питер, чай, не франция

      поздней пятничной ночью даша застала себя на кухне, старательно сдерживающей слёзы. марк ушёл пару часов назад, в шутку отпросившись попить пива с друзьями. даша, так же в шутку, попросила обойтись пивом и без глупостей.       — на что ты намекаешь? — спросил он, сделавшись внезапно чересчур серьёзным.       — да ни на что, кот… — стушевалась она от внезапного напора. — просто шутила.       — мы не на стенд-апе, — отрезал, разворачиваясь на пятках и уходя вглубь квартиры. видимо, за сумкой. отпрашиваться он пришёл уже одетый.       грубость воткнулась в сердце занозой, оттуда расползлась по телу толпой иголочек. дашу будто окунули в бассейн с ежами или битым стеклом, и так же резко выдернули обратно. ей даже на какое-то крошечное мгновение стало интересно, как менее больно: когда так сразу и быстро тянут, или же, наоборот, методично и медленно, будто поднимают ведро из колодца?       проверять на себе не хотелось, первый вариант, пережитый случайно и совсем неожиданно, жалился внутри, как рой пчёл, запертый в тонкой скорлупке сердца.       даша мялась у входной двери, запрокинув голову, рассматривала пыльные плинтуса, которые собиралась помыть ещё в июле, сдерживая слёзы. они собирались в маленькие моря, застывая в нерешительности на краю век, и размазывались по глазному яблоку частыми морганиями.       когда убедилась, что не расплачется, по крайней мере, просто так, на носочках, стараясь не наступать на скрипевшие участки линолеума, пошла вслед за мужем.       марк стоял на балконе, нервно курил, всё время дёргаясь, хмурился, отбивал пальцами ритм по подоконнику, напряжённо ожидая разговора. даша встала рядом, тоже закурив.       — и чего ты молчишь?! — не выдержал он.       — а что мне говорить?       — да хоть что-то! уж постарайся оправдаться за тот цирк, что ты устроила на кухне!       — какой цирк? звезда сегодняшней программы — это ты! ни пошутить, ни слова поперёк сказать: весь день ходишь и воняешь себе под нос, то тебе не так, это не так! утром кофе плохой, вечером я плохая!       — а что ты ещё от меня хочешь?! конечно я буду злым, если выпью утром отвратительный кофе, получу на работе по шапке за чужие косяки, а вечером обвинения в измене!       — что?.. какой измене? марк, ты вообще о чём?       — вы на неё посмотрите! «какой измене» уже! а пару минут назад ты что говорила?       — чтобы ты глупостей не наделал! чтобы не пил много! чтобы мне твои друзья потом не звонили и не рассказывали, как ты в одних носках в смерть пьяный идёшь домой, потому что тебя все заебали!       — …ты не имела ввиду любовницу?       — марк, что ты несёшь? какая любовница? — даша смотрела совсем ничего не понимая. вместе с занозой в сердце, у неё появилась ещё и воткнутая ножом в желудок тревога. — я даже думать о таком не думала, пока ты не сказал!       — а теперь я ещё и виноват?! — он злостно вбил окурок в пепельницу-баночку, роняя её на бок. очертив неровную дугу, она шлёпнулась в клумбу огненно-рыжих бархатцев, сломав пару бутонов.       — кот… кот, посмотри на меня, — она аккуратно положила руки на щёки с ровной линией бороды. пару недель назад он открыл для себя прелести барбер-шопов, а даша никак не могла налюбоваться на похорошевшего мужа. — ты ни в чём не виноват, а я не хочу ссориться.       он стоял так близко, и она стояла так же близко, но всё равно были непозволительно далеки друг от друга, а даша в руках держала не его лицо, а иллюзию, напоминавшую его черты лишь формой и ощущением.       чем больше они жили вместе, тем, ей казалось, меньше оставалось от марка. он вытекал из жизни по капле, собирался в лужи на полу и полз по швам к входной двери, откуда его забирали с собой на подошве немногочисленные гости, по миллилитрам вынося за пределы уютного гнёздышка семейной жизни.       штукатурка дашиной крепости начала крошиться, шлёпаясь маленькими кусочками на каменный пол. она, как та маленькая птичка, металась от одной стены к другой, не понимая, что же ей сделать.       марк прильнул к её лбу своим, закрывая глаза, даша почувствовала, как он шумно выдохнул, расслабляясь под ласковыми поглаживаниями больших пальцев, хотя и продолжал хмурить брови.       — я не знаю, что со мной, — признался тихо и напугано, как будто снова в любви. — я совсем не понимаю ни себя, ни свою жизнь, ни что нужно делать.       — мы справимся, — пообещала даша, фокусируясь на губах. потянулась, оставив мягкий поцелуй, на который он не ответил. и своё обычное «обязательно справимся» тоже не сказал. даша сглотнула подкативший ком и продолжила: — это просто плохой период. может, останешься дома? посидим, посмотрим что-нибудь. я тебе твои любимые алио и олио сделаю.       — нет… нет, прости, я не могу, — марк замотал головой и отступил на шаг. дашины руки провисели ещё добрые секунд десять, обнимая воздух, пока она их не опустила. — я обещал быть. ты же их знаешь, надо быть… обещал же…       он засуетился, уходя с балкона, поправил причёску в зеркале спальни, достал флакончик с духами, брызнул на шею, нижнюю челюсть и запястья, надел часы. вышел.       даша наблюдала за сборами через стекло, от света картинка казалась сдвоенной и сбоящей, как старая киноплёнка. такая же нереальная. она посмотрела на дрожащие руки, сжала кулаки со всей силы, сломав ноготь на указательном пальце, и зашла внутрь.       в комнате витал аромат подаренного на день рождения парфюма. помнится, даша провела с консультантом часа два, выбирая идеальный запах — у неё потом ещё сутки болела голова, а нос не мог отличить освежитель воздуха от борща. но оно того стоило: за верхними нотками леса в прохладный летний день, цветущего луга и свежей весенней зелени в саду следовали более суровые древесные тона смолы и табака, а в базе — благоухающий ладан, привносивший загадочность образу.       за последние полгода марк пользовался им ровно дважды: когда они ездили на свадьбу к его сестре, и сейчас. для их немногочисленных свиданий он отдавал предпочтение обычному дезодоранту.       «если у него действительно есть любовница, — подумала даша, смотря, как он начищает остроносые туфли до блеска, — она хотя бы потрахается с приятно пахнущим человеком».       перед тем, как закрыть дверь, марк всё-таки наклонился и чмокнул её в лоб через порог, обещая, что не будет поздно. хлопнула дверь.       даша ему не поверила.       вернулась в гостиную, легла на диван и два часа кряду пропялилась в потолок, не выдавив ни одной слезинки, хотя внутри бурлила горная река, извивавшаяся в лабиринте кишечника. добравшись до желудка, она голодом забилась о стенки.       свет включать не хотелось, подсветка на вытяжке и светодиодная лента вполне неплохо справлялись с созданием уютного полумрака — он не был слишком жизнерадостным, но, в то же время, прятал дашу от назойливых мыслей и тревог. она долго мыла руки, прикидывая, что бы ей хотелось съесть, но ничего толкового в голову так и не пришло. поэтому она полезла в нижний ящик за картошкой. картошка всегда была хорошим вариантом.       высыпав клубни в раковину, даша подумала, что готовить в тишине было бы верхней степенью отстоя, и провела добрые полчаса, выискивая, какой бы послушать плейлист. ей попалось что-то акустическое — грустные парни её возраста под грустную гитару пели грустными голосами про свою грустную любовь. самое то.       на сковороде, нагреваясь, шипело масло, нож стучал по пластиковой разделочной доске неритмично, даша всё время забывала, чем она занята, и уже успела дважды порезаться.       где-то в глубине ящиков среди тонны приправ, которыми пользовались непозволительно редко, покупая их скорее из эстетических соображений, нашлась смесь для приготовления сливочного соуса. в голове уже нарисовалась картинка позднего ужина: шампиньоны, картошечка, мягкий соус с нотками мускатного ореха и чеснока… вышедший срок годности и неприятный запах из пачки плюнули в лицо и отправились в мусорку.       в этот-то момент река и добралась до головы, хлынув непрекращающимся потоком из в миг покрасневших глаз. стоять стало невыносимо сложно, будто кто-то давил ей на макушку, заставляя сползать по дверцам кухонных тумб на холодную плитку. она вытирала слёзы дрожащими ладонями, но делала только хуже, размазывая остатки туши по лицу.       сидеть в какой-то момент тоже стало сложно, даша завалилась на бок, оставив тщетные попытки остановить подкатившую истерику, обняла себя за плечи, скукожившись в позе эмбриона, и перестала думать. образовавшуюся пустоту мигом заполнила печаль, лишь подливавшая бензина в переживаемую агонию.       пару лет назад она хотела набить себе терновый венец вокруг головы, но почти сразу же выбросила идею из головы, ограничившись полумесяцем, в который её и поцеловал марк перед тем, как уйти. сейчас было ощущение, что терновый венец ей на голову всё-таки водрузили, а поцеловал её марк совсем не как обычно — а как покойницу, прощаясь навсегда.       запахло горелым, сковорода дымилась. пришлось кое-как встать, чтобы выключить газ, и открыть окно.       