«Она витает в тенях моих снов и шепчет…»
— Johnny Hollow
☾
Глава 10. О разных способах взаимодействия. Шатер госпожи Сангема-Бай раскинулся среди пересечения торгового квартала и жилых домов в низине, выделяясь аляповатым пятном среди светлого камня. Фиолетовая парча с золотой каймой переливалась на солнце, приковывала к себе взгляд и заманивала под свой полог. Аль-Хайтам прищурился, рассматривая оживленное снование охраны и рабочих, что перекладывали немыслимое количество ящиков из увитых бечевкой тюков в ряды складов поодаль от шатра. Выбор места для воздвижения такой роскоши был странноват. — Весьма торжественное заявление о себе, как и всегда, — заметила Люмин, беспечно осматривая охрану возле шатра. Несколько вооруженных наемников неспешно обходили небольшой периметр, бросая подозрительные взгляды на них. — «Склонитесь перед моим величием, я — непревзойденная госпожа Сангема-бай, склонитесь или будете разорены», — загробно провыла Паймон, кувыркаясь в воздухе. Звезды все так же пестро сверкали, рассеиваясь без следа. — Рабские проценты и самые выгодные условия: только сегодня я озолочусь за весь ваш счет, а вы будете благодарны, что не остались мне должны. Скидка на весь ассортимент пыточных инструментов для торговли, которые я проверила лично, — подхватила Дэхья, картинно нападая на путешественницу и обхватывая ее плечи. Люмин засмеялась, пока ее шутливо трясли, так же весело заливалась Паймон, осыпая их своим мерцанием. Шумно. Но веселит Люмин, которая еще недавно пыталась опустить руки. — Надеюсь, у вас с ней нет никаких счетов, которые нужно свести. Иначе мы не добьемся никакой информации, — хмыкнул аль-Хайтам, лениво глядя на проявление командного единства. — Он что — пошутил? — шепотом осведомилась наемница, оборачиваясь на него. Мужчина закатил глаза, двинувшись вперед, навстречу подобравшейся вмиг охране. Позади него Люмин задорно цокнула языком, так же шепотом ответив Дэхье: — Не смущай его, вдруг он еще раз так сможет. К концу путешествия напишет сборник анекдотов, если с исследованием рун не сложится. Нет. Отстраненной и задумчивой, Люмин нравилась ему все же чуть больше. — Паймон думает, что от его чувства юмора дети скорее расплачутся, чем начнут смеяться. Но это все равно будет лучше, чем его жуткие книги. Как хорошо, что он их только читает, а не пишет. Приемлемой для его нервов Паймон не существовало вовсе. — Поможешь ему, Паймон? Со сборником. — Только если он хорошо попросит. Тогда Паймон готова дать ему пару мудрых советов, — согласилась с путешественницей фея, ехидно поглядывая в спину стремительно уходящего Хайтама. Дэхья хихикнула, пружинистым шагом направившись вслед за ним. — Готов к мудрым советам, господин-почти-мудрец? — залихватски спросила она, тыкая мужчину в бок коготком. Весьма ощутимо. Не к месту вспомнились все язвительные повторения этого прозвища Кавехом. Это вызвало короткий прилив раздражения, но внешне Хайтам остался невозмутимым, лишь бросив равнодушное: — Никак не могу дождаться. К счастью, Дори понимала важность толковой охраны, которая узнала гостей и без лишних слов проводила ближе к шатру. Юркая девица цепко осмотрела их с ног до головы, остановившись более пристально на путешественнице, попросила подождать и быстро скрылась за пологом. — Думаете, откажет? — вопросительно повернулась Паймон, обращаясь почему-то к нему. — Вряд ли. Она любопытна. Но может заставить ждать, набивая себе большую цену, — Хайтам говорил достаточно тихо, но не для вострых ушей госпожи Сангемы-бай. Она явилась встречать их лично, расплываясь в хитрейшей из улыбок. — Какая встреча! И какая страшная грубость, аль-Хайтам! Что до цены — я продаю в том числе и репутацию, — ее голос был елейным, — будь благодарен, что к твоей я не притронулась. — Полагаю, мне