Мне иногда снится пора, Будто малые мы все по дворам И меня зовёт мама… Из окна зовёт мама… Мне иногда, снится пора, Будто всё это ещё было вчера, Но нас не стало — По дворам не стало…
Я помню день, когда наконец-то стал кадетом. 847 год, мне, Микасе и Армину по двенадцать лет. Тогда единственной моей целью было уничтожение титанов. За три года, проведённых в училище, мы все в 104-м наборе стали если не семьёй, то близкими друзьями. Даже с теми, с кем постоянно ссорились. Однако никто и подумать не мог, что среди нас будут предатели. Они делили с нами еду и казармы, смеялись и плакали вместе с нами, помогали нам стать лучше, мотивировали, а в конце концов растоптали все эти воспоминания без капли сожаления. Райнер Браун, Энни Леонхарт, Бертольд Хубар оказались Бронированным, Женской особью и Колоссальным. Враги, пришедшие извне и внедрившиеся в наши ряды. Они выполняли приказы своих командиров. И хотя я могу их понять, никогда не смогу их простить.•••
Утро встретило Ойшару похмельем. Она села, опустив ступни на холодный пол, и стала вспоминать, что произошло вчерашним вечером. В голове всплыло общее отвратительное чувство, обволакивающее все последующие образы. Бар. Пьяные мужчины. Михаил Сергеевич Доглатов, спасший её из опасной ситуации. Истерика. Его квартира. Разбитая тарелка и кровь. Уговор. Ойша закрыла лицо ладонями от стыда. Она не имела права разговаривать с ним подобным образом. Что бы ни случилось в прошлом, сейчас он являлся её преподавателем. — Боже… «А я ещё и вынудила нянчиться со мной… Дура!» — Как ты? Рау резко повернула голову в сторону прохода на кухню. Михаил стоял, оперевшись на дверной косяк, с кружкой кофе в руке. Она сразу вскочила, превозмогая головокружение и плохое самочувствие. — Простите меня за вчерашнее, пожалуйста. Я не должна была так себя вести. «А ведь посмелее была», — ехидно подумал Доглатов. — Пьяная ты мне нравишься больше. — Увидев её округляющиеся глаза, поспешил добавить: — Не волнуйся, ничего противозаконного или неприемлемого ты не сделала. Я помог тебе не в качестве преподавателя, а как старый знакомый. И всё. Так как ты себя чувствуешь? В трезвом состоянии находиться с ним наедине было для Ойши ещё более неловко. — Не очень, если честно. Михаил подошёл и протянул ей стакан воды с почти растворившейся таблеткой аспирина. А дальше всё происходило точно по плану. Они позавтракали, вместе вышли из дома и на метро добрались до станции вуза, Доглатов вышел, а Рау поехала до конечной. Её молитвы были услышаны — в общежитии она не встретила Дмитрия. Быстро собрала необходимый минимум вещей, ноутбук, сложила все нужные документы и таки оставила на столе короткую записку: «Я потом всю объясню. Прости». И отправилась обратно, скинув смс Михаилу, как и договаривались. Она не знала, действительно ли у него были дела в университете, но её это не касалось, а гадать не имело смысла. Уже оказавшись в квартире, покинутой всего несколько часов назад, Ойша купила билет на поезд, уходящий в 2:40 и завела несколько будильников. Усевшись на всё том же диване в гостиной с приглушённым освещением, открыла ноутбук и ввела в поисковике «Молот.