Проверка на чувства

— Чувствую… — Кризалис обхватывает его палец, трепетно поглаживая. Ощущение, будто лезет в пасть к зверю. Но он и сам был зверем, которого чудовище напротив совершенно не пугало. Они породнились там, в подвале. Стали единым целым, которое нельзя разделять — плохо будет обоим. Выйдя на свободу, они все равно оказались по разные стороны, будучи совершенно к этому не готовыми. Возможно, больше нет смысла пытаться наладить их отношения? Теперь им обоим есть, из кого выбирать — у ног Поэта все Зазеркалье, а Кризалис… нашел друзей, которые не пытаются ранить его словами. Новые знакомые с радостью идут к нему навстречу, открывая сердца нараспашку, а старый только и может, что бесконечно бежать — от него, от себя, от всего хорошего и плохого, что существует в этой жизни. Бежать, прихватив по старой памяти то, что ему больше не принадлежит. Поэт замирает, глядя, как умело и ласково Кризалис орудует его пальцем, навевая фантазии о том, что поглаживает он нечто совершенно иное. Но Кризалис не был бы самим собой, если бы так же ласково не закончил: — …усталость. А еще — желание вернуться к Альберту и закончить начатое. Поэт вырывается из его хватки и тяжело опирается на стойку, будто ноги совершенно его не держат. Несколько томительных секунд он смотрит Кризалису в глаза, посылая ему убийственные сигналы, но тот остается все таким же спокойным и невозмутимым. Разве что действительно выглядит усталым, разом постарев на пару лет — Поэт, этот энергетический вампир, во время каждой ссоры выжимал из него все соки. — Я пойду. Но только потому, что Огнепоклонник настоял, — наконец, произносит Поэт почти с угрозой. Он копошится, убирая книжку в довольно глубокий карман штанов. При желании туда могла бы поместиться и винная бутылка, но ее Кризалис забрать не позволил. — Покончим с этим дешевым фарсом, и больше не будем трепать друг другу нервы. О большем даже не проси. — Я и не прошу, — Кризалис благодарно кивает, пропуская Поэта вперед. Огнепоклонник умел убеждать, используя не только пряник, но и кнут. Поэт попросил у него об одном маленьком одолжении — выманить в музей определенного человека и не вмешиваться в дальнейшие события. Огнепоклонник согласился, но с двумя условиями: если при этом никто не пострадает, и если когда-нибудь Поэт в ответ выполнит его маленькую просьбу. В случае же, если Поэт нарушит слово, бывший сосед по палате спросит с него вдвое больше. Люди тогда пострадали. Вокруг слишком много шума, света и толпы. Переговариваться приходилось на повышенных тонах, что совершенно не способствовало отдыху. Когда Поэт и Кризалис возвращаются в зал для интервью, они ощущают себе еще более измотанными, чем раньше. Стоит им переступить порог, как до их ушей доносится нагнетающий ужас голос Леонида Каневского: — На самом деле, советские люди опасались оказаться в психбольнице не по своей воле. Принудительное лечение в те годы — притча во языцех. В нашей истории произошел именно такой случай… Альберт делает Фариду знак, и тот, уже и сам понявший, что гости вернулись, останавливает видео и переключается на вкладку с открытой конференцией. По ту сторону экрана остается одна Дама — Огнепоклонника за это время успели вызвать на плановый осмотр, и он еще не успел вернуться. — Я бы лучше на деда посмотрела, чем на этих клоунов, — ворчит Дама, имея в виду, очевидно, криминальную телепередачу. — Без обид, Кризалис. Кризалис неопределенно взмахивает рукой, показывая, что не обижается. Он не мотор мощностью 160 кВт, чтобы всем нравиться — тем более женщине, с которой они ни напрямую, ни косвенно не были знакомы. — Я тоже, — признает Альберт, с сожалением снимая очки. И поворачивается к вошедшим, смерив их внимательным взглядом: — Леди ставила на то, что вы уже не вернетесь. — Да Огонек тогда бы башку открутил нам обоим, — Кризалис возвращается на свое место