питер, чай, не франция

      виолетта чувствовала себя ужасно глупо, сидя в утреннем сапсане. на откидном столике стоял чай, пахнущий лесными ягодами, сладкий и слишком дорогой для простого пакетика с кипятком, две вафли и телефон с мигающим от уведомлений фонариком. на перроне отец хмуро смотрел в затемнённое окно, пытаясь выловить хоть каплю вины и раскаяния в глазах дочери, но ничего не находил — то ли от их отсутствия, то ли от тонировки, грубо искажавшей интерьер вагона. впрочем, правда была посередине.       виолетта не то, чтобы сильно сожалела о последнем дебоше. ну, напилась на выпускном из десятого класса, какая разница? все там пили. не все в москве-реке потом купались, и далеко не все с дядями-милиционерами дрались при задержании, конечно. и не все потом пятнадцать суток за мелкое хулиганство сидели на петровке. и не все с этой петровкой знакомы слишком хорошо и близко. но не повод же это — высылать её из столицы. не в российской-таки империи. отец, впрочем, считал иначе.       — виолетта, я просто не понимаю, что делаю не так, — сказал он тем вечером, когда её отпустили. ехали в машине, отец за рулём, виолетта сзади, вместе с рюкзаком вещей, смотрящая в окно. — я в свои семнадцать уже вовсю думал о поступлении. а ты? пьёшь и буянишь...       — зато ребятам весело было, — возразила она.       — а где твои ребята были, когда тебя колотили дубинками по почкам и в автозак паковали? где?       виолетта промолчала. её взгляд, цеплявшийся за свет жёлтых фонарей за окном, иногда соскальзывал на чёрный пластик торпеды и собственные руки, в ссадинах, старательно избегая силуэта отца, у которого добавилась полоска седины на висках. она кусала губы и заламывала пальцы. ещё не зажившие костяшки саднило, она хлопала по ним, пытаясь унять зуд.       он тоже молчал, напряжённо сжимая руль.       — мне жаль...       — давай не будем, — он устало потёр переносицу. в такие моменты обычно незаметные морщины становились глубокими и явно видными, чернея в темноте впадинами.       они встретились взглядами в зеркале заднего вида, но виолетта не выдержала и двадцати секунд. отвела. упёрлась в мелькавшую за окном москву. из магнитолы играла группа «мираж».       дома оказалось, что она переезжает к маме в питер.       — самой главной моей ошибкой было не подпускать к твоему воспитанию лену, — отец сидел в кресле, упираясь локтями в колени, тёр лицо и, наверное, ждал, что виолетта расплачется, начнёт умолять его, чтобы он этого не делал, и клясться, что исправится. но она молча стояла, опёршись о фортепиано бедром, сверлила хмурым взглядом пол и хотела курить. — всё-таки у неё железный характер. она бы тебя так не разбаловала.       виолетта прошипела себе под нос что-то матерное и пропитанное ядом, развернулась на пятках и хлопнула дверью с такой силой, что в буфете задрожал подаренный на свадьбу родителей сервиз.       отец был прав, но всё равно подобная попытка перевоспитания казалась предательством. в конце концов, в чём смысл молодости, если ты не делаешь в ней ошибок? конечно, глядя на чужие можно сделать всё иначе, чтобы никогда не совершить их. но это же совершенно не гламурно, не круто, не весело и даже как-то слишком просто. а виолетта трудностей не боится. она вообще мало чего боится. разве что бабаек, темноты и стать нормисом.       поезд тронулся с задержкой в две минуты, хмурое лицо отца отдалялось, превращаясь в маленькую точку, пока вовсе не исчезло. можно было выдохнуть. в наушниках кричал кирилл бледный, химозный привкус малины, черники и ежевики облепил язык, его хотелось сплюнуть, но пришлось глотать и закусывать вафлями.       виолетта, что бы вы там себе не напридумывали, питер любила. не из-за мамы — с ней всё было ещё сложнее, чем с отцом. из-за атмосферы. из-за воспоминаний. из-за друзей. настоящих, а не «кентов» из школы. не зря в народе говорится «сегодня кенты — завтра менты». за таких не держишься, и не грустишь, когда теряешь. держалась виолетта за руслана и дашу, которую чаще называли по фамилии – «бергер».       руслан был ей не просто другом — двоюродным братом со стороны мамы, сыном того самого дяди сергея, почившего не так давно и так глупо: перепил и свалился в реку. трагедией это было сложно назвать: семья тушенцовых выдохнула, сдала немногочисленные пожитки в ломбард, а у руслана наконец появилось отдельное место, которое даже можно было назвать «личным постранством».       гараж площадью восемнадцать квадратных метров достался в наследство от отца, которому он достался от отца, которому его выделило великое советское государство перед тем, как сослать в сибирь за высказанное на собрании «храни боже партию». сколько бы немцев ты не перестрелял, в христа верить всё ещё было зашкваром.       виолетта ещё не успела осмотреть его лично — со смерти дяди прошло не так много, бумажная волокита закончилась только после экзаменов. рус и сам толком не разобрался с тем, что ему такое от горе-папаши досталось, лишь присылал кружочки в телеграмме, где лазал по горам мусора, скопившегося в гараже, доставая предметы неясного происхождения и назначения, вроде фуражки белой гвардии, восьмикилограммового мотка медных проводов, с которых руслан получил законные пять тысяч, ржавого охотничьего ружья, арматурного каркас, которые используют при строительстве фундаментов (тоже отправившийся в металлолом), горы разномастных ключей, запчастей для чпу-станка и мотоцикла «урал» в разобранном состоянии.       «заканчивай там свой курорт в отеле ол-инклюзив «квадратное небо магадана», жду на разбор завалов» — было написано в единственном письме, пришедшем виолетте в кутузку. тетрадный листок в клетку всё ещё лежал в нагрудном кармане куртки, она не успела переложить его в обувную коробку со всякой сентиментальщиной, которая должна была приехать вместе с остальными пожитками через неделю прямо в питерскую квартиру.       с бергер они познакомились в интернете (от знакомства в «дайвинчике» они открещиваются сильнее, чем блогеры от «спасибо», евы!»), когда обеим было по тринадцать, попробовали сходить на свидание, но сошлись на том, что подруги из них получатся больше, чем пара. спустя год общения обнаружили, что троюродный дядя виолетты какое-то время был женат на дочке племянницы какой-то из многочисленных дашиных бабушек, и стали использовать по отношению друг к другу лаконичное «sister», произнесённое с жутким акцентом и сокращённое в конечном итоге до «сис».       они были образцовыми подружками: скидывали друг другу скрины с подписями «ну ты смотри, что она высрала», отправляли милые видео и «мы?», получая в ответ «клоунша» на первое, и «МЫ!!!» на второе. даша делала расклады на бесконечных девушек виолетты, с которыми ничто и никак не складывалось, виолетта уже дашиным девушкам била лица за плохое отношение к подруге. руслан за этим наблюдал со стороны, качал головой и ждал, когда бергер вспомнит, что она всё-таки бисексуалка, и обратит на него хоть каплю того внимания, что тратила на всяких кать-сонь-маш-вик-лиз.       их компашка сложилась давно и была неразлучна — по крайней мере всё то время, что виолетта проводила в питере, то есть три месяца лета и ещё четыре недели каникул, размазанных по учебному году. чаще всего они просто шатались по улицам, пили колу (пиво пришло в их жизнь лишь в непозволительно поздние пятнадцать), висели на турниках, иногда дрались с такими же бездельниками с других районов, а, когда подросли, с ними же сидели в подъездах, пели под гитару и на скорость поглощали дешёвый портвейн или водку, закусывая снегом или запивая водой (в особо удачные дни у них в карманах находились пакетики сахара, который они мешали в пятилитровике, в ещё более удачные — вместо сахара был сироп).       теперь у них было даже своё место, своя база, своё убежище — целый гараж! даже при условии, что рус будет оставлять там дедову приору, (которая, впрочем, была в его полном распоряжении — на деда её только оформили, у того даже не было прав), какой-нибудь небольшой диванчик там всё равно поместится. чем не мечта пить в относительном тепле и уюте, нюхая отработанное масло, бензин, и слушая бесконечную ругань в сторону «ведра с гайками»? может, рус даже научит её водить…       солнце уже во всю светило в окно, но виолетта задёрнула занавески, зевнула и решила, что весь путь проспит. поздний отход в постель, долгая переписка с друзьями, где она только и делала, что ругалась на отца непрерывным потоком коротких сообщений, ранний подъём… в интернете писали, что горячий чай утром полезнее для пробуждения, чем кофе, но он лишь сильнее утомил организм. виолетта положила под голову скомканную джинсовку, забилась в угол, надеясь, что никому не будет до неё дела до конца поездки, и закрыла глаза. избежать встречи с мамой она не могла вот вообще никак, зато могла избежать четырёхчасового маринования в жуткой тревоге и злости.       буквально в тот момент, когда она нашла удобное положение, телефон завибрировал, противно стуча о пластик. виолетта вздрогнула, выругалась под нос, попыталась снова устроиться, но не смогла: момент упущен, поза утеряна. звонок ещё шёл. подняла трубку:       — у аппарата.       — ты чё, спала? — спросил руслан, выдыхая сигаретный дым прямо в динамик. шипение резануло ухо.       — да. а ты меня разбудил.       — я тебя всё время бужу, ви, не во мне проблема. ты слишком много спишь.       — не вижу в этом проблемы. ты что-то хотел?       — да. проверь телегу, — рассмеялся и сбросил.       виолетта любила руса. но иногда он её дико бесил.       в шторке уведомлений значилось восемьдесят три сообщения из двух чатов: руслан спамил стикерами с котами и нечитаемым набором букв, от бергер было лаконичное «во сколько будешь?».       «в час», — в тот же момент в чате с русом появилась новая порция стикеров и упрёков в том, что ви ему не отвечает.       «а я ебу, на что тебе отвечать?»       «ВО СКОЛЬКО РАЗБОЙНИЦА ПРИЕДЕТ?????»       «у бергер спроси», — и прежде, чем рус разразился бы очередной гневной тирадой, отключила интернет, засунула телефон в сумку и вернулась к попыткам уснуть.       дрёма накатывала волнами, виолетта проваливалась в неё на пару минут, но что-то держало уплывавшее сознание, заставляя вновь и вновь возвращаться обратно, как крутящееся на нитке йо-йо. соседи в меру шумели, почти не мешая, она злилась скорее на собственный организм, отца и водку, которая в москву-реку её и потянула. почему-то, выпив спиртного, виолетту всегда тянуло к воде. может, она на самом деле была дочкой морского царя, а не преподавателя экономической теории? впрочем, даже так хорошего было мало: рыбе она предпочитала сало с хлебом и рубленные котлеты. воспоминания о проглоченной в детстве косточке заставляли содрогаться до сих пор…       от тёкших вялым потоком мыслей виолетту оторвал поднявшийся в салоне поросячий визг. она вытянула шею, пытаясь рассмотреть, что потревожило её праздное полу-лежание, сопровождавшееся развитием современной философской мысли. тут у девушки на тридцать втором месте возрождение античных традиций, а люди всё о мирском: в салоне видите ли, стало тесно и кто-то кому-то случайно отдавил ногу. заржавевшая карга, похожая на тролля, ругалась с молоденькой дамой на каблуках.       — смотри, куда копыта ставишь!       — дамочка, мы с вами имён друг друга не знаем, а вы мне тыкаете!       виолетта слышала не очень, но видела хорошо. вместо реплик ей нравилось представлять, что они кудахчут, как две курицы. она откинулась обратно на кресло, покрутилась ещё немного, но в конце концов сдалась и, достав сунутый в сумку отцом томик «мастера и маргариты», начала читать. интересно стало только в конце третьей главы, когда низенького, упитанного и лысого председателя (виолетта так и не запомнила его имени) переехало трамваем.       на вокзале её встретили подзатыльник руслана, объятия даши, требование сфотографироваться для истории, горячий пирожок с мясом сомнительного происхождения, пасмурная погода и бесконечная толкучка. телефон снова завибрировал, мама прислала смску:       «не смогла приехать, работаю. вечером заказывай пиццу, посидим, поговорим».       виолетта ничего не ответила, отписалась отцу сухим «добралась», сунула мобильник в карман джинсов, и поспешила за друзьями. они уже во всю обсуждали, куда стоит сходить в первую очередь: за пивом и сухариками, в квартиру оставить вещи или сразу в гараж.       — у меня ключей нет, — виолетта поняла это только сейчас. — а гараж до сих пор завален, я хочу отдохнуть, а не заработать грыжу, тягая хлам.       руслан полез в карман, выуживая звенящую связку, потряс ею перед лицом ви, но, прежде, чем она хотя бы осознала, что перед ней, и схватила ключи, сунул обратно.       — тебе повезло, что тётя лена меня любит.       — козёл ты вонючий! отдай! — она попыталась дотянуться до джинс, но рус лишь схватил её за шкирку, отпихивая, как блохастую дворовую собаку. они начали пихаться, задевая прохожих и стены архитектурного наследия, виолетта случайно, или не совсем, зарядила ему по носу локтём. по лицу, очерчивая изгибы рта и подбородка, потекла кровь.       — ну ты и сука.       — а сам-то?       к бергер, наблюдавшей со стороны, подошёл обеспокоенный пьяница, спрашивая, не нужно ли их разнимать, она лишь помотала головой. на просьбу о пятидесяти рублях на бутылку тоже помотала головой и свистнула друзьям, чтобы те закруглялись.       — успеете ещё друг другу рожи разбить. целое лето впереди.       — не только лето, — еле слышно прокряхтела виолетта, выворачиваясь из удушающего, даже не сжатого вокруг шеи. — отец надеется, что мама меня перевоспитает.       — горбатого только могила исправит, — съязвил рус, вытирая ладонью кровь, застывшую плёночкой, неприятно стягивавшей кожу. — на футболку не попало?       бергер привстала на носочки, разглядывая воротник.       — порядок.       оставленная без присмотра виолетта уже болтала со всё ещё стоявшим рядом бездомным. вроде бы о вселенской несправедливости, тюрьме и татуировках. как оказалось, мужчина сидел в том же сизо, что и она. прощаться было сложно. они же, считай, родственники: в одну дыру нужду справляли, и на одной койке дрыхли. денег он с них не взял, хотя виолетта и протягивала куда больше, чем изначальные пятьдесят рублей.       — вам, молодёжь, нужнее.       — дяденька дело говорит. пойдём, а то сейчас все деньги раздашь, и на метро не хватит.       — а мы на метро? а чё с приорой? я-то думала меня встретит опущенная тачка, тонированные окна, «кайф ты поймала»…       — во-первых, не опущенная, а заниженная. а во-вторых, ты думай не так много. её недавно какие-то дебилы украсть пытались, всю проводку мне расколупали, надеялись завести. ага, блять, я её с ключа не всегда завожу, а так она тем более никуда не поедет.       — безопасность, ничего не скажешь…       — будешь много пиздеть — за руль не сядешь!       — но рус!       они спускались в метро, всё ещё припираясь, даша упорно делала вид, что понятия не имеет, кто это, разглядывая заштукатуренные своды станции, больше напоминавшей тоннель, уральский красный мрамор, барельефы и гипсовые дубовые листочки, подминающиеся до самого потолка.       уставшая после бесконечно-бесполезной школы, бергер улизнула в художественный колледж, движимая желанием наконец найти себе приличную девушку и стать разочарованием семьи. ни с тем, ни с другим успехов не наблюдалось: все адекватные были заняты, оставшаяся юля чикина вступать в отношения не особо хотела, предпочитая быть друзьями. семья, жившая по принципу «чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось», была вполне довольна вектором развития младшего ребёнка. видимо, её старшие братья наворотили столько в молодости, что ей до них пакостить и пакостить ещё пару лет.       в колледже было не особо лучше, но хотя бы веселее. чего только стоила текущая крыша, отсутствовавшие окна в паре учебных классов, и бабуля в бобровой жилетке, зачем-то преподававшая у них латынь. ни в учебном плане, ни в одной из методичек её не было, министерство образования тоже не могло дать вразумительного ответа на вопрос, почему прорва дизайнеров учит и поёт гаудеамус, но факт оставался фактом. каждый понедельник, среду и пятницу они сидели в затхлом кабинете, где не открывались окна, с трудом читали одни и те же фразы, а под конец вставали и дружно уставшим хором пели:

гаудеамус игитур,

ювенес дум сумус!

