«Я знаю, друг, дорога не длинна, И скоро тело бедное устанет. Но ведаю: любовь, как смерть, сильна. Люби меня, когда меня не станет.
Мне чудится таинственный обет… И, ведаю, он сердца не обманет, — Забвения тебе в разлуке нет! Иди за мной, когда меня не станет.»
— Зинаида Гиппиус
☾
Глава 8. Что мы могли на самом деле? — Мог бы ты представить, что однажды я смогу сделать что-то великое? — спросил его однажды Кавех. Они сидели среди развалин в сумерках, прямо на медленно остывающем песке. Перед взором — покуда хватало глаз — высились изъеденные древностью стелы и остатки монументального комплекса. Это был исследовательский этап их совместной работы, пока они собирали информацию о архитектуре времен Дешрета, наблюдая типовые особенности и что-то, что поможет им запечатлеть их в курсовом проекте. Иными словами — они слишком много времени проводили в пустыне, перемещаясь от одного памятника культуры к другому. От количества иероглифов начинало рябить в глазах, в то время как Кавех шустро успевал зарисовывать что-то в свой походный альбом. Он, казалось, вовсе не уставал смотреть на каменное и пустынное однообразие. Хайтам лениво чистил оружие, натирая зеленоватое лезвие до зеркального блеска. Костер скрывали валуны и обломки ступеней гробницы, и хоть обычно такие места таили достаточно опасностей, сегодня им повезло столкнуться лишь с парой Пустынников, не настроенных ни на битву, ни разговоры. Кавех же, успевший поставить их небольшую палатку, вновь восхищенно таращился на древние монументы. Босиком и без привычной ученической мантии, опираясь на стальной двуручный меч, он мечтательно смотрел, так, словно видел что-то иное, не растерзанные временем и песками камни. Когда-то, привыкнув поднимать меч самостоятельно, а не переложив это на механизмы Мехрак, плечи его были широкими, а руки еще более загрубелыми. — Этот вид очень романтичный, — продолжил он, — если бы меня привели сюда, я бы впечатлился человеком, во имя которого построили нечто подобное. А тебе нравится? Аль-Хайтам мельком взглянул на окрестности, остановившись на Кавехе. После куфии его волосы остались взъерошенными, как перья нахохлившейся птицы, сбитыми в нечесаный клок. Архитектор пытался расправить пряди руками, но лишь больше разворошил это гнездо. Длинные буйные волны доходили до поясницы, искрясь в бликах от костра. Ветер, что касался их, благоухал падисарами. Что-то кололо сердце от этой картины, будто на него, обнаженное, насыпали горсть горячего песка. — Хайтам? — мягко повторил Кавех. — Нет, — он ответил честно, — здесь тоскливо. — Тебе скучно? — не понял юноша, садясь ближе к костру и вытягивая босые ноги, зарываясь под бедра Хайтама. Тот только вздохнул. С каждым разом Кавех нарушал личное пространство все бессознательнее и наглее, его жадность до тактильности стала откровенной. И странным образом успокаивала. — Это все напоминает надгробие. Конец, который еще осязаем, но со временем его сотрет пустыня. Памятник былому истлевшему величию. Кавех удивленно воззрился на него. И аль-Хайтам было подумал, что он не ожидал чего-то столь лиричного от него, но вместо этого друг согласился: — Я бы не смог жить в чем-то подобном. И мне кажется, эти стены видели слишком много крови и жестокости, оттого печально и мне. Но монолит этих камней подходит человеку, которому они принадлежали. Они кажутся надежными, непробиваемыми. Хайтам не знал как описать все ощущения от нахождения здесь. Гнетущая тоска мешалась с холодным пренебрежением. Ему чудилось, что островок затерянных тут и там камней в пустыне — слишком незначительный итог. Мрачный и искусственный, как идеальная резьба на стенах усыпальниц и храмов Дешрета. Она повествовала о могуществе и силе, принуждая так думать. Сам он не чувствовал никакого желания восхищаться его фигурой и поклоняться Алому Королю. Пустынники за такие слова сравняли бы его с землей, Академия — одобрительно обласкала. Но его вязкие чувства были вне чужих оценок и верований. Видя обломки пышного наследия и вершины цивилизаций, построенной на достижениях разума и диковинной механике, ныне запертой под пылью и песком, раздираемой спорами людей, Хайтам тяжело молчал. И восторгов Кавеха не разделял. — Если холодный, то значит, что