дорого это обошлось, — сухо ответил он, кивком обозначая приветствие. Негоциантка ему никогда не нравилась, и не находилось ни одной причины быть с ней нарочито деликатным. В любом случае, ложь Дори чувствовала прекрасно, и случись ему угождать ей — никто от этого бы не выиграл. Но ее скользкий и однозначный намек в лицо вызывал вопросы. Как и в случае с Дэхьей, уже двое человек внезапно пыталось ему дерзить за столь короткое время. Навевало на мысли. — Я всегда готова к сделке в случае спора, — продолжая хитро поблескивать глазками, она добродушно и нетерпеливо поманила их вглубь шатра. — Итак, что вас привело? А ты, — Дори ткнула аккуратным небольшим пальцем в сторону мужчины, — будь повежливее, иначе не расскажу то, за чем пришел. Хайтам подумал, что ей все же удалось его удивить. Или происходящее было очередным крючком для последующего вымогания моры, которые так любила запускать в озеро жизни негоциантка. Требовалось задать последующий вопрос. — О чем речь? — Дэхья прищурилась, о чем-то раздумывая, пока он слегка недоуменно смотрел на довольную собой торговку. Дори захлопала в ладоши, журча как ручеек: — Еще и не понял! Какой глупый. Скажем, десять миллионов моры — и мы придем к соглашению. По рукам? — Подожди доставать кошелек. Я расскажу тебе эту информацию бесплатно, — Дэхья тронула его за плечо, посмеиваясь над вмиг ставшей недовольной негоцианткой, что замахала руками, оскорбленно воскликнув: — Вы лишаетесь своего честного имени в моих глазах прямо сейчас! Щедрая Дори приняла вас как своих гостей, — она нетерпеливо прищелкнула пальцами, подзывая ту самую девушку. Та расторопно расставила чашки и десерт на маленьком кофейном столике. Достаточно маленьком, чтобы не вмещать в себя большое количество всего, но выглядеть при этом заставленным донельзя. — А вы, дорогие гости, с порога ведете себя неподобающе. Но за определенную сумму моя память станет свободной от подобного беремени, а желание помогать — бескорыстным. — Так уж и бескорыстным, — усмехнулась Люмин. — Насколько это возможно в условиях изменчивого рынка, — скромно подтвердила Дори. — Значит, обдерешь как липку, — кисло заметила Паймон, позабавив незнакомым иностранным выражением. Мору она уважала наравне с вкусной едой. — Мои предложения всегда находят своего покупателя, — захихикала торговка, по-деловому устраиваясь на подушках и предлагая то же им. — А за каким пришли вы? Знаменитые искатели приключений… так интересно! Чем порадуете любопытную Дори? — Вопросами, — Дэхья подозрительно осмотрела еду, наверняка размышляя в какую сумму им встанет пара глотков чая и две виноградины, которые она себе позволит, — о чем-то очень загадочном и необычном. Пытается сыграть на чувстве собственной значимости и обычном человеческом любопытстве. Достаточно прямо. Возможно, извилистый путь к сути разговора заставил бы Дори быть более подозрительной и дал ей возможность выставить больший ценник. — Ответы на такое обычно бесценны и не всегда практичны, — негоциантка мечтательно пошевелила пальцами, будто пересчитывая монетки. Хотя куда уж больше. Неслышно фыркнув, Хайтам прикрывает глаза, отстраняясь. Он слышит разговор, как воочию представляя лица говорящих. Они говорят о торговых путях. Дэхья азартно подается вперед, приподнимая брови и делая руками движения, будто уже хочет схватить ответы, как попугаев за хвост. Паймон суетливо переживает за сохранность своего кошелька, наверняка дергая путешественницу за белый шарф у шеи. Люмин же, в попытке угомонить всех: настойчивую Дэхью, паникующую Паймон и алчную Дори, перенимает разговор на себя. Вполне вероятно, что посматривает на него, невербально посылая сигналы или попросту желая посильнее пнуть. Сердце будто бы пропустило пару ударов, когда солнце и громкие