      даша запомнила только первые две строчки, и те с божьей помощью.       хорошее в колледже тоже было. например, юля чикина, точно так же сбежавшая из школы, впрочем, слегка по другим причинам: влюбилась в молодую химичку, была отшита, разозлилась, и свалила, куда взяли. взяли, к слову, на гончарное дело. поэтому теперь она, помимо нудных общеобразовательных предметов, учила ещё и виды глины. недовольна она из-за этого совсем не была:       — а чего грустить-то? вот у тебя в окружении есть хоть одна глиномеска, кроме меня? индивидуальность и уникальность — мои главные характеристики.       спорить с этим было сложно, поэтому никто и не пытался.       ещё одним бесспорным плюсом колледжа, открывшемся бергер только к концу второго семестра, был великолепный и многогранный мир искусствоведческого снобизма. какое удовольствие ей доставляла возможность упереть руку в бок, скривить настолько недовольное лицо, как будто ей за шиворот насрали, как минимум, и, сотрясая воздух, говорить:       — ну вы вообще?! как можно коринфский от ионического ордера не отличить?!       сама она тоже не особо их отличала, но удовольствие и чувство собственного превосходства над плебеями, не разбирающимися в искусстве, заставляли душу цвести, и мотивировали учиться лучше всяких там оценок, дипломов и грамот. кому какое до них дело, когда можно одной фразой заставить огромного сорокалетнего мужика заткнуться и стушеваться?       вот и даша не знала.       тем временем они уже сели в поезд. до «политехнической» ехать было ещё минут пятнадцать, рус показывал сидящей у него на коленях виолетте фотографии приоры после попытки угона, она ему на ухо комментировала увиденное, в основном матом. даша нацепила наушники, сделала музыку громче и погрузилась в переписку с очередной девчонкой, с которой они пару недель побудут в передружбе-недоотношениях, а потом поругаются из-за мелочи, заблокируют друг друга и будут вспоминать только на ночёвках с подружками, и только недобрыми словами. но погода стояла тёплая, хоть и пасмурная, три месяца безделья наполняли надеждами на лучшее и верой в людей, поэтому бергер с разбега прыгала на рельсы, прямо под поезд с лаконичным названием «интрижка».       — чё это она лыбится? — спросила ви, наклоняясь к русу.       — да свидание намечается, — махнул он рукой показательно небрежно, и вернулся к галерее, раздумывая, что бы ещё такого показать. виолетта нахмурилась, складывая в уме полученные за последний год эмпирическим методом данные, и выдала:       — так ты что, реально не гей? она тебе нравится?       рус дёрнулся, сбрасывая ви. она шлёпнулась под ноги злобной старушке, которая никак не могла найти себе место в забитом вагоне, бросила «пардоньте», неловко поднялась, отряхнулась и села обратно.       — охуел?       — а ты?       — моментик имеется, но давай как-то без бросания меня на пол.       — а давай ты меня пидором называть не будешь? тогда подумаю.       — так я не называла, — виолетта закинула руку ему на шею, заранее предотвращая падение, которое могла вызвать несколько щепетильная для руса тема. мужчина, сидевший рядом, сделал им замечание, попросив быть скромнее, на что был послан коротко, но далеко.       — часа нет, как ты в петербурге, а я уже устал. город от тебя, кстати, тоже уже устал.       — запасайся терпением, офицер, — ви широко улыбнулась, растянув губы чуть ли не в половину лица, видя поникшего руслана. за годы знакомства он успел выучить, что такие улыбки ничего хорошего не предвещали. — я ж сказала: я тут не только на лето. считай, переехала.       рус не ответил, лишь выпучив глаза, напоминая лемура-долгопята в ступоре, и просидел так, схватившись рукой за голову, пока их не пнула бергер, намекая, что пора выходить. они протиснулись через входящих людей, получая ругань и локтями по рёбрам, выскочили на платформу и пошли к эскалаторам.       — даш, ты знала, что рус, оказывается, не гей? — внимание виолетты переключилось на всё ещё копавшуюся в телефоне бергер, находя новую жертву для доёбов, пока руслан всё ещё пребывал в блаженной прострации, не особо воспринимая окружающий мир.       — да ну, — скептически ответила та и, посмотрев на экран, нахмурилась. — что ответить на откровенный флирт?       — или ничего, или скинь сиськи, — посоветовала ви.       — не удивительно, что у тебя с девушками не складывается. может, это не рус гетеро, а ты?       фраза вызвала у них на лицах выражение брезгливости крайней степени, как будто даша им не то, что за воротник насрала, а заставила насранное ещё и съесть.       — упаси господи, — атеист руслан на всякий случай перекрестился.       погода немного прояснилась, и вместо низко висящих свинцовых туч на небе осталась лишь лёгкая сероватая дымка, через которую кое-где даже пробивалось солнце. даша и рус, как коренные петербуржцы, на это природное явление лишь сморщились и поспешили прижаться к тени у фасада здания. виолетта, поправив сумку, радостно жмурилась. в её понимании нужно быть или конченным, или вампиром, чтобы прятаться от солнца.       