даше вдруг очень сильно захотелось надраться. дома алкоголь они не хранили, время давно перевалило за десять, но ничего — ни здравый смысл, ни закон, ни даже внезапно вернувшийся муж — не смогло бы её остановить. на некрепких ногах она дошла до комнаты, натянула толстовку. даже не сбрасывая капюшон, сунула ноги в кроссовки, не утруждая себя завязыванием шнурков, взяла ключи с бумажником и ушла, хлопнув дверью.       на улице было прохладно, влажно после только стихшего дождя и пусто, если не считать соседа с собакой и торчка из первого подъезда, грустно курившего на качелях. даша постояла, заглядевшись на тонкую струйку дыма, вырисовывавшую зигзаги в ночном воздухе, и тоже достала сигареты. осталось две, и она скурила их подряд, продолжая держать смятую пачку в кулаке. только докуривая вторую наконец почувствовала боль от сломанного ногтя.       лампочка над отделом с алкоголем неритмично мигала, раздражая глаза и мозг, этикетки смазывались из-за блестящих глаз, смешиваясь в одну большую пёструю картинку. даша кусала губы и нерешительно поглядывала на разнообразие баночек тёмного, раздумывая, чем всё-таки хочет накидаться. пиво для разгона, потом выпьет водки и шлифанётся каким-нибудь коктейлем. или сначала себе шейк взять, а потом водку? или просто водкой обойтись? а если не хватит? надо брать с запасом…       продавец поглядывал за ней одним глазом, но больше был сосредоточен на сериале, который показывали по квадратному телевизору, всунутому над самой дверью. видимо, вместо фен-шуй колокольчика.       за дверью раздался шум, она открылась со скрипом, внутрь, отряхиваясь от воды, вошли двое. рефлекторно повернувшаяся даша тут же отвернулась обратно, сильнее натягивая на лицо капюшон. на пороге, громко смеясь, стояли руслан и виолетта.       поприветствовав продавца, направились прямиком к отделу с алкоголем. сообразить, что надо бы свалить, да подальше, даша как-то не смогла. встали совсем рядом, виолетта даже пару раз по неосторожности задела дашино плечо, вынуждая делать микрошажки в сторону, что помогало мало. оставалось надеяться, что от мысленного чтения молитв толку было больше. только увольнения ей не хватало. впрочем, вряд ли они бы на неё донесли, но ударять в грязь лицом и терять репутацию среди коллег и учеников хотелось мало.       — если хотите надраться, — обратилась виолетта к даше. та со страхом подумала, что её узнали, и замерла в напряжённом ожидании. — возьмите текилы и игристое. один бокал — минус выходные, но к понедельнику восстановитесь. или «апостол» тёмное. тот же эффект, но делённый на восемь.       — ви, не доставай человека! — дёрнул её за руку руслан, оттягивая подальше. — вечно тебе, блин, поболтать бы!       — так а что? я, к твоему сведению, воспитана в культуре small-talks. american dream, miley cyrus, you know.       — я не кноу, у меня français было всю жизнь.       — как будто ты меня, блять, не понял…       и снова заговорили о том, сколько у них денег и сколько надо брать пива.       — рус, это же дача! нам нужен минимум ящик!       руслан запротестовал, напоминая, что у них и так есть три литра самогонки, завязался спор о количестве алкоголя на душу населения, включавший в себя подробную статистику о том, сколько пьёт каждый из участников их маленькой авантюры.       даша усмехнулась, хоть и казалось, что её ничего не сможет развеселить. впрочем, это не было радостью — просто пронёсшееся вспышкой ощущение чужой, беззаботной и простой жизни, прошедшееся по касательной с дашиной.       ей сейчас правда хотелось вернуться назад во времени, туда, где марк любил её больше жизни и никого больше не видел, где у них была большая компания и они ездили точно так же к кому-то на дачу.       грузились в две машины, закупались, как в последний раз, отдавая предпочтение алкоголю и мясу, почти забывая, что водку надо чем-то запивать. желательно не водой и не разведённой колой. гнали наперегонки до дачи, спрятавшейся где-то южнее их городка, среди лесов и полей, слушали музыку на всю мощность динамиков, так, чтобы бас было слышно снаружи. в середине поездки кто-то обязательно начинал раскачивать машину под какой-нибудь особенно драйвовый трек, а марк, делая вид, что боится за дашу, а не себя, начинал кричать, прося остановится, потому что даме в салоне страшно.       — я скорее поверю в то, что вы расстанетесь, чем в то, что дашке страшно! — кричал водитель, сильнее выжимая газ. и они смеялись, пока марк посылал всех к чёртовой матери.       даша лишь улыбалась, уткнувшись в его крепкое плечо, обтянутое холщовой курткой на два размера больше.       