голоса напекли голову, скользнув ниже и оставшись за спиной четким ощущением тающей плотной массы, что стекала от ушей к ногам. Он устал. Не так, чтобы не найти сил на любое из действий и возможность остаться среди людей, и все же чувство было однозначным. Ему не хотелось здесь оставаться, и только деловая расположенность к Люмин и дань вежливости к ней заставляли его внешне оставаться невозмутимым и молчаливым. Он вновь превратился в тень, вяло воспринимая разговор, борясь с необходимостью выставить более высокие настройки наушников, чтобы уши остались в блаженной тишине. Задумавшись, аль-Хайтам и вовсе ушел мыслями от предмета диалога, выцепляя лишь интонации и случайные слова. Паймон была ярка в выражении своих эмоций и мыслей, она окрашивала слова всевозможными способами, и сама искрясь при этом как праздничные огни Ли Юэ. Эпитеты, которые прыгали в любой ее фразе на манер резвых лисиц, выдавали ее настроение и мнение с головой. Люмин оставалась сдержанной даже в момент откровенности или дружеской шутки. Она говорила мало, ее странный акцент раскрывал иноземное происхождение так же быстро, как и неумение говорить на общенациональном языке Тейвата. Путаница в ее конструкциях и обрывистость фраз не мешали пониманию, она обращалась с речью так же, как и с мечом — хлестко и решительно. Это ему было близко и понятно, хоть иной раз могло хотеться начать читать лекцию, долгую и обстоятельную, попадись нужный момент и собеседник. Он и сам не заметил, как слегка нахмурился. Стоило перестать себя одергивать, и мысли возвращались к Кавеху. Любая мелочь напоминала о нем сегодня так же ярко, как если бы он сам стоял перед ним и бесцеремонно дергал за рукав. О, порой архитектор был невыносим и отчасти дурашлив не меньше, чем Паймон. И красноречив больше тех, кого знал Хайтам, а ведь он учился среди лингвистов. — Я бы сократил твое выступление примерно на десять страниц, из которых пять — неуместные прилагательные. Какой толк так хаотично докладывать о несущих конструкциях? — свой скепсис Хайтам даже не скрывал, наоборот — вызывающе подчеркивал. — Такой, что это лекция для студентов и другого даршана, которые ничего не смыслят ни в математике, ни архитектуре. Если я встану перед ними и два часа буду монотонно зачитывать и без того безликие для них вещи, то к концу конференции вы сможете греметь в гонг — иначе они не проснутся! — терпеливо объяснял Кавех, вдохновенно черкая что-то в длинном пергаменте, где строчки теснились уже по три в ряд. Аль-Хайтам со вздохом поднял конец, упавший к нему в ноги. — Ты так уверен, что тебя будут слушать? — Я сделаю так, чтобы меня слушали! Уверенность Кавеха в себе была беспрецедентной, а сам Хайтам все так же хмуро вглядывался в количество описаний, таких чуждых каким-то железным пересечениям. Лаконичные описания технических деталей перемешивались с историями из практики, а в них его друг не скупился, преобразовывая весь свой словарный запас в искрометное повествование. На десятом предложении с конца он даже зачитался и отпустил свиток, решив перестать спорить. — Когда еще пересказ со стройки был таким художественным, — резюмировал Хайтам и тут же получил тычок локтем. — Когда ты читаешь, то не выкидываешь же из предложений те слова, которые наполняют происходящее большим вдохновением и лирикой? Ты воспринимаешь все целиком, не отделяя одно от другого. Хотя этим как раз и занимаются твердолобые умы вроде тебя, или же взросление в принципе подразумевает подчеркивание фактов и самых весомых частей происходящего в жизни, вытесняя значимость вдохновения и восторженного впечатления. Люди от этого становятся сухими и безразличными. А мне нет радости в том, чтобы исключить энтузиазм и упоение от того, как я поступаю, говорю и пишу. Хайтам смотрит на него