Новости». Почти все ссылки вели к сводкам о произошедшей несколько дней назад трагедии. На одной из вкладок высветилось фото Григория в чёрной рамке, а под ним подпись: «Григорий Шамильевич Рау. Спас четыре жизни, но отдал свою. Герой, навсегда оставшийся в наших сердцах». Руки Ойши задрожали, на поверхность ноутбука упало несколько солоноватых капель. Она заговорила шёпотом, затем сменившимся на крик: — Брат… Зачем?.. Начерта ты это сделал?! Ты обо мне подумал?! Сволочь!.. Ойшара злилась на него за то, что рискнул ради чужих, за то, что погиб и оставил её одну с родителями. Злилась и на себя за столь эгоистичные мысли. Рау никому не желала смерти, но если бы ей пришлось выбирать между жизнью брата и четырьмя другими, она бы не колебалась, поскольку Гриша слишком много для неё значил. Поглощённая собственным горем студентка не заметила, как пришёл Доглатов. Очнулась только тогда, когда Михаил со звоном поставил на столик два стакана с бордовой жидкостью. — Красное сухое, — пояснил он. — Выпей, станет немного легче. Ойша невесело усмехнулась и спросила в нехарактерной для неё резкой манере: — Спаиваешь свою студентку? — Ага. И надеюсь, об этом никто не узнает. Пей, Рау. Из-за стресса вино подействовало почти сразу, но лучше она себя не почувствовала. Михаил нашёл и запустил на ноутбуке историческую документалку и тоже отпил немного алкоголя из своего стакана. — Ты можешь не ехать, — тихо произнёс Доглатов спустя пятнадцать минут фильма. Ойша качнула головой и прикрыла глаза. — Не могу пропустить похороны. Это было бы неуважением к Грише. — Твой брат всегда желал тебе только лучшего. Не думаю, что он бы разозлился, не приди ты на семейное сборище, если так будет лучше для твоего душевного спокойствия. Ойша ничего не отвечала достаточно долго, потихоньку допивая свою порцию вина. А когда поставила на стол пустой сосуд, продолжила молча смотреть фильм, вскоре задремав. Её голова упала на плечо Михаила, а тот и не думал шевелиться или как-то тревожить покой вымотавшейся из-за сильного стресса девушки. Взглянув на неё, он аккуратно убрал светлые пряди с девичьего лица. Закрыл глаза и медленно выдохнул. «Не думай об этом. Не смей». Через пару минут Ойшара проснулась и, будто перерыва в их разговоре не было, хрипловато сказала: — Я не могу ослушаться отца. Просто не могу. И потом… он же кого-то там нашёл для меня. — Вторая вещь, мне непонятная. Мы живём в двадцать первом веке, Ойш. — Ага… Я постараюсь убедить отца всё отменить. — А если не получится? Как ты объяснишь это Дмитрию? — Не знаю. Отставив в сторону пустой стакан, Михаил встал, развернулся к Ойше и, наклонившись, поставил руки на спинку дивана по бокам от её головы. Поймал в зрительный контакт. — Ты разобьёшь парню сердце точно так же, как когда-то я разбил твоё. Вот только тебя спас он, а ему вряд ли кто-то поможет. Твой поступок равноценен измене. — Нет! Я его не предам. — Для этого тебе нужно не допустить брака. Или что, будешь потом спать и встречаться с обоими? Я тебя знаю, Ойша. Если ты согласишься на замужество, то будешь связана собственными принципами и не сможешь продолжать даже простое общение с Дмитрием. — С какого перепуга тебя это вообще заботит?! «Не стоило мне пить», — промелькнуло в голове Михаила, а спустя мгновение он ответил: — С такого, — и поцеловал её. А та несколько секунд пробыла в ступоре, будучи заторможенной из-за алкоголя в организме и неразберихе в мыслях, но затем оттолкнула парня и со всей силы ударила его ладонью по лицу. Доглатов прикоснулся пальцами к пострадавшей щеке, сморщил нос от неприятных ощущений и вздохнул. — Ладно, это стоило ожидать. Извини. — Т-ты. идиот. Что это было?! Ты перепил? Пожалуйста, скажи, что перепил. — Я перепил. — Доглатов, я серьёзно! Он присел, протянул руки и обхватил ладонями её хмурое лицо. — Ты хоть знаешь, насколько красивее стала за три года? Ойша скинула его руки и, согнув ноги, опустила голову на колени. — Прошу, прекрати. Просто замолчи, пожалуйста. Ты делаешь только хуже… — Ладно, просто послушай, — Михаил перехватил её запястья, — каким бы уродом я тебе ни казался, знай: я не желаю тебе ничего плохого. Поцелуй был зря, признаю, прости. Я потерял тебя три года назад, этого не исправить… И я не хочу, чтобы ты так же потеряла Дмитрия, который занимает важное место в твоей жизни. Потому ты должна как можно быстрее определиться, что для тебя в приоритете: собственное счастье или слово отца. Что ты выберешь, Ойшара Рау?***