вечером одной из таких поездок, уже изрядно выпившие, они лежали на креслах «тойоты», на которой приехали, прячась от дурачащихся друзей, испытывавших, сколько человек может выдержать ветка старой яблони, и держались за руки.       его пальцы, изящные, длинные, поглаживали дашину кисть. окна медленно запотевали от дыхания, а снаружи, освещённый звёздами, костром и одиноким тусклым фонарём, раскинулся хутор.       планета крутилась, люди на ней жили свои жизни, а в салоне время, как под действием чёрной дыры, замедлилось до почти недвижимого состояния, растягивая каждое мгновение до нескольких лет. даша невольно перевела взгляд с заляпанного неизвестно каким образом потолка к марку и попала в ловушку восхитительных глаз, насыщенных и чистых, как воды байкала… с такой красотой не могли тягаться лучшие художники возрождения, а пейзажи, открывавшиеся с вершины эльбруса, казались просто мелочью.       даша продолжала смотреть, пока марк тоже не повернулся, изгибая губы в улыбке.       — я тебе расскажу секрет, — прошептал он. от него пахло пивом и костром, табаком и травой. за пару часов до этого, парни скатили его со склона, испачкав джинсы, куртку и волосы в соке молодой травы. а в голосе нежности было больше, чем в шоколадке «милка»: — ты — самая восхитительная девушка, которая мне когда-либо встречалась.       на улице, успев сломать ветку (она стойко выдержала четверых, но запрыгнувший кот добил её окончательно), достали гитару. пальцы перебирали струны, а голоса неровным хором напевали наутилус помпилиус.       счастье затуманило рассудок, когда они лениво поцеловались.       рядом раздался смех, а даша и не заметила, как из левого глаза капнуло, быстро скатившись по щеке.       — девушка, мамой клянусь, я её только-только выловил! — держа в руках пакет сушёной рыбы, кривлялся руслан, подражая акценту пляжного продавца: — пустите её в воду она говорить будет! желания исполнять!       — ну ты из меня ещё дурака сделай, — попросила виолетта, наклоняясь к картинке с золотой рыбкой, стараясь держать серьёзное лицо, но не выдержала и минуты, заливаясь диким хохотом, на который продавец уточнил, всё ли хорошо. — да, дядь, отлично!       — тебя жизнь уже дурой сделала, — подколол её руслан, возвращая пакет на место. они ограничились только ящиком пива, который виолетта с лёгкостью подхватила и, лавируя между узкими проходами, понесла на кассу, продолжая что-то болтать.       даша вернулась к разглядыванию жестяных банок, сбрасывая капюшон, но снова не смогла сосредоточиться. подростки шумно расплатились, болтая с продавцом о погоде и телепрограмме, (за финансовые операции отвечал руслан, за разговоры виолетта), пожелали хорошей ночи, накрыли ящик олимпийкой и ушли, оставив после себя ощущение юности в воздухе. от него стало только тоскливее. даша вспомнила, насколько на самом деле была одинока.       у неё же, кроме марка и родителей, никого не осталось. ни друзей, ни знакомых — несмотря на активную социальную жизнь в универе и многочисленные связи, перед лицом эмоциональной смерти она была абсолютно одна. зачем писать кому-то, если она уже знала ответ?       «пиздец, даш, просто пиздец! держись, пожалуйста, мы рядом. если захочешь поговорить — сразу же пиши! и помни, что бог посылает нам ровно столько, сколько мы можем вынести. обнимаю».       плюс-минус в этом диапазоне.       да и что писать? ничего же ещё не произошло. напсиховал на неё марк, беспочвенно обвинил, заговорил про любовницу: и что? где измена? как там в отделении милиции говорят? «нет состава преступления».       «я подозреваю марка в измене» — так она не подозревала, просто тревожилась.       «мне марк изменил» — так не изменял же.       «у меня рушится жизнь» — так у кого она в порядке?       даша не хотела с этим разбираться, поэтому отдала предпочтение губительному трио: алкоголю, сигаретам и воспоминаниям о том, как было хорошо раньше.       это, наверное, можно было официально назвать второй самой крупной ссорой за всю историю их отношений. первая случилась лет пять назад, когда даша только поступила в университет. они поругались из-за какой-то глупой дурости: вроде бы потому, что даша приехала слишком рано и он не успел протрезветь после какой-то попойки. марку почему-то принципиально важно было всегда представать перед ней в лучшем свете.       даша оставила сумку в его общежитие, сказав, что заберёт завтра, развернулась и вышла из комнаты. словами-дротиками в спину воткнулось «можешь больше не приходить! считай, мы расстались!». спускаясь по лестнице, кусала губы, чтобы не разреветься, забрала паспорт у вахтёрши, пожелав ей хорошего дня, и, даже не выйдя на улицу, полезла за сигаретами в карман.       