«Никогда, никогда ни о чем не жалейте — Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.»
— Андрей Дементьев
☾
Глава 3. Разве может что-то закончиться, не начавшись? Игры в шарады властолюбивых гордецов отвлекали их не только от действительно важных вещей, имеющих смысл для мироздания, но и от собственной жизни. Спокойной жизни. Аль-Хайтам вышел из кабинета, чтобы дождаться платформу, служившую для перемещений вверх и вниз в «башне» Даэны, где располагались кабинеты и личные комнаты руководства, включая в себя переговорные, гостевые и прочие места, артерией отходящие от центральной библиотеки. Он позволил себе скривить губы, ощущая недовольство от появившихся переменных. Из того следовало несколько вещей: Первым было то, что Кавех нарвался. В очередной раз, поступая по совести и личным убеждениям, а не более хитро, чтобы хотя бы для видимости удовлетворить ожидания внимательных наблюдателей. Угождать было не в характере Хайтама, но он считал, что чем меньше высовываешься — тем больше сможешь сделать без лишних глаз и в свою пользу. Вступать в дискуссии и пытаться вывернуть положение в сторону компромисса с подобными мудрецам и матрам людьми было пустой тратой времени и ресурсов. Они не желали постигать — только забирать. Ты мог оттащить вола от стога, но он бы вытоптал его в процессе. Мужчина не был уверен насколько кардинально изменила бы жизнь Кавеха неугодность Академии, но для человека, который как и архитектор, с детства обитал в определенной среде, выйти из нее можно было бы лишь с потерями. Это все еще оставалось неудобством. Он не собирался лезть не в свое дело, но прозрачный намек на их сожительство в одном доме вынуждал его быть задействованным в этой истории. И вот что раздражало на самом деле. Им не нужна была его помощь, они вряд ли полагали, не до конца убежденные в сути их взаимоотношений, что Хайтам донес бы до них нужные сведения. Более того — правильного доклада и не существовало вовсе. Им просто пригрозили, как маленьким детям, оставив под надзором. Авторитарное желание Академии контролировать все, не поддающееся их влиянию, можно было игнорировать. Он один не привлекал к себе особого внимания, но вокруг них тем временем строились пирамиды событий, разгоняющих кровь, которая текла по венам Сумеру. Путешественница, Архонт Мудрости, смена власти в Академии, к которой он был причастен непосредственно, и самая неочевидная и неподдающаяся контролю деталь — Кавех. Сам по себе не меняющий положение дел… до поры. Все дело было в его личности — непокорной и выражающей себя особым образом. Ученые и люди искусства имели большое влияние на умы и историю, Кавех же сочетал в себе оба достижения. Немудрено, что Академия озаботилась его персоной, плавно ускользающей под покровительство неугодных им. Архитектора, который распространит свое видение под нежелательным патронажем, было бы сложно контролировать без имения на него точек давления или будучи не основным благодетелем. Мудрецы не знали чего можно было бы ожидать. Поэтому пытались учесть как можно больше вероятностей. Сдавалось Хайтаму, что заказов от того же Амира было куда больше, чем открыто заявлялось. Кавех работал лишь на себя, а значит имел право брать любые приемлимые для него заказы. Кроме того, близ деревни Аару возводилась школа для детей пустынников и жителей тех мест, заказчиком являлось неофициальное лицо, а вот за проект отвечал, разумеется, вездесущий, на свою голову, сожитель секретаря Академии. Учитывая презрение Альма-матер ко всему, что связано с пустыней, это стало еще одной булавкой, впившейся в личное дело архитектора. Однако, было что-то еще в этой истории, что становилось заметным, если наблюдать за подчеркнутым подозрением в сторону Кавеха. Вряд ли страшное и покрытое пылью, но не дающее бонусных очков личности подозреваемого. Иначе бы Академия выдвинула претензии напрямую. Вторым в списке было то, каким образом вынуждали действовать его самого. Хотели ли такой неугодной и настойчивой просьбой настроить Хайтама против Кавеха, чтобы он, ощутив давление, сделал что? Вышвырнул архитектора, отошел в сторону? Ввязался бы в линию защиты, исправляя ситуацию? Его откровенно выводили на поступок, чтобы на основе его трактовки присудить вину или одобрение. Черно-белая мораль вопроса была ясна, но множество оттенков посередине внушало оскомину этого осознания. Поэтому аль-Хайтам выбрал наилучший вариант для себя прямо сейчас: уйти домой. Поднимающаяся платформа оказалась под ногами вовремя, ступив на нее, мужчина собирался направить ее вниз, как почувствовал знакомые духи. — Неужели ты так трудолюбив, что работаешь даже в праздник? — Кавех пытался сотворить безразличную интонацию, но его выразительное в эмоциях лицо сыграло целую пантомиму за то мгновение, когда они оба заметили друг друга. Неосознанно Хайтам задержал дыхание, не ожидая встречи. Архитектор стоял на противоположном конце платформы, подобравшись. Подчеркнутые багрянцем подводки глаза остро блестели в искусственном свете, рубиновые серьги