последний день августа размазался по улицам лужами и серостью, барабанные перепонки распирал бас, вылетавший из наушников, заставляя кивать головой в такт мелодии и покачиванию троллейбуса. за окном на фоне пока ещё голубого неба птицы уже вырисовывали клиновые векторы, улетая подальше на юг. даша по привычке подумала, что завтра надо бы занять галёрку, но вовремя вспомнила, что уже три месяца, как дипломированный лингвист, преподаватель французского языка и литературы, даже с местом работы недалеко от доставшейся в наследство квартиры с только-только доделанным ремонтом, и любимым мужем.
она ехала домой после сессии у психолога, листая варианты путёвок в грузию: это лето ещё не закончилось, а даша уже планировала следующее. она вдруг почувствовала себя невообразимо взрослой: начинала вести себя так же, как и родители, ходила в магазин не за газировкой, а за гречкой, макаронами, овощами, всё чаще засматривалась на новые сковородки и кофе по акции, платила налоги, работала работу, не испытывала отвращения к оливкам и холодцу, и даже успела выйти замуж.
«вау», подумалось ей.
желудок упал вниз, но не из-за резкой остановки, скорее от чувства голода, которое расползлось по животу и осело в лёгких. внутри скрутилась маленькая чёрная дыра, а под ложечкой засосало. последнее время такое случалось часто. психолог говорил, что это волнение перед учебным годом, и советовал дыхательные техники, чтобы облегчить симптомы тревоги, но даша знала — дело не в этом. в чём, пока сама не могла понять.
— дарья, помните, что завтрашний день, по большому счёту, ничем не отличается от всех предыдущих, — добродушно улыбаясь, сказал павел николаевич, когда она уже стояла у двери кабинета. — вы усердно готовились к учебному году, всё будет хорошо. уверен, ваши коллеги вам с огромным удовольствием помогут.
— да, — просипела она. так всегда было после сессий: слёзы подкатывали только под самый конец, вынуждая ещё минут семь умываться в туалете клиники, чтобы выглядеть мало-мальски прилично. — да, всё будет хорошо. до свидания.
— до свидания.
знакомая девушка-администратор, завидев её, лишь мелко кивнула, вежливо приподняв уголки губ. даша кивнула в ответ и скрылась за дверью туалета. но сегодня слёз не было, только дрожал подбородок и покраснели глаза. если бы кто-то спросил у неё, почему она так выглядит, она бы не секунды не думая, соврала бы, что выкурила плюшку гашиша.
почему-то признаваться в наркомании было проще, чем в собственной слабой психике. наверное потому, что дурманы и расширение сознания были далеки от даши, как та самая франция, а перепады настроения, тревога, неуверенность в себе и плаксивость совсем близко — как «перекрёсток» через дорогу.
за окном у набережной лейтенанта шмидта швартовался корабль, сигналили машины, кондуктор сопел, прислонившись к стеклу. мысли крутились вокруг приближающегося учебного года, методичек, пособий и материалов, которые она подготовила ещё в июле, как только распределилась. бюджет требовал возмещения за все те старания и деньги, вложенные в молодую специалистку, ближайшие три года обещали быть сказочными.
тянувшаяся мимо академия художеств отвлекла от мрачных мыслей о предстоящей работе, даша питала к её зданию особую страсть. потому что, построенное французским архитектором в лучших традициях русского классицизма, оно всё равно напоминала такой недостижимый и расплывчатый париж из детских воспоминаний.
в жизни, по мнению даши, у неё было две главные удачи: встретить такого классного мужа так рано, и побывать в париже. ей было восемь — совсем малышка, жавшаяся к ноге матери в аэропорту, пока строгий и уставший охранник в очередной раз, миллионный за день, объяснял, в какой ящик класть обувь, а в какой — содержимое карманов.
уже в самолёте она глазела в окно, не понимая, как они на такой махине должны доехать к отцу, которого предприимчивая мама пристроила профессором в элитный парижский колледж. а когда начали взлетать, перепугалась настолько, что вцепилась в подлокотники крошечными руками и не отпускала, боясь, что чуть ослабит хватку — и все они рухнут вниз.
спускаясь с трапа, даша не понимала, почему всем вокруг так наплевать на то, что они могли умереть. мама, шедшая рядом, потрепала её по голове:
— знаешь, как тут люди говорят? on ne peut pas faire des omelettes sans casser des oeufs.
— и что это значит?
— яйцо не разобьёшь — омлета не получишь.
к чему всё это было сказано даша поняла только лет через пять. а пока они шли к автобусу, который должен был отвезти их к гигантскому зданию, больше похожему на серый бетонный сырник. такие, наверное, ели титаны из древнегреческих мифов — настолько он был огромным.
если бы даша летела сейчас, она бы ни за что в жизни не подумала сравнивать венец футуристической архитектуры с наклонёнными стеклянными галереями и расходящимися в бесконечную даль дорогами с сырником. её фантазии хватило бы только на какое-нибудь «нло». богатое детское воображение вытеснили алгебраические формулы и сюбжонктив.
в сам париж они ехали на поезде, это был первый раз в жизни, когда даша в принципе на чём-то таком каталась. вот уж путешествие — для полноты картины осталось только на яхте кружочек сделать, чтобы собрать комбо.
