Чужак

      Лиловый оттенок стен окроплял собой всё пространство вокруг, отражаясь мазками сочного цвета на каждой бытовой утвари, расставленной возле широкого окна. Солнечный свет проникал сквозь стеклянную призму, пробираясь в кухню и заполоняя собой всё окружающее, что нуждалось в ярких лучах перед началом затяжной поры хмурых дней и беспрерывного холода, пробиравшего до костей. Сентябрь по праву ступил на тропу своего влияния, одаривая простых смертных дарами, постепенно окрашивающимися в благородный характерно-золотой цвет, который впоследствии исчезнет с глаз, заполняя природу удушливой пустотой.       Первый месяц осени преподносил обманчивую надежду, ложные тридцать дней, заставляющие поверить в то, что впереди — целая вечность.       За высокими ставнями расстилался вид сада, постепенно угасающий в оранжевых софитах ранней зари. Некогда цветущие деревья давным-давно скинули с себя плоды, оставляя дожидаться мгновения, когда привычные зеленые листья сойдут с ветвей. Из открытой форточки слышалось пение птиц, заливавшее своей трелью каждый участок района, который являлся сердцем восточного Лондона. Совсем скоро песнопение пернатых перебьется какофонией детских разговоров; чей-то восторг будет сменяться грустными комментариями, сопровождающиеся исключительно понурым видом и обещаниями, что никогда, ни в жизни, ни одной ногой он не ступит за порог школы.       Изабель узнавала в каждом из фантомных воспоминаний себя; каждая реакция, всплывшая в её мыслях, была близка ей, менялась лишь очередность восклицаний. Она помнила о каждом событии, связанном с давним прошлым, словно это было вчера. Как впервые отправилась на свой первый урок, будучи уверенной, что сможет произвести приятное впечатление на одноклассников и учительницу. С каким непосильным трудом она пыталась вырваться вперед, дабы заполучить заветное первенство среди своих сверстников.       Это похоже на игру наперегонки, когда легкие жжёт из-за беспрерывной циркуляции кислорода, а мышцы наливаются молочной кислотой, купируя адреналин и выдавая в сухом остатке лишь боль. Но цель, сияющая пленительным финишем, была главнее, чем физическое ощущение неполноценности. Она была сильнее, чем чувство, затмевающее желание двигаться вперед. Это было что-то вроде допинга, вливающегося в венозную артерию для поддержания эффективности.       Вот как ощущалась жажда выигрывать во всём.       Однако, юная Изабель не знала о том, что своих желаний следует бояться, остерегаясь момента, когда заветная мечта сорвется с уст и преисполнится в жизни. Никто не предупредил шестилетнего ребенка о том, что стремление прыгать выше головы, дабы указать окружающим на своё превосходство, может сыграть с ним злую шутку. Роковой миг ополчится против хрупкой души, показывая в реальном времени, на что способна судьба и каково её могущество в действии.       Впервые это случилось на уроке рисования, когда скучающая от гуманитарных дисциплин девочка силой мысли расколола школьный аквариум, выпуская из террариума рептильных тварей. Ящерицы и змеи расползлись по классу, пугая остальных детей гибкостью и скоростью. Изабель не хотела, чтобы её тайная выходка стала причиной испуга других учеников, что в панике разбегались по углам, моля учительницу поймать каждого хладнокровного. Она лишь мимолетно задумалась о том, каково это — жить в постоянном заточении. Юная Уоррен продолжала сидеть на своём месте, пораженная и обескураженная собственной силой мысли. Девочка вглядывалась в размолотые осколки, пытаясь осознать случившееся. Она опомнилась лишь тогда, когда женская ладонь ухватилась за девичье запястье, выводя ребенка из класса.       Тогда никто даже не подумал о том, что виной этому инциденту стала Изабель, вечно пытавшаяся обогнать своих одноклассников в табеле успеваемости. Она бережно хранила секрет от всех, боясь, что об этом может кто-то узнать, и тогда, в лучшем случае, её выгонят из школы. Или посадят в тюрьму. Шестилетняя Изабель не знала, что именно в таких случаях делают с нарушителями.       Несколько лет спустя, когда внутреннее переживание сошло на «нет», а детский мозг списал раздробленное стекло аквариума на банальное совпадение, случился рецидив. И в тот момент уже было тяжело спихнуть собственное желание на неисправность террариума. Изабель привыкла не вспоминать о том, что послужило причиной её долгого заточения на домашнем обучении. Её сознание насильно выталкивало болезненные воспоминания, дабы не погружать подростковую психику в повторный пережиток стресса. Но при желании, необъяснимом и мазохистском, девушка могла дополнить обобщенное объяснение произошедшему некоторыми нюансами.       Например, Изабель хорошо запомнила лицо мальчика, учившегося с ней в одном классе. Как искажалось его лицо от боли, причиненной пламенем, взявшимся, казалось бы, из ниоткуда.       Но Уоррен прекрасно знала, что облизывающие плоть огненные языки проецировались фантазией девочки, её безграничным талантом визуализировать то, что она так яростно пыталась воплотить в жизни. Калеб, кажется, так его звали, был главным задирой среди остальных учеников. Не по годам жестокий, требующий уважения к себе, он измывался над каждым, кто казался ему слабее, как физически, так и морально. Его вечной целью являлась Изабель, к ней он питал самые негативные эмоции, подталкивающие его издеваться и указывать соплячке на её место. Она, в силу своих слабо развитых физических способностей, не могла ответить ему. Слова и объяснения ничего не значили для ребенка, привыкшего заполучать «свое по праву» силой.       В один из таких моментов, когда он вместе со своей свитой подкараулили девочку в безлюдном коридоре, она показала, на что способна её внутренняя мощь, являвшаяся стихийной и в некотором роде инстинктивной. Её щека горела от очередного удара, а солнечное сплетение немело от амплитудного вколачивания кулаков в девичье тело.       Боль крепла под плотью, доводя до исступления. Фактическое падение в глазах малолетних мерзавцев подкармливало внутреннее несогласие. Пульсация, пронизывающая каждый дюйм естества, остужала кровь в жилах. Но призыв к борьбе, вопящий в стенках черепной коробки, разливал бензин по венам, который осталось лишь поджечь. Изумрудный цвет глаз застилался пеленой слез, затмевая зрительный обзор. Изабель уже практически не видела лиц своих обидчиков, но потаенная мощь, сокрытая глубоко внутри, слышала всё. Дожидалась, выбирая удобный момент, чтобы вырваться из разума девочки.       Освободи её. Дай волю своим эмоциям и желаниям.       И она освободила.       Следующее, что помнила Уоррен, — стекавшую, словно воск со свечи, кожу. Ныне багровая физиономия Калеба, источавшая непомерное удовольствие, теперь покрывалась алыми мазками крови, приоткрывая сквозь новоиспеченные шрамы белоснежную лицевую кость. Пламя съедало молниеносно, не оставляя на теле парня живого места. Его свита подорвалась с места, срываясь со всех ног, лишь бегло оглядывая жертву, вопящую так громко, что на его крик прибежала половина учительского состава.       Изабель с позором исключили из школы. Её семье чудом удалось избежать судебного разбирательства о нападении, смягчая выходку несовершеннолетней Уоррен фактами, указывающими на то, что Калеб спровоцировал её. Но вряд ли эта причина сможет полноценно оправдать её за то, что она сделала. Совершила без помощи подручных средств, не прибегая к воспламеняющим предметам.       Она напала на одноклассника силой мысли, ну надо же.       И кто в это поверит?       Девочке не поверил никто. Выгон из школы сменился домашним обучением и бесконечными сеансами у всевозможных специалистов. Изабель показывали врачам, надеясь, что медик сможет объяснить необъяснимое.       Но каждый сотрудник в кипенно белом халате лишь пожимал плечами, говоря о том, что с девочкой всё в порядке, никаких нарушений в её психическом состоянии не замечено. Выходку Изабель можно было объяснить лишь одним — желанием привлечь к себе внимание, мол, у детей такое случается; у кого-то подобное происходит безобидно, ограничиваясь банальными вещами, а кто-то, подобно Уоррен, идёт на крайние меры, когда иная модель поведения больше не поддается реакции общества.       Изабель надолго запомнила эти слова, они впились ей в память иглой, выцарапывая на мозговых извилинах личный приговор. Эта ситуация показала ей, как низко можно пасть, когда пытаешься дотянуться до неба.       