покачивались в нервном движении, бликуя, и казалось что именно карминный взгляд испускает алые искры. От плеч шел шлейф-ласточка, невесомая ткань парила от каждого движения. Баснословно дорогая. Как и рубины. Спустя время подмасленный жаром тела и без того терпкий парфюм раскрылся дурманом. Неяркое освещение делало его фигуру сумрачнее, но светлые волосы и кожа не давали уйти в тень. Аккуратные мягкие волны вместо привычной буйной гривы, едва усмиренной заколками. Пряди касались острых лопаток, чернеющие к концам. Как у льва — и правда. И этот лев почти что скалился, выбрав выжидающую оборонительную позу. От него, Хайтама. Мужчина недовольно склонил голову вбок, не собираясь устраивать сцену так близко к кабинету мастера. Платформа, не остановленная никем, продолжила скользить по ранее заданной траектории наверх. Гостевые залы — понял аль-Хайтам, в новом свете открывшейся истины оглядывая сегодняшний наряд Кавеха. Тот чувствовал себя неуютно под цепким взглядом, тут же скрещивая руки на груди и становясь полубоком. Но показалось, что его сосед не был смущен, скорее возмущен, что не являлось чем-то диковинным для их взаимодействия, однако… Ему не нравится оценивающий взгляд. Оправдывая эту догадку, Кавех настойчиво пытался перехватить его, чтобы Хайтам смотрел в глаза. «Отвернись, это не для тебя.» «А для кого?» — хотелось задать насмешливый вопрос, но вместо этого он сухо ответил: — Скорее удивлен встретить здесь тебя. Или скамейки в парке — действительно выгодный заказ? — Возможно, — как-то криво усмехнулся Кавех вопреки всем своим стандартам, с прищуром рассматривая его. — Следишь за мной, а? Или пришел сказать, что ужин готов и пора домой? Аль-Хайтам чувствует неприятное чувство раздражения, подкрепленное усталостью и встречей с главой Хараватата. Он просто хотел бы заниматься своими делами, не вести ни с кем напряженных бесед, не пытаться обрисовать мотивы поступкам, не чувствовать никого вмешательства. Ни от кого. Это здравое желание, обыкновенная просьба. Он согласился помочь Люмин, выполнил всю тяжелую работу по восстановлению и поддержанию функционирования руководства Академии, предвкушал отдых и посвященное время себе, и чего ради ему было выслушивать что-то от того, кто добавлял в его жизнь проблем. Хайтам и так был безвозмездно удобен для этого человека. А сейчас он наблюдал лишний штрих в картине, на которой Кавех собственноручно рыл себе яму. Это было не просто глупо, это было по-идиотски. — Уверен, у тебя найдутся дела поинтереснее моего дома. Программа праздничного дня всегда такая насыщенная. Зачем он это сказал? Выражение лица Кавеха меняется на болезненное, но это быстро исчезает, уступая место печальной усмешке. Он не выглядит удивленным. — Я так и думал, господин-почти-Мудрец. Тогда буду поздно, — ответил он, прежде чем выйти на одном из этажей. И это все. Хайтам видит большую резную дверь, за которой без стука скрывается архитектор, прежде чем платформа следует дальше. Ключ со львенком впивается в ладонь. Почти доехав до верхнего яруса, он как в тумане переключает направление подъема. Уже выйдя под звездное небо, Хайтам ощущает какой-то необъяснимый порыв. Он впервые за долгое время злится. Эта злость иррациональна, поднимается откуда-то из глубины, заменяя логику на приказы чего-то, что рассудком не являлось. Злость за себя. Это все не то, чего он заслуживает: приказы в лицо, колкие слова и непрекращающийся контроль. Он устал от того, что за всем приходится следить, но что еще отвратительнее — наблюдение нависает еще и над ним. Нет ничего, с чем невозможно было бы разобраться, но сейчас Хайтам малодушно поддается этому чувству оскорбленности и смотрит в слепые окна Академии. Почти все предаются празднику, даже руководство в большинстве своем оставило посты. Лишь у него одного слишком много дум для того, кто просто живет сам по себе. Злость на себя. Он слишком небезразличен. Разумеется, ему не все равно на то, что случится с Кавехом. И от этого исходило слишком многое, что запутывало обычно предельно ясные выводы. Столько воображаемых стрелок, связующих с не фактами, а непроявленными образами, похожими на испорченную фотопленку. Это мешало. И раздражало неимоверно. Ключ больно режет руку, подняв его за яркий брелок, Хайтам мрачно осмотрел металлического зверька. Кавех возвратится поздно ночью, но без ключей устроит целое представление в попытках как можно тише достучаться до его чуткого слуха. А потом он, конечно же, войдет на кухню, чтобы хаотично рыться в шкафах и искать то, что можно намазать на хлеб. Будет сидеть в сползшем с плеча халате, подогнув под себя одну ногу. Устроит бардак из крошек и открытых банок. Измажется в липкой дряни, забыв про то, что есть полотенца. И на лице будет довольная улыбка, когда архитектор увидит, что разбудил его, но раз уж так сложилось — заставит сделать кофе и утянет в какую-нибудь беседу, что продлится до рассвета. Хуже всего было то, что он никогда этому не противился. Хайтам почувствовал омерзение от человеческих непредсказуемых чувств, сжав брелок в кулак до крови. Он пытался объяснить себе зачем разворачивается и заходит обратно в Академию. Действительно пытался, но цель и стала убеждением себя, а от ее смысла мужчина отмахнулся. Пожалуй, впервые в жизни.☾