вагоны снаружи были выкрашены как-то слишком патриотически — в синий, белый и красный, прямо как флаги, развевавшиеся на высоких металлических шестах. как она поняла уже в университете, любовь к родине вообще была неотъемлемой частью французского менталитета.
внутри — приятный бежевый салон и сиденья, развёрнутые поперёк. видели бы вы дашино лицо, когда она, семнадцатилетняя девушка, впервые увидела ряды сидений питерского метро, выставленные вдоль стен.
в общем-то, кроме перелёта, поезда и отеля, даша париж запомнила не очень хорошо. отельчик, в котором они жили, был чистый, тёплый, но далеко не из тех, в которых отдыхают летом в турции. те — большие, просторные, переполненные людьми и развлечениями. этот — совсем крошечный, спрятанный от туристических глаз обманчиво-прямыми улочками и зданиями во всех возможных стилях, от готики до рококо, от классицизма до ар-нуво.
вечером, когда отец заглядывал к ним после занятий, они часто смотрели в окно. он курил, стараясь держать сигарету подальше от дочери, выдыхал дым в сторону, а свободной рукой тыкал куда-то в соседние дома:
— вон там, видишь? бежевое такое здание… да-да, с завитушками на балконе… как ты интересно говоришь, завитушки… это кованные решётки, стоят там века с восемнадцатого. впервые появились на домах в квартале марэ, мы там гуляли… да, где я маму у фонтана поцеловал… подрастёшь немного, я тебе фильм про него покажу… и чего ты надулась? обижаешься, что не сейчас? маленькая ты на такое смотреть. иди лучше, там по телевизору мультики крутят, нечего тут стоять на сквозняке, дымом дышать…
— но я ничего не понимаю, что они говорят, — дулась она, хмуря очаровательное личико.
— я иногда по-русски не понимаю, что твоя мама мне говорит, но не потому что не могу, а потому что не хочу. иди всё-таки попробуй. курочка по зёрнышку и, как знать, может, и французский выучишь…
они прожили там месяц, на пятом этаже с видом на полупустую улочку, упиравшуюся в сквер. лифта не было, подниматься каждый раз приходилось по массивной лестнице с резными перилами. на четвёртом этаже красный коврик на ступеньках кончался, и даша шаркала по уложенному пару веков назад паркету. мама всё время просила так не делать — переживала, что обувь порвётся.
— тут, конечно, качество, но и цены кусаются, — качала она головой, рассматривая подошву кед, когда они возвращались в номер. — так что ты ходи поаккуратнее, ладно?
даша кивала головой, но всё равно продолжала. доставшиеся от сына какой-то родственницы кеды прослужили ей ещё год.
париж был разным. и по оставшимся ощущениям, и по сделанным фотографиям. мамин париж никогда не спал. в режиме нон-стоп у неё проходили какие-то встречи и вечеринки для избранных, после которых она всё утро приходила в себя на мягком гостиничном матрасе, настоятельно прося дашу не шуметь.
на вложенных в фотоальбом снимках столица франции отражалась в дорогих интерьерах и просторных комнатах, обставленных по каким-то нелепым дизайнерским решениям, в ресторанах с изысканной кухней и в очень красивых подругах, одетых по последнему писку моды.
папин париж был суетливым и повседневным. он брал дашу с собой на лекции, пока мама была занята, трясся с ней в общественном транспорте, досыпая, опёршись о поручень, покупал выпечку в незаметных лавках, о которых туристы думали в последнюю очередь, и много курил, даже в помещениях.
даша помнила, что тогда шло много дождей. из метро по лестницам поднималась густая толпа, раскрывая на ходу зонтики, отец отработанными движениями делал так же, справляясь одной рукой.
они вернулись в отель. хмурый администратор что-то пробурчал, получив в ответ скомканное «pardon». к тому моменту даша успела выучить, что это значит «простите», и тоже извинилась. на всякий случай.
уже в номере отец, снимая пиджак, сказал:
— а говорила, по-французски не понимаешь. ещё чуть-чуть и будешь преподавать вместе со мной.
той ночью мама ночевала у кого-то из знакомых, шёл дождь, отец тоскливо курил, глядя в окно. даша села рядом, подпёрла рукой щёку и тоже смотрела. за стеклом — ни души нигде, совсем мёртвый город, только фонарь мигал на противоположной стороне дороги. отец выдохнул дым и снова рассказал ей про резные балконы из квартала марэ. он часто повторялся, когда ему было тоскливо.
в отличие от дочери и жены, этот город для него — не достигнутая большой ценой мечта, а вынужденное пристанище. заработок. и даже приехавшая навестить семья мало помогала почувствовать себя так же, как на родине.
он жил в общежитие, наподобие улья в тупике данциг, которое снимал ему колледж. половина средств отсылалась в неустойчивую после кризиса россию, на остальную половину он покупал себе сигареты, поесть и, изредка, новые галстуки.
даша его грусти не разделяла, но ей нравился его спокойный, размеренный голос, запах табака, стук капель по стеклу и заворачивающее в мягкий кокон ощущение дома.