Полтора дня, проведённых в поезде, дали возможность всё осмыслить и смириться с правдой. Гриши больше нет. Он просто исчез, и Ойша не знала, сохранилась ли его душа хоть в каком-то виде или её брат совсем перестал существовать. Их обоих крестили в возрасте года, так что возразить они не могли, но выросли то ли атеистами, то ли агностиками. И хотя Ойшара в целом не признавала существование Бога, ей хотелось верить в сохранение душ и перерождение. — Здравствуй, Ойшара. — Привет. Ты мог не встречать меня, я бы сама спокойно доехала. Шамиль ничего не ответил, только развернулся и направился к машине, зная, что дочь пойдёт за ним. Казалось, родной город не был рад её приезду. Пасмурное небо, холод, неочищенные от льда тротуары и пробирающий сквозь одежду ветер. В этот раз ко всему добавились снегопад и сугробы. Однако хорошие зимы были одной из немногих вещей, которые нравились Ойшаре в Молотове. Дорога от железнодорожного вокзала до дома заняла около получаса, а квартира испортила настроение ещё больше. Зеркала были завешаны простынями, стеклянные рамки с фотографиями опущены, пахло свечами. Анна Рау вышла из кухни, на ней не было лица. Она крепко обняла дочь, почти до удушья — настолько волновалась за её сохранность после случившегося. Какая бы ни была семья, мать есть мать. И если у женщины нет психологических проблем, если ребёнок желанный, он всегда будет самым дорогим человеком в её жизни. — Всё будет хорошо, мама, — прошептала Ойша в попытке успокоить их обеих. — Спасибо, что приехала, — прошептала в ответ Анна, сжав объятия ещё сильнее.***
На отпевание в церкви пришло много людей. Друзья Григория, его учителя, преподаватели и тренер, родственники и семьи тех, чьи жизни он спас. Когда из фургона похоронных услуг вынесли открытый гроб и понесли внутрь церкви, плакали все. Ойша стояла и смотрела на своего мёртвого брата, такого бледного, с немного изменённым после вскрытия лицом. Казалось, он просто спит. Ей хотелось в это верить. Верить в то, что сейчас Гриша откроет глаза, вылезет из ящика и скажет, что он всех разыграл. Конечно, это не было правдой. Требовалось огромное желание, чтобы увидеть хоть каплю жизни в молодом теле Григория Рау. Но на то они и брат с сестрой — у Ойши имелось безграничное желание воскресить Гришу. Лучших забирают первыми — печальная правда жизни. На самом погребении присутствовали только семья и друзья. Ойша стояла, как громом поражённая, и в прострации наблюдала за тем, как закрытый гроб опускают на два метра под землю. И закапывают. Горькое чувство съедало изнутри, прокалывало шипами все органы, заставляло сжиматься и проклинать всё на свете. Осознание, что они больше никогда не увидятся. У них не будет новых радостных воспоминаний. Не будет разговоров и соревнований. Ничего не будет. Гриша останется здесь навсегда. Через какое-то время деревянный ящик сгниёт, а мёртвую плоть тела пожрут черви. Ирония. Покойников закапывают глубоко, чтобы их не откопали и не съели хищники, но о том, что происходит с умершим под землёй, зачастую мало кто задумывается. Когда гробовщик закончил свою работу и оставил несчастных, у Ойшары потемнело в глазах, и она упала на колени, согнувшись в три погибели, зарыдав. Сестра недавно похороненного не могла уйти. Не могла его оставить. Казалось, сейчас здесь находились только Ойша и могила. Ни родителей, ни друзей Григория. Кто-то положил ладонь ей на плечо, и Рау тут же ощутила знакомый холод, пробирающий до костей. Эрен