Широкая арочная дверь без ручки и замка возникла перед ним непозволительно быстро, не давая даже шанса передумать. Она, конечно же, была заперта, но в чем смысл был стать временно исполняющим обязанности Великого Мудреца и не узнать несколько приятных дополнений, делающих жизнь в Академии удобнее? Своеобразные ключи доступа входили в этот список. Дверь загорелась мутной зеленью и с тихим шорохом отворилась. Внутри была только темнота, рассеиваемая в дальней комнате свечами за резной ширмой почти во всю стену. Тихо звякнул ключ, перехватываемый в руке. Аль-Хайтам знал гостевые комнаты, конкретно эта занимала собой половину этажа, скрывая личные апартаменты за переговорной. Он не будет туда заходить, оставит ключ на столе и уйдет. Лунный свет смешивался с фонарями, отбрасывая серебряные лучи вместе с зеленоватыми. Арочные витражные окна дополняли краски еще больше, добавляя теплый желтый. На светлых стенах и полу они расчерчивали пространство диковинным узорами, мистично искажая темноту. Было тихо, а может это его сердце стучало так, что заглушало остальные звуки. Сердце? Почему оно так билось? Длинный стол чернел во мраке внушительной громадой. На нем винным росчерком лежала знакомая сорочка, чей шлейф мягко качал ветерок из одной полуоткрытой створки. Хайтам как в тумане коснулся ее пальцами, и, глухо зазвенев, на ткань лег ключ. Нежная прохлада полотна чувствовалась кожей, оно свободно выскальзывало из хватки. Аккуратно поправив концы брошенной одежды, мужчина все еще не нашел ответ на вопрос о своем местонахождении здесь. Это было дико, до неприличия неподобающе, если ему стали бы интересны социальные нормы. Но в ужасе от себя он был далеко не по этой причине. Все это не его дело. Принадлежность к этой истории он приписал себе сам, на деле Кавех оставался сам по себе, не требуя ни его присутствия, ни помощи, ни оценки. Все, что ему действительно нужно было сделать — развернуться и уйти прочь, вот что было бы верным решением. Не впиваться в дорогую ткань, пропахшую масляными духами из падисары, не замирать незваным истуканом. Как он тогда и подумал о Хамави и каждый раз — о Кавехе: сложность принимаемых поступков, которые руководствовались человеческими чувствами, была несоизмерима с ничем другим. Сам Хайтам всегда избегал этого за ненадобностью, но кто еще стоял в темном зале и пытался потушить в себе незримый смерч, как не потерянный в своих чувствах и эмоциях человек. Если он полагал, что поймет для себя какие-то вещи, пойдя на поводу сиюминутного желания, то заведомо ошибся еще с появлением этого самого желания. Смех в глубине комнат стал отрезвляющей пощечиной. Кавех давно не смеялся при нем так, чтобы это можно было назвать беззаботным искренним смехом. Он всегда был чем-то озабочен, не отпуская какие-то свои думы ни на секунду, даже если находился в дружеской компании с какой-нибудь расслабляющей настойкой в руке. На самом деле, Хайтам полагал, что архитектор быстро найдет общий язык с Люмин, более того — даже будет этому способствовать, но на деле тот всего лишь был любезен и искренен, но очарование путешественницы и ее маленькой спутницы не смогли развеять тени на его лице. Мужчина ожидал бедлама, вызванного общей с Паймон кутерьмой, но вместо этого Кавех никак не втягивал новых знакомых в личное противостояние со своими мыслями. Или, может, аль-Хайтам не знал об этом. Но этот смех был настоящим. Коротким, однако именно он раскрывал низкий обволакивающий голос Кавеха. Будто глупая дендро-бабочка, сердце Хайтама отзывалось на него, как на свет. Если подумать, его слезы он слышал чаще, чем это, а черствым гордецом аль-Хайтам не был, чтобы его это вовсе не волновало. Иногда интонации Кавеха, когда у него было вздорное настроение, звучали оглушительно и резко. Когда-то, стоило его голосу пройти этап от подросткового к более взрослому, люди некорректно удивлялись несоответствию нежной внешности и регистра, близкого к нижнему, что забавляло. Но веселили не лица людей, когда изящный молодой человек начинал говорить важным глубоким баритоном, сверкая глазами из-под своей белокурой челки, а то, что Кавех не был джинном из сказок, принявшим чарующий облик. Оставим моменты, когда архитектор выглядел не лучшим образом после сессии или многочисленных заказов, а вот когда он вымахал ростом и телосложением практически вровень с Хайтамом, держа при себе клеймор с него размером… почему-то посторонние не предполагали этого в свое время. По сравнению с ним самим, его сожитель был более утонченным, но мужчина не стал бы вести себя снисходительно по отношению к человеку, привыкшему поднимать такое количество тяжестей и ночующему на стройках объектов, где обитал вовсе не для красоты. Ему нужно было уходить отсюда. Даже его атрофировавшиеся вконец мозги