С тех пор Уоррен поклялась себе, что ни за что в жизни не станет доказывать что-то в угоду собственной репутации.       Ни за что не станет опираться на разрастающееся чувство тщеславия ради того, чтобы показать всем остальным, на что она способна.       Никогда не привлечет к себе внимание громким смехом или показательной демонстрацией собственных способностей.       Детская мечта стать во всем лучше, опережая других, словно в беговом марафоне, была похоронена под слоями пугающих мыслей о тёмной стороне своей души.       Последующие два года длились, казалось, целую вечность. Бесконечная петля, перебрасывающая тебя из начала в конец, и так по двойному кругу, пока не станет тошно. Детский разум не мог смириться с мыслью, что придётся оставаться за высокими стенами дома до совершеннолетия. Дни шли друг за другом, их отличала лишь смена учителей в зависимости от преподаваемых дисциплин.       Изабель пришлось привыкнуть к новым реалиям, хотела она того или нет. Она вынужденно подписала свой личный пакт о заключении, променивая манящую свободу и нормальную юность на детскую комнату, интерьер которой стал ненавистен спустя долгое время импровизированной клетки.       Она безустанно прокручивала в голове мысль о том, что с ней что-то не так. Инородное чувство, поселившееся меж ребер, давило на девичье сердце, заставляя ощутить, насколько силен был неиспользуемый потенциал. Он разрушал изнутри, разрывая по частям неокрепший дух, вынуждая думать о том, что с ней что-то не так. Врачи говорили, что всё в порядке, но она верила. Не могла довериться словам людей, не чувствовавших хотя бы на толику похожее, что чувствовала она.       Изабель молилась каждую ночь, чтобы зло, поселившееся в детской душе, изошло из её тела, и она, наконец, смогла ощутить полноценную свободу. Девочка слёзно просила у пустоты, смотрящей на неё из ночной глади за окном, чтобы беспрецедентное, неведомое нечто покинуло её.       Спасение явилось к юной Уоррен внезапно, откуда она даже не могла догадываться. О котором не знала вовсе, но судорожно представляла себе каждый раз перед сном. Визуализировала место, которое, как она привыкла думать, находится по другую сторону привычного мира. Она верила, что существует что-то подобное; то, что способно унести её прочь из родного Лондона, дабы положить конец извечным мыслям о том, что она чужая среди ходячего олицетворения нормального.       Одиннадцатилетняя Изабель получила свою заветную путёвку в новую жизнь после своего дня рождения, в августе, незадолго до начала учебного года. Она была готова к очередным девяти месяцам скучнейшего нахождения в семейном доме, мысленно настраивая себя на то, что придётся довольствоваться компанией учителей.       Но какова была её радость, смешивающаяся с вполне логичным недоумением, когда Уоррен прочла содержимое старинного пергамента. Одно простое предложение подарило надежду на то, что с ней всё было в порядке.       Она не была чужой в этом мире. Ей всего лишь требовалось перевернуть ребро монеты, чтобы правильная сторона осветила собой детский путь. Показала дорогу к месту, где она стала бы своей.       С тех пор прошло уже пять лет, но Изабель помнила свой первый учебный год в Хогвартсе слишком хорошо, словно этот подарок судьбы являлся самым главным событием за всю её недолгую жизнь. Возможно, в её подсознании, личном представлении, приправленном юными ассоциациями, всё было именно так. Она даже не смела отрицать, как сильно повлияло на её жизнь и привычное представление о собственном существовании письмо, подписанное лично директором Альбусом Дамблдором.       Она навсегда сохранит в сердце тот миг, когда девичье сердце забилось быстрее, жаждая детально изучить новую страницу своей жизни.       Нынешний год уже не казался столь же воодушевляющим и волнительным, как это было на первом курсе. Всё стало привычным, само собой разумеющимся. Подготовка к занятиям за неделю до уезда на долгие четыре месяца, пока декабрь не позволит студентам покинуть Хогвартс, чтобы отдохнуть на рождественских каникулах дома. Бесконечные сборы в надежде не забыть ничего важного, вечное напоминание самой себе сложить все необходимое.       Постоянное удерживание в голове самого главного — не высовываться.       Однако, следовать последнему пункту было не так-то просто. И если привычный мир маглов не желал принимать Изабель по причине её странных стихийных выбросов магии, то в Хогвартсе её присутствие немо порицалось теми, в чьих жилах текла кристально-чистая, до омерзения идеальная и подходящая под рамки всеобщего признания, кровь.       Уоррен догадывалась о том, что каждый её шаг пристально выслеживался теми, кто родился в семьях чистокровных волшебников, дабы при любом удобном случае указать на истинное место грязнокровки. Всякий раз, когда она проходила мимо змей, изголодавшихся до человечьих душ, девушка чувствовала на себе липкие, пропитанные ядом и насмешками, взгляды. Сверлящие огни, заточенные в глазах избранных студентов, шинковали её тело, мечтая, чтобы желаемое как можно скорее переросло в статус действительности.       И всё, что оставалось гриффиндорке — не усугублять. Держаться обособленно. Не вступать в баталии, выдерживая дистанцию между ней и запретным обществом, где для неё совершенно точно нет лишнего места.       Потому что так было проще.       Подобная модель поведения являлась гарантом того, что она сможет на подольше задержаться в мире, в который было не так легко попасть, а ужиться — ещё сложнее.       Изабель устало потерла глаза, осознав, что читает одну и ту же строчку уже десять раз, не смещая своё внимание дальше. Она сложила лист пергамента вдвое, являвшегося письмом из Хогвартса. Очередная рассылка перед новым учебным годом, представляющая собой список из нужных учебников, которые требовалось приобрести в обязательном порядке, а также название новых и старых учебных дисциплин. На шестом курсе не ввели никаких корректив, помимо выбора одного или двух учебных предметов, необходимых для углубленного изучения.       — В который раз ты перечитываешь это письмо? — послышался женский голос, перебивающийся звуком кипящего масла на сковородке. — Ты получила его месяц назад, и в твоей дорожной сумке уже лежат стопкой с десяток книг. Переживаешь, что опять что-то забыла?       Женщина, коей принадлежал заботливый и внимательный тон, являлась бабушкой Изабель. Невысокого роста, с густой копной волос, завязанных в тугую косу, она стояла спиной, пытаясь успеть ко времени и накрыть на стол, как полагается. Прощальный завтрак перед очередным расставанием на долгие месяцы. Миссис Уоррен всегда принимала всё слишком близко к сердцу, особенно моменты, в которых ей приходилось отпускать внучку в неизвестном направлении.       — В этом году каждого шестикурсника обязывают выбрать предмет, по которому он должен специализироваться, чтобы сдать экзамены, — объяснила волшебница, постучав пальцами по поверхности стола. — Я решила, что выберу Зельеварение. Думаю, профессор Слизнорт не откажет мне в дополнительных уроках.       — Зельеварение в магическом мире — это престижно? — по-дилетантски спросила Тесс, поворачиваясь к внучке лицом. Румяное постаревшее лицо взирало на девушку с другого конца кухни, внимательно ожидая ответа.       — Скажем так, на хорошем счету, — рассмеявшись, ответила Изабель.       Бабушка уверенно кивнула, соглашаясь с тем, о чём знала лишь поверхностно. Девушке было запрещено использовать магию вне школы, демонстрируя свои таланты и умения бабушке, на практике. Ей оставалось узнавать обо всём со слов внучки, и порой этого было недостаточно, чтобы передать весь спектр уникальности и необычности другого, волшебного мира.       Единственная стезя, которая не была под запретом и могла легко взаимодействовать со статусом секретности, являлись Прорицания и всё, что с ними связано. Изабель часто гадала бабушке на картах Таро, проводила исследования её снов с помощью сонника, а также предсказывала ближайшее будущее по чаинкам. Сама Уоррен не верила в это, предполагая, что это было лишь любительским занятием, не имеющим ничего общего с настоящей магией.       Но бабушка оставалась довольной, и её радостные эмоции являлись лучшей отдачей.       Именно она стала той, кто позаботился о Изабель с раннего детства, становясь полноправным опекуном. Родители девочки пропали без вести, когда ей едва исполнилось три года; они отправились в рабочую командировку, но им так и не суждено было вернуться. Полицейские закрыли дело о пропаже молодой пары, ссылаясь на неимение необходимых материалов дела.       