восемнадцать стукнуло не так давно, хоть и достаточно, чтобы привыкнуть курить без того, чтобы оглядываться по сторонам, выискивая знакомых или ментов, но даша всё продолжала курить с опаской. что-то в груди мелко царапалось, напоминая беспричинную тревогу. в тот день её заглушила всеобъемлющая боль.       уходя левее с зажатой во рту сигаретой, даша поняла, что зажигалка осталась наверху. повезло, что на углу «четвёрки» курили трое: кудрявая девушка, высокий прыщавый парень и хмурый мужчина.       — можно огоньку? — скромно поинтересовалась даша, подходя ближе. девушка вытянула руку, в которой была зажата горящая зажигалка. — спасибо.       — да не за что! — голос у неё был бодрый и искрился весельем, как бенгальский огонь. в памяти от её образа осталось немного: чёрная бесформенная джинсовка, каштановые кудри ниже плеча, татуировка «выбери жизнь» на шее и точёный греческий нос, будто скопированный со скульптуры венеры милосской. — а ты что такая грустная? комнату отстойную выдали? или туалет маленький? ты не загоняйся сильно: привыкнешь. стасик вон, уже три года так живёт, и ничего, слюбилось-смирилось! теперь, правда, сидеть на унитазе прямо не может, всё время боком…       — соня, я тебя умоляю, — воскликнул прыщавый стасик, плюя на землю. — хватит позорить меня перед незнакомыми людьми!       — тебя как зовут? — спросила соня, поворачиваясь к отстранённо курившей даше. ей совсем не хотелось вникать в диалог, но и быть грубой тоже. пришлось застрять в состоянии активированного комплекса, потягивая дешёвенький табак.       — даша.       — а я софия. по-гречески «мудрость», но все называют «соней». как мармеладова или голлидэй. а это стасик, — она глянула на парня: — видишь? теперь я позорю тебя перед знакомым человеком!       — сути, а именно позора, это вообще не меняет, — возразил стасик.       — да ну тебя, — махнула соня рукой, возвращая внимание даше: — так, что? чего грустная?       — меня парень бросил… — почему-то поделилась она, туша окурок о стенку мусорки.       — да и пошёл он! — задиристо-громко сказала соня, махнув рукой. — кому нужны мужики? патриархат доживает последнее десятилетие, а потом начнёт самоуничтожаться. даёшь анархию и однополые браки!       — чтобы у нас как на западе было? — спросил рядом куривший мужчина, явно недовольный таким прогнозом на будущее.       — не в петербурге об этом говорить! — и, пока он не сообразил, чего бы такого едкого и остроумного ответить, девушка, аккуратно сомкнув пальцы на дашином запястье, невесомо и почти неощутимо, потянула её подальше от общежития, вглубь васильевского острова, на ходу крича стасику, чтобы не ждал.       не зная, как реагировать, что говорить, даша поддалась моменту, позволяя утащить себя в сторону малого проспекта. кожа в месте соприкосновения грелась чужим теплом, помогая не развалиться на части.       они прошли мимо продуктового, посудной лавки, садового и почты, пожарной части в странном здании, похожем на пряничный домик, припаркованного спорткара, на который даша засмотрелась, ведь раньше видела только на картинках. трамвайных путей и вычурных домов, соседствовавших рядом с хрущёвками в плачевном состоянии, фотоателье, салона красоты, большого и пугающего перекрёстка на пересечении с наличной. свернули на парусную, вдоль заброшенного здания, стоянки и жилой высотки, впереди, скрытые деревьями, начинали проглядываться лодочки, пришвартованные в шкиперском протоке.       всё это время соня говорила, держа дашу за руку, иногда поглаживая запястье большим пальцем. её изящная кисть обладала таким запасом нежности, что хватило бы, чтобы утопить в любви весь мир, а белоснежная кожа, мягкая, подобная цветочным лепесткам, облегчала паршивость предательства.       если бы не чувства к марку, даша, вероятнее всего, влюбилась бы в соню с первого взгляда, ещё на углу «четвёрки», так и не сумев прикурить сигарету. может, в какой-то другой вселенной они и правда вместе.       но в этой всё, что у них было, — одна прогулка вдоль галерной гавани. солнечные лучи прыгали по водной глади, заставляя щуриться при попытке разглядеть здания на другой стороне, про которые соня рассказывала увлечённо и взахлёб, будто сама их и сторила.       — а я и буду! — по-детски гордо заявила она, задирая подбородок. — мне ещё курс закончить, потом поеду к брату за границу. у нас такому не учат — урбанистике! поэтому города и выглядят, как навозная куча. а я выучусь и обязательно всё поменяю!       