практически с нежностью, пусть Кавех и не видит этого, поглощенный скрипом карандаша по бумаге. — Я знаю это. Аль-Хайтам вынырнул из размышлений как раз вовремя. — Все известные караванные пути и дороги вы можете найти на картах. Вряд ли я порадую вас чем-то особенным. Разве что вы пришли лично воздать мне хвалу за развитие и безопасность пары дорог, в которые дальновидная Дори вложилась лично. Получилось прекрасно — вы согласны? И все же мне льстит, что такие известные люди, как вы, обращаетесь к скромной Дори, заплутав в поисках. Разумеется, я сделаю все возможное для помощи вам, — довольное лицо негоциантки искрилось ярче солнца даже при закрытых глазах. — У вас есть еще вопросы? Доверительно и вкрадчиво. Аль-Хайтам приоткрыл глаз, чтобы убедиться: Дори выглядела все еще добродушно-хитрой, но не упоминала мору уже в течение нескольких минут. — Не избавив наши карманы от тяжести золота? — не поверила и Паймон, обвинительно ткнув пальцем в торговку. Та лучисто улыбнулась, прижав руки к сердцу в самой вульгарной из картинных манер. — Что ты хочешь просить у нас взамен? — прямо спросил он, перехватывая ее лукавый взгляд. — Хайтам, твоя бескомпромиссность и сухость убивают меня, — но расстроенной негоциантка не выглядела, напротив — она неожиданно цепко осмотрела его и улыбнулась чуть более искренне, чем до этого. Но ему совсем не понравилась эта улыбка — было в ней что-то брезгливое. Так смотрели на надоедливых чужих детей, срывающих сушащееся белье с веревок. — Поговорим о моем характере? — криво ухмыльнулся мужчина, скрещивая руки на груди. Дори все еще не меняла взгляда, взирая на него с превосходством акулы. — Он ужасен — это все знают, — вмешалась Паймон, отвечая вместо него и чуть рассеивая напряженность разговора. Люмин издала смешок, но ради порядка укоризненно покосилась на ворчащую фею. Наемница осматривала свой маникюр, делая вид, что ее здесь нет. Но ее хитрое лицо говорило о том, что она поняла происходящее куда лучше остальных. — Устами Паймон, — пропела Дори и вновь надела добродушную маску. — Но, тем не менее, в попытке сохранить ваши и свои деньги, я предложила бы перенести разговор на более удобное время. У меня намечается несколько хорошеньких сделок, и я совсем не могу их упустить. — Но… — Люмин удивленно приподнялась, и это послужило поводом для Дори так же шустро вскочить на ноги и затейливо раскланяться. — Полагаю, вы нашли того, кто ответит на ваш вопрос. Все, что касается караванов и перевозок, находится под моим контролем или ведомом. Разве вы сомневались? — она вновь похихикала. — Но как вы там выразились? Загадочное и необычное дело? Оно стоит гораздо большего времени, как было бы нехорошо посвятить ему самую малость! Это было бы упущенной возможностью… впрочем у меня есть для вас чудесненькое предложение! — На пару миллионов моры? — занудно уточнила фея, заставив негоциантку рассмеяться. — Что вы! Хотя может вы желаете вложить их в мое дело? Как бы я могла такое запретить? Но нет-нет! Всего лишь хочу переместить обсуждение на более удачное время… скажем, через семь дней в Алькасар-сарае? — Подозрительно, — не поверила Паймон, и Хайтам был вынужден с ней согласиться. Но причин отказываться не было — перевод, который он был намерен начать делать, и скорее материалы для него, требовал подготовки в пару дней, не считая визита в архив и дороги до дворца негоциантки. Срок, озвученный Дори, не был запередельным, однако, что ей было нужно на самом деле? — Доверие — большая цена, — лукаво согласилась Дори, почему-то буравя глазами его.☾