Волшебница мало помнила о том времени, лишь по рассказам бабушки и её горьким слезам, проливавшимся день ото дня, пока время не затупило боль и не заставило двигаться дальше. Именно миссис Уоррен пришлось взять на себя ответственность по воспитанию несовершеннолетней, и стоит признать, она справлялась с ней на «отлично». Женщина учтиво и внимательно относилась к девочке, взращивая в ней самые лучшие качества. Учила быть храброй, уверенной в себе и всегда идти к своим целям.       Она стала жизненной опорой для юной Изабель, являясь для девочки чем-то вроде примера и главного жизненного ориентира.       Всякий раз, когда бабушка читала перед сном сказку об Алисе в стране Чудес, а после приходило время прощаться на ночь, девочку не покидала мысль о том, что однажды придётся проститься навсегда, и тогда Изабель останется совсем одна. Это пугало сильнее, чем страницы рассказов братьев Гримм, кишащих злыми ведьмами-людоедками, о которых она читала тогда, когда бабушка покидала её комнату.       Со временем желание миссис Уоррен держать под контролем внучку переросло в маниакальную форму. Разумеется, только сейчас девушка могла понять, почему бабушка так себя вела; всему было лишь одно и самое логичное объяснение — она не хотела потерять Изабель. Не залатанная рана, все ещё жившая внутри и не дававшая смириться, напоминала женщине о том, что она не сможет пережить потерю ещё одной родственницы. Без вести пропавший сын и невестка укоренили в ней чувство вечного подозрения и чрезмерного контроля.       Однако, Тесс пришлось пойти вразрез со своими устоявшимися принципами. Когда письмо, присланное администрацией магической школы, косвенно объяснило причину поведения девочки, поджог одноклассника и весь последовавший кошмар, затянувшийся на долгие годы, ей пришлось отступить от главного правила — держать Изабель при себе, никому не показывая отличавшегося ребенка. После долгих уговоров, обещаний вести себя хорошо и доказать, что магия — это не зло, и в Хогвартсе ей обязательно помогут направить стихийную силу в нужное русло, бабушка сдалась. Она согласилась пойти на риск, доверяя всецело одиннадцатилетнему ребенку. Изабель поклялась, что не поведет её.       И своё обещание она держала до сих пор.       Волшебница отвлеклась от размышлений, заметив, что бабушка уже успела накрыть на стол, а витавший в воздухе гастрономический запах лишь усиливал голод. Девушка опустила зеленые радужки чуть ниже, замечая перед собой тарелку с яичницей и беконом, несколько поджаренных тостов, а чуть дальше керамическое блюдо, на котором остывал черничный пирог, посыпанный сахарной пудрой.       — Претендуешь на звезду Мишлен? — ласково спросила Изабель, лукаво улыбаясь в сторону женщины, присевшей на соседний стул. Девушка наколола на вилку кусок бекона, отправляя в рот, жадно пережевывая.       — Это же наш очередной прощальный завтрак, — грустно подметила Тесс, поднося чашку с дымящимся чаем ко рту. Её глаза смотрели куда угодно, только не на внучку. Уоррен понимала, чем был чреват хотя бы малейший взгляд в её сторону; видеть слезы бабушки перед отъездом ей хотелось меньше всего. — Я не могла тебя проводить иначе, — голос дрогнул, намекая на то, что ещё секунда-две, и из карих, почти чёрных глаз, прольются две струи, окропляя белоснежно-фарфоровую кожу на щеках женщины.       — Бабушка, я же буду тебе писать, — девушка отвлеклась от трапезы, складывая приборы на тарелку. Изабель потянулась к миссис Уоррен, опираясь на подлокотник стула. Девичьи ладони обхватили женские руки, а голова волшебницы опустилась на плечо Тесс, позволив своим распущенным тёмно-бардовым локонам упасть на лицо. Она смахнула прядь волос со лба, улыбчиво взглянув чуть выше. — Время пролетит незаметно, и я вернусь к тебе.       — O, cara mia, — бабушка имела испанские корни, и даже спустя десятки лет, прожитых в Англии, акцент все ещё хорошо слышался. — Мой дивный цветок, обещай, что все будет в порядке, — ладонь бабушки бережно коснулась девичьей щеки, и Изабель поцеловала её в ответ, вдыхая запах гвоздики.       — Конечно, будет, — уверенно ответила волшебница, чувствуя, как постепенно туман тоски рассеивается. — Разве может быть по-другому?       Миссис Уоррен мягко улыбнулась, сметая тыльной стороной ладони горсть слез, предательски выступивших в самый неподходящий момент. Меланхоличное настроение женщины передавалось Изабель, и лишь усиливало скоблящееся чувство, позволяя тревожности окутать рассудок.       Девушка взглянула на бабушку ещё раз, запечатлев в тёмных глазах, смотревших свысока, немое согласие. Всё будет в порядке, и по-другому быть не может.       Это было очередное обещание, вырванное с корнем из сердца, в надежде, что Изабель сможет сохранить силу слов до конца учебного года.

***

      Основательный вдох, и по трахее стремительно пробивается густой мглой дым, жаждая обосноваться в легких окончательно. Засесть меж дыхательных путей, впитываясь без остатка, чаруя вкусом, расслабляя мозг. Губы, удерживающие сигарету, вырисовывают едва заметный отпечаток на фильтре. Смакуя. Оставляя после себя миг, в котором хотелось задержаться подольше. Прочувствовать, как капля никотина растворяется в организме, заставляя держаться, не обмякнув облокоченным на пыльную стену.       Приходит время выпускать колбы смога, молниеносно распространявшегося по крохотной площади помещения. Так, что Регулус не сразу распознает своё отражение в зеркале, пытаясь судорожно вглядеться в силуэт, транслируемый по ту сторону. Его серый взор, слегка потемневший из-за прилива эндорфина, заставившего переплавить чистейшее серебро в жидкую ртуть, был слегка прикрыт, опуская длинные чёрные ресницы на едва заметные синяки под глазами.       Слизеринец усмехнулся себе, следя за тем, как непривычная улыбка кривится из-за несвойственных ему эмоций, слегка обнажая белоснежные зубы. Блэк вновь поднёс сигарету ко рту, заполняя лёгкие той дрянью, что так приятно обжигала язык, прокатываясь по горлу невесомым комом.       Кровь всё ещё приливала к лицу, а взлохмаченные тёмные волосы, слегка вьющиеся у кончиков, были нехарактерно убраны назад. В кабинке экспресса было невероятно жарко, а высокий градус, впитавшийся, казалось, в каждый дюйм, лишь усугублял состояние Регулуса. Крупицы пота скатывались по лбу, напоминая ему о том, ради чего он пропустил традиционную встречу с друзьями, сбегая с платформы в уборную, как ебаный четверокурсник.       Но игра стоила свеч.       В ушах до сих пор стоял гул, смешивающий в себе мужскую хрипотцу, вырывавшуюся из глотки и девичьи стоны, зализывающие бешеный накал навязанной распущенностью. Его тело до сих пор ощущало на себе чужое, более легкое и невесомое. Женские пальцы прижимались к широким плечам Блэка, вонзая длинные ногти под кожу, провоцируя его двигаться быстрее, наращивая темп. Шпильки на туфлях девчонки до боли врезались в его полуобнаженные ягодицы, пока он пытался удержать девчонку в своих руках, не давая ей соскользнуть ниже.       На спине вырисовывалась паутиной россыпь мурашек, стоило девичьему дыханию коснуться его шеи. Мужские руки властно вонзались в волосы, зарываясь в белоснежных локонах и оттягивая, чтобы женское тело изогнулось назад. Белоснежная рубашка слизеринки была отброшена куда-то в сторону, а юбка до неприличия задрана на талию, являясь в тот момент не большим, чем пояс. Девичья грудь манила собой, провоцируя изучить, прикоснуться губами, истязать языком все слабые точки, которые Регулус нащупывал без особых усилий.       Блэк слизывал шлейф парфюма, смешавшегося с естественным запахом страсти и вожделения, твердевшего внутри с каждой преодоленной милей за окном. Слизеринец пропитался животным инстинктом насквозь, ощущая, как постепенно тлело его естество, обжигаясь о желание овладеть слизеринкой всецело.       Он вжимался в бледную кожу, оставляя после своих грубых прикосновений алые отметины, которые она точно не сведет.       Потому что ощущать на себе влияние слизеринца было чем-то вроде счастливого билета в жизнь, кроличьей лапкой на удачу, как сказал бы Лестрейндж.       А Блэк сведет. Конечно, он сделает это.       Уже сделал.       Как только последний вздох Вивьен стал катализатором выпущенных бесов, стекавших влажностью и приятно-уставшим дыханием на коже. Как только её нарочито-наивный взгляд, выглядывающий из-под хлопающих ресниц, коснулся его острых черт лица. Она делала вид, будто все происходящее минутой назад было не с ней, и её пристойность не померкла в отголосках шлепков тел, слишком рьяных касаний и фраз, обрушивающихся в самый неподходящий момент.       