«Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой. Сперва взаимной разнотой они друг другу были скучны; потом понравились; потом съезжались каждый день верхом и скоро стали неразлучны. Так люди (первый каюсь я) от делать нечего друзья…»
— Александр Пушкин «Евгений Онегин»
☾
Глава 5. Когда окончательно растворился в доме аромат падисары. Дэхья не стала досаждать ему своим вниманием, покинув гостиную. Он слышал тихий звон посуды и задумчивое бормотание, когда наемница осматривала шкафы. Теплый зеленый цвет убранства в свете солнца стал еще уютнее, увлекая прикорнуть и оставить свои дела ради чего-то приятного. Аль-Хайтам бы так и поступил, если колючее оцепенение оставило бы внутренности. В другой бы раз. Ключ с игрушечным зверем блестел отполированной частыми прикосновениями мордочкой, все так же скалясь. Его не забыли, а нарочно оставили на своем месте. И будь у Хайтама чуть больше воображения, оскал он посчитал бы издевательским, но бездушный кусок металла к человеческим эмоциям не имел никакого отношения. Почему Дэхья сказала, что Кавех уехал не просто так? Разве он не мог отправиться на объект, встречу с заказчиком другого региона или… Мужчина пустым взглядом уставился на тумбы, где лежали фрукты и записные книжки архитектора. Их не было, а в миске иссыхало одинокое гнилое яблоко. Наивность же должна была покинуть дом вместе с его сожителем. Не было у того никаких заказов, а Дэхья слишком опытна для неправильных выводов. Когда Кавех уезжал по делам — он всегда забирал ключ. Всегда. Перебирая в памяти эти «всегда», Хайтам глухо зарычал, тут же проведя рукой по лицу и накрывая поджатые губы. Кавех всегда говорил о том, как ждет миг своего переезда отсюда, особенно после их самых острых препирательств. Всегда недовольно тыкал в отсутствие эстетического вкуса своего соседа, не разрешая обставлять дом самолично. Всегда напрашивался в таверну следом, чтобы сидеть под боком и, захмелев, беззастенчиво тормошить на особо воодушевляющем его рассказе. Или откровенной сплетне. Всегда злился на озвученные сроки, копил на аренду и вовремя отдавал вплоть до последней монетки, тем же вечером ожидая, когда же секретарь придет после работы и принесет еще горячую еду на вынос из их любимого заведения. Хайтам запомнил это, потому что ему нравилось смотреть как независимо ворошит корзину вредный в такие дни Кавех, понемногу набивая щеки отщипанными кусочками от каждого блюда, пока не выберет себе что-то одно. А потом еще неделю готовит ему супы, за которыми невозможно спокойно читать книгу, не опасаясь ее запачкать. Аль-Хайтам прошел мимо кухни, на которой хозяйничала гостья, равнодушно оставив её, чтобы открыть дверь в соседнюю комнату. Маленькую, заваленную ворохом вещей, чьи стены увешаны чертежами и обрывками бумаги с пометками, где на подоконнике стояли чашки, громоздились друг на друге книги и всегда лежали подушки, на которые опирался Кавех, сидя по вечерам и черкая очередной проект в потертом блокноте с кожаной обложкой. Узкая пустая полка над столом — на ней раньше стояли памятные безделицы и хрустальный флакон с теми самыми духами. Невесомая занавесь трепетала от легкого ветерка, мужчина ступил по темному ковру, задевая босой ногой одинокий карандаш, чтобы прикрыть створку окна. Медные колокольчики, подвешенные за карниз, зазвенели. На их язычке блестели стеклянные бусины алого цвета. Солнечный зайчик метнулся от стекла по стене, занырнув в маленькое медное зеркало на львиных ножках, а на круглом столе вокруг него все еще оставалась пара красных заколок и одна рубиновая. Выдернутый волосок обвивал драгоценные камни, зацепившись за фурнитуру, и искристо отдавал золотом. Аккуратно застеленная кровать с вышитыми подушками на ней, под которыми виднелось что-то вязаное. Мужчина отодвинул их, коснувшись мягких ниток сливочного цвета, переплетенных с приглушенно-зелеными, расписавших полотно травянистым узором. Он знал что это — одеяло, что связала для