когда они вернулись обратно, даша ещё долго не могла привыкнуть ко вдруг ставшей совсем чужой обстановке родного города. всё было не тем и не таким, всё было скучным, унылым и серым. все ходили укутанные в пуховики и толстые шерстяные шарфы, вместо элегантных пальто и изящных шалей, грустили, жаловались на жизнь и не знали про кованные балконы.
месяц заграничной жизни оказался губителен для неустойчивой детской психики — она заболела францией. проводила часы, листая взятый в библиотеке путеводитель по лазурному берегу, доставала маму вопросами, когда они снова поедут к папе, просила на день рождения «фотоальбом, но, чтобы вместо нас, там был париж».
мама тщетно пыталась отвлечь дочь советскими мультфильмами, книжками про принцесс и игрушками, но быстро сдалась, стала покупать не «большую энциклопедию для девочек», а «большой русско-французский словарь», и подыскивать школу с французским уклоном. план сделать из дочери второго доктора наук по физике провалился. оставалось не мешать ей становится доцентом кафедры романских языков.
правда, сейчас из перспектив было стать простой училкой.
квартира встретила её тихим стуком компьютерных клавиш, следами от обуви в прихожей и упавшей свадебной фотографией. даша поставила пакет с продуктами на пол, разулась. перешагнув через застывшую грязь, подняла рамку и вернула на место.
хаос на тумбочке уже стал привычен, к беспорядку добавилось пятно на зеркале непонятного происхождения и тонкий слой пыли на пластиковой раме, из которой торчали воткнутые уголками снимки. в основном из универа или со свадьбы — шумные пьянки с друзьями, совместные поездки на машине, перекуры в тамбурах старых поездов, день рождения кого-то из их тусовки, прошедший на даче, вписки с раскладушками в однушках, отдых в анапе и медовый месяц в путешествии по золотому кольцу. внизу, в самом углу, ютилась фотография девять на двенадцать, прямо как из песни, с такой же корявой подписью «на память» и неровными подростковыми подписями на обороте.
это был выпускной.
— ты только не танцуй с другими, хорошо? — слабо улыбаясь попросил тогда марк, держа её за руку. расстёгнутый пиджак висел слишком свободно, они всё-таки промахнулись с размером, взяв, по заветам мам «на вырост», ноги уже готовы были сорваться с места: он всегда был таким. везде первый, везде готов помочь и выручить. даше поэтому и понравился. за ним было спокойно, как за каменной стеной. и в то же время он всё ещё был тут, лишь бы убедиться, что даша никуда не денется, не обидится и не бросит его. она кивнула, сморгнула подступающие слёзы и тоже улыбнулась в ответ.
— хорошо.
— спасибо. я совсем скоро вернусь.
поцелуй на тыльной стороне ладони она чувствовала весь вечер, и это было единственным, что не давало раскиснуть окончательно. в ретроспективе жизни медляк на выпускном не так уж и важен, но для неё тогда — девятиклассницы, только-только узнавшей, что такое романтика и отношения, — событие вселенского масштаба, которое она просиживала в тёмном углу на пару с пока-ещё лучшей подругой. после они разбежались из-за экзаменов, поступления, переезда и вроде бы какой-то ссоры, даша уже и не могла вспомнить, но сидя там, чувствуя лёгкие поглаживания по спине и грубоватое «мы не танцуем» в ответ на бесконечные приглашения, она думала, что такая дружба точно на всю жизнь.
ведущий объявил последний танец вечера — даша знала: вот и всё. у неё, конечно, ещё будет собственный выпускной из одиннадцатого класса, но это — через целых два года, которые марк будет в питере, а может, они вообще расстанутся. за окном уже было темно, горели только уличные фонари и кончики сигарет физрука, трудовика и пары парней с потока, которые решили, что уже достаточно взрослые, чтобы перестать прятать вредные привычки.
он влетел в украшенный шариками холл взбалмошным пятном. растрёпанный, с порванной рубашкой и ветками в волосах, горящими глазами искавший дашу, потому что знал, как ей всё это важно. она шагнула из своего тёмного угла, сдерживая слёзы и пряча их в счастливой улыбке. марк оказался рядом в три широких торопливых шага, лепеча что-то в своё оправдание, но она только и смогла, что поцеловать его, обнимая за шею, пока вокруг собиралась шумящая толпа. они явно были иконой любви во всей школе.
фотография слегка потрепалась, но всё так же вызывала трепет в груди: шумная компания никак не могла собраться и выбрать правильную позу. кто-то сзади ругался, юра попытался залезть на спину миши, чему тот был явно не рад, даня высунул язык, показывая пальцами кривых коз, он тогда помешался то-ли на рэпе, то-ли на роке, никто так и не понял; а они стояли, держась за руки, почти в самом центре, глупо лыбились в объектив камеры чьих-то родителей, и были действительно самыми счастливыми на том выпускном.
въедливый быт стирал приятные воспоминания, как клячка графит с бумаги — не размазывая рисунок, но убирая лишние детали. действительно, кому какое сейчас было дело до подростковой романтики? им за квартиру платить, и надеяться, что счета за воду в этом месяце не будут конскими.
bienvenue à реальный мир.