Слизеринка была уверена, что она – единственная, кому удалось приручить себе зверя, но блондинка заблуждалась в своей слепой правоте.       Он ни разу не взглянул на неё, стоило ей наспех запахнуть рубашку, подтерев растекшуюся тушь из-за слишком близкого общения с однокурсником. Блэк получил что хотел, а после огородил себя стеной невнимания, возведенной бетонными плитами и отрешенным взглядом в стену. Слизеринец достал пачку сигарет, чтобы перебить яркий цитрусовый аромат более сладким, дабы носовые пазухи перестали получать порцию чужого влияния, когда цель была достигнута.       Возможно, они встретятся ещё раз для закрепления результата, но сам Блэк в этом сильно сомневался. Несмотря на совершенно искренние чувства Вивьен, её необратимую тягу к нему, которая длилась два, может быть, три года, он не чувствовал ничего похожего, чтобы проявить эмоции в ответ. Штиль вместо учащенного пульса, словно он и вовсе не был живым, когда дело касалось людских взаимоотношений. Нормальных отношений. Девичья нежность раздражала. Её хотелось затолкать подальше, чтобы ни одна смазливая фраза не вырвалась из уст. Никогда.       Абсолютно ненужная. Чужая. Инородная.       Это лето выдалось сложным, и Блэку было необходимо скинуть груз с души, находя импровизированный объект для разрядки. Тело все ещё хранило в себе физическую боль, связывающую жгутами каждый орган, наливая мышцы свинцом, даруя всякий раз ассоциативное чувство.       Справиться с посттравматическим синдромом помогали только две вещи: сигареты и секс, не требовавший от него чего-то более существенного, чем приятные расслабляющие ощущения. Это ослабляло эффект летних тренировок, любезно устроенных Беллатрисой в стенах его родного дома.       Это затмевало в мыслях всплывающие образы распластанного тела, скрючивавшегося в агонии.       Перед глазами по сей день мелькали красные лучи, впивавшиеся раскаленными гвоздями под кожу. Внутренности выхаркивались вместе с кристально-чистой кровью на начищенный кафель, смазывая сгустки естества с белоснежностью, выцарапывавшей глаза. За мужской спиной вечностью стоял неугомонный смех, забирающийся под плоть, когтями вырывающий бьющееся сердце, чтобы размозжить орган в сильных женских руках.       В такие моменты Блэк осознавал, что его дух крепчает, несмотря на обессиленное тело, нашинкованное чужим магическим древком. В нем взрастала внутренняя сила, заставляя уверовать мальчишку в собственное могущество. Закалка Круциатусом шла на пользу, обосновывая в его голове одну важную мысль — терпение приведет к результату, о котором он даже не мог мечтать.       После подобных сессий, окропленных багровой жидкостью и мучительными криками, Регулус понял, о чём говорила Белла. Теперь ему, действительно, нечего бояться. Весь тот ужас, таившийся по другую сторону радужных россказней старика Дамблдора, преподнесла его семья, его плоть и кровь.       Его собственная семья воссоздала из единственного наследника настоящего бойца.       После того как слабохарактерный брат, имени которого он даже произносить не желал, дабы не запачкаться о следы предателя-крови, сбежал из дома, Вальбурга стала ещё более уверенной в том, что младший сын её не подведет. Тварь, носившая гордое звание чистокровного волшебника, променяла общественное признание и почитание, на друзей-нищенок, преимущественно маглорожденных. На лице брата даже не дрогнул ни один мускул, стоило ему скрыться по ту сторону Площади Гриммо.       Он выглядел так, будто его поступок — чёртов подвиг.       Ублюдок пытался вразумить Регулуса, заставить его пойти за ним, но он не слушал. Слизеринец лишь отчужденно смотрел ему в лицо, удивляясь тому, как за считанные секунды родной человек превращался в далекий образ, несовместимый с взглядами младшего брата.       Мать выжгла портрет любителя грязнокровок на семейном древе, приговаривая о том, что отныне Регулус — важная часть её давнего замысла.       Его магический потенциал развит не по годам.       Только ему под силу продолжить то, на что была нацелена вся идеология семьи Блэк.       Слизеринец полностью разделял взгляды Вальбурги и Ориона; ему прельщало то, с какой гордостью они объявляли о том, что он готов. Готов по-настоящему вступить в ряды тех, кого уважали и страшились в равной степени. Он был настроен радикально, не оставляя в своём сознании места для слабостей, смехотворной толерантности и желания проникнуться к той грязи, что заполонила собой каждый гребаный дюйм в волшебном мире.       В его, мать вашу, мире.       Грязнокровки, подобно тараканам, расползлись по округе, засоряя одним своим видом то, ради чего совершенствовалась магическая община. Они плодились, выпуская своих отпрысков в места, где им были не рады. Где приличные маги старались обходить подобных юродивых стороной, дабы не пасть на дно, заявляя о себе, как о человеке, решившим принять неправильную сторону.       Но Блэк считал, что на каждого таракана найдётся подошва, способная размозжить их хрупкую силу, заставляя взглянуть горькой правде в глаза. Оставалось лишь выждать удобного момента, чтобы преподать урок зазнавшимся тварям.       Они – ничто.       Лишь чернь, мозолившая глаза.       Сигарета дотлела до фильтра, оставляя после себя сладковатый запах, заполнивший все вокруг. Слизеринец взмахнул палочкой, превращая предмет никотинового наслаждения в мелкие остатки, смешивающиеся с воздухом.       Блэк в последний раз бросил взгляд на своё отражение в запотевшем зеркале, проводя по волосам длинными пальцами с выступающими фалангами. В тусклом свете было видно мерцание фамильного перстня с изображением взлетающего ворона. Регулус носил его, не снимая, как напоминание о величии, протекавшем по венам алой субстанцией.       Слизеринец задержался ещё на мгновение посреди душных стен, поправляя зеленый галстук и затягивая его как можно туже на воротнике кипенно белой рубашки, прежде чем освободить помещение и вернуться к остальным.       Он вырвался в прохладный коридор, замечая, что здесь не было ни души. Вероятнее всего, студенты разбились на компании, разбредаясь по углам экспресса, ожидая прибытия на станцию Хогсмида. Регулус одернул серую жилетку, разглаживая невидимые складки и уверенным шагом направился в нужное купе.       Найти друзей не составило труда. Из года в год, проводя большую часть своей жизни в Хогвартсе, нумерация вагона и купе, в котором встречались молодые люди, прежде чем колеса поезда заскрипят на рельсах, не менялась. Всё та же табличка над дверьми со знакомой комбинацией чисел, практически въевшейся в роговицу глаза традиционностью. Блэк взглянул в стеклянные рамы, замечая трёх молодых людей, сидевших по разные стороны друг от друга.       Слева, у самого окна, расположился Рабастан Лестрейндж. Семикурсник задумчиво свел брови над глазами светло-голубого оттенка, безустанно писав что-то в своем блокноте в твердом переплете. Его каштановые волосы свисали на лоб, из-за чего слизеринец постоянно их поправлял, не отвлекаясь от записей, написанных, естественно, скрупулезно и внимательно, без каких-либо помарок.       Напротив о чём-то вполголоса болтал Розье с Краучем-младшим, бросая короткие смешки и издевательские взгляды на третьего друга, пресекавшиеся строгим взором Рабастана, молчаливо выражавшим лёгкое раздражение и нетерпение к подобному панибратству.       Лестрейндж располагал к себе, пользуясь собственной харизмой без остатка, насылая на каждого первого встречного флюиды, коими мог обладать только он. Ходячий нонсенс, не имеющий аналога среди учащихся в школе. О его пресловутых личных качествах могли ходить легенды, вот так действовал Рабастан на окружавших его людей.       Но Блэк знал, что под шкурой совершенно безобидного, на первый взгляд, парня скрывалась неизведанная внутренняя сила, стержень и непомерные амбиции, способные растоптать каждого, кто встанет у него на пути. Рабастан мог без труда приманить всякого, кто произведет на него должное впечатление, люди сами шли в его руки, не задумываясь о том, что их могло ждать. Но при малейшем промахе, неугодном Лестрейнджу, он покажет, на что способен зверь, сидевший в теле именитого слизеринца.       Это восхищало. К этому хотелось стремиться.       