своего супруга его, аль-Хайтама, бабушка. Госпожа Шахина, будучи женщиной строгой, любила семью и охраняла ее яростной соколицей, оправдывая свое имя. Она не была приятным человеком для большинства, обладая властной дикостью нрава, что вместе с исключительным интеллектом заставляло недальновидных людей обходить её злым словом. Хайтам знал, что в свое время дедушка — ее муж, пошел против воли отца, взяв Шахину в жены, поскольку происхождение той казалось ему сомнительным. В безупречной репутации их рода не было места темным пятнам, но бабушка сделала так, что ее имя встало наравне с прочими выдающимися учеными семьи. Она никогда не говорила много — лишь действовала, порой назло и вопреки, и умела добиваться уважения к себе. И была великодушной, как казалось аль-Хайтаму, поскольку впредь олицетворять себя Шахина стала с семьей, ранее считавшей её недостойной. «Родичи оближут, но не проглотят,» — смеясь, говорила бабушка, добавляя, чтобы Хайтам всегда знал, где может найти свой приют, что бы ни случилось. И отчего-то всегда жалела Кавеха. Не откровенно, чтобы не смущать излишне гордого юнца, но очевидно для Хайтама. «Цени дом свой, если буря накроет все — семья встанет перед тобой,» — сурово напутствовала она внука, не особо расположенного к таким поучениям. Он всегда относился к семье, как к должному. До поры, пока комнаты его дома не пустели. Сначала не стало родителей. Затем бабушки. А сейчас ушел Кавех. Его вещи оставались на своих местах, но комната сквозила безликостью. Чувствуя что-то пугающее в своей груди, Хайтам закрыл за собой дверь.☾
— С пряностями, верно? Чёрный кофе измарал ободок белой чашки, неаккуратно скользнув на зеленое блюдце. Дэхья налила его слишком много, расстаравшись донести не расплескав. Темная шевелюра лежала на смуглых плечах, прилипнув к потной коже, отчего она недовольно откинула волосы назад и уселась ровнее, устремив пристальный взгляд на Хайтама. Он взял кофе, чувствуя тошноту. Кошачьи глаза девушки считывали его, им не нужны были профессиональные уловки и специализации академиков, чтобы делать выводы. — С чего мне быть откровенным с тобой? — разумеется, речь шла не о вкусе кофе. Дэхья зубасто заулыбалась, изящно закидывая ногу на ногу и покачивая носком сапога. Идеальный изгиб ее спины не касался спинки дивана, натренированное тело и вовсе не ощущало усталости. Аль-Хайтам любил подобных ей: неординарность, ум, хищные повадки и вольная натура. С такими женщинами было легко, интересно и очень страстно в последующем. А еще они были сущей редкостью в этих зыбучих песках окружающей действительности, поскольку соблазняющее сочетание нежности и эротичности соединялись в магического рода фиксацию для всего живого вокруг нее. Впрочем, место в Академии он ей предложил раньше, чем переспать. И от всего та отказалась, удивленно рассмеявшись. Она тогда сказала ему: «твоя прямота пронзит любое сердце, но мое уже истерзано. И лечит его другая». Хоть и прибавила, что ей дорогого стоит отказаться от возможности посидеть на таких бедрах. На это мужчина игриво улыбнулся, вызвав довольный девичий возглас: «оказывается, ты и так умеешь!». С тех пор компания друг друга стала для них весьма приемлемой. — Потому что ты согласился на крайне неопределенное путешествие, в котором мы будем искать дорогого Люмин человека, в то время как твой собственный — ушел. Мне интересно каким образом ты распределишь свое внимание. Есть шанс отказаться. — Ничего не случилось, — сухо ответил он, отрицая, вместе с горечью кофе чувствуя на языке собственную ложь. — Я уже обещал помощь, поэтому это тебе стоит рассказать план действий. Дэхья не изменилась в лице, задумчиво кивая. И ровным голосом спросила: — Тебе интересно куда он направился и как выглядел? — Чего ты хочешь добиться от меня? — они сцепились взглядами, отчего наемница расцвела, хитро сверкая своей особенной улыбкой, у которой кончики губ опускались вниз. — Вопросом на вопрос. Как примитивно, ученый, — сладко