послали ему такую команду, не говоря уже о… — Обожаю, когда ты надеваешь мои подарки. Тебя так сложно уговорить принять что-либо, — у Амира был завораживающий тембр, звучный и дергающий за все ниточки твоего осязания. Так и должны говорить люди, обладающие чем-то большим, чем остальные. Отвратительно. — Мне приятно. Спасибо тебе. Он слышал их отчетливо. Даже слишком. — Благодарность должна скорее исходить от меня, тебе не кажется? — эти интонации были аль-Хайтаму незнакомы. Рука беззвучно царапнула по двери. — Вежливость — оружие королей, — ответ Амира был теплым, с легким смешком, что прервался шумным выдохом. — Ах, Ваше Величество, значит. На колени. Его вжарило вдоль поясницы. Этот ласкающий тон был так же безжалостен, как удар плетью. Реальность внезапно перевернулась до той, где он жалким образом подслушивал то, что не предназначалось его слуху. И до порочного властного голоса Кавеха, который не должен был звучать так ни в одном из параллельных миров. Хайтам привык, что архитектор был вреден настолько же, насколько деликатен, даже завуалирован в своих посылах, но он никогда не предполагал возможность существования этой версии Кавеха. — Как, скажи на милость, я буду завтра сидеть на этом архонтовом собрании? — жалкий голос, едва ли похожий на речь. — Нужно было лучше следить за своими руками, чтобы они не оказывались в моем вырезе, — хрипло и задушенно отзывается архитектор. Еще никогда его регистр не опускался до таких рычащих ноток. Он зря насмехался над одураченными его нежным обликом людьми. Как сирена из северных сказок, его сожитель сначала был очарователен, после превращаясь в хищную бестию. Хайтам не стал расшифровывать влажные звуки, отсек и те, что принадлежали второму человеку в этих темных залах, но что ему было делать с тем, что рисовало его воображение, которое, он полагал, не являлось никогда его сильной стороной? Что — с тем интересом к тому, отчего голос любовника Кавеха стал таким надломленным? Он мог — он действительно мог додумать все шорохи и проанализировать каждый стон, общее звучание было примитивно и интимно до невесть откуда взявшей дрожи. Но он не желал это слушать, только не то, как Кавех трахает какого-то мужчину, получающего от этого злящее Хайтама удовольствие. Стон. Спутать ни с чем другим невозможно. Аль-Хайтам делает глубокий вдох и сжимает руки в кулаки, пытаясь заставить себя выйти. Это звук, который ранее он никогда не слышал из уст Кавеха. Он должен уйти, но он не может себя заставить. Он парализован. В ужасе от себя и вовсе не верит своим ушам. «Довольно,» — приказывает он себе, на ощупь открывая створки двери. Ему хочется на воздух, убраться подальше отсюда и сделать так, чтобы внутри все перестало так противно дрожать. Он был себе отвратителен. И с этим предстояло жить.☾
Для того, чтобы сделать правильные выводы, стоило быть честным с самим собой. Он остановился у небольшой пристани недалеко от таверны Ламбада. Мимо изредка проходили люди, но в остальном — стояла лунная тихая ночь. Пахло кофе и специями, волны лизали деревянные столбы подмостков. Хайтам безмолвно погрузился в созерцание бликов луны на водной глади, утягивающих в чарующую медитацию. Он бы хотел отпустить все свои тревоги, подарить этому моменту, а после уйти без груза в новый день, чтобы он был таким же, как прошлые. Не зря мудрецы опасаются непредсказуемости архитектора. Им всем понятна только одна сторона восприятия мира — всеобъемлющая и расширяющая его границы, в которые закован человеческий мозг по началу, однако, пустая без познания эмпирического. Чувства — вот в чем действительно был силен Кавех. Его слабое место, при этом являющееся стержнем и основой. Хайтама простые человеческие взаимодействия, основанные на эмоциях, приводили в легкое замешательство. Быть лишь социализированным впервые показалось ему чем-то малым. Кавех же — чрезмерная эмоциональность, верность до конца и оды настоящей, пламенной любви. Огонь — его стихия, раньше казалось странным, что не пиро отметило этого человека. Но со временем стало ясно: созидающая сила дендро подходила архитектору как нельзя лучше. Он не умел сжигать — он любовно взращивал. Млел от диковинных историй прошлого, мягких пастелей и ярких узоров, изображающих великолепные сюжеты на гобеленах и коврах, толстых философских томов, обстоятельных рассуждений и древней мудрости легенд и знаний. Тяжести его эмоциональных чувств всегда было много для него одного, и пожалуй, часто это заставляло ум отдаваться власти трепещущего сердца. Он был скорее из той эпохи, когда честь была дороже жизни, и её отдавали не глядя. В чем заключалась его правда? Мужчина медленно побрел вдоль воды, скрываясь за стенами города. Россыпь диких падисар на ковре травы источала свой аромат, все еще обволакивающий в не остывшей ночи. Он… разозлился? Пришел в замешательство? Что было необходимо ему? Почему он пошел туда, для чего ему вообще было возвращать этот ключ? Водная гладь была все так же спокойна, ему хотелось стать подобным ей. Сонный клекот птиц