Рабастан был чем-то вроде замены старшего брата для Регулуса. Он был старше всего на год, но незаурядный ум и уникальные способности заставляли юного Блэка проникнуться уважением к слизеринцу, ставя его себе в авторитет. Лестрейндж был единственным, с кем Регулус мог чувствовать себя в своей тарелке, не возводя меж ними баррикаду, разграничивающую вопрос о субординации. Друг, в свою очередь, считал юного слизеринца равным себе, позволяя Регулусу общаться с ним так, как никому не позволял.       Баст являлся живым олицетворением надежности и доверия.       С ним никогда не возникало проблем, ведь слизеринец, вероятнее всего, сожрет свой собственный язык, нежели предаст.       Регулус бесшумно отворил дверь, войдя в купе. Молодые люди уже сцепились из-за какой-то темы, разговаривая на повышенных тонах, выражая всю степень своей заинтересованности.       — А я тебе говорю, что старику опять взбрело что-то в голову, — рьяно говорил Крауч-младший, подаваясь вперед, как бы подчеркивая всем своим жестом правоту и уверенность. — Я чую, что всё это устроено не просто так.       — Барти, твой отец просто водит тебя за нос, — вмешался Розье, скептично отмахнувшись ладонью и повернувшись к окну. Парень со светлыми волосами не выглядел взволнованным и впечатленным доводами сокурсника. — Он тебе даже ничего внятного не сказал, а ты раздул его слова до состояния всеобщей катастрофы. Это как-то странно, не находишь? — скучающе дополнил Эван, изгибая бровь.       — Что странно? — произнёс Блэк, оглядывая каждого и присаживаясь на соседнее место рядом с Лестрейнджем.       — Папаша Барти ляпнул ему, что в ближайшее время намеревается посетить Хогвартс для кое-какого дела, — загадочно процитировал слова друга Розье, закатывая глаза и источая недоверие. — А наш мальчик уже обмочил свои штаны от страха, — он потянулся к Краучу, взлохмачивая его жидкие волосы. Тот, в свою очередь, одернул голову, насылая жуткие проклятья на Розье.       Приход Регулуса привлек всё внимание Рабастана, и тот молниеносно перевел взгляд со слизеринцев, всем своим видом показывая, что былой разговор больше не имел никакого смысла.       — Надо же, кто решил почтить старых добрых друзей своим ценным вниманием, — друг отложил перо и закрыл колбу с чернилами, поворачиваясь всем телом в сторону Регулуса. — Наш принц всея Хогвартса таки спустился с небес, — нарочито трогательно произнёс Лестрейндж, орудуя всем своим запасом актёрского таланта. — А я уж думал, что тебя по дороге сожрал соплохвост.       — Можешь не утруждаться, Лестрейндж, — высокопарно заявил Блэк, облокачиваясь о спинку сидения. — Хоть раз порадуйся моему приходу достойно, без привычного фанатизма, — он жадно ухмыльнулся, склонив голову вбок.       — Рабастан переживает, что Слизнорт останется недовольным его внеурочными обязанностями, — принялся объяснять Крауч-младший, пряча гнусливую улыбку за тонким ртом, дабы не навлечь на себя гнев семикурсника. — Он уже час заполняет гребаный список учеников, — Барти кивнул в сторону блокнота, бережно удерживаемого Лестрейнджем. — Не нервируй мальчика.       — Я староста факультета, придурок ты пустоголовый, — строго, почти по-профессорски ответил слизеринец, слегка ударив обложкой блокнота по лбу Крауча. Тот поморщился и замахнулся в ответ, но увидев пристальный и выжидающий взгляд Рабастана, осекся и пробурчал что-то себе под нос. — В мои обязанности входит, чтобы вы, малолетние идиоты, перестали трахаться в кабинках и приходили вовремя.       Насмешливый взгляд Лестрейнджа опустился с лица Блэка, приколачиваясь к мужской рубашке, на вороте которой остался лёгкий след от тёмно-алой помады, буквально верещавшей о том, по какой причине опоздал Регулус.       Слизеринец выругался про себя, кляня Вивьен за её маниакальную тягу оставлять как можно больше напоминаний о себе на теле и одежде парня. Он достал палочку из кармана, но вместе с волшебным древком из кармана также выпала пачка сигарет, провоцируя остальных пассажиров вцепиться в неё удивленными глазами, словно раньше ничего подобного они не видели.       Идиоты.       — С каких пор ты куришь? — спросил Розье, успев схватить пачку с пола. Он вертел её в своих руках, всматриваясь в название и вкус, который обещали производители никотиновой иглы. — Не боишься, что мамочка разозлится? — Эван метнул глумливый взгляд в сторону слизеринца, широко улыбнувшись собственной издевке. — Спросил её разрешения?       — Следи за словами, Розье, — предупреждающе растянул Блэк, вырвав из рук парня пачку, убирая её обратно в карман. Он взмахнул кончиком палочки возле своей шеи, сводя отпечаток губ девчонки со своей рубашки. Она вновь приняла первозданный вид, источая чистоту и нетронутость. — Иначе я спрошу разрешения у твоей мамочки, — по-волчьи улыбнулся Регулус, кивая в знак подтверждения собственных слов.       — Наш мальчик вырос и научился похабно шутить, — пролепетал Рабастан, смаргивая невидимую слезу с глаза. В довесок он дополнил своё представление жестом руки, смахивающей влагу с лица. — Я тронут до глубины души, вот она — гордость Слизерина! — он ущипнул Регулуса за щеку, оттягивая бледную кожу жилистыми пальцами.       — Заткнись, Баст, — угрожающе произнёс Блэк, но беззлобно, скорее для поддержания его ироничного эго, желавшего постоянно вырваться наружу. Регулус одернул со своего лица ладонь друга, расчесывая кожу от слишком грубого прикосновения.       И так было всегда.       Блэк грубил, а Рабастан никогда не цеплялся за это, потому что Регулусу можно всё.       Лестрейндж получал порцию естественно-характерного яда, присущего любой змее. Однако, Рабастан никогда не расценивал подобный ответ, как нечто серьезное.       Это было лишь условностью, которую следовало чтить ради поддержания баланса их крепкой дружбы.       Неразрывных уз взаимопонимания.

***

      Подошва обуви скользила по влажной земле, цепляясь за жухлые почерневшие от грязи листья, редевшие на почве. Некоторые деревья уже успели сбросить со своих ветвей летний груз, распуская лишенные фотосинтеза, пожелтевшие следы тёплой поры по округе школьной территории. Сегодняшний вечер в корне отличался от ясного и безоблачного утра и теперь изливался крупным каплями, падающими гроздьями по макушкам студентов, не успевших наложить на себя влагоотталкивающее заклинание.       Изабель старалась шагать медленно, не рискуя проверить свою координацию в действии, дабы не свалиться лицом в широкие и глубокие лужи, черпая носом то, что осталось от тропинки. Она аккуратно перешагивала опасные зоны, молясь про себя, чтобы ботинок не застрял в месиве, напоминавшем болотную тину, способную засосать по колено без шанса на освобождение.       Влага просачивалась сквозь чары, опоясывающие девичье тело, впитываясь в легкую ткань мантии. Вода заливалась за шиворот, оставляя холодок спускавшейся водяной змейки, норовящей добавить ещё более сковывающие ощущения. Поморщившись, Уоррен вновь взмахнула палочкой, высушивая каждый стежок на одежде. Левой вытянутой рукой волшебница удерживала громоздкий фонарь, выдававшийся каждому ученику, стоило ноге соскользнуть с лестницы повозки, передвигавшейся традиционно без кучера и связки лошадей.       Девушка выпрямила спину, обновляя водоотталкивающее заклинание, имитировавшее над макушкой невидимый купол в виде зонта. Она прошла ещё несколько сотен дюймов, прежде чем заметила знакомое очертание перед своим телом, манившее трепетным теплом и предвкушением вкуснейшего ужина.       Шпили на башнях замка скрывались плотностью опустившихся облаков, выдавливающих из себя ливневую стену. Впереди виднелись факельные огни, облизывающие янтарными языками многовековые витражные окна, и бросающие тени от перемещавшихся в суматохе силуэтов. Вокруг замка царила вечерняя темнота, окутывающая каждый прилегающий дюйм, и только слабое пламя, заточенное в фонарь, весящий пару фут и изламывающий кость на локтевом сгибе, освещало густой сумрак.       Изабель уже ступила на порог школьного двора, обустроенного каменным полом, как на её промокшее плечо опустилась чья-то рука. Уоррен вздрогнула, инстинктивно дергая мышцей, пытаясь сбросить с себя следы влияния незнакомца. Правой рукой, свободной от ношения освещающего предмета, волшебница нащупала палочку в кармане мантии. Обернувшись в мгновение ока, она выставила перед собой волшебное древко, коснувшись кончиком чьей-то плоти.       — Годрик милостивый! — прохрипела Изабель, оглядываясь по сторонам, замечая, что прошедшие мимо ученики недоверчиво косились в её сторону. Изабель опустила палочку, убрав ту обратно в карман, а после бережно приложила кулачок к груди. — У меня чуть сердце не выскочило!       — Эй, спокойнее, это всего лишь я, — внушительным тоном произнесла Мэри, вскидывая руки в примирительном жесте. — И кого ты ожидала увидеть? — самодовольно спросила девушка напротив, ехидно улыбаясь в лицо подруге. На ней была одета лёгкая куртка фисташкового цвета, идеально сочетавшегося с крупными серьгами-кольцами, висевшими на мочках ушей. Свет от фонаря спадал на её лицо, освещая собой смуглую кожу, напоминавшую кофе с молоком, подчеркивая мягкие черты лица и выразительные глаза, кажущиеся практически чёрными. — Стаю гарпий?       — Очень остроумно, — саркастически поддакнула Уоррен, сцепляя губы в тонкую полоску.       — В тебе просто нет духа авантюризма, — парировала Макдональд, горделиво вздергивая подбородок.       — Ну, конечно.       — Конечно.       Мэри несколько секунд буравила Уоррен взглядом, подчеркивая всем своим видом, что Изабель вновь не прошла экзамен на выдержку перед ребячьими розыгрышами гриффиндорки. А после слух окутал бархатный смех, заливавшийся меж барабанных перепонок, словно мед, и напоминавший о том, как сильно Изабель соскучилась по подруге.       Макдональд бросилась на шею Уоррен, сжимая ту в объятиях, тактильно выражая то, насколько ей не хватало гриффиндорки.       Они не виделись всё лето.       Уоррен провела каникулы в родном районе, изредка выбираясь на прогулки с соседскими ребятами, которые познакомились с юной Изабель, когда та как раз возвращалась домой после третьего курса. С тех пор компания из пяти человек стала отвлекающей и спасительной ампулой от беспрерывной тоски по настоящим друзьям.       По тем, от кого не приходилось прятать палочку и учебники по Травологии, Зельеварению и Трансфигурации.       По тем, кто никогда не задавал вопросов о том, где конкретно находиться школа-пансион, в которой Изабель проживала почти весь год. Приходилось врать, судорожно придумывая на ходу название магловских учебных учреждений, о которых мало что известно.       По тем, кто понимал с полуслова и разделял моменты радости, когда вместо Тролля в табеле успеваемости стояло твёрдое Превосходно. Когда серые и однообразные дни сменялись выходными, по инерции приводившими солнце в школьные края, а будничная рутина сменялась восторженным гулом студентов, посещающих Хогсмид и заглядывая в бар «Три метлы».       Всё это казалось банальным и похожим на сотню идентичных походов, но лишь вдали от эпицентра магии Изабель понимала, — только в подобные моменты она чувствовала себя по-настоящему счастливой.       Живой, а не существующей.       Никто из этих людей не мог себе представить мир, в котором Изабель проживала большую часть своей жизни.       Мэри представляла. Она понимала Изабель, как никто другой не мог понять. Прочувствовать этот сокровенный момент, от которого сердце уходило в пятки, кульбитом возвращаясь в грудную клетку, сдавливая кости без возможности вздохнуть. Переживание накатывало волной, накрывая с головой, и ты помещаешься в вакуум, желая поскорее вырваться. Узнать больше, как можно больше о том месте, куда их помещали ещё детьми.       Церемонию с распределяющей шляпой и определением на один из четырех факультетов. Нет, это была не просто церемония. Это был целый ритуал, причислявший тебя к волшебникам, с которыми впоследствии придётся уживаться и привыкать друг к другу долгое время.       Шелест свежих пергаментов и запах чернил, ждавший именно тебя. Предчувствующий то мгновение, когда отточенное перо впервые коснется бумажной поверхности, выписывая конспект характерно скрупулезно, надеясь не оставить ни одну помарку в новой тетради, купленной в Косом переулке.       Первые победы и поражения.       В Хогвартсе всегда и всё ощущалось так, будто только здесь ты впервые начинаешь дышать, позволяя воздуху расцветать в носовых пазухах, циркулируя по легким. Смешиваясь с кровью, оставляя в венах клеймо, не способное раствориться, рассеяться и пуститься по ветру.       И да, именно здесь впервые узнаешь, что твоя кровь — это и есть то самое клеймо, впечатывающееся раскаленной кочергой поверх всех твоих качеств. Неважно, являешься ли ты выдающимся магом или просто хорошим человеком, способным прийти на зов помощи к любому, кто бы ни попросил.       Найдутся те, кто готов уничтожить, разорвав хилое тело в клочья, поедая и смакуя внутренности в жажде пролить хотя бы каплю крови. Грязной крови.       Избранные чувствовали её за версту, словно у них внутри встроен датчик, вычисляющий статус новоприбывших волшебников.       Именно вопрос о происхождении стал связующим между Изабель и Мэри. Казалось, между ними не может быть ничего общего. Тихая и замкнутая, в силу прошлых травм, Уоррен, и чересчур активная и яркая Макдональд вряд ли могли ужиться рядом. Диссонанс, царивший вокруг этих двух, поражал. Но под напускным противоречием скрывалась та самая гармония, прочно соединившая юных волшебниц.       Их дружба завязалась внезапно в первый учебный день. Тогда одиннадцатилетняя Уоррен пришла на урок по Защите от Тёмных Искусств самая первая, боясь, что опоздает и пропустит всё самое важное. Класс постепенно заполнялся студентами, и, к её разочарованию, никто не желал подсаживаться к юной гриффиндорке, разбредаясь по разным партам.       Но спасение девичьего чувства неполноценности явилось в лице тёмноволосой девочки с причудливыми косичками, коих было не счесть на маленькой голове. Мэри извинилась за секундное опоздание, быстро окинув взглядом класс, и увидев, что единственное место пустело возле Изабель, уверенным шагом направилась к ней. На уроке между ними завязалась беседа, Уоррен сделала комплимент прическе Макдональд, а она ответила: «У тебя очень умный взгляд, я бы хотела дружить с такой, как ты».       Позже выяснилось, что Макдональд являлась полукровкой, и этого было недостаточно, чтобы прижиться в мире чистокровных волшебников, кичащихся голубизной и кристаллизацией алой субстанции, протекавшей в их венах. Они были готовы бросить этот факт каждому в лицо, вынуждая грязнокровок почувствовать себя кем-то вроде изгоев. Недостаточно престижными для того, чтобы сосуществовать со снобами в одних стенах.       Острая форма непринятия чистокровными вынудила первокурсниц объединиться, чтобы быть вместе против серпентария, стоявшего во главе естественного отбора.       Вместе — никогда не страшно.       Вместе они могли бороться, дополняя друг друга.       Защищая и даруя обещание, что так будет всегда, несмотря ни на что.       Миновав высокую многометровую дверную арку и почувствовав, как теплота окутывает каждую клеточку тела, просачиваясь сквозь влажную одежду, Мэри отвела подругу в сторону, внимательно следя за тем, чтобы никто из посторонних не смотрел, продолжая идти в сторону Большого зала. Они остановились возле монументальной резной колонны, скрывая тела за толщиной архитектурного сооружения.       — Смотри, что я сделала летом, — заговорщически прошептала Макдональд, наклоняясь чуть ближе к лицу Уоррен. — Только, — черноволосая волшебница приложила указательный палец к губам, — никому.       Изабель растерянно взглянула на гриффиндорку, склонив брови к переносице, сгорая от нетерпения. От Мэри можно было ожидать чего угодно, и, по правде говоря, процент удивления не мог достигнуть максимума, потому что ей было присуще всё неординарное и нетривиальное, характеризующее саму суть девушки.       Однажды Макдональд приобрела волшебную краску для волос, способную подстраиваться под настроение, и весь месяц волшебница проходила с абсолютно разными оттенками.       Девушка ещё раз оглянулась по сторонам, выжидая, когда заблудившийся пятикурсник, наконец, уйдёт из их поля зрения. А после повернулась к Изабель, загадочно вглядываясь прямо в глаза. Карие радужки почти почернели из-за тусклого коридорного освещения, добавляя ситуации таинственности. Наконец, Мэри высунула язык, демонстрируя сверкавшее в полумраке золотое украшение в форме гвоздика. Она причудливо зацепила сережку зубами, прокручивая аксессуар.       — Тебе не нравится? — смущенно задала вопрос Макдональд, пряча язык за пухлыми губами.       — О, нет-нет, что ты! Это очень… смело, — опомнившись, ответила Изабель, пытаясь выразить как можно больше эмоций. Разумеется, новоявленный аксессуар выглядел красивым и таким… в стиле Мэри. — Тебе идёт, — искренне дополнила девушка, прикасаясь ладонью к предплечью подруги в знак поддержки.       — Парень, проколовший мне язык, сказал то же самое, — гордо заявила Макдональд, выпрямляя плечи. Она ещё раз продемонстрировала пирсинг, играючи прищелкивая зубами сережку. Мэри обхватила своей рукой локоть Уоррен, утаскивая их от колонн прямиком в Большой зал. — Представь лица чопорных слизеринок, если они увидят это, — многозначительно подчеркнула девушка, натыкаясь взглядом на одну из тех, о ком шла речь. Представительница змеиного факультета неодобрительно фыркнула в ответ, самодовольно откидывая волосы назад.       — Именем Салазара Слизерина, — величавым полушепотом произнесла гриффиндорка, переступая порог Большого зала, где уже собралась большая часть студентов и профессоров, — я приказываю тебе избавиться от магловской чертовщины, развращающей собою традиционные ценности волшебного мира, — Уоррен продолжала изображать претенциозный тон чистокровных, искривляя лицо надменностью, едва не подавившись собственным бутафорным ядом.       — Очень похоже, у меня мурашки по коже! — Мэри восторженно хлопнула в ладоши, а Изабель изобразила что-то вроде книксена, присаживаясь на скамью возле остальных гриффиндорок; Лили и Доркас что-то активно обсуждали, мимолетно кивнув пришедшим девушкам в знак приветствия. — Если не получиться стать Зельеваром, задумайся о карьере в театре пародистов, — посоветовала подруга, разворачивая тканевую салфетку на своих коленях.       Уоррен хмыкнула в ответ, отворачиваясь в противоположную сторону, замечая возле себя пустующее место, разделяющее девушку и сидящего неподалеку Питера, увлеченно болтавшего с остальными членами львиного квартета. Изабель вцепилась взглядом в зияющую бездну перед собой, акцентируя на нём все своё внимание, и приколачивая изумрудные радужки в древесные зазоры на лавке. Она смотрела завороженно, ощущая, как грудная клетка сдавливается давлением предубеждений и тревоги, отбивавшейся болезненной пульсацией о горло.       Словно почувствовав, о ком думает сейчас гриффиндорка, Марлин непринужденно спросила:       — Где Ремус? — девушка обращалась к Сириусу, вальяжно расположившемуся между ней и Джеймсом. Они сидели совсем близко, посему Уоррен могла расслышать их разговор в какофонии, созданной голосами остальных студентов.       — Люпина не будет до следующей недели, — спокойно ответил Блэк, но Изабель разглядела в его взгляде сомнение, мгновенное замешательство, прежде чем слова сорвались с его уст. Он старался говорить спокойно и беспристрастно, однако серые глаза слегка замешкались.       — Ага, непредвиденные семейные обстоятельства, — вмешался Джеймс, многозначительно кивнув, однако никто не придал этому жесту особого значения, возвращаясь к прошлой теме беседы.       Уоррен по инерции обернулась, ища поддержку в глазах Макдональд. Мэри, по всей видимости, услышавшая слова Блэка и Поттера о Ремусе, коротко кивнула подруге в знак понимания. Волшебница едва заметно склонила голову вниз, а затем также медленно подняла вверх, молчаливо соглашаясь со всем, что было запечатлено в тёмных радужках напротив.       Изабель и все остальные, причастные к личной жизни гриффиндорца, являвшиеся доверенными лицами, знали о том, что Ремус отсутствует совсем по другим причинам.       Из всей стаи мародёров, коими себя величаво прозвали Блэк, Поттер, Петтигрю и Люпин, по-настоящему она была близка только с Ремусом, с остальными парнями она не могла найти точек соприкосновения для более тесного взаимодействия.       Отсутствие друга ощущалось каждым дюймом тела, каждой его клеточкой, царапавшейся об осколок переживаний, засевший меж сердечной мышцы.       Уоррен узнала о том, что Люпин не явится к официальному началу учебного года ещё неделю назад, получив от него личное письмо.

      Привет, маленькая занудная язва (и не закатывай глаза; не важно, что я старше тебя всего лишь на один год).       Спешу сообщить, что буду отсутствовать на занятиях. Моя мама заболела. Ничего серьезного, но ей потребуется лечение и помощь родственников, отец не сможет за ней приглядывать из-за работы в министерстве. Увидимся совсем скоро!       И не вздумай во что-то вляпаться в моё отсутствие. Люпин.

      Разумеется, написанное в послании являлось своеобразным шифром, кодовым замком, взломать который можно было только с помощью правильно подобранной комбинации. Информации, что кропотливо утаивалась от ушей тех, кто норовил использовать её против молодого человека. Ремус писал отвлеченно, придумывая правдоподобную историю, дабы уменьшить риск того, если вдруг письмо попадёт в чужие руки.       Изабель являлась одной из немногих, кому удалось прочесть все личностные шифры Люпина, вскрывая потаенный код, ведущий к извлечению правды. Девушка достала до самой подноготной, дорываясь до сокровенного, бережно сохраняя секрет гриффиндорца в своих детских руках.       Уоррен с детства многое знала о монстрах, скитавшихся по страницам книг о мифологии и фольклорных рассказов. Она читала о беспощадных и свирепых чудовищах, в коих мало что осталось от человечности. Их зверская оболочка всецело овладевала разумом, заставляя сердце леденеть под грубым телом, а кровь вскипать от желания расчленить и съесть своих жертв, давясь каждым органом.       И каково было удивление юной гриффиндорки, когда она собственными глазами увидела то, к чему её сознание просто напросто не было готовым.       От чего в глотке вставал ком бетонным раствором, а душа окутывалась безвыходностью и ужасом, цеплявшимся когтями за конечности.       Зеленые радужки коснулись мальчика, учащегося с ней на одном факультете. Жившем в одной башне. Ходившим на занятия, как все остальные.       Мальчик со светлым взглядом и добрым голосом, на самом деле, оказался тем самым чудовищем с гравюрных рисунков во всю страницу многостраничного тома.       Изабель случайно забрела под ствол Гремучей Ивы поздним вечером, скрываясь от сокурсников как можно надежнее, дабы те не нашли её в игре в прятки. И то, на что нарвалась девочка, выбило почву из-под ног Уоррен, заставляя унестись из подвального помещения, куда глаза глядят, — лишь бы не смотреть в свирепые лучи, парализующие изголодавшимся мором.       Она чувствовала, как страх прилипал к лопаткам, сковывая движения, связывая мышцы в невозможности добраться до заветного свежего воздуха, гарантирующего свободу и безопасность. Гриффиндорка убегала в слезах, падая и срывая верхний слой кожи с колен, и проливая капли крови на дощечки, провоцируя животное взвыть сильнее из-за гнева, возбужденного рефлексами.       Она молилась, чтобы зверь в образе получеловека не сорвался с цепи.       Всю последующую ночь Изабель не могла уснуть, перебирая в голове образы минувшего вечера. В полусумраке сознания всплывал хищный взгляд, в котором не было ни толики души, он лишь отражал оцепенение, сквозившее по телу девчонки. Покров ужаса, леденящего кровь, не сходил с тела девушки, вызывая в ней ассоциативный ряд, возвращавший в тот миг, когда их глаза встретились.       Люпин отсутствовал на занятиях две недели, и его друзья придерживались всеобщей байке о том, что студент заболел воспалением легких. Воспалением легких. В мае. Уоррен упрямилась и не желала поддаваться всеобщему мнению касательно Ремуса. Не позволяла себе поверить в то, что ей могла привидеться та душераздирающая картина, но также волшебница не могла во всеуслышание заявить о том, что считала Люпина монстром в волчьей шкуре. Если его держали в школе, позволяя обучаться с остальными детьми, а после покрывали его истинную сущность, значит, кому-то это было нужно. Возможно, своим ярым желанием доказать всем правду, Изабель подставит себя.       Когда Ремуса, наконец, выписали из Лазарета, мальчик явился на завтрак один. Выглядел он болезненно, понуро и трагично. Его кожа казалась бледнее обычного, под глазами проглядывались бледно-фиолетовые полумесяцы, а прежний светлый взгляд потускнел, обрастая слоями сожаления и тревоги. Изабель прочувствовала это всем своим нутром, стоило Люпину взглянуть на неё исподлобья, поджав губы. Она отвернулась почти сразу, не в силах глядеть в глаза тому, от кого предупреждали держаться подальше.       Он подкараулил её позже, выжидая конец урока в безлюдном коридоре. Ремус перехватил тонкое предплечье Изабель, вызывая у неё панику и ту тревогу, что она успела испытать в вечер, когда Люпин смотрел на неё в другом обличии. Гриффиндорец пообещал, что не причинит ей вреда, ведь полнолуние уже прошло, и вся его сила исчерпала себя.       