иногда даше правда не хватало свиданий. банального похода в кино, а потом в ресторан, банального получить цветы без повода и просьбы, банального поговорить о чём-то, кроме покупки жилья ближе к центру, кредита на машину, который непонятно, где лучше взять: в альфа-банке или сбере? и нужна ли им вообще машина? в конце концов, даша очень бы хотела закончить спор о том, какой стороной вешать туалетную бумагу: к стене или от стены.
но это было иногда. в целом её устраивал размеренный темп тихого счастья. да, не всё шло гладко, но они, как и все восемь лет, по-прежнему были друг у друга, по-прежнему поддерживали в плохие дни. марк всё так же заваривал ей кофе утром, даша всё так же укрывала его пледом, когда он засыпал за компьютером, доделывая очередной заказ.
марк из простой стены, каким был в семнадцать, вырос в настоящую неприступную крепость, к которой доступ был только у даши. она чувствовала себя маленькой птичкой, свившей гнездо в самом сердце форта — могучего, безопасного и постоянного. дело было за малым — не сломать крылья о каменные стены.
он сидел за кухонным столом, накрытом скатертью, работал, громко и агрессивно стуча по клавишам ноутбука. сидел прямо, дашу всегда удивляла его осанка — её собственная приказала долго жить, а шутки про вопросительный знак перестали быть шутками. она тихо и кротко приняла поражение в битве против здоровой спины и отсутствия проблем с позвоночником в тридцать один. впрочем, уже в двадцать два после целого дня на ногах ей начинало тянуть поясницу.
— привет, — даша поставила пакет на стол и начала шуршать, разбирая продукты. — ты голоден?
в ответ донеслось скомканное «привет», мычание и вроде как утверждение.
— я приготовлю болоньезу, окей?
он только отмахнулся, давая полный карт-бланш на блюдо для ужина, поудобнее наклонил экран и надел наушники, чтобы послушать чьё-то сообщение. даша поджала губы и пошла переодеваться. чёрная дыра в желудке отдавала тяжестью и пустотой, в голове мелькнуло, что надо было купить себе сникерс, чтобы голод не чувствовался так мучительно.
зашуршал газ на плите, зажурчала вода, она тихо включила случайный плейлист на спотифае, чтобы нарезать помидоры было не слишком уныло, пританцовывала, отправляя их к фаршу на раскалённую сковородку, чтобы потом добавить приправы и совсем немного кетчупа к соусу. спагетти неспешно булькали в кастрюле, извиваясь, как стая червей. даша забыла, что их нужно помешивать.
новая французская волна заходила ей на ура, тело двигалось само, голод притупился, оставив только лёгкость и ненавязчивый шлейф хорошего настроения. напевая даша чмокнула макушку мужа, будто хотела передать ему часть собственных чувств.
— даш, не мешай, — попросил он, встряхнув головой, и добавил только через пару мгновений. — пожалуйста. я занят.
— прости, — напряжение заползло в неё жгучим толстым шнуром, похожим на тот, которым шарятся в желудке, чтобы сфотографировать твою язву или гастрит. горло будто сбрызнули наркозом, оцепенение пробежалось иголочками и осело на корне языка. танцевать больше не хотелось.
ужинали молча, только пожелав друг другу приятного аппетита. марк так и не оторвался от ноутбука, съев порцию слишком быстро, поставил тарелку в раковину и свалил в комнату, прихватив вещи. даша перетаскивала макароны по кругу, мешая с соусом ещё больше, аппетит исчез окончательно, но она всё равно засунула в себя еду, которая неприятно плюхнулась внутри, будто она действительно проглотила комок червей. марк вернулся только когда даша мыла посуду, мягко обвил талию руками и опёрся подбородком о её голову.
— прости, — он погладил живот большими пальцами. — я не должен был так грубо реагировать. работы слишком много.
даша закрыла кран, стряхнула капли и развернулась в объятиях, опираясь на ещё мокрую столешницу.
— не должен был. но отреагировал. и мне неприятно.
— такого больше не повторится. обещаю, — он наклонился, чтобы поцеловать её в лоб, навязчивые мысли, крутившиеся в голове, стали тише, а вскоре и вовсе замолкли, уползая куда-то на задворки. — хочешь что-нибудь посмотреть?
— не особо. завтра тяжёлый день.
— сильно волнуешься? — марк притянул её ближе, обнимая.
даша пожала плечами, выдавила из себя «вроде того» и обняла в ответ, но почему-то черви-спагетти всё ещё ощущались тянущим грузом в животе. возможно, в следующий раз ей стоит съесть меньше.
утром она всё-таки проспала, хотя и поставила три будильника. один из главных педагогических страхов сбылся, второй, однообразие и скука, пока просто маячил на горизонте.
опаздывала не критично, но от кофе пришлось отказаться в угоду макияжу и получасовой войне с тоналкой, которой она замазывала набитые на третьем курсе тату. в одежде старалась выдержать что-то близкое к деловому стилю: коричневая юбка, не доходящая до колена, в аккуратный квадрат, белая лёгкая блузка и берет, одного цвета с помадой — насыщенно-вишнёвого.
возле школы слегка неаккуратными рядами толпились первоклассники, ученики постарше неспешной вереницей тянулись в здание, чтобы занять парты и, возможно, разгрызть-таки бесконечный гранит науки. ещё бы умудриться не сломать о него зубы и голову.