и с удивлением обнаруживает на столике перед диваном два стаканчика с кофе. На обильной белой пенке красуется изображение в виде сердечка, и мужчина с подозрением берет стакан в руки, принюхиваясь к содержимому. — Сколько она проиграла? — любопытствует Поэт, замечая кофе куда позже Кризалиса. От вида сердечка он морщится, но «подарок от студии» пробует на вкус почти сразу, пытаясь таким образом хоть немного протрезветь после полбутылки вина. Кризалис, глядя на него скептически, тем не менее, повторяет за ним. В нежном латте оказывается много карамельно-орехового сиропа и чудовищное количество сахара — все, как он любит. Значит, Огнепоклонник сболтнул своему брату его предпочтения. Поэт не отплевывается, значит, тоже остается доволен напитком. В черном, как его душа, эспрессо, вероятно, нет ни грамма сахара. — Нисколько, — ухмыляется Дама, закидывая ноги на бортик койки. По голени, едва прикрытой больничной пижамой, тут же проходит дрожь, которую легко удается разглядеть невооруженным глазом, но «леди» усилием воли подавляет готовый вырваться наружу стон и замирает в одном положении, ожидая, когда боль пройдет. — Мы спорили на интерес. — У вас удивительная способность находить со всеми общий язык, Дама, — замечает Поэт язвительно. — Увы, в вашем черством сердце есть место для всех, но не для меня. — Не переходи мне больше дорогу, и, кто знает — может, место и появится, — отбривает его она. Кризалис ощущает нечто, подозрительно похожее на укол ревности, хоть и понимает, как это глупо. Дама вряд ли променяет Огонька на кого-то другого, да и сам Поэт бывает настолько невыносим, что выдержать его сможет только человек с ангельским терпением. Дама на такого человека совершенно не похожа. Сам Кризалис, если хорошенько подумать, тоже. — Вы с Огнепоклонником друг друга стоите, — вот и все, что успевает сказать Поэт, прежде чем Альберт начинает постукивать тремя пальцами по ладони, привлекая к себе внимание. Мигает свет, переходя с ослепляюще яркого на более мягкий, почти интимный. Камеры снова включаются, фиксируясь на интервьюируемых и их подставном интервьюере. Кризалису кажется, что он никогда не сможет к этому привыкнуть — глаз камеры следит за ним безотрывно, вызывая агрессивное и небезосновательное желание его разбить. — Один участник временно покинул нашу программу, но скучать без него вам не придется. Мы переходим к обсуждению интереснейшего вопроса! Друзья или враги? Любовники или соперники? Они и сами не понимают, кем приходятся друг другу, и хотят окончательно в этом разобраться, расставив все точки над «ё». Говорят, любовь может обернуться как спасением, так и опасным ядом. Вы уже чувствуете, как вам становится тяжелее дышать, как с каждой секундой ваше сердце бьется все быстрей, грозясь выпрыгнуть из груди? Говоря это, Альберт машет Фариду рукой, и тот выходит из помещения, придерживая для Альберта дверь. Вскоре и сам «ведущий» исчезает из зала, оставляя участников один на один друг с другом и с Дамой, которая выключает со своей стороны камеру и микрофон, но продолжает отстраненно наблюдать за происходящим. Кризалис начинает задыхаться, напряженно озираясь. Хватается за свой кофейный стакан, взбалтывая его, и, обнаружив на дне инородный осадок, показывает его Поэту. Их… отравили? Кризалис тут же бросается к двери, пытаясь выбить ее и проклиная всех вокруг: Огонька с его мерзким братцем, Даму, которая не моргнула и глазом, чтобы предупредить о такой подставе, но больше всего — себя самого, за то, что подверг Поэта опасности. Вот сейчас он доберется до белобрысого шутника и все патлы-то ему поотрывает, а потом и до Огонька дойдет, если успеет… Нарушая ход его сумбурных мыслей, из динамика раздается спокойный голос Альберта: — Вещество, подсыпанное моим ассистентом, имеет краткосрочное действие и не вызывает привыкания. Когда-то оно использовалось в