пропела она, отпивая свой кофе. Хайтам поджал губы, начиная раздражаться: от лишних людей в доме, головной боли, звуков, наждачкой проходившихся по чувствительным ушам. Кавеха, который в очередной раз решил уйти от ответов, выбрав побег. Как он выглядел? Аль-Хайтам и так знает что представляет собой архитектор в моменты своего бессилия и желания закрыться. Яростная дикость в нем путается с печалью, порождая перепады эмоций и выставленный напоказ серьезный вид. Наверняка он швырял вещи в сумки и покидал дом, едва ли оглянувшись. А когда покинул — долго стоял и всматривался во что-то позади, видимое лишь ему. Кавех всегда знал куда смотреть. — Сначала я удивилась: как же тебя удалось уговорить. До сих пор удивляюсь. Помощь — не твоя специализация, — на ответы Дэхья выходила просто — заставляя их давать. — Зато древняя письменность вполне. — А-ах, наслышана. Еще была та самая жутко важная работа, на нее вроде как ссылаются до сих пор. Как же ее? Паймон прыгала от радости, несмотря на то, что этот талмуд свалился ей на голову. — Расшифровка рунической письменности и архитектурной философии цивилизации царя Дешрета. Тот самый совместный проект с Кавехом. Хайтам сцепил зубы, позволяя гостье продолжать беззаботно болтать, размышляя вслух. — Тебе не кажется странным то, что брат Люмин мог каким-то образом оказаться на фреске, на которой не мог бы появиться, будь обычным человеком… во всех смыслах? — они не обсуждали личность путешественницы и ее родственника, в реальности даже собственные мысли касательно этого сложить в единую картину было непросто. Дэхья задала этот вопрос в надежде на какие-либо умозаключения, но ничего достойного не приходило ему в голову. — Иначе события вокруг нее не были бы такими любопытными. И затрагивающими историю, если не мироздание, — коротко ответил он. — Получается, мы в центре песчаной бури. Есть ли надежда, что всё останется при нас? — мурлыкающий смех прервался с глотком кофе. В свой она добавила много молока и взбила пенку, попытавшись изобразить рисунок сердца. Наверняка еще и сахара переложила из сахарницы столько, что ложка могла бы стоять вертикально. — Вероятно, тебя такое только привлекает, — Хайтам не чувствовал вкуса своего кофе, как и его терпкого запаха. Зато в голове стало яснее. — А то! — снова оскалилась в улыбке наемница. — Страсть как люблю всякие интересные штуки. А с Люмин никогда не бывает скучно, да и Паймон такая очаровательная. Иногда я думаю о том, что в путешествиях вдвоем есть своя прелесть. Аль-Хайтам чуть поморщился, вспомнив писклявый голос феи и любовь той к неуместным восклицаниям. — Не могу согласиться с необходимостью в подобных компаньонах, которые так восторженны и непомерно заботливы. — Ты поэтому с Кавехом только живешь, а не устраиваешь с ним экспедиции в пустыню? — невинно поинтересовалась Дэхья, пряча улыбку за чашкой. Мужчина сверкнул глазами, оставляя без ответа подколку. — Ты поэтому сплетничаешь о нас с ним или все же — о путешественнице? — Я всего лишь внимательная девочка. Без этого никак в пустыне, сам знаешь. Кроме того, там все такое одинаковое, а дружеские посиделки за кофе, сплетни, разговоры о любви… приятно разбавляют суровую реальность наемников. Правда ты такой вредный и сухой, что меня поражает как тебя выдерживает наш архитектор, — прямо и безжалостно, с ласковостью кошки, которая всегда готова воспользоваться когтями. Хайтам и не знал когда же Дэхья успела прикипеть к Кавеху, иначе бы не обрушивала на него водопад скрытого недовольства и ироничных замечаний. Почему так получилось, что они оказались соседями, мало кто понимал. Но сам Хайтам не сожалел и не допускал мысли, что в тот раз мог бы поступить иначе.☾
Месяцы назад.Музыкальное сопровождение:
In Cold Light (Alexandra Hamilton-Ayres Rework) — Vanbur