В еще алых сумерках дом казался спасительным островом блаженства. Заперев дверь и даже не собираясь включать свет, мужчина устало скинул верхнюю одежду на ближайших диван. Ругать за это его было некому, и вслед за этой мыслью, как на красной нити, он дошел до спален. Дверь отворилась со скрипом. Можно было представить, как взъерошенный Кавех недовольно повернется к нему, оторвавшись от очередных чертежей или шумных механизмов, над которыми корпел с рассвета и забыл о времени, но его встретила все та же тишина. Теперь, когда Кавех оставил эту комнату наверняка, аль-Хайтам попытался взглянуть на нее иначе. Эта попытка была несложной, и суждения не смазывались внешней пустотой поверхностей. Стены оставались все такого же светлого оттенка, мягко контрастируя с насыщенным деревом пола, как и во всем остальных помещениях. Витражное окно разве что было чуть более широким, из-за того, что комната стала центральной в ансамбле дома. До переезда Кавеха она стояла практически не заставленной, лишь стол и простая кровать со шкафом ютились в углу. Одинокая, чопорная и в будущем занятая бы разве под книжные полки. Даже не удрученный эстетикой и желанием ее познавать Хайтам замечал разницу. Во времена, когда он жил в семейном доме, его стены хранили отпечаток поколений, всех тех женщин и мужчин, что кропотливо заполняли пространство собой, с каждым новым человеком что-то добавлялось и оставалось храниться в тех комнатах. Бабушка любила яркие расписные вещи, вязать и готовила всю еду с огромным количеством специй, впитавшихся за годы в дерево своим запахом. Тетушка со стороны матери заполоняла сладостями со всех уголков Тейвата буфеты, а все вещи, что состояли хотя бы на сколько-то из золота, можно было собрать и вымостить ими какую-нибудь улицу. От братьев деда остались чучела и большая коллекция тропических бабочек на стенах, потертых походами и временем карт, да и где-то до сих пор можно было достать из укромных уголков фигурки шахмат или других настольных логических игр. Мурад и аль-Хайтам собирали книги с особым пристрастием, выискивая ценные экземпляры, и даже умея перетягивать обложки, чтобы в книжном шкафу визуально образовывалась система хранения, привычная им двоим. Это было едва ли не единственным, в чем они приходили к единодушию. Но в своем доме мужчина ничего не трогал, довольствовавшись долгое время стандартной обстановкой, оценив ее лаконичность и добротность. Кавех ворвался в это скудное пространство золотым росчерком, переписав все под себя с восторженностью истинного художника. Азарт, набиравший обороты с очередным молчаливым согласием хозяина, иногда все же утомлял. Аль-Хайтам отказался перекрашивать стены и не видел особого смысла в очередной фигурке, что удерживала книги (за хищный взгляд на пустое пространство, которое можно было заполнить еще несколькими томами, он в свое время получил гневный окрик и кухонное полотенце вдоль спины), но Кавех действовал радикально. Его утихомиривали только вписанные суммы в счет за аренду, иначе бы небольшой дом оказался перестроенным Алькасар-сараем. Справедливости ради, и практическая польза все же исходила от архитектора. Их район города со старыми постройками имел не менее старую канализацию и несколько других технических несовершенств. В этом Хайтам смыслил мало, и он отдавал должное механизмам, в тайне забавляясь и любя наблюдать за деловитой Мехрак. Кавех был хорошим техником и математиком, одним из лучших на своем курсе, и вполне закономерно, что уже спустя месяц после заселения к аль-Хайтаму, тот и думать забыл о проблемах с трубами, кранами в ванной и бытовыми мелкими механизмами. Педантичный порядок избавившейся от путаницы из карандашей, бумаг и шестеренок комнаты непривычно холодил взгляд. По существу, она не изменилась, но теперь в ней не осталось того, что привносило светлый дух в эти стены. В другой бы раз Хайтам скривился на такую фривольную формулировку, но сейчас он и сам чувствовал это: как то, что было уютным, сменила гулкая