даша улыбнулась впервые за время их знакомства. соня, не перестававшая улыбаться ни на мгновение, ещё шире растянула губы.       — пойдём, тут местечко есть классное.       у даши такого не было никогда. чем хороша молодость? с тобой постоянно что-то происходит впервые. так и тут: забраться в полузаброшенное здание, откинуться на перилла и смотреть на уходящие в бесконечную даль лестничные пролёты, напевать песни о том, что всё обязательно станет лучше, вылезти с другой стороны здания через окно первого этажа, запрыгнуть в первый попавшийся транспорт и откровенничать на задних сидениях, наклонившись друг к другу. перебраться через неву и поглазеть на николаевский дворец, делая глупые снимки.       марк редко позволял себе расслабиться, всё время контролируя, как он выглядит, сидит, одевается, ест, спит, и, чем взрослее становился, тем дальше загонял себя в тесную коробочку предсказуемости. когда они последний раз веселились на людях? на выпускном, наверное, когда он танцевал с ветками в волосах, и на даче. но и там все были своими, относительно, но всё же…       соня, наоборот, не могла прожить ни минуты без неугомонного желания сделать какую-нибудь приятную шалость. одной из таких стал квартирник, на который они забрели случайно, шатаясь по этажам очередной парадной. их утащил внутрь её сокурсник, всучил в руки по бутылке пива, посадил рядом на диван, с которого они совсем скоро сползли на пол, потому что там удобнее, и оставил слушать местечковую группу.       после непродолжительного выступления средней степени качества, клавишник, оказавшийся ещё одним знакомым, подсел к ним, заворожённо глядя на дашу.       — расскажи ей, как ты музыкантом стал, — подначивала его соня, размахивая бутылкой пива.       — да что рассказывать? — смутился он, пряча взгляд за чёлкой. у него по лицу, невооружённым взглядом заметная, расползлась заинтересованность. — меня пахан хотел на бокс отправить, но за день до этого мама отдала меня в музыкалку.       соня рассмеялась, запрокинув голову, даша неотрывно смотрела на неё, а парень, оценивший свои шансы, стремившиеся к нулю с отрицательной стороны, ретировался под каким-то глупым предлогом, оставляя наслаждаться музыкой и компанией друг друга. истинный джентльмен.       они раскурили одну сигарету на двоих, допили пиво, оставляя пустые бутылки на периллах, в опасной близости от падения, и, ни на долю секунды не прекращая держаться за руки, убежали гулять дальше.       всё время меняли сторону, переходя в неположенных местах, дурачились, высоко поднимая колени, пугая и смеша случайных прохожих, пока не набрели на крошечный бар, спрятанный от всех в полуподвальном помещении одного из дворов.       он оказался совершенно пуст, если не считать уставшего бармена, качавшего вытянутой головой в такт музыке. соня попросила им по стопке водки и сделать громче.       танцуя в пустом баре, глядя на блики от диско-шара на чужом лице, у даши в голове, полегчавшей от алкоголя промелькнуло «нашла». такое мелькает, когда понимаешь, что всё происходящее складывается так, как и должно: тонкий шик, налёт интеллигентности, нюансы экстерьера, люди вокруг и их отсутствие.       как будто неприветливый петербург ждал именно их, чтобы показать свою чёрно-белую красоту. как в старых плёночных фотографиях, в которых всё внимание, расплывавшееся по многообразию цветов, концентрировалось на формах, размерах и контрастах.       у даши в воспоминаниях эти пару часов, что они провели, держась за руки с соней, почему-то тоже были чёрно-белыми, лишь изредка мелькая вспышками цвета, как лазурная вода в гавани или её кудри, но это явно добавляло им очков привлекательности.       цвет появился, как ни странно, к полуночи, когда они снова оказались на улице шевченко, освещённые фонарями, шагали ко входу в общежитие.       — даш! даш, подожди! — окрикнул марк, выронив сигарету. он, в растянутых штанах, взъерошенный и помятый, с опухшим лицом и всё ещё влажными глазами, бежал, широко расставляя ноги.       — это он? — только и успела спросить соня, прежде чем отступить на шаг, чтобы её не убил нёсшийся на всех парах парень.       — прости меня, пожалуйста, прости, — умолял марк, прижимая дашу к себе, утыкая носом в плечо, сильно пахнущее табаком и водкой. — я такой дурак, такой идиот, правда. злись, сколько хочешь, но не бросай меня.       