Он смутно помнил что было в тот вечер. О чем велись разговоры. Как оказался в таверне Ламбада. Зашел ли туда за своим поздним ужином, не желая готовить, или чтобы забрать заказанную бутылку вина. Поприветствовав хозяина, он сразу направился наверх, в недавно появившийся уголок отдыха с уютными диванами и приглушенным освещением. Там обычно было тихо, редко поднимались взбалмошные посетители и не пахло алкоголем. Так и встретил Кавеха, от избытка чувств вытаращившего свои бездонные глаза на него, словно увидев джинна перед собой. После совместной работы их пути разошлись, не разу не пересекшись до этого дня. Архитектор было встрепенулся птицей, что попыталась привести в порядок помятые перья, но пристальный взгляд остановил. Они все еще хорошо знали друг друга, чтобы уметь отличать приукрашенную реальность от настоящего. Хайтам увидел, что дела Кавеха не в порядке, Кавех же понял, что оказался очевидным для бывшего друга в очередной раз. Они разговаривали долго, почти до луны высоко в небе. И пусть Хайтам больше молчал, слушая выплескиваемую Кавехом боль, внутри он вел с собой диалог. На множество собственных «я же это и имел в виду, когда остерегал тебя от лишних обязательств» и «твои идеалы — и есть твой груз собственного гения» приходилось увесистое желание забрать Кавеха из душной таверны, где тот превратился в тень от былого себя. Одиночество сквозило в каждом движении его мысли и руки. Комкал салфетки в озябших руках, смотря лишь на них, изредка вскидывая покрасневший усталый взгляд на мужчину, но тут же опуская его вниз. Он не стыдился ошибок, он их признавал, но легче от этого не дышалось. Тогда между ними вновь протянулось откровение, соединив умы вместе. Аль-Хайтам был не из тех, кто делал что-то, не имея на то причины, но… Основания находились. Разумные, подкрепленные логикой и доводами рассудка. И смутные, что вились вокруг простых человеческих желаний. Когда они вышли под звездное ночное небо, Кавех пошел за ним неосознанно, лишь собрался Хайтам — поднялся и он, следуя шаг в шаг. Но оказавшись на мостовой, архитектор очнулся, в ознобе поведя плечами и словно сбрасывая сонный заслон. Осмотрев крыши домов, где теплым светом горели окна, сделался еще печальнее. Тогда Хайтам задумался: что такое здания для архитектора. Что такое они для Кавеха, который проектирует не только городские сооружения, но и дома, не имея при этом своего. Что чувствует, когда его призвание связалось с огромным просчетом, в котором пострадало не только финансовое положение, а эго ученого и человека со своими убеждениями. Человеческая мысль несовершенна. Но ее спонтанность может привести к исключительному результату. В тот вечер аль-Хайтам спросил его: — Тебе удалось воплотить в жизнь свои идеалы? Кавех надолго умолк, будто бы забыв о том, что был не один. Хайтам пытался столкнуть его идеалистические представления с материальным миром, ибо только реалии могут заставить осознать данность, осуществимость проекта и доводов. Но сработало бы это с архитектором? Он по-прежнему верил в свою правду, что его идеалы сами по себе не были ошибочными, хотя оказался убежден, что способ их воплощения был избран неверный. Мужчина понял, что даже надломленный, Кавех никогда не перестанет быть собой и ни за что не поверит в другое, даже если обломки его мечтаний и венца творения швырнут ему в лицо. За этой убежденностью стояло знание, непостижимое и сродни аксиоме. Это всегда отличало гениев от обывателей: бесплотность попыток они заменяли жадностью до поиска доказательств, пусть этому пришлось бы отвести не одну жизнь. — Иногда, чтобы понять куда ты ввязался, нужно сделать пару шагов назад и осмотреться. Можно сказать, что этим я сейчас и занимаюсь, — на его лице появилась блеклая улыбка, как перевернутый серп луны, так же быстро пропавшая, будто лепестки смахнуло ветром со слабого цветка. Подул холодный ветер — гость из пустыни. Хайтам поднял воротник выше, запоздало укрываясь резным плащом. А Кавех все еще стоял, отрешенно направив взгляд в сторону чьих-то окон. Покрасневший нос и напряженные плечи выдавали то, что холодно было