изумрудные глаза обратно, к постаменту.       Гнетущая тишина затянулась, усугубляя ситуацию. Усиливая эффект неожиданности, окрашенный в привычный красный оттенок. Искры вновь преподнесли в руки директора кусок пергамента. Как это возможно? Как?       Три чемпиона уже были известны публике.       Дювернуа. Григоров. Блэк.       Что ещё приготовило для студентов это чёртово орудие всеобщего резонанса?       Дамблдор резко ухватился за край бумаги, недоверчиво взирая на содержимое. Весь зал смотрел на него, пытаясь узреть истину.       — Чемпион Хогвартса, — профессор осекся, всматриваясь как можно внимательнее в каждую букву, промаргивая возможную ошибку. — Изабель Уоррен.       Сердце торопливо преумножало удары, усиливая пульс, бьющийся о яремную вену под плотью. Дышащий на ладан орган проткнуло острым колом на дне её собственной волчьей ямы.       Зубья замкнули механизм. И сокровенное желание Изабель сбылось, становясь её личным кошмаром.