в ёлках, росших у самого забора, безуспешно прятались двое — высокий парень в чёрной рубашке навыпуск, олимпийке и шапочке, и девушка, ниже него на полголовы, забитая татуировками, курила сигарету, громко рассказывая какую-то историю:
— …и стоит, значит, передо мной этот заградотряд жидомассонских чекистов и их зам по пиздежам во главе…
год обещал быть интересным.
вообще, в школе она уже работала: на практике четвёртого курса, немного летом, помогая педагогу-организатору с документацией, и перед дипломом. но тогда это ощущалось по-другому: как будто даша была томатом, растущим в лабораторно-тепличных условиях, под пристальным наблюдением профессоров, преподавателей, руководителей и даже ректора. они ходили вокруг, помечая что-то в бумажках, прищеплённых на деревянные планшеты, шептались, рассказывая друг другу о том, что увидели, кивали головами и улыбались, лишь бы помидорка-даша не почувствовала себя дискомфортно.
что её ждало сейчас, в диких условиях естественного отбора, никто не знал. неизвестность потирала ручки, прикидывая, в какой соус можно превратить вчерашнюю студентку. даша буквально перед глазами видела рецепт:
первым делом ошпарьте тщательно вымытые томаты, очистите их от кожи и покрошите…
незавидная участь — оказаться дополнением к жаренной картошке.
о том, что будет трудно, предупреждали все: и мама при поступлении, и папа после первого курса, и многочисленные руководители практики, и ректор на вручении диплома, и завучи при первой встрече, и даже милая старушка в отделе кадров, куда даша заносила свидетельство о браке. лишь марк ни о чём её не предупреждал:
— даш, дело исключительно твоё, чем по жизни заниматься. ты сама выбирай.
по жизни она, если честно, хотела быть томно смотрящей в потолок французской девушкой века девятнадцатого, которая целыми днями лежала бы на софе, читала любовные романы и писала письма тайным воздыхателям. но такая опция, к её глубочайшему сожалению, была недоступна и приходилось обходиться малым.
вообще, у неё были все шансы остаться в университете, преподавать студентам первого-второго курса и самой учиться в магистратуре. но с этим немного не срослось, поэтому вместе с дипломом она получила рекомендательное письмо и направление на работу в общеобразовательную школу с углублённым изучением французского недалеко от дома. и на том, собственно, спасибо. её менее везучему сокурснику пришлось вообще переезжать во владивосток, весь поток провожал его на перроне на следующий день после вручения в, так сказать, последний путь.
до отправления оставалось минут десять, когда они притянулись на московский вокзал, воняющие перегаром и, в некотором, роде всё ещё пьяные. хуже всего было костику — тому самому, которого ждало увлекательное семидневное путешествие через всю россию-матушку. абсолютно резонно можно было заметить, что самолётом было бы куда быстрее — около полутора суток, но, учитывая костикову боязнь высоты и нищету, решили всё-таки отправить парня поездом. да и никто бы его в том состоянии на самолёт не пустил. его-то на поезд пустили еле-еле.
даша была в самой вменяемой из всей процессии, которая сопровождала тело, поэтому полезла в вагон, искать койко-место в купе. там, уже разложив термос и бутерброды на столике, сидел старичок интеллигентного вида, сверкая лысиной в лучах июньского солнца.
она заглянула внутрь, поздоровалась и, убедившись, что это место по билету, крикнула одногруппнику:
— паш, тащи сюда! нижняя свободна, на ней положим, свалится же сверху.
действовать они старались быстро, но получалось, не слишком. впрочем, дашин преподаватель в музыкальной школе был бы в восторге: он всегда требовал от неё играть так, будто она чуть-чуть выпила, и совсем никуда не торопилась.
старичок, нахмуривший густые седые брови уже на «тащи сюда», заёрзал, раздумывая над тем, как бы поделикатнее выразить даме своё недовольство. сама дама, стоя на коленях посередине купе, методично била рюкзак вещей кулаком, пытаясь запихнуть его под полку. наклоняться она всё ещё не рисковала — от «нормально» до «вертолётов» в таком состоянии один шаг.
закончила как раз вовремя: паша, придерживая пребывающего в лимбе костика, появился на пороге вместе с разъярённой проводницей, которая требовала, как можно скорее сойти с состава.
жертву пяти шотов текилы сбросили на полку, кое-как уместив щуплое, длинное тело на столь маленькой площади, извинились перед старичком за «бля, мне его башка в глаза солнечных зайцев пускает» и, насколько позволяла координация, поспешили к дверям: состав вот-вот должен был отправиться.
— пашка, давай быстрее, — крикнула даша отставшему одногруппнику. — мы и так на ходу прыгать будем, я не хочу на скорости: надо мной мама не для того старалась, чтобы я лицом по бетону ездила.
— да иду я, иду, — хныкал паша.
бежавший за составом поток, как мог, их ловил под визги проводниц и милиции.
сразу на следующий день, в девять утра, даше позвонили из её школы, попросив подъехать оформить документы.