вторил легкому прибою, лесная кайма выделялась черным у горизонта. Где-то вдалеке горели костры лагеря Пустынников. Они подобрались близко к городу. Не солгать самому себе раньше не являлось бы проблемой. А сейчас само начало любой из мыслей, что волновали его, осекалось, едва оформившись. Трава с шелестом раздвигалась под его поступью. Так же медленно волочился за ним груз от воспоминаний и дум. Слышать всё это… всё равно, что пить ледяную воду. Наблюдать за этим — то же самое, если вспороть себе горло. Хайтам остановился, сжав виски. Если бы он успел прочувствовать всё это в момент сцены, когда ему предстояло обмануть Азара, притворившись обезумевшим под влиянием Капсулы знаний, он сыграл бы в сто крат убедительнее. Он был абсолютно ничтожен в своих жадных эгоцентричных желаниях. Это тоже предстояло признать. Как и то, что самый максимум, который он предполагал — что Кавех наорет на него, увидев в неподходящий момент, сместит центр внимания на одного человека. Думать забудет про все остальное. После праздников тот всегда шел домой, прихватив что-то вкусное с собой, чтобы угостить его, капризно ожидая сдержанного восторга и благодарности за свой жест. Это было мило: что все то, что понравилось Кавеху, он тащил на пробу Хайтаму, будь то новые кофейные зерна или свежие пирожные из лавки. Аль-Хайтам был собственником, но Кавех не являлся вещью, так почему же?.. Он снова остановился, уже сам не зная куда забрёл. Корни Великого Древа бугрились из-под земли, навсегда изменив ландшафт холма. Ладонями Хайтам прикоснулся к шершавой древней коре, отчего его Глаз Бога ярко загорелся в ночи, чувствуя родственный дендро-элемент. Что-то похожее он испытывал не так давно, после того отвратительного случая. Именно он показал что может произойти с Кавехом, если тот будет неосторожен. Упомянутый нервный период, когда он сам оказался погребен под завалами огромного количества работы, где предстояло разобраться с бумагами о финансировании многих даршанов. В них яркой звездой на небосклоне выделялся Кшахревар, имеющий огромные запросы на субсидирование и такие же большие пробелы в окупаемости. Тогда Хайтам мелочно, но во многом справедливо отсек достаточно большой денежный поток, направленный на реализацию спорных проектов, включая архитектурное направление. Иметь допуск к документам и определенную власть часто было удобно. Разумеется, его сожитель прознал об этом, стрекоча от злости как гарпия, но ничего не добился. Они спорили так рьяно, что Тигнари забрал Коллеи среди очередных посиделок, что-то сказав им напоследок и возмутив Кавеха еще больше. — У вас поразительное единодушие, как и всегда, — с хитрой улыбкой целитель озорно навострил уши, встревая в виток диалога, что набирал обороты. — Унижать собеседника — только его прерогатива, я всего лишь преследую справедливость в этом вопросе, — алые щеки Кавеха пылали, покрасневшие от алкоголя и возмущения. — Никакого единодушия. О чем ты говоришь? — Унижать? — Тигнари хихикнул, понятливо начиная собирать свои вещи со стола. Коллеи неловко смотрела в стол, ненавязчиво сигнализируя наставнику о том, насколько же ей хочется испариться подальше. — Вы никогда друг друга не унижаете, сколько бы не спорили. Наоборот — так хорошо знаете другого и ваши границы, что готовы ссориться без устали. Никто же не обижается на самом деле. — Говори за себя, — яростно зашипел архитектор, — моих сил уже нет, чтобы выслушивать как я ему мешаю под ногами. Теперь еще лучше устроил: лишил меня заработка, чтобы порадовать себя, ехидничая об аренде. — Это был отвратительный проект, инфраструктуре города повезло, что он его не коснулся, — Хайтам действительно с довольством сложил руки на груди, поглядывая на взъерошенного сожителя, от такой наглости замершего на месте. — Так я бы и сделал его лучше! А теперь что? Его еще больше исковеркают, чтобы вписаться в смету! — Вот видишь: тебя на самом деле не волнует, что ты остался без денег. Поэтому одним обвинением меньше, — вкрадчиво мурлыкнул аль-Хайтам под надсадный кашель Сайно, что пытался закрыть свое лицо веером карт. Смеялся, паршивец. — Будет тебе, Кавех, — миролюбиво поднял руки Тигнари, заканчивая распихивать все по карманам и мешочкам, — объешь его на все запасы орехов… нет, Сайно, никаких анекдотов! Не хочу слышать про какие именно «утехи» и «орехи» ты тут пытаешься сказать. Всё, по домам. Сайно и Кавех одинаково надулись, Коллеи вздохнула с облегчением, поняв, что встреча подошла к концу. Архитектор тогда действительно остался без работы, но Хайтам едва ли об этом переживал. С новыми заказами было так же плохо, вдобавок ко всему Кавех успел простыть, но не сменить гнев на милость. Готовую еду мужчина оставлял в холодном отсеке шкафа, которую разогреть его сожитель мог бы без особого труда. И пропадал днями на работе. Иногда вечером его встречал уснувший ком из одеял, теплой одежды и Кавеха на большом диване в гостиной, но когда Хайтам выходил из ванной, его уже не было. Блокнот с деталями заказов и набросков чертежей, что