пустота. Багрянец заката степенно пробрался в окно, сделав эту часть дома похожим на шатер из сказок: сверкали блики от рубинов на заколке и мягко мерцал нефрит у язычков колокольчиков, а невесомая штора подарила стенам перламутровые тени. И запах еще был тем же, что и прежде, а в вазе засыхала обломанная ветром ветка цветущего дерева. Аль-Хайтам знал, что дело в стихии или чужой руке. Кавех не ломал деревья и никогда не срывал цветы, он всегда говорил, что его мародерства хватало с лихвой при строительстве, но одновременно с этим полагал, что новый дом или беседка — не пустое расточительство ресурсов. Его сметы всегда были идеальны еще и по этой причине, ведь он не терпел напрасной рубки деревьев, всеми силами стремясь сохранить их так же на территории объекта. Он почувствовал себя дураком, стоя истуканом перед этой веткой, и безотчетно размышляя обо всех подобных глупостях. Даже, в чем Хайтам сомневался, если бы Кавех не вернулся, что стало бы с его жизнью? Меньше сумятицы, фруктов в гостиной, громогласных споров, пустых обид, вещей, о которых так легко было споткнуться. Пыли на полках, пожалуй, напротив будет больше. Наверняка не стоило бы приравнивать человека к житейским мелочам. Порой присутствие Кавеха было незримо, но ничто еще Хайтам не ощущал так же ярко. Ранее секретарь соотносил это с излишней суетой и шумом на периферии слуха, возможно — с ночными беседами за чашкой чая, солнцем в — и без того золотых — волосах, белыми рубашками в грифельных пятнах. Но сейчас, представляя, как окончательно растворится в доме аромат падисары, пришло осознание: было же что-то помимо этого? Он не знал. Или не хотел думать об этом, раздираемый разрозненными мыслями. Отвлекаясь на ленивые размышления о переводе стены, грядущем путешествии и вероятных материалах для изучения иероглифики, Хайтам и сам не заметил, как сделал шаги вперед и утонул в мягкости чужой кровати. Усталое невесть от чего тело вмиг оказалось неподотчетно мозгу, стремясь остаться в приятной неге и теплых чистых запахах. По-детски спрятав нос в ворохе одеял и закрыв глаза, аль-Хайтам внезапно поймал эту пустоту комнаты и в себе. Плавно соскальзывая в сон, пока над головой затухал закат, превращаясь в кровавые полосы света вдоль стен, холодок коснулся не только пылающей головы. В детстве его не раз ударял своей рукой Мурад, отказываясь после даже объяснять свой поступок, тренируясь с мечом, все его ладони и тело были в синяках и порезах, были стычки с монстрами и Пустынниками, прочие опасности пустыни, он пережил уход родителей, деда и любимой бабушки. Последнее было болезненнее прочего, даже сейчас. Но никогда еще он не воспринимал эту подступающую пустоту такой безжалостной. Перед тем, как уйти вслед за Люмин и Паймон, Дэхья зачем-то сказала ему, что он имеет право злиться. Она была умной женщиной и прекрасно понимала к чему же так часто возвращались сейчас его мысли. Умные люди его не раздражали, даже посягая на что-то личное. Он знал это. Что мог испытывать эмоции и не запрещать себе их. Но злиться на Кавеха не мог никогда. Ему казалось, что они всегда были на стороне друг друга, вне зависимости от происходящего. Но вероятно, что Хайтам пересек запретную черту, и даже вседозволенность Кавеха в его отношении имела свои пределы. Банально, но справедливо. Этого стоило ожидать. Это стоило знать. Аль-Хайтам тихо выдохнул, и последняя мысль растеклась патокой в его голове перед сонным забытьем. Зная о том, какими ощущаются его губы, он бы сделал это вновь. Пусть Боги осудят за это, пусть злится и Кавех. Но каждый миг этого поцелуя он бы вырвал с жадностью ростовщика. Нежеланный поцелуй был подобен сладкому упоению, а какими бы стали те, что согласились отдать ему? Раньше он и не знал, что это было так соблазнительно, но