впереди была полупустая трамвайная остановка, неприглядные окраины, и целых три месяца без учёбы. от одной этой мысли уже хотелось лыбиться, а в душе, руководимый разливающейся по венам радостью, играл оркестр. в нём не было никаких скрипок и виолончелей (можно ли тогда использовать столь громкое слово? — задачка от жана фреско), но было две гитары, ритм и бас, ударные, клавишные и сломанный голос вчерашнего подростка, поющий о том, что молодым всё можно.       им можно не спать сутки, не спать двое, встречать рассветы и закаты, гулять во дворах, оккупировать спортивную площадку и целый день играть в «паспорт», отрабатывая удары, а потом пойти пить пиво и закусывать сухим дошираком. можно встретить знакомых и пойти с ними к кому-то на квартиру, напиться до потери сознания, а на утро оказаться во всеволжске, даже не помня, каким чудом туда попали. можно проводить дни на автомойке, сидеть в коморке начальника, пока руслан работает, пить чай, решать кроссворды и судоку, смотреть старые фильмы на двд-плеере.       можно две недели кряду выносить из гаража мусор, чтобы загнать туда приору и наконец-то взяться за ремонт. можно поехать на другой конец города, потратить два часа, чтобы ещё столько же бродить по свалке в поисках запчастей для машины, украшений для гаража и безделушек, которые потом можно будет почистить от грязи и задвинуть на барахолке по завышенной стоимости. можно пару раз поцеловаться на балконе и один раз в ванной у кого-то дома, бегать от девчонки неделю, избегая разговора, а потом случайно пересечься в очереди в магазин и разойтись с криками и фразой: «ничего не хочу сказать, но тебе, блять, четырнадцать» (в случае виолетты). а можно хмуро гипнотизировать взглядом девушек, которые опасно близки к тому, чтобы их движения из категории «подружки танцуют» перешли в категорию «лобызания и эротика» (в случае руса, даши и её сонечки).       можно поругаться с бездомными, которым не нравится шум, крикнуть «потерпите, графы ёбаные», а на следующий день с ними же распить бутылочку егермейстера, украденную из маминого бара. слушать рассказы о русской классике и истории из молодости, ходить собирать бутылки, чтобы накопить даше на новый мольберт.       но всё это было впереди. пока что они, рус и бергер, вышли, а виолетта, раскачавшись па поручне под недовольство кондуктор и граждан, выпрыгнула на проспект луначарского. путь домой лежал через минимаркет, в котором клятвами и молитвами были куплены три банки пива, упаковка сухариков, бутылка водки «про запас», шоколадка тёте наташе, две пачки лаки страйка и сырный попкорн.       квартира встретила пустотой, прохладой от работавшего кондиционера и запиской от мамы на холодильнике, в которой она просила только не развернуть стоявшие в гостиной на подоконнике орхидеи.       долго думали, какой фильм посмотреть, чтобы даше было интересно, а ви и русу не страшно, остановились на выпуске криминальной россии про чикатило, но сразу после заставки звук убавили на минимум.       — так чё ты там говорила про переезд? — начал руслан, с приятным пшиком открывая баночку светлого нефильтрованного.       — какой переезд? — бергер даже заблокировала и отложила телефон, наконец концентрируя внимание на друзьях, а не бейби эмо-девочке, с которой всё так же не намечалось ничего большего, чем летний романчик. — отец уломал тебя поступать в польшу, и ты бросаешь наше бренное снг-пространство в угоду диплому европейского образца? горжусь!       — ага, не дождёшься, — виолетта, выпившая половину своего пива в три глотка, гоняла остатки по стенкам. — сдалась мне эта польша. я по-ихнему разве что «курва мать» и «я пердолю» понимаю, спасибо доте.       — нет слова «ихний», — сморщился руслан, постукивая по татуированным лодыжкам. он сидел в углу, виолетта расплылась по дивану, забросив на руса ноги, даше досталось мягкое кресло, в котором она лежала, по своему обычаю, поперёк.       — а ты натурал. ой, прости, две лжи слишком много для такого короткого разговора, так что выбирай: или ты не прав, или я.       — какая ты сука.       — и я тебя люблю.       — вы такие противные, — вклинилась даша. даже за пять лет активного общения, она никак не могла привыкнуть к тому, что ви и рус больше напоминали давно женатую пару, чем брата и сестру. первый год она даже думала, что её разводят, пока они как-то не засели для какого-то патриотического конкурса разбирать документы семьи и составлять генеалогическое древо (тогда же и выяснилась история про троюродного дядю).       в её отношениях с братьями было гораздо меньше близости и гораздо больше подъёбов: чего только стоило систематическое бросание бергер в кусты крапивы и реку. иногда они прокрадывались на кухню, пока она мыла посуду, резко щипали за бока и убегали с криками и гамом. когда даше было грустно и она дулась в гостиной, погружённая в депрессивные мысли, медленно подходили к ней, останавливаясь, как только она говорила «отъебись», и измеряя расстояние до дивана: соревновались, кто подберётся ближе.       