обычно валялся на кофейном столике у его левой стороны, пополнялся медленно и натужно, выдавая действительно плохое самочувствие владельца. Когда строчки стали совсем путанными — мужчине пришлось зайти за лечебными настойками и чаем-масалой, чтобы перебить их вяжущий вкус. Разговаривать они так и не начали, что было не таким уж значительным неудобством, поэтому когда Кавех едва оправился, тут же без предупреждения уехал на объект, занявшись каким-то заказом одного купца. Ожидая, что работы закончатся не раньше месяца, Хайтам был удивлен лишь двухнедельному отсутствию архитектора, что появился на пороге и молча испарился в своей комнате. Проследив взглядом поверх книги за усталым мужчиной, аль-Хайтам хмыкнул. В продолжении их детского молчания не было никакого смысла, из того следовало, что эта отрешенность сожителя была вызвана чем-то другим. Дав ему время, он заметил, что спустя пару дней взгляд Кавеха становился все растеряннее и горше. Что-то было не так. — Наткнулся на очередного неприятного заказчика? — дипломатично попытался выяснить он, но на поддевку архитектор отреагировал все так же странно: зло сощурил глаза, как бывало в моменты раздражения чьей-то глупостью, но было в них то, что не понравилось Хайтаму. Так смотрели звери, которых загоняли в угол, а они безмолвно яростно вопрошали: за что? — Не сошлись мнения об оплате, — коротко ответил он. Это было еще подозрительнее, ибо когда Кавех упускал случай в красках сообщить о чем-либо, попадись ему внимательный к деталям собеседник. Все встало на места в тот момент, когда на рынке он увидел Кавеха, что выбирал себе фрукты. Архитектор нервно комкал кошель в руках, почти незаметно, если не знать. Сперва мужчина решил, что дело в забытых деньгах, но еще раз цепко оглядев, понял, что тот смотрит куда-то в сторону. Повернув голову, Хайтам заметил одного из торговцев, сколотившего состояние на ввозе ценных антикварных предметов. Недавно тот решил осесть в Сумеру, видимо для этого ему и понадобились услуги архитектора. Но его взгляд, направленный в сторону Кавеха, Хайтам оценил как неприемлемый. Кавех ушел с торговой площади, а купец с компанией отправились в таверну. Как почуявшая дичь птица, Хайтам двинулся за ними. — В таких тряпках передо мной ходила гулящая девка последний раз, так я ему и указал. Деньги мои, заказ мой — стало быть и все по-моему. Попался на восхваления и получил шлюху перед глазами. А что с ними делают, а? — веселая компания что-то праздновала на верхнем этаже таверны. Днем посетителей было меньше всего, как и обычно, чаще ими были путники и странствующие торговцы. Но мерзкий в своей пьяной резкости голос дребезжал слишком громко для слуха Хайтама. Остановившись на лестничном пролете, он не меняя лица слушал постепенно пьянеющий еще больше разговор. — Падшее время, — согласился кто-то, ни одного из людей мужчина не узнавал, но одеты они были как горожане, — детей страшно растить: насмотрятся на то, что творится… — Мозги кулаками вправлять всегда ладно. Так закончили стройку-то, любезный? — ввернул третий, его голос слился с чавканьем. Хайтам скривился бы в омерзении в любой другой момент, но сейчас это было не важно. — Выгнал взашей. Неча мне что-то принимать от таких юродивых. Так и знайте: с подобным сбродом дел иметь не стоит. — Кто бы мог подумать. А с виду… — Так если на девку похож, может так же хорошо обслуживать умеет? Не зря известным стал, вдруг не тем местом? — это был караванщик. Недавно прибыл в город проездом. Взрыв смеха отразился колоколом в висках. Запомнив лица, Хайтам незаметно спустился к трактирщику. Тихое бешенство в глазах если и не смутило Ламбада, то точно сделало сговорчивее. — Кто те люди, что сидят наверху? — он говорил негромко и спокойно, но хозяин таверны нервно переступил с ноги на ногу. — Имена и чем занимаются. — Да ведь… Ристак, купец, возит антиквариат. С ним караванщик Джумбо и двое из личной охраны. Не знаю как их. Постой, — заволновался он, — господин аль-Хайтам, все ли в порядке? — Будет, — процедил мужчина, развернувшись к выходу. Кавеха тогда хотелось встряхнуть за шиворот за то, что молчал. Как и всегда — ни словом не обмолвился бы о своих проблемах. Сколько угодно мог кричать о вредном характере Хайтама, перепутанных карандашах в коробке и прочей ерунде, а как случится что-то серьезное, так становился тенью. Даже если сам не справлялся. Кавех педантично контролировал свою репутацию. По этой же причине он умалчивал о долгах, ведь никто не будет воспринимать всерьез архитектора, чьи проекты уходят в минус. Но было и еще кое-что, с чем он мирился ровно наполовину. Сумеру — поистине консервативный уголок Тейвата, не схожий с регионом свободы ничем, кроме покровительства Селестии. Непохожесть и оригинальность здесь заметны настолько же, насколько порицается любое их неверное отклонение. А под последнее уходили многие вещи. Кавех был заметен, ярок и никогда не пытался быть тем, кем не являлся. Это было тем, за что его высоко оценивал Хайтам и то, из-за чего он за него