жестокий? — усмехнулся он. Архитектор задумчиво пропустил пряди волос сквозь пальцы, распутывая. Светлые локоны опустились на теплый песок, свернувшись кольцами. Золотое на белом — всех его рубашках и свободных штанах, что тот носил во внеучебное время — мягко сияло в огненных красках костра и тлеющего заката. — Значит — многое сдерживает и может поступить сурово, невзирая на чувства, — Кавех недовольно дергает длинные волосы, зверски осматривая концы так, словно перерубил бы их мечом прямо сейчас, не раздумывая. — Или сурово во имя чувств. Аль-Хайтам ловит чуть обгоревшие за дни под солнцем руки, настойчиво отталкивая от головы, и тянет за узкую талию на себя. Кавех удивленно, но послушно следует за ним, меняя расположение ног и внезапно откидываясь спиной на колени Хайтама. — Я не этого хотел, — фыркнул он в ответ на довольную улыбку во все зубы. Кавех лукаво щурится, опуская голову на песок. Аль-Хайтам с непроницаемым выражением лица подкладывает ладонь под растрепанный затылок, поднимая с земли. И старается не смотреть в умиленные глаза Кавеха, что блаженно смеется и сползает ниже, укладываясь ровнее на бедрах под ним. Пальцы Хайтама аккуратно принимаются распутывать узелки на волосах, стараясь не дергать. Кавех нежно улыбается его сосредоточенной складке меж бровей, не выдерживая и начиная хихикать. — Ты мог бы осчастливить весь мир, оставаясь таким всегда. Аль-Хайтам скептично фыркает: — Мне нет никакого дела до мира.☾
Холод и тишина библиотеки сдавили все существо Хайтама. Обернувшись, он посмотрел в темноту и сотни книжных полок, уходящих в нее. Где-то скрылась Пракрити, произнеся по своему обыкновению то, что ты поймешь в лучшем случае поздно, чем никогда. Свет от резных светильников едва рассеивал черноту, он же из окон и вовсе не доходил даже до ближайших шкафов. Пыль мелкими мошками витала в тусклых лучах, покрывая все вокруг. Чуть слышен был огонь свечей, что так любили жечь хозяева этого места. Благовония, пыль и древность — все смешалось в здешнем запахе. Он опустил взгляд на ломкий свиток. Старинная вязь текста и темнота путали взгляд, приходилось вчитываться усерднее для того, чтобы понять. Зябко поведя плечами, аль-Хайтам прислонился боком к полкам, подставляя бумагу свету. Падисара нежно засветилась былой позолотой, ныне потертой и почти облезшей. Сказание о Царице Цвета и Луны и Алом Короле. Сияло в те времена Золотое Царство. Сила, ум и твердость руки, что им правила, наставляла и простого человека, и мудрого. Годы по песчинке отсыпались, упрочая волю аль-Ахмара — Алого Короля. Под крылом птицы хищной, стерегущей свое, тепло и безопасно, так и не ведали о своем конце жители и сторонники. Воины поднимали свои копья, зная за что идут, и лишь одно имя было тогда на устах. Неспокойно было на границах земель, но ничто пока не тревожило общую благодать, воссозданную Тремя. Ведал Король что лучше для его Царства — и поиск желанного знания разжигал его душу азартом и жадностью. Лишь сердце одной было неспокойно. Когда солнце скрылось с небосклона, а луна взошла, появилась Царица в покоях Ахмара, одинокая и тихая в своей холодной безмятежной печали. — Огрубел ты, Король. Думы твои лишь о власти и железе, — сказала она, а он и не заметил появления, погруженный в себя. Только когда прохлада шелкового одеяния коснулась сжатой руки, очнулся. Но взгляд его не говорил о радости встречи. — Воля моя — ведать о ветре, законе и справедливости, твоя — о прочих удовольствиях и счастье, что никак ровня моим знаниям, — сурово отвечал аль-Ахмар, пока набегала тень на прекрасное лицо Царицы. — Уж не мнишь ли ты себя выше прочих? — хмурым стало выражение глаз алых, как нежный закат, переходящий в ночь. — Не думаешь ли ты, что станешь значительнее, выбрав жестокий путь? — Запоминаются имена, высеченные на камне или огнем, Госпожа, — миролюбиво уступил ей Король, увещая, — а слово мое и воля прочнее и того, и другого. Если унижает кого мое величие — вина ли моя? — Гордец. Пытаешься перевернуть ты порядок, — покачала головой прекрасная Царица, — но если не сожжешь, то погребешь все под песками. Поднялся со своего места Алый Король, шагнув чеканно к Лунной Деве. Спросил звеняще: — Осуждаешь меня, Госпожа? Чем мы тогда отличаемся