Йегер. — Встань. Не это он хотел бы видеть. Она сжала кулаки, со злостью процедив сквозь зубы: — Откуда тебе это знать? Убирайся. — Встань, — повторил настолько властно и безоговорочно, что Ойша не смогла не подчиниться: поднялась на трясущихся ногах. — Тебе так ничего и не объяснили? — Отстань. Дай мне проводить брата. Кто ты вообще такой? Почему ты снился мне? Голос дрожал. Она хотела покоя хотя бы на некоторое время. Ответом на её вопросы стала тишина. Эрен Йегер исчез, а Ойшара Рау очнулась в своей старой комнате. Голова болела. Медленно сев и потянувшись за стаканом воды на прикроватной тумбе, она случайно смахнула его на пол, вследствие чего тот разбился, а жидкость впиталась в ковёр. Послышались быстрые шаги, и вскоре в комнату зашла Анна и, поняв, что случилось, подбежала ближе к дочери и с беспокойством воскликнула: — Боже! Ойша, ты в порядке? — Да… Что хоть случилось? Я пила вчера? Не помню, как мы вернулись с похорон. — Солнце, ты упала в обморок перед могилой. Мы сразу повезли тебя домой. Я так перепугалась! — Прости, — попросила Ойша, поджав губы и отведя взгляд. — Я. наверное, перенервничала. Анна устало вздохнула, погладила дочь по голове и поцеловала в лоб. Казалось, будто она забрала себе не прожитые сыном годы, постарев, и от этого поседела. Оно и не удивительно. Трагедии подобного рода отнимают много сил, опустошают и морально изматывают, лишая жизненной энергии. Несмотря на ужасное самочувствие, Анна, больше беспокоящаяся о состоянии Ойши, спросила: — Может, хочешь есть? Или ещё поспишь? Они вместе прошли в кухню, где на плите стояла кастрюля горячего супа. Не позволив ослабленной дочери что-то сделать, Анна усадила её на мягкую табуретку возле стола, налила в глубокую тарелку порцию супа и поставила перед Ойшарой. Потом, пока та неторопливо ела, заварила ромашковый чай. — Мам, — тихо обратилась Ойша, не поднимая взгляд от стола, — кто такой Эрен Йегер? Анна свела брови, мысленно не найдя истоков, от которых мог возникнуть данный вопрос. Ответив, что не знает, она поинтересовалась, откуда сама Ойшара взяла это имя, на что Рау-младшая только пожала плечами и буркнула нечто абстрактное типа «Услышала на улице». Вскоре закончив с обедом, Ойша предупредила, что уйдёт прогуляться, и отправилась на знакомые с детства улицы, хранящие множество воспоминаний обо всём, что на них происходило. Выйди из подъезда «хрущёвки», она несколько минут простояла на крыльце, обводя взглядом перила, на которых они с братом виснули ещё детьми, побитый асфальт, который им обещали заменить на новый лет шесть назад. Прошла глубже во двор и осмотрела старую детскую площадку прямиком из прошлого века. Железная карусель с деревянными сидениями, некоторых уже и не было. Такого же типа качель с неравномерно отколупавшейся краской. Турник для отбивки ковров, стоящий без дела добрую декаду лет. И странная железная конструкция, ближе к земле и параллельно ей представляющая собой решето, а над ним толстую железнуб трубку. Ойша и по сей день не могла точно сказать назначение этой штуки, но в детстве они с такими же ребятами, жившими здесь, играли на ней в «слепого крота», или «жмурки», если совсем по-простому. Отличие было в том, что всем игрокам, кроме «крота», запрещалось касаться земли. Ойша села на качель, стопы опустились в яму, образовавшуюся из-за постоянного трения пяток о землю. Немного оттолкнулась ногами, выдохнула облачко пара и прикрыла глаза. Зима обладала удивительным свойством — это единственное время года, когда на улице в городе можно услышать тишину. Обволакивающую всё вокруг, окружающую и успокаивающую, позволяющую подумать не только о насущных проблемах. Тихонько качаясь, Ойша вспоминала