опасался. Радовало, что крупицы разума не покинули архитектора вместе с его желанием вести спокойную жизнь. Что бы делал Кавех, если Академия, многие люди, те самые, кто вчера восхваляли, а сегодня не просто бы отреклись — смешали с пылью и предали забвению? За мелочь, которая являлась бы зерном раздора, за очернение традиций и ценностей, за то, что он просто посмел родиться на свет. Им было бы все равно на то, кем на самом деле был Кавех. Они попытались бы сожрать его с потрохами — и это было тем, за что так низко оценивал человеческие способности и эмоции Хайтам. Безумие на религиозной, идеологической — не все ли равно какой почве — оставалось безумием. Необходимо было действовать быстро и так, чтобы никто из участников этого жалкого подобия беседы не смел раскрыть своего рта в последующем. Легким решением была возможность обратиться к генералу махаматре, чьи полномочия позволяли действовать в более широком спектре. Но на это ушло бы время, да и желания привлекать посторонних Хайтам не имел. Посторонних, надо же. Как быстро в критический момент его мозг перестраивался под реалии, где Кавех становился частью его узкого близкого круга, в котором были только они двое. По меньшей мере, это должно было быть благодарностью и данью за то, что тот делал для него самого. К Сайно обратиться пришлось после, преподнеся пропажу двоих охранников караванщика и документы, по которым разорившийся купец привлекался по многим интересным вещам, столь отвратительных толстому борову на словах. — Ты разошелся, — тихо заметил Сайно, осматривая перепуганного вконец Ристака за решеткой подземелья, в котором они сейчас находились. В соседней камере скулил Джумбо, его рот был в крови. — Дело в Кавехе — ты так сказал? — Да, — он невозмутимо стоял, скрестив руки на груди и ожидая, пока генерал натешит свое любопытство и отпустит его. — Мне не нужно твое одобрение. У Сайно был странный взгляд в тот момент, он смотрел на аль-Хайтама так, словно видел впервые. В его глазах не было пренебрежения и сомнений. Он словно понимал больше, чем сам мужчина. — Что он хотел сделать? — кивок на купца. — Изнасиловать. Челюсть Сайно напряглась, один острый взгляд в сторону заключенных заставил тех затрястись еще больше. Как генерал он внушал опасение, но будучи другом Кавеха… — Он отсюда не выйдет. На своих ногах, — это звучало как шутка, но ею не было. Дома его встретил тихий архитектор, наверное, удивившийся отсутствию в два дня. Он выскользнул из комнаты, замерев где-то на пороге гостиной, и удивленно рассматривал Хайтама, что со вздохом вытянулся на диванных подушках. За столько времени он будто впервые услышал голос Кавеха, не считая тех жалких фраз, когда пытался выяснить в чем дело. Он прикрыл глаза. Такой мягкий и красивый — его было приятно слушать, когда тот не изображал уже упомянутую гарпию. — Где ты был? — вопрос прозвучал робко, даже очаровательно. Не удержавшись, мужчина улыбнулся, едва приподняв уголки губ, но Кавех заметил. Он услышал это по удивленному вздоху. — Разбирался с Сайно в его новом деле. Ристак попался за все хорошее, при этом кто-то сделал набег на один из караванов, с которым тот сотрудничал. Двое погибли. Он и караванщик в тюрьме. Кавех не был идиотом. Аль-Хайтам предположил, что он будет переживать из-за того, что кто-то узнал о происходящем. Но архитектор этого не сделал. Он очень долго смотрел в глаза Хайтама, так долго, что солнце опустилось чуть ниже к горизонту. Его взгляд был таким, что мужчина не задумываясь смог бы вырезать сколько угодно человек, на которых укажет Кавех, чтобы снова его увидеть. Хайтам понял, как он что-то хочет сделать и не решается. Внезапно стало интересно — что же? — Вот как. Я купил новый кофе, будешь? — Только если ты мне его сваришь. Запишу в счет аренды. — Прошение удовлетворено советом. — Каким… ага, в твоем лице. — Мне нужно, чтобы ты перемолол зерна. — А сам? — спросил Хайтам, на что Кавех вскинул бровь, — Ах да. Так и быть: я сделаю это, пока ты невесть зачем сервируешь этот жалкий столик. — Совет считает это приемлемым. И он не жалкий, я выбирал его в дикую жару, отбив у какой-то старушки. — И это ты называешь меня невоспитанным, пока сам не отличаешься почтением к старшим? — Не-а, — Кавех зевнул, довольно потянувшись, — схватка случилась жаркой, но справедливой. У нее была длинная палка и она сыпала такими проклятиями, которым позавидовали бы и джинны. — Не хочу это даже представлять, — сообщил ему Хайтам, поднимаясь на ноги. Он чувствовал облегчение. Кавех улыбнулся.☾