друг от друга? — Если мы рождаемся с двумя ушами и ртом одним, то значит это, что нам нужно побольше слушать и меньше говорить, — вскипела Богиня. Тоска поглотила ее, отчего не было желания мириться с упрямым нравом аль-Ахмара. Пожалела она о своем решении поговорить с ним, слишком разными были их речи и схожим — натура. — Смысл только в том, что принесем мы своим правлением. И о том, что останется после нас, за это я и боюсь. Об этом мои думы. Все остальное погребет пустыня. Если я поднимаю меч, Луна моя, я делаю это во имя чего-то. Если я разыскиваю знание, я применяю это для чего-то. Празднества и грёзы не помогут моему народу, но не я учу тебя править. Слышишь ли ты меня? Он знал, что не хотела Она горестей, но предчувствовала их. Успокоить посчитал бы долгом, но слишком яростно сверкал взор напротив. Царица хотела молвить о том, что их главная воля — даровать жизнь. Но ее остановили тяжелые руки воина, накрыв белые плечи. Голос его был ласков, но тверд. — Я был бы готов принести к твоим ногам ни одну победу. Но приберегу главную — когда останусь я прав, сделав немыслимое любому правителю ранее, тогда приду к тебе. Покачала вновь головой Царица, сбрасывая жгущие ее ладони. Невыносимо было слышать подобные мысли неверующего глупца. — Не найдешь ты меня там. Пути наши разные, знай это впредь, Алый Король. Единственное, что имеет смысл — Вязь букв затейливо сменила падисара, вырастая из строчек и заканчивая предание. Гадать о ее значении можно было бесконечно. Хайтам предпочитал знать наверняка, но прежде этого пришлось бы понять для чего Пракрити указала на этот свиток. Хайтам прищурившись, осмотрел пергамент на свет. Темнела падисара и витые буквы в начале. Ничего больше — лишь старая бумага и не менее старая легенда, больше напоминающая сказку. Ни о чем подобном Хайтам не читал ранее, разве что предполагал, что Трое — Дешрет, Богиня Цветов и Богиня Мудрости. Стоило ли обратиться к Нахиде, проливая свет на что-то настолько древнее? Архонт была молода, очевидно старше его самого, но словно бы ничем не напоминала безымянную фигуру хозяйки растений и жизни из сказок и исторических письмен. Знала ли она прошлого Архонта и кем та была? Был ли прошлый Архонт или всегда была одна — Нахида? Смог бы подобное познать человек? Голова начала звенеть, стараясь уйти от сложных дум. Но мужчина устало прикрыл глаза, убаюкивая себя темнотой. Как же всё это было странно. Да и имело ли смысл разгадывать еще и мифы о былых временах, чьи концы давно были затеряны среди домыслов и россказней. Треск свечей вновь настиг слух, и отвлекаясь на него, он как мог вдумчиво выстраивал сравнения и логические цепочки. Отбрасывать ли пользу свитка? Вопрос. Сомнительная легенда о том, что никто не мог видеть лично. Спор Богини и Короля о его деяниях. Что он сотворил? Войны? Когда их не было. Определенное сражение? Не то. Разногласие между Тремя? Он ничего не знал об этом. Постамент, нужный Люмин, не отображал ничего из подобного сюжета. Поиск некого знания, которое обеспокоило Богиню. Что сделал Дешрет? К своему раздражению, Хайтам знал прискорбно мало о пустынном короле, а еще меньше оставалось записей о нем. Чем закончилось его правление, что еще скрывают его храмы и усыпальницы. Вопросов оказалось бесконечное количество, и было бы опрометчиво пытаться ответить на них прямо сейчас. Он был так же не уверен, что библиотеки Академии обладали нужными книгами. А многие из них и вовсе были уничтожены, как неподтвержденные источники, способствующие распространению инакомыслия. Он взглянул на падисару, деликатно мерцающую позолотой. В голове щелкнуло. Пракрити указала ему на нужный период. Не было нужды сомневаться в том, что ее подсказка не случайна. Он не раз убеждался в этой особенности брата и сестры. Удивляло ли это? Каждый раз. Аль-Хайтам торопливо осмотрел свиток на наличие даты, но не удивился, не увидев. Впрочем, на этот раз обратиться с просьбой к постороннему не составляло труда. А как только узнает — можно браться за перевод, подобрав правильные книги. Точных среди них не было, однако, оно уменьшило бы количество несуразицы среди самых разнообразных вариантов. Далекий гул часов с площади достиг чуткого слуха. Стоило еще встретиться с Люмин.