Ремус рассказал ей свой страшный секрет, признаваясь, что он, действительно, отличается от других студентов. Он поведал ей историю своего детства, вскрывая жуткие подробности своего обращения; о том, как некий ублюдок по кличке Сивый решил отомстить отцу мальчика, обозначив своей конечной целью маленького ребенка, передавая хрупкой душе грехи родителя. Бездушная тварь укусила Люпина, одаривая его проклятьем на всю оставшуюся жизнь.       Заставляя прочувствовать на себе вкус особой полнолунной ночи, выпускающей всю тьму наружу.       Эта поистине ужасная история тронула Изабель до глубины души. После того, как последнее слово растворилось на последнем издыхании, она ощутила, как по бледно-фарфоровой коже скатилась крупная слеза, обжигая щеку обидой за судьбу совершенно чужого для неё человека.       Уоррен осознала, что Ремус фактически никогда и не являлся монстром.       Он просто стал неправильной жертвой. Заложником обстоятельств и чужого извращенного замысла.       В груди разрасталось адское чувство, обжигавшее внутренности. Тлевшее вместе с секундами, что дети провели в полном молчании. Наконец, она пришла в себя, собирая всю информацию по крупицам в единый пазл. Волшебница пообещала, что никогда не расскажет о том кошмаре, что ей поведал Люпин. Она будет хранить его секрет всю оставшуюся жизнь.       Гриффиндорка очнулась от собственных воспоминаний в тот момент, когда Распределяющая шляпа наградила последнего первокурсника своим решением. Рыжеволосый мальчик энергично спрыгнул с высокого стула, радостно подбегая к столу Когтеврана.       Профессор Макгонагалл с присущей строгостью и собранностью оглядела помещение, забирая Шляпу, и уходя за своё место профессорского стола. Она откинула полы мантии, присаживаясь по левую руку от Дамблдора, шепнув ему что-то на ухо. Директор разгладил густую длинную бороду, коротко кивнув женщине, а после встал из-за длинного стола. Его мантия развивалась со стремительными шагами, ведущими к постаменту, стоявшему во главе зала.       — Господа студенты, я потребую ещё самую малость вашего внимания, прежде чем мы приступим к праздничному ужину в честь начала учебного года, — повышенный голос Дамблдора заставил каждого ученика притихнуть, внимательно вслушиваясь в каждую букву, каждый слог, произносимый директором. — Начнём с традиционных объявлений, которыми, к сожалению, некоторые студенты пренебрегают, — мужчина выдержал паузу, сурово всматриваясь в общую массу студентов, но казалось, что он смотрит в глаза каждому, выводя наружу их утаивания и пороки. — Запретный лес по сей день является для студентов недоступной территорией, пересекать её границы строго настрого запрещается по причине вашей же безопасности. Равно как и деревня Хогсмид, её не разрешается посещать студентам младше третьего курса, а также тем, у кого нет разрешения от родителей или законных опекунов, — всё, о чём говорил Дамблдор, уже было давным-давно известно, и каждый год начинался одинаково — с привычных запретов. Казалось, никто даже не удивился тому, о чём вещал директор. — Для меня также является неприятной обязанностью предупредить вас о том, что в этом году отменяются все матчи по квиддичу.       Изабель показалось, что сбоку от неё оборвалось чьё-то дыхание. Поттер едва не вскочил со своей лавки, удивленно выпячивая глаза. Блэк пытался его усмирить, но друг, задыхаясь, продолжал выражать недовольство, покрываясь пунцовыми пятнами раздражения. И в этом Джеймс не был одинок. Почти все игроки в квиддич начали судорожно забрасывать Дамблдора встречными вопросами, пытаясь вырвать у него малый шанс на то, чтобы продолжить тренировки.       — Тише-тише, дети, прошу вас, успокойтесь, — ласково произнёс профессор, потешно улыбаясь, словно задумывал нечто коварное и масштабное. — Эта вынужденная мера связана с более грандиозным мероприятием, о котором вы, я уверен, слышали и не раз. С огромным удовольствием сообщаю вам, что в этом году в Хогвартсе состоится Турнир Трёх Волшебников! Турнир, которого ещё ни разу не было в этом столетии! — по залу прошёлся радостный гул, оповещающий о том, что обстановка разрядилась неожиданной новостью, о которой никто не мог даже догадываться. Кажется, все забыли даже об отмененном квиддиче. — Итак, Турнир Трёх Волшебников основали, как товарищеское соревнование между тремя крупнейшими европейскими школами волшебства — Хогвартсом, Шармбатоном, Дурмстрангом. Каждую школу представлял выбранный чемпион, впоследствии соревнующийся с другими кандидатами на победу. Школы обязались проводить турнир каждые пять лет, и было общепризнано, что чемпионат положительно влияет на налаживание дружеских связей между молодежью разных национальностей. Так было до тех пор, пока количество жертв не возросло настолько, что Турнир пришлось отменить.       — Жертв? — испуганно шепнула Мэри, рефлекторно ухватываясь ладонью за предплечье Изабель. Гриффиндорка снисходительно покачала головой, накрыв пальцы Макдональд своей рукой.       — Да, жертв, — ответила Уоррен, пытаясь прислушаться к тому, о чём говорил директор. — Я читала об этом Турнире, зрелище не из самых приятных. То, что они называют соревнованием больше похоже на добровольное участие в смертельных пытках, — произнесла девушка с долей тревоги в голосе, однако, оглядевшись по сторонам, она убедилась, что всех остальных больше интересовал азарт и жажда пробиться в число чемпионов, нежели риск быть убитым посреди арены.       — Департамент магического сотрудничества и магического спорта пришли к выводу, что наконец-то настало время возродить традицию. Всё лето мы трудились, чтобы создать необходимые условия для проведения Турнира, тщательно следя за тем, чтобы ни один студент не подвергся смертельной опасности, — Изабель фыркнула, предчувствуя, что данная идея не увенчается успехом. Нутром она ощущала, что в красивых словах и данных обещаниях присутствовал подвох. — Главы Шармбатона и Дурмстранга прибудут со своими чемпионами в октябре и проведут с нами большую часть этого учебного года.       — Мы точно должны участвовать, — активизировался Поттер, подначивая Блэка и Петтигрю на очередную авантюру. Те выглядели настороженно, не разделяя дружеского восторга. — Когда ещё предвидится такая возможность!       — Я понимаю, что каждый из вас желает заполучить Кубок именно для нашей школы, — продолжал Дамблдор, увлекая своей речью каждого студента, выпятившего шею донельзя. — Однако, мне придётся расстроить некоторых учеников, чей возраст не подходит под ограничения. Поучаствовать в выборе чемпиона сможет только тот, кто достиг шестнадцатилетнего возраста, — поднялся недовольный ропот, и директор повысил голос на несколько тонов, заглушая недовольства. — Я повторяю: шестнадцатилетнего возраста, не меньше! Это распоряжение департамента, к которому обязаны прислушаться все, без исключения, поскольку задания все ещё остаются трудными и опасными, какие бы меры предосторожности мы ни предпринимали. Не пытайтесь перехитрить систему, распорядители и жюри будут следить за тем, чтобы никто из вас не попытался обмануть независимого судью, — Дамблдор устало выдохнул, замечая в глазах некоторых учеников целый спектр разочарования. — И последнее. В Турнире также не могут участвовать старосты школы и факультетов, это признано необходимой мерой, дабы не нагружать уважаемых членов старостата дополнительными обязанностями.       Волшебница отвернулась, устремляя взгляд куда-то в сторону, размышляя о сказанном ныне директором. Вся эта идея с Турниром звучала крайне опасно, обрубая у любого здравомыслящего человека желание, ввязаться в этот водоворот опасного риска. В памяти Уоррен всплыли слова, сказанные ею бабушке. Всё будет в порядке, она не позволит подвергать себя опасности. Гриффиндорка задумалась и об обещании, данном самой себе.       Не высовывайся, Изабель. Не привлекай к себе лишнего внимания.       Она повторяла эти слова про себя, словно мантру, заучивая каждый слог наизусть, впечатывая в мозг острыми иглами принципиальности.       Но Уоррен никак не могла избавиться от тянущего чувства в глубине души, перевешивающего чашу весов в неправильную сторону. Заставляя уподобиться сомнению, закравшемуся меж мыслей извивающейся змеей.       Это было подобно чужому взгляду, раскрывавшему плоть меж лопаток, пытаясь достать до самого сердца.       Внушить. Подтолкнуть к искушению. Склонить к идее фикс.