до слияния в единый организм детям бергеров было далеко, но они и не сильно стремились. наверное, это был защитный механизм вселенной, которая боялась ещё одного большого взрыва, который мог случиться, если бы столь неугомонная энергия объединилась.       рус и ви даже не обратили внимание на её слова, уже зацепившись за обсуждение их общего знакомого, который пару лет назад полностью исчез из поля зрения, а буквально этим утром стал активно всем написывать, втюхивая бады сомнительного состава и происхождения. пароход разговора отплыл, было бессмысленно кричать с причала, чтобы подождали дашу, поэтому она, допив пиво, вернулась в переписку.       через час, проглотив всю купленную еду, они скурили по сигаретке на балконе, предварительно сняв сушившееся постельное бельё, и переместились в новоиспечённую виолеттину комнату.       — как в морге, — прокомментировал руслан, почёсывая голову. его никогда не привлекали комнаты с белыми стенами, столом, стулом, ковром и кроватью. дашу тоже. виолетту тем более.       — рус, метнись кабанчиком за инструментами, — попросила ви, думая, куда бы припрятать купленную бутылку водки.       — баллончики брать?       — да. все, что есть, — и, когда он уже шуршал в прихожей, натягивая кеды, крикнула: — и полки, которые дядя сергей полгода назад сломал, тоже тащи, я знаю, куда их присобачим.       — а чё ты мной командуешь? — послышалось в ответ, но было прервано суровым взглядом даши, выглянувшей в коридор. её нахмуренные брови могли предвещать только две вещи — избыток текилы в организме, и предстоящую лекцию о состоятельности патриархальной системы ценностей. — понял. ебало на ноль.       — умничка.       — умничек, ебут у тумбочек, — и ушёл, хлопнув дверью. потом пожалел, забыв, что виолеттина дверь от хлопка закрывается, и пришлось пять минут жать кнопку звонка, слушая, как внутри девушки уссывались от смеха. когда они всё-таки соизволили открыть ограничился простым: — ой, идите нахуй.       на что получил лишь упрёки в том, что больше всего на хуй непосредственно попасть было только у него. в бесконечной череде подколок и разговоров перестановка прошла быстро и незаметно: кровать передвинули к окну, стол — за дверь, ковёр свернули в трубочку — дожидаться лучших времён. решили отвлечься на перекур, и пока тянули один за одним лаки страйк, виолетта в позе креветки набрасывала дизайн комнаты на обрывке бумажки, бормоча под нос:       — над кроватью на цепях повесим полки, я туда фигурки свои расставлю, сверху пластинки приделаем… надо будет табуретку с кухни забрать, проигрыватель поставлю… а вешалку тогда куда? а может, она мне нахер не нужна? там такой угол приятный…       — так ты что? — вдруг спросила даша, так и не получившая ответа на вопрос о переезде. — сюда с концами перебираешься?       виолетта оторвалась от рисования только ей понятных символов и чёрточек, переводя взгляд на подругу:       — вроде того. навсегда, ну, или пока отец не перестанет на меня злиться. но это точно не в ближайшие полгода будет.       — и ты как? рада?       — пока не разобралась, — виолетта отложила своё безобразие, которое гордо про себя называла планировкой, поднялась и тоже закурила.       вот так они втроём и стояли: высунувшись в окно, с сигаретами между пальцами, рассматривая вовсю зеленеющие деревья, жадно хватающие редкие солнечные лучи, пустующий детский сад, куда сейчас не заглядывают даже поиграть на площадке, соседа, копошащегося в открытом капоте машины, подростков чуть младше них самих, сидящих на лавке с отцовской гитарой, развевающееся от лёгкого ветра бельё, рядом с которым дежурила вывесившая его бабуля. возле руслановой чёрной приоры вальяжно расхаживала ворона, пугая воробьёв и уличных котов.       и как будто все те проблемы, которые наступали виолетте на пятки, норовя схватить за лодыжки и, дёрнув, повалить на землю, да так, чтобы потом не подняться, были не такими уж и проблемами. в моменте было классно, рядом стояли лучшие друзья, ближайшие два с половиной месяца обещали быть тёплыми и беззаботными, а остальное не имело значения.       пока не наступил вечер.       бергер ушла, сославшись на усталость, рус вызвался проводить её до остановки, виолетта не возражала, лишь махнув рукой: была занята склеиванием двух половинок деревянной полки.       минут тридцать спустя, когда задачка со звёздочкой была решена двумя саморезами, суперклеем и ложкой соды, входная дверь снова хлопнула. забывшая, что она не в москве виолетта, выглянула, ожидая увидеть отца, но вместо него, стягивая туфли, с зажатым между щекой и плечом телефоном, в прихожей стояла мама.       — да, перезапиши его на вечер, я свободна, — их взгляды пересеклись. мама губами произнесла «привет» и, получив в ответ то же самое, вернула внимание собеседнику: — нет, не надо ничего брать, пусть просто придёт без опозданий…       точно. у них же что-то типа семейного вечера. и вроде бы пицца, которую надо было заказать.       