он продолжал лепетать что-то над ухом, а даша только и думала о том, что больше не чувствует мягкость сониной руки. хмельная голова работала плохо, хуже пьяницы на производстве, не воспринимая скомканные извинения и клятвы, и никак не могла сообразить, почему ничего не видно.       когда марк отстранился, опускаясь перед ней на колени, даша завертела головой, пытаясь выцепить каштановые кудри из смазанной окружающей действительности, но их, как и их хозяйки, уже след простыл.       — ты выйдешь за меня? — спросил марк, трясущимися руками доставая коробочку из кармана. — я жить без тебя не смогу.       даша молчала, всё так же фокусируясь на лицах и предметах, не находила искомое, жмурилась и начинала пытаться снова. впрочем, это было абсолютно без толку: искренность и невротичность сони необязательно было видеть. когда она была рядом, это чувствовалось кожей. сейчас даша чувствовала только лёгкий ветер, качавший кофту, и, казавшиеся чужими, прикосновения в районе бёдер.       марк продолжал умолять за него выйти, стоя на коленях и обнимая её ноги. стало невероятно стыдно за развернувшуюся картину, и даша просто ответила «да», так до конца и не осознав, что от неё хотели.       на следующий день они уже поговорили нормально. птичка-даша вернулась в неприступную крепость, связав себя с ней нерушимыми юридическими узами брака. птичка-соня упорхнула, потерявшись в августовском питере, как тень в темноте.       и жизнь пошла дальше, будто ничего и не произошло.       но, в отличие от ситуации с марком, с которым пока что действительно ничего не произошло, с соней у них было слишком много для одного дня. стоя у стеллажа с алкоголем в маленьком круглосуточном, даша впервые за, кажется, всегда пожалела о том, что согласилась за марка выйти.       напряжение убивало, как в той игре, где нужно тыкать ножом между пальцами, пока не попадёшь по коже, разрезая её резко и неровно. ожидание неизвестного скручивалось внутри в спираль, даша всё-таки взяла две баночки «апостола», пачку сигарет, расплатилась добралась до дома и засела на балконе. одно пиво выпила залпом, второе даже не открыла, отдав предпочтение чапману. никотин с привкусом шоколада драл горло, она поплакала ещё, но совсем немного.       накинула на плечи плед, прикрыла глаза, слушая, как ливень стучал по металлическому подоконнику и стеклу, и уснула, опираясь виском о стену.

***

      — а тебе не показалось, что та девушка на дарью эдуардовну похожа? — спросила виолетта, ставя ящик в багажник так, чтобы он не развернулся по дороге. в салоне бергер и чикина, громко ругаясь, всё это время составляли плейлист для поездки на дачу, ещё не зная, что аукс в любом случае окажется у виолетты.       — нет, — фыркнул руслан, придерживая дверцу. ему на плечо активно капала вода. — ты её вообще везде теперь видишь? может, ещё фотки распечатаешь и на стену повесишь?       — уже. — виолетта юлила. инстаграмм преподавательницы был закрыт.       — отвратительно. это сталкинг, ты в курсе? а ещё у неё есть муж.       — ну ничё, — пожала она плечами, выпрямляясь и забирая олимпийку. — всегда можно развестись.       — ты серьёзно думаешь, что она это сделает ради тебя? с какой такой чести?       он возился с замком, который и при нормальной погоде плохо работал, что уж говорить про дождь. виолетта шарилась по карманам, рассовывая купленные для личного пользования сигареты, прикидывая, когда у них будет остановка на покурить.       — конечно. я же ебать симпатичная.       рус закатил глаза, забросил руку на плечо, прижимая к себе, и възерошил мокрые волосы.       — а лада моя никогда не ломается. и с мужиками я сплю.       — мы играем в «две правды, одна ложь»?       — да пошла ты.       они расселись, пристегнулись, поругались с девчонками из-за музыки, и стартанули под весёлый рейв. оставалось надеяться, что до дачи доберутся они без ментов, поломок и прочего рода неприятностей.       посёлок, куда они направлялись, находился в часе езды от питера и был местом наглухо пизданутым, если уж не стесняться в выражениях.       образовался он вокруг предприятия, которое закрылось в девяностых, по обычаю того времени, и нынче славился лишь комбайнёрским колледжем, памятником сталину, который почему-то не снесли в шестидесятые при уничтожении культа личности, а потом и вовсе забыли, и причудами местных жителей.       одной из главных, которые больше всего впечатляли приезжих, была передача «доброе утро, посёлок», как окрестили её местные, наблюдавшаяся из любого окна двора, в котором жили бабушка и дедушка виолетты.       