теперь уж сумел распорядиться подобной информацией. Падисара любовно сплелась с мускусным запахом чистоты и трав, убаюкав. Со временем алое полотно света над спящей фигурой сменила прозрачная луна, забрав тревожный сон и одаривая нежным видением. В гостиной часы пробили полночь. Появились тени и чье-то призрачное присутствие. — Забрал и остатки моего достоинства в своих глазах, и мою кровать? — тяжелые веки не поднимались, и ничего не настораживало в мягком и смешливом голосе Кавеха. Это же была его комната — конечно ночью он будет здесь. Хайтам едва осознавал происходящее, не умея пошевелить ни пальцем, его успокаивала такая же знакомая падисара и голос ее обладателя. Перед закрытыми веками клубились тени, наверняка вся комната была залита лунным светом, раз он различал их. Мужчина представил словно воочию золотистый силуэт Кавеха, склонившегося над ним. Или видел его на самом деле. — Стоило бы почаще заставать тебя спящим. Такая молчаливая покорность дорогого стоит. Неужели так устал, пока обследовал все в поисках меня? Нет. Ты не искал. Зачем тебе? Ты так уверен в себе. Разве не наяву кровать прогнулась сильнее, стоило тяжелому телу скользнуть между ним и стеной, удобно устраиваясь напротив? Дыхание коснулось хитрого лица, но пошевелиться аль-Хайтам все так же не мог, голова и глаза налились свинцом, пригвождая к постели. Ласковое прикосновение к щеке он скорее угадал, чем почувствовал. — Хочешь поиграть в желания, Хайтам? Я могу исполнить любое, но сделаешь ли ты то же самое для меня? Самая прекрасная из твоих грёз. Что скажешь? Сердце застучало как у птицы в западне, но что он мог? Во влажные волосы вплелась тонкая рука, отчего-то кажущаяся женской. Большой палец обрисовал раковину уха, едва ощутимо потирая и давая ход мурашкам вдоль шеи. Он слышал этот голос в своей голове и так близко подле себя, он проникал под кожу вместе с живым дыханием. Никогда бы он не подумал, что подобная сцена может стать реальностью. Но все в последнее время шло не так, как должно. Думать о том, что Кавех лежит рядом, а он — в его объятиях, при свете солнца оставалось неуместным. А сейчас сонная пелена и увесистость, что он ощущал под давлением ночи, не давала возможности поразмыслить. Он просто тянулся — к шепоту и прикосновению, падая в глубокий сон. В сон, где уже не было видений — лишь черное полотно и тишина. Но ему так хотелось, чтобы остался его голос. Голос Кавеха, вместе с его ласковыми прикосновениями потерялись во тьме, он шарил по черному бархату как по ткани, безнадежно раскапывая желаемое, но еще глубже укутывал себя в ней. Проще было не думать и не пытаться ответить вовсе. Он хотел бы что-то сказать, но язык не слушался. Кавех ближе склонился к его лицу, вслушиваясь, и длинные волосы упали ему на щеку. Кожей он запоздало ощутил этот шелк, пропахший духами, вместе с касанием ладони к своей груди. Что-то яркое замельтешило среди этой черноты, и, на секунду почувствовав свое тело, Хайтам накрыл его руку своей. Прозрачно-алые глаза слепили, раздирали его своим холодным смешливым взглядом. Трогающий всё нутро шепот снова прозвучал. — Но правда в том, что мне не хочется возвращаться к тебе. Ты потерял меня так давно. Ты и правда полагаешь, что я вернусь? А дальше была пустота, что утягивала все ниже и дальше. Ее не прогнало даже утро, постаравшееся мягко пробудить от глубокого сна. Аль-Хайтам проснулся резко. Не болела голова, ровно стучало сердце, напротив которого сжималась на одежде сухая ладонь. Запястье затекло, словно он держал ее так всю ночь. К своему несчастью, мужчина хорошо помнил, что ему снилось. Сон казался насмешкой воспаленного сознания и заставлял чувствовать что-то новое, невиданное доселе. Тоскливое, безнадежное. Это была злость. О, как же он злился.