детские годы. Как она и Гриша раскачивали качель (простите за тавтологию) до упора, а потом на ходу спрыгивали на землю и на волшебные мгновения чувствовали себя птицами. Те пару секунд ощущения невесомости, когда они замирали в воздухе благодаря инерции от качели, казались настоящим полётом. Конечно, не всегда удавалось приземлиться на ноги, ничего себе не отбив, но какое детство без разбитых коленок, верно? — Ойша, ты? Рау открыла глаза и равнодушно посмотрела на нарушившего её уединение человека. Это был её одноклассник до лета после девятого класса, когда его забрали в исправительную колонию. — Привет, Артур. Когда успел выйти? В её памяти до сих пор сохранилось то странное чувство непривычного и некомфортного, когда в старшей школе многие спрашивали, каково ей было учиться с этим человеком. Что она могла ответить? Для других Артур Шивчук был явным уголовником, но для Ойши, как и для их одноклассников, он всегда оставался балбесом с задней парты, с которым они проучились вместе девять лет. Она никогда не чувствовала от него угрозы, Артур был просто… её дебилом-одноклассником. Рау помнила, что первое время даже не могла поверить, что его признали виновным по нескольким статьям, поскольку раньше он всегда выходил сухим из воды. Они не виделись с тех самых пор. Из соцсетей можно было судить, что Шивчук изменился в лучшую сторону за годы, проведённые сначала в детской, а затем и во взрослой тюрьме. Парень ухмыльнулся. — Уж год как. — Рау это знала благодаря тем же соцсетям, а спросила просто ради. приличия, если можно так сказать. В местном понимании, конечно. — У тебя-то как жизнь? Ты же в Питер поступила вроде? — Могло быть и лучше. Да, я на втором курсе ветмеда. — Фига… Да ты крутая, получается. Обилие просторечий в выражениях Артура и его немудрёность вызвали у Рау слабую улыбку. Что-то никогда не изменится. Видеть сейчас выросшего «уголовника с задней парты», который искренне улыбался и совершенно не думал о проблемах за пределами своего маленького мирка, было для Ойши отрадой с оттенком ностальгии по прошлому, когда она скучала на уроках за десятым разбором легчайшей темы, а он не мог высидеть спокойно и десяти минут и потому постоянно срывал занятия. — Спасибо. — Ойшара поднялась с качели и протянула руку. — Была рада встретиться. Постарайся больше не лажать. Он усмехнулся, пожал её руку и отправился по своим делам, только ему одному и известным. А Ойша в последний раз оглядела площадку, куда раньше все дети с ближайших домов сбегались без предварительной договорённости в одно и то же время. Увы, эта пора давно прошла, оставшись лишь в их воспоминаниях и на нескольких фотографиях в альбоме. Рау ещё долго бродила по городским улицам, иногда встречая старых знакомых и бегло обговаривая с ними новости последних месяцев. Скейтпарк, полный странно одетых подростков; городская площадь с новым фонтаном; набережная с неизменно потрескавшимся асфальтом… Ойшара никогда не скучала по родному городу, никогда не жалела о своём решении уехать отсюда, но всё же с теплом вспоминала прожитые здесь детство и юность. К вечеру вернувшись домой в более стабильном состоянии, она не ожидала, что час разговора с отцом уже настал. Рассчитывала на несколько дней, однако Шамиль Рау был иного мнения на этот счёт. К тому же, Анну вызвали на срочную операцию, несмотря на запрошенные ею отгулы ввиду смерти сына. В квартире остались только отец и дочь. Усадив её напротив себя в гостиной и налив обоим по стакану воды, Шамиль положил на столик пять небольших старых книг. Внимательно посмотрел на Ойшу и, когда та спросила, что это такое, ответил, понизив тон: — Это дневники твоего предка. Уверен, ты уже знаешь его имя.•••••