директриса, женщина бальзаковского возраста, одетая со вкусом, сидела в кабинете слишком аккуратном для подобной профессии: документы лежали в идеальных стопочках или вообще были спрятаны за стеклом шкафов в одинаковых папках, клавиатура компьютера параллельно краю стола, карандашик к карандашику в специальном стаканчике. смотрела тепло, но оценивающе, стучала маникюром по подбородку, будто чего-то ждала, или о чём-то напряжённо думала.
— кто у вас педагогику вёл?
— усос… — по привычке ответила даша, но тут же исправилась: — усовичский геннадий григорьевич.
— а практику принимал?
— он же, — кивнула даша, несмело протягивая диплом и характеристику.
— не утруждайтесь, — отмахнулась женщина, наклонилась, чем-то щёлкнула, и, посмотрев на ничего не понимавшую дашу, наконец улыбнулась. — бога ради, сядьте, дарья эдуардовна, я вас не съем! сейчас чаю выпьем, поговорим. вы знали, что кличку «усос» геннадию григорьевичу мой курс придумал?
— понятия не имела… — она всё-таки села, чувствуя себя чуть менее напряжённо. и мысленно благодарила марка, который перед отходом сунул ей в сумку спартаковское «ассорти». — а я вам конфет принесла.
— право слово, не стоило, — воскликнула директриса. но по взгляду было понятно — стоило. закипел чайник, в минуту кабинет из неуютно-идеального превратился во вполне приемлемый и даже приятный. — было это в конце девяностых, союз уже распался, но его пережитки, в виде геннадия григорьевича продолжали цепляться за паровоз современности. насколько же сильными должны быть пальцы, чтобы всё так же держаться за одно место…
она пустилась в пространные размышления о своей молодости, системе образования, динамике её отрицательного роста и том, что вся надежда лишь на молодые кадры, чем сильно тешила дашино самолюбие.
заглянула завуч, за ней ещё одна, посетители сменялись, заходя чаще и чаще, видимо, из-за разлетевшейся по коридорам новости о пополнении в коллективе. даше льстило, как её представляли, так по-взрослому и профессионально:
— дарья эдуардовна каплан, наша новая преподавательница французского. прошу любить, жаловать и не сильно пугать.
когда её представляли молодой женщине чуть за тридцать, анна витальевна, (к этому моменту даша познакомилась не только с половиной школы, но и непосредственно директрисой), добавила:
— и вас, лариса жановна, я сердечно прошу взять шефство над коллегой и помочь ей освоиться. — она обратилась уже к даше: — не поверите, лариса жановна тоже была ученицей усовичского! для вас счастье встретить ходячий справочник по применению его нудной теории на практике.
лариса жановна усмехнулась, качая головой, приятно польщённая словами, задержалась, выпив с ними чаю, и предложила провести экскурсию по школе.
— всё равно ведь в одну сторону, мы с вами соседки по кабинетам!
кабинеты, к слову, были в дальнем углу третьего этажа, у самой боковой лестницы, соединённые каморкой. из удобств в ней: стол, стул, кипяток, новенькие стеклопакеты, дисковый телефон и старенький компьютер. на похожем даша во времена раннего детства играла в змейку и второй симс. ей сразу же показали, где лежит печенье с чаем, куда засунуть методички, зачем им такой древний телефон, и как на него звонить.
— понимаешь, даш, — к этому моменту уже перешли на «ты», хоть даша и отнекивалась, мол, не доросла ещё, и дня не работает. — хотя, конечно, ещё не совсем понимаешь, но скоро точно поймёшь. дети — цветы жизни, но если сутками только и делать, что копаться в саду, так же и с ума сойти недолго. поэтому ты, когда начнёшь чувствовать раздражение, позвони на стационар, скажи им: «граждане учащиеся, pardon-moi, посидите тихо минутку», а сама это время подыши, помассируй виски, поругайся на воздух… им там только трель слышно. а у тебя и нервы здоровее будут, и морщины позднее появятся.
сам кабинет был в половину меньше стандартного: шесть парт, стоящих в два ряда, учительский стол, доска и шкаф со стеклянными дверьми, в который можно было засунуть все привезённые отцом из франции сувениры: комиксы про астерикса и обеликса, давно пылящиеся где-то в коробках под кроватью, статуэтки наполеона, чашечки с картинами моне, из которых никто ни разу не пил что-то слабее коньяка, подарочные книги дюмы и верна, с золотыми переплётами и изготовленными на заказ обложками. фотоальбомы. их у даши было и правда в избытке — снимки дуано, картье-брессона, вилли рони, брассая и марка рибу ютились на плотных страницах каталогов, сложенных на книжной полке прямо над диваном в гостиной, служившем ей рабочей зоной. она уже вполне чётко представляла, что и куда поставит, и даже какие плакаты повесит на стены.
— по глазам вижу: понравилось, — улыбаясь, сказала коллега. — одолжить тебе на завтра офисный пластилин? даже не надейся приклеить что-то на эту краску скотчем…
— если не сложно…
первое сентября обещало быть интересным: шестой, восьмой, десятый, пятый, одиннадцатый. даша вклинилась в поток старшеклассников, проскочив мимо сонной вахтёрши незамеченной, и снова почувствовала себя школьницей, но тут же одёрнула сама себя, расправила плечи, улыбнулась отражению в зеркале холла и была готова покорять учебный процесс.