каждое утро, вне зависимости от погодных условий, к центральной скамейке, одетый в какой-то шёлковый халат, явно снятый с актёра «великолепного века», выходил мужик. никто не знал его имени и квартиры, в которой он жил, но все точно знали, что в семь тридцать утра он будет сидеть на этой лавке. в руках у него всегда была кружка кофе, под мышкой зажат свежий выпуск местной газетёнки. поговаривали, что при советской власти он был человек интеллигентный и привилегированный, кажется, даже пел в опере, но потом отсидел и поселился тут.       в этой истории было много слухов и придумок, но в одном никто не сомневался — он точно был чем-то связан с оперой.       в мире эстрады давно и долго ходит спор о том, кто громче поёт: народники или оперные певцы? виолетта народников знала немного, точнее одну: её бывшая пела в ансамбле «васильки», и, судя по не шибко громким стонам, пела весьма тихо и посредственно. а вот этот мужик явно был профессионалом. в семь тридцать утра он делал глоток кофе, расправлял газету, надевал очки на кончик носа и нараспев читал заголовки:       «МУЖЧИНА ИЗ-ЗА ЖАЖДЫ НАПАЛ НА ДЕВУШКУ И ОТОБРАЛ У НЕЁ ПИВО».       «РАБОТНИЦА ПЕКАРНИ УКРАЛА 10 БУЛОЧЕК, ЧТОБЫ ЕЁ НАКОНЕЦ УВОЛИЛИ».       «ПРЕСТУПНИКА НАШЛИ, ПОТОМУ ЧТО ОН НЕАККУРАТНО ЕЛ ЧИПСЫ».       его густой бас разлетался по небольшому двору, как камни из-под колёс мусоровоза, отдаваясь дребезжанием в деревянных рамах, будя соседей. некоторые поначалу жаловались в милицию, но сразу после задержания и отсидки, мужик пел ещё громче и ещё старательнее тянул гласные, как будто от этого зависело его поступление в консерваторию.       однако вскоре все просто смирились. обладатели особо чуткого сна так и вообще перестали ставить будильники на семь тридцать. смысл, если тебя всё равно разбудит сумасшедший сосед.       продолжалось это выступление ровно сорок пять минут. по окончании, он в три глотка допивал давно остывший кофе, складывал газету, совал подмышку, забирал кружку, и уходил домой.       происходило там ещё очень много всякого: мужики, приехавшие на стрелу на танке в девяностых, медведь, съевший татарина на кладбище, девятилетний мальчик, угнавший машину, в конце концов, виолетта со своей компанией, портившая кровь местным жителям.       но, несмотря на всякого рода странности, посёлок оставался важным местом для их семей: тут жили родители лены и наташи, тут девушки познакомились со своими будущими мужьями — игорем, выступавшем голосом разума, и его лучшим другом сергеем, отвечавшим за безудержное веселье и авантюры. у следующего поколения всё получилось немного наоборот — виолетта игнорировала любые проявления здравого смысла в своей голове, полностью отдаваясь хаосу, а руслан хмурился и напоминал ей, что лучше не тыкать палкой в спящую лису.       дача же находилась минутах в пятнадцати от посёлка, да и «дачей» называлась с натяжкой, представляя собой лишь участок в десять соток, на котором росли сорняки, кусты малины, пара фруктовых деревьев и стоял недостроенный дом — давняя мечта дяди сергея по созданию семейного гнёздышка в столь значимом для всех месте. заниматься им больше было некому, поэтому он так и продолжил стоять, ожидая, когда чьи-нибудь руки дойдут до его продажи.       а пока было ещё относительно тепло, и участок и всё к нему прилагающееся по бумажкам принадлежало деду виолетты и руса, дом служил беседкой для шашлыков. во время дождя, такого, как сейчас, они просто заносили мангал туда, где по проекту должна была быть кухня, приоткрывали окно, чтобы не задохнуться от дыма, и жарили мясо, заодно дополнительно прогревая холодное здание.       перемешанный плейлист выплюнул трек с первого альбома коржа, бергер забила по спинке сиденья, требуя выкрутить громкость на всю, чикина подключилась, крича «на клубец, потом на флэт», даже руслан, не сильно одобрявший такой жанр музыки запел на припеве, а виолетта, смотря на них, не могла отделаться от ощущения, что надо было предложить той девушке в пивном отделе поехать с ними.       впереди ждали двое суток безудержного веселья в компании любимых людей, она наконец заедет к бабушке с дедушкой, которых не видела больше года, встретится с парнями из компании, может, искупается в реке, если не будет сильно холодно... займётся молодостью. так, с чего бы ей вдруг грустить? разве страдание незнакомки того стоит? а страдала ли она вообще? а незнакомка ли это?       виолетта не знала и, честно сказать, знать не хотела. поэтому, достав свою розовую мыльницу, крикнула «улыбочку, чубакки!», и сделала фото, слепя всех вспышкой.       непонятного происхождения тревогу заглушили вопли друзей.