Он вернулся домой тогда, когда луна была высоко в небе. Почему-то было холодно, тело все никак не согревалось. Вопреки этому он сбросил плащ и сапоги, призраком скользя на кухню и даже не зажигая огни. Предметы скорее угадывались, чем были видны на самом деле, но в дверном проеме он заметил неяркий теплый свет. Кавех был дома. Глубоко вздохнув, Хайтам появился в дверях, и его встретила тишина и фигура архитектора, прислонившегося к кухонному столу. В тенях он казался меньше, а может дело было в обхвативших себя руках и поникших плечах. К ним хотелось прикоснуться, чтобы расправить. Язычок одинокой свечи ровно горел на столе позади него. Рядом с ней лежал ключ. Впервые ему нечего было сказать. Молчал и Кавех, приподняв голову, но смотря куда-то в сторону. На нем опять надета белая рубашка, знакомая в каждой детали. Губы в свете свечи пламенели красным, на них трещинами отбрасывались тени от растрепанных волос, снова не усмиренных ничем. — Ты говорил, что будешь поздно, — какими глупыми казались сейчас любые слова. Но после них Кавех посмотрел на него. Его взгляд был униженным, полным горечи. Все, что было до этого на языке Хайтама, полезло обратно в глотку. Карминные глаза смотрели с безмолвным вопросом, хмуро изогнувшись, брови добавляли деталей этой печальной для Хайтама картине. Если до этого мысли нещадно гудели, раскалывая голову пополам, то сейчас в ней была пугающая тишь. — А что мне скажешь ты? — одними губами шепнул Кавех. Аль-Хайтам перевел взгляд на них, неосознанно отметил, какими они были истерзанными. Нижняя, четко очерченная и полноватая, сохранила неглубокий укус, он был бы похож на обычную простуду, но Хайтам знал кто виной этой метке. Шнуровка у боков рубашки распущена, отчего та белым полотном стекала к коленям. Там бы хотел сейчас оказаться и мужчина. Только не понимал почему. Взгляд необычного оттенка алого стал настойчивее. Кавех безмолвно давил на него, вынуждая отвечать, объясниться, да что угодно — лишь бы. Мужчина как в бреду сохранил в памяти пышные нижние ресницы, трогательно обрамляющие глаза. Как в белом мареве происходящее казалось безликим и замедленным, и только человек перед ним озарялся плавно танцующим золотым ореолом — или то была свеча. Когда он подошел к нему так близко? Кавех снова раскрыл рот — то ли собираясь сделать вдох, то ли что-то сказать, — и это стало началом конца. Рука Хайтама оказывается на верхнем позвонке сильной шеи, притягивая к себе, он чувствует пораженный выдох у своих губ, прежде чем коснуться ими тех, что напротив. Касается ранки, слизывая раздражающий чужой вкус с мягкой кожи, сначала ласково, потом все настойчивее, захватывая рот. Кавех обессиленно гнется под его руками, не покорно даже на самую малость, но все равно восхитительно. Он чувствует его тело своим, эта приятная тяжесть так и просится в ладони, но Хайтам не смеет, лишь сминая чувственные губы в жадном поцелуе. Стол качается, нервно чадит свеча, отчего грива волос Кавеха кажется пылающей. Ему кажется, что сейчас Кавех опомнится и оттолкнет, но пока тот с ним, прямо сейчас, их губы раскрываются и тут же сливаются вместе быстро, с истязающим напором. Так мягко и грубо одновременно. Никто из них не останавливается, отчего Хайтаму становится понятно выражение «потерять голову». Шея Кавеха такая открытая, когда он так близко и отклоняется назад. Языком пробует ее, встречая запах и вкус парфюма падисары. Он с рыком вдыхает воздух у бьющейся жилки, алчно припадая к ней. Горячая кожа так хорошо согревает озябшие ладони, аль-Хайтам не может выпустить желанное тело из своих рук. На глаза снова попадается кровящая ранка на нижней губе. Кавех все так же хватается за стол ладонями, впившись в дерево до белых следов. Его взгляд непонимающий, пьяный, словно он пил всю ночь Полуденную Смерть известной винокурни. — Скажу: каково целовать двух мужчин за одну ночь? Тут-то он дополняет мозаику еще одной деталью. Становится ясно после этих вырвавшихся слов почему Амира хотелось отправить вслед за всеми, кто посмел прикоснуться не тем взглядом к Кавеху. Это ревность. И оно случилось с ним. Как же смешно и жалко. Он не понимает сразу, озабоченный своим открытием и печалью, что меняется в лице архитектора. За короткий миг слова достигают мозга, после падая камнем на сердце. Он видит это, но, одурманенный близостью, едва соображает. Но зато хорошо понимает происходящее Кавех. Его губы искривляются, те самые, что он недавно целовал. Аль-Хайтам ждет вспышки ярости и восклицаний о том, какой же бесчувственный идиот перед ним. Но остекленевшие глаза Кавеха не испускают ни одной искры гнева. Хайтам не понимает ничего. — Вон, — жестко. Это было очень жестко. Он стоит, пока мужчина перед ним как не веря вглядывается ему в лицо, силясь что-то найти. Хайтам не осознает что от него хотят. — Из моего дома? — иронично. Мысли снова становятся ленивыми вялыми рыбами. Это злит. — Сейчас же, — его голос срывается, вынуждая Хайтама вновь попытаться обхватить напряженные плечи. Одним взглядом Кавех запретил это сделать. Хайтам тут же отступил. Растерянность при виде разбитого архитектора, дрожащими руками сжимавшего столешницу, перекрывает любую логику. Что он должен сделать? — Я умоляю тебя уйти. Поговорим завтра. Ему хочется возразить, но не находит что. Что он сделает, оставшись? Нужные слова не приходят в голову, да и что, если он опять скажет что-то не так? Хайтам опустошенно прикрывает за собой дверь на кухню, слыша позади тихий дрожащий всхлип. От человеческих чувств одни проблемы.