— девушка, я понимаю, что сегодня праздник, но что это за внешний вид, — сделал ей замечание строгий голос завуча. отличий от её школы было ноль целых, ноль десятых: тот же строгий взгляд поверх очков, те же собранные в хвост седые волосы, тонированные в фиолетовый, тот же тёмно-синий брючный костюм, та же пренебрежительная интонация. завучей по воспитательной работе как будто копировали и вставляли в школы через контрол-цэ, контрол-вэ. — из какого вы класса?
— я новая преподавательница французского, — ответила даже без дрожи.
— в таком случае, я попрошу вас соответствовать статусу и одеваться соответствующе, а не, — она помахала рукой в воздухе, намекая на «неподобающую» одежду. — и как вас вообще взяли с таким лицом работать в школу?
даша кивнула, ничего не ответив, развернулась, и зашагала в сторону кабинета. на такие выпады она перестала реагировать ещё на втором курсе, когда паша, выслушивавший её жалобы на преподавателей и то, что им не наплевать на её внешний вид и личную жизнь, сказал: «даш, честное слово, кто обижается на говно за то, что оно воняет?». она пораскинула мозгами и поняла, что только дуры и идиоты. ни тем, ни другим она себя не считала, поэтому сделала из этой случайной фразы принцип жизни. по крайней мере в отношении нелестных комментариев в сторону собственного внешнего вида.
к концу дня её уже не заботили неприятные слова завуча, но заботило кое-что другое: она чувствовала какую-то иронию и насмешку над собой, когда все классы оказались «в».
— так у нас всех французов в «вэ» отправляют, — объяснила ученица на перемене перед седьмым уроком. высокая, спортивная с разрезанным языком и безразлично-наплевательским лицом. даша ещё не успела узнать их имён, но её жутко пугали подобные подростки: отрешённость не появлялась на пустом месте, кто знает, через что она прошла или проходит. девушка тем временем продолжила: — у нас ещё немцы были в какие-то бородатые годы, но потом фрау риссовская окончательно выжила из ума, ушла на пенсию, и «гэ» классы стали тоже учить английский. вот мы и остались одни такие уникумы.
— да-да, — зевая, добавила темноволосая соседка. — только эта уникальность вообще в жизни не помогает: всё сейчас на английском. вот новенькой хорошо, она у нас по-французски ни «бэ», ни «мэ», ни «понимэ», зато parle anglais.
— кто там на прошлый новый год жить по новой пожелал? лизок, ты? — донеслось со второй парты.
— а тебя волновать не должно, крис, что я там загадываю, — огрызнулась темноволосая, видимо, лиза.
крис закатила глаза, явно не впечатлённая, и продолжила рассказывать историю уже даше:
— просто понимаете, у нас в этом году учебники новые, программа новая, преподавательница новая, так ещё и девчонку из москвы перевели…
её прервала открывшаяся настежь с противным хлопком дверь.
— рус, да соси ты жопу с такими вопросами, спрашивай с тех, кто это придумал!
они встретились глазами, девушка, в которой даша узнала курившую в ёлках, пискнула «ой», а в неё на полной скорости сзади влетел парень, точно так же замеченный утром. они ругнулись, теряя равновесие, девушка попыталась ухватиться за стул, но лишь утянула его с собой вниз, задевая парня по макушке.
— блять, ви! — воскликнул он, она пихнула его локтём в попытке заткнуть, но сделала хуже: — ебись ты в телевизор, стереоблядь спидозная, хватит меня бить!
— молчи, фашик тепличный, преподаватель в кабинете, — прошипела она, стараясь быть тихой, но все всё равно всё услышали.
они закопошились, как перевёрнутые майские жуки, пытаясь встать, случайно или не очень задевали друг друга руками, синхронно отряхнулись и поправили одежду.
— здрасьте! — улыбаясь во все тридцать два поздоровалась ви, для пущей убедительности кивнув головой, и пнула руса ногой, чтобы он не молчал, но он лишь пялился в пол, смущённый и сжавшийся. — вы извините нас, дураков, мозгом не обременённых, больше не повторится. не ругайтесь только, пожалуйста…
— да я и не собиралась, — сказала даша, удивлённо моргая. — я просто впечатлена вашим… искусством формулировать мысли. «заградотряд жидомассонских чекистов» уже шесть часов будоражит мне воображение.
лицо ви сначала вытянулось в удивлении, потом пошло мелкими красными пятнами стыда и, в конце концов, побледнело от сжатых губ, сдерживающих смех. она глянула на руса, всё так же напряжённо разглядывавшего ламинат.
— а я тебе говорила, что она училка, такие красивые только в эскорт и педагогику идут!
ученицы с не меньшим интересом, чем даша, изучали их парочку. крис наклонилась к соседке по парте, что-то шепча той на ухо. кажется, они затеяли спор, потому что сразу после короткого диалога кивнули, пожали руки и попросили одну из сидевших спереди близняшек разбить.
даша подпёрла подбородок, смотря за их тщетными попытками вести себя хоть сколько-то адекватно, усмехнулась сомнительному комплименту и расслабилась. хуже быть точно не могло.
— ви, бога ради, закрой рот!