качестве сыворотки правды, однако у него есть один неприятный побочный эффект: если вы испытываете слишком сильные чувства… — Кризалис одной рукой опирается о дверь, а другую прижимает к сердцу, которое заходится в таком бешеном темпе, что грозит к чертям разорваться. Пот стекает по лбу ручьями, и вслушаться в слова Альберта удается с большим трудом, но Кризалис напрягается, чтобы различить: — …вы можете умереть. Отличный способ избавиться от врага. Вам ничего не придется делать! Просто доведите его до испуга, разозлите или залюбите до смерти — ничего из этого его сердце не выдержит. Если оно, конечно, у него есть. Самое время узнать, можете ли вы доверять человеку, который стоит у вас за спиной... Кризалис, — внезапно переходит Альберт на менее формальный тон. — Сыворотка была лишь в одном напитке. И его выпили вы. — Что?.. — Кризалис пытается заставить себя успокоиться и мыслить трезво. Выпрямившись, он оборачивается. Поэт стоит прямо за ним, глядя на него сверху вниз. Лицо его, наполовину скрытое в тени, превращается в холодную маску, по которой невозможно прочесть эмоций. Пространство вокруг начинает двоиться, и Кризалис тянет к Поэту руку, желая проверить, не является ли тот всего лишь плодом его воображения. Рука ложится ровно на печать Гекаты, липкую от недавно пролитого на нее вина. — Что за бред, — Кризалис качает головой, все еще не в силах поверить, что все это на самом деле происходит с ним. — Мне не нужна никакая сыворотка, чтобы говорить правду. — Дыши, — коротко бросает Поэт, не убирая с себя чужую руку. Грудь его под дрожащими пальцами мерно поднимается и опускается. Кризалис невольно подстраивается под его дыхание и сердечный ритм, начиная успокаиваться. Лампы в зале выключаются одна за другой, что заставляет вновь напрячься. Кризалис понимает, что вскоре может остаться с Поэтом наедине в полной темноте. И если они начнут драться… Кризалис, даже имея значительный перевес в силе, погибнет. — Ты знал? — невольно вырывается у него, хотя он, определенно, не хочет слышать ответ на этот вопрос. — Прочитал в голове Альберта за секунду до того, как ты взял кофе в руки, — тон у Поэта холодный, равнодушный, будто все происходящее нисколько его не касается. Он чувствует свою власть и упивается ею, но пока не пытается ею воспользоваться. — Я чувствую, что ты злишься… — в его голосе проскальзывает сожаление. В чувствах Кризалиса он всегда был мастер: научился молниеносно распознавать их в больнице, когда от настроения зверя зависела его жизнь. — На нашего с тобой общего друга? Он здесь не причем: это целиком и полностью идея Альберта. Огнепоклонник дал ему полный карт-бланш, лишь бы его методика сработала. И сейчас ни один человек в мире не сможет его остановить. Кроме нас. Свет окончательно гаснет, и Кризалис вцепляется в Поэта мертвой хваткой. После подвала, в котором Рубинштейн частенько вырубал свет, не видя смысла лишний раз тратиться на электричество для отбросов, он ненавидит темноту — в ней он был абсолютно беспомощен. Но хуже всего даже не воспоминания о подвале — их и нет почти, не в том Кризалис был состоянии, чтобы что-то соображать и уж тем более запоминать. О, нет, хуже всего то, что произошло уже после побега оттуда: схватившись за нож, Кризалис собственной рукой опрокинул себя во тьму, позволив ей поглотить его, нашептывая страшные вещи и наполняя душу первобытным ужасом и отчаянием. Все те, кого он убил, вцепились в него мертвой хваткой, терзая и разрушая, и голос, бесплотный, могущественный и подавляющий, произнес кому-то другому: «Раз он — твоя Эвредика, разбуди его своим поцелуем, Орфей. Или ты смеешь лгать мне, владыке подземного царства?». — Орфей, — повторяет Кризалис имя, всплывшее в воспоминании. Поэт вздрагивает, и Кризалис повторяет снова: — Орфей, возлюбленный Эвредики… Это был ты? Поэт отталкивает его, оставляя без ответа.