и ему, но архитектор не пожаловался. Аль-Хайтам думает всего мгновение, прежде чем повторить за Кавехом его старую фразу, которую тот сказал ему когда-то в старых архивах библиотеки: — Ты можешь попросить меня о чем хочешь. Кавех вздрагивает, но уже не от прохлады, неловко и удивлено наблюдая за мужчиной из-под полуопущенных ресниц. Его алые искусанные губы приоткрываются, безмолвно шепча что-то, но не произнося вслух. — Чего мне будет это стоить? — невесело усмехается он, не веря уже ни во что в тот промозглый вечер. — Ты всегда можешь за бесплатно остаться в таверне, — парирует Хайтам. Их взгляды — прямой и сомневающийся — скрещиваются, впервые за долгое время не в безмолвной битве. Кавех грустно смотрит на него, он даже не размышляет — лишь доверчиво придвигается ближе. Хрупкий, с истерзанным заботливым сердцем. Это то, что никогда не изменится в нем. — Тогда забери меня домой, — просит он, неловко протягивая заледеневшую от эмоций руку. И осекается, убирая ладонь, которую успевает поймать Хайтам. Мимолетно сцепив указательные пальцы, тянет архитектора за собой, отпуская так же быстро, как ухватил. — Идем.☾
Рациональность и чувствительность, язык и архитектура, знания и человеческие чувства… Вещи, которые невозможно объединить, составляют две стороны зеркала, отражающего саму жизнь. Не было ничего удивительного в том, что вдвоем они заполняли собственные пробелы в методах познания и картине мира в целом. Но для других людей они оставались противоположностями, с трудом настраивающими коммуникацию. В какой-то мере так оно и было, впрочем, все еще оставаясь их личным делом. — Итак, удалось что-то узнать? — сухо спросил он, оставляя горчащий кофе. Неправильные пропорции воды дурно сказывались на вкусе, что на перебивала даже гвоздика. Зато Дэхья довольно смаковала свой, оставив упавшего в размышления мужчину наедине с ними. — Не слишком много. Ждем тебя, — лукаво склонила голову к плечу она, поглядывая на мрачное лицо напротив. Он вздохнул. — Как вариант: найти искусствоведов или ученых, специализирующихся на примерно известном нам историческом промежутке. Если расшифровывать конкретную запись, можно ни во что не упереться, поскольку за те века, которые стерли большинство источников, способных помочь анализу старой письменности и знаков, произошло многое. И обособленность того храма указывает на некое инакомыслие в отношении начертания символов и использования статуй. За две тысячи лет один только символ летящего орла изменил свое значение в разных точках региона. В первой половине тысячелетия он означал мощь и процветание, в последующем став ассоциироваться только с захватчиками и карой. Но на севере захватчики считались благими освободителями, а на юге — мародерами и наемниками. Дэхья с трудом сфокусировала взгляд после этой тирады, утомленно постучав металлическими коготками на пальцах по лбу. — Не скажу, что я ничего не поняла, милый, но давай распределим ресурсы для мозгового штурма так: мозг — ты, а штурм — я. — Это более сложный вариант, если ничего не добьемся в простом пути, — намекнул Хайтам, переплетая пальцы между собой. Привычный метод анализа успокаивал, выстраивая мысли вровень. Приятное ощущение. Наемница заинтересованно вскинулась. — Ты что-то придумал, а? — От статуи отхватили приличный кусок. Нужно узнать кто и что он в нем нашел. Вряд ли это простой коллекционер, ведь ему была важна именно эта статуя в этом храме. — Хм, вероятно. Такую глыбу не могли вывезти просто на осликах. Нужно было нанять как минимум караван… а лучше целую команду из наемников или камнеломов. — Незаконно. Дэхья удовлетворенно потянулась, азартно прищелкнув каблуками о пол. — Это уже моя специализация. Вперед, нужно встретиться с Люмин и Паймон, чтобы обозначить задачи для каждого. А я до вечера успею опросить парочку людей. Аль-Хайтам кивнул, приподнимаясь. Интересное исследование сейчас не будет лишним. Второй раз в жизни он не пожалел, что оказал помощь.