— а ты чё такой напряжённый, как будто тебе очко шуруповёртом щекочут? давай как-то порасслабленнее, мэнчик, а то тебя кондрашка хватит.
— да боюсь, как бы причиной моей смерти не стал весь тот бред, что ты несёшь…
трель звонка заглушила коридорный шум, закрыли дверь, расселись. подгруппа смотрела на дашу хитрющими, пытливыми глазами, выискивая фальшь в поведении и внешнем виде. дети, они же такие, в любом возрасте чуют подделку лучше, чем любой, даже самый грамотный, искусствовед при определении подлинности картины перед торгами.
другого варианта, кроме как быть собой, у неё не было. поэтому она, обойдя стол, села на его краешек, болтая ногой, и мягко начала:
— bonjour, mes chers. je m’appelle daria eduardovna, mais ce serait peut-être mieux si vous m’appelez madame kaplan…
не в её характере строить из себя конченную суку-стерву, которой придумывают нелепые прозвища за спиной, поэтому она сразу выкладывает карты на стол. покер в открытую куда интереснее нелепых попыток прочесть психологию противника — он оставляет чистый азарт и упование на удачу.
— давайте обо всём договоримся на берегу, — продолжила она, перейдя на русский, и показала пальцем на оформленный в июле информационный стенд: — вон там критерии оценки. что хотите, на то и учите. преподавать буду доходчиво, спрашивать строго, entendu?
невнятное мычание было принято за «да».
— как с французским у вас вообще?
— среднее по группе — а-два, — донеслось со второй парты. — но с виолеттой расстановка сил меняется в худшую сторону.
— а хотелось бы?
— а хотелось бы си-ноль, — приподняв уголок губ, сказала упомянутая виолетта, сопровождаемая скулежом руса, спрятавшего лицо в ладонях. в их парочке за совесть и приличие явно отвечал он, в двойном объёме испытывая стыд.
— тебе зачем? — спросила соседка крис, развернувшись полу боком.
— как это? — с наигранным возмущением. — я, может, во французском дуб-дубом, зато яйцо буду — отборное.
повисла тишина, которую, спустя напряжённые десять секунд, расколол смешок с первого ряда, привлёкший внимание.
— да что вы, реально же смешная шутка.
— вот она — моя аудитория! скашляемся.
— попробуем.
и они вернулись к попыткам определить, в каком состоянии находятся знания языка после лета.
даша прикидывала, что ей понадобится много времени, чтобы привыкнуть к цепким взглядам, направленным на неё, и всё-таки, как будто в других классах всё было чуточку проще. потому что там не было прилипших к её фигуре глаз непонятного болотного оттенка, жалящих и красноречивых в своей заинтересованности. что же, одна активно слушающая ученица у неё имелась, осталось завоевать сердца ещё десяти девчонок и единственного парня. задачка как будто даже без звёздочки.
в середине урока открылась дверь.
— малышенко, — завуч сразу же нашла нужную ученицу глазами. такую действительно было сложно не запомнить. — собирай вещи, пойдём документы переоформлять.
— какие документы? зачем? — девушка искренне удивилась. хлопала глазами, строя невинность, а под партой пинала руслана, чтобы активнее сдерживал смех.
— как зачем? — тамара сергеевна посмотрела поверх очков. — мама твоя звонила, спрашивала с меня: почему всё напутали, и дочь её в класс с французским уклоном отправили? ты у неё английский, видите-ли, учишь. все нервы мне сорвала, так что давай без препираний.
— да вы что?! — воскликнула она, вскакивая из-за стола, упёрлась в него руками и выглядела так, будто услышала несусветную чушь. — я же француженка до мозга костей! я вам и жалюзи, и круассан, и пьер ришар знаю, да и вообще, у меня на будильнике песня стоит… как её? ну, эта…
и, к огромному удивлению даши и смеху одноклассников, действительно начала петь:
donnez-moi une suite au ritz,
je n’en veux pas!
des bijoux de chez chanel,
je n’en veux pas!
завуч, уже успевшая устать от этой семейки, лишь махнула рукой, останавливая выступление, и попросила напомнить маме, какой же всё-таки язык учит её дочь. закрывая дверь, пробормотала, что ещё чуть-чуть и точно уволится к едрёной фене. они замерли, слушая удаляющиеся шаги, пока они полностью не растворились в пустоте коридора, и только тогда взорвались неудержимым хохотом.
даша смотрела на виновницу этого балагана — она стояла, улыбаясь от уха до уха, осматривала последствия своего концерта и светилась ярче светодиодной лампочки.
— простите, дарья эдуардовна, — сказала она, смотря в глаза. — просто я не переживу, если меня разделят с русланом. сохраните моё французское спиканье в тайне, пожалуйста.
— comme l'élève voudra. но спрашивать я с вас буду, как со знающей, — даша всё-таки не сдержалась, позволив себе лёгкий смешок, прикрытый ладонью. виолетта малышенко, теперь даша точно знала, что не забудет её имя, улыбнулась, прищурив глаза. — donc, mes chers, минутка вам на посмеяться и возвращаемся к уроку.
когда марк спросил у неё вечером, как прошёл первый день, она ответила «хорошо». и ни в чём не соврала.