спустя один звонок, выслушивание про бесконечные акции и скидочные предложения, долгое объяснение того, что именно нужно и как именно к дому добраться, виолетта молча жевала резиновое тесто с привкусом пересоленного сыра и томатного соуса, смотрела в стол и совсем не понимала, что она тут забыла. почему-то все года до этого с мамой не было неловко — было никак. понарошку. как игра в дочки-матери в детском саду, где вы семья на час, пока отец не приедет забирать после работы. только теперь отец не приедет. виолетта застряла в выпускной группе один на один с самой строгой воспитательницей из возможных.       мама не ела, лишь напряжённо сжимала кружку с горячим чаем, обжигая пальцы, но не дёргалась, будто ничего и не чувствовала. сверлила взглядом то лицо дочери, то лежавший экраном вверх телефон, чего-то ожидая.       — у тебя новые татуировки.       кроме «привета» и «курьер будет через полчаса» они друг другу за вечер ничего больше не сказали. ни «как дела?», ни «как прошёл день?», ни «дома ночуешь?» привычные для их редких взаимодействий. обошлись даже без «за что отец тебя сослал ко мне?», «как ты себя чувствуешь?» и «ты уже распаковала вещи?». молчание и осуждающий взгляд.       — да, парочка… — виолетта потёрла щёку. недавно набитая надпись зудела, как будто ещё не зажила, хотя прошло уже пару месяцев.       — ты моё отношение к этому знаешь, — начала мама, но её прервал наконец зазвонивший телефон. коротко извинилась, встала и подняла трубку: — алло, да? да, елена евгеньевна. всё в порядке, я ждала вашего звонка…       ещё минута и она с концами ушла в гостиную, прикрыв дверь, оставляя виолетту смотреть в тарелку, где лежал ещё один кусок всё ещё дымящейся пиццы, и поджимать губы. не то, чтобы она горела желанием провести с мамой время: она бы десять раз предпочла компанию руса и даши, в крайнем случае просто шаталась бы по району в поисках старых знакомых и приключений. но, это ведь должен был быть их вечер.       не зря виолетта не читала тургенева в прошлом году — он бы ей явно не помог в этой ситуации. пришлось справляться своими силами.       аккуратно встала, стараясь не скрипеть стулом, прокралась в коридор, кончиками пальцев подняв ключи и без лишнего шума засунула их в карман. натянула резиновые тапки, провернула замок, открывая дверь. мама всё ещё была в комнате, громко доказывая очередному клиенту несостоятельность предложенной им линии защиты:       — виталий альбертович, ну бога ради, какое «так получилось»?! мы не в детском саду, а вы двух людей не в казаках-разбойниках сбили…       ещё в десять виолетта выучила главное правило любых замков — если вращать ключ очень медленно, он будет закрываться так же медленно и беззвучно. два коротких щелчка: щёлк-щёлк, и с плеч свалился эверест. их наконец-то можно было расправить. когда она вернётся, мама наверняка будет спать, а завтра можно будет провести весь день вне дома, избегая её до самых выходных. от этой мысли жизнь даже показалась классной и радостной.       двадцать ступенек вниз или, в случае виолетты, два раза по одному скольжению на перилах, и перед глазами обитая дерматином дверь в ромбик, перетянутый нитками, оставшаяся с перестроечных времён. палец вдавил звонок чуть ли не в деревянный косяк.       — кого там нелёгкая принесла?! — раздалось раздражённое из-за двери, перекрывая копошения. — а… стоило догадаться.       — ты что, мне не рад? — виолетта ухмылялась, оголяя передние зубы.       — я тебя отдохнуть не успел, а ты уже снова по мою душу, разбойница, — он отступил, пропуская внутрь.       — русик, кто там?! — спросила с кухни его мама.       — никто!       — здрасьте, тёть наташ!       крикнули одновременно как раз тогда, когда женщина выглянула из кухни, протирая руки полотенцем. она была невысокой, ниже виолетты на пол головы, носила каре, осветляла волосы в приятный платиновый блонд, одевалась просто, со вкусом и была невероятно красива, пусть и с глубоким отпечатком усталости на лице. и всегда была рада видеть свою дорогую племянницу.       — виолетта, детка, здравствуй! я думала после ужина к вам заскочить поздороваться, а ты сама пришла. мой руки, проходи, я как раз на стол накрыла. ну, русик, не держи её в прихожей!       — да я только поела…       — тогда чаю с нами попьёшь, расскажешь, как там жизнь молодая, столичная! мне же интересно.       — мы вообще-то тоже в столице живём. северной и культурной! — влез руслан, отходя в сторону, чтобы виолетта смогла протиснуться в ванную. зажурчала вода, непривычный брусочек дешёвого мыла, вместо жидкого, приятно скользил по ладоням, пах какими-то цветами и всё время норовил выскочить на дно раковины. тушенцовы продолжали спорить на фоне о том, где на руси жить хорошо, в какой столице, и при какой власти.       выходя из ванной, наткнулась на объятия: сначала тётины, потом руслановы. это была только их семейная особенность — много обниматься, и делать это так, чтобы даже самый несчастный и забитый человек в миг почувствовал себя любимым.       с отцом виолетта обнималась не сказать, чтобы часто: по праздникам, на семейных застольях, (почему-то эти два события всегда совпадали), иногда (раза два в год) по воскресеньям, когда они садились посмотреть очередной сериал. с мамой объятий она не помнила. может, потому, что их и не было никогда. горький осадок после сегодняшнего несостоявшегося разговора неприятно царапнул пищевод, упал в желудок, отдавая в нём тяжестью.       в семье руслана всё всегда было по-другому, и виолетта этому «другому» всю жизнь завидовала. да, его отец пил. а ещё учил его чинить проводку, прибивать полки, разбирать и собирать компьютеры, ставить палатки, мангалы и фофаны, жарить шашлык, водить машину, паять микросхемы и ориентироваться по компасу. отец виолетты разве что давал ей деньги и наставления.       да, мама руслана загибалась на двух работах, не ходила на родительские собрания и почти не появлялась дома. но всегда находила возможность прийти на баскетбольные матчи сына, даже если они были настолько неважными, что кроме неё, физруков и пары человек с параллели, пришедших прогулять биологию, никого не было. всегда спрашивала, почему он грустит, как дела на подработке, слушала жалобы, обмывала вместе кости, гладила по голове, успокаивающе трепля волосы, пока сын напряжённо смотрел в окно, сдерживая слёзы. мама виолетты разве что оставляла ей деньги и ключи от квартиры.       квартиры, в которой ей было неуютно, тошно и просто стрёмно. отцовская, к слову, была точно такой же по ощущениям. просто, за счёт более долгого в ней пребывания, виолетта притёрлась к сопутствовавшему дискомфорту достаточно, чтобы его не замечать.       кухня мамы, была компактной, но вполне удобной — по крайней мере, два человека с лёгкостью могли там развернуться. посуды мало, столовых приборов ещё меньше: а зачем? к ним же рота солдат есть не приедет. такой подход к жизни развился от купленного пару лет назад курса по саморазвитию, активно продвигавшему минимализм, воспоминаний из детства о захламлённой отцом квартире, или банального отсутствия необходимости в лишнем — виолетта не знала. узнать, честно говоря, тоже не стремилась.       буквально на этаж ниже всё было диаметрально противоположным — и ощущалось точно так же: напротив входа зачем-то стоял холодильник, двери не было, лишь аккуратная арка с потрескавшейся белой штукатуркой, стол по центру, куча ящиков, заваленный подоконник, рольшторы с пейзажами чёрно-белого берлина, крючки для полотенец в виде осьминогов…       комнат тут тоже было две — на одну меньше, чем у виолетты. до недавнего времени руслану приходилось делить комнату с матерью, которая не рисковала ночевать с буйным мужем, о личном пространстве он узнал только за полгода за совершеннолетия, о замке на двери так и не узнал.       и всё равно в этой убогой, замызганной временем и нищетой квартире, сидя на неустойчивой трёхногой табуретке, виолетта чувствовала себя на своём месте. как будто причитавшая о покойном муже тётя наташа была ей родной матерью, а руслан, подпиравший рядом щёку, — родным братом.       — рассказывай, как там у тебя, в москве твоей? как игорь? сильно по серёже грустит? надо же было ему вот так упиться… а я ему говорила, что пьянки до добра не доведут, говорила! а какой человек был, какой человек! руки золотые, да горло мишурное.       она наливала в чайник воды, поджигала спичками на плите газ, хлопала дверцами, доставая кружки, печенье и сахар. руслан сидел в углу между столом и холодильником, язвил на любое хорошее слово об отце и размазывал гречку по тарелке, дожидаясь, пока мама вернётся за стол. у них было не принято начинать есть, пока не все усядутся. виолетта даже не знала, есть ли у её родителей традиции.       — а ты чего без ленки? — спросила тётя наташа, заливая чай. — опять она вся в работе?       — ага, — виолетта надеялась, что не звучала слишком уж недовольно. — у неё новый клиент, какой-то витёк, сбивший пару человек. как таких вообще защищать в суде можно?       — она же не его поступок защищает, а его права, — мозолистая рука мягко потрепала виолетту по голове, как маленького диковатого котёнка. — чтобы ему лишнего не пришили, а то ты знаешь, как у нас суды работают...       — оно, может, и так, но я вообще не понимаю, зачем...       — работа такая: кто-то штаны шьёт, кто-то машины моет, а кто-то вот так.       — а я не понимаю, — вклинился руслан, — как можно про маму в таком тоне говорить? не по понятиям вообще, ви, мама же святое!       — русик, ну ты бандит или кто? что ещё за «понятия»?! мне мужа-пьяницы хватило, сын-уголовник как-то вообще в мои жизненные планы не входит, — наигранно возмутилась тётя наташа. он, смущённый подобными выводами о своём будущем, скосил взгляд в сторону, надулся и пробубнил что-то нечленораздельное, то-ли оправдываясь, то-ли прося помолчать и не нести ерунды.       виолетта рассмеялась, толкнула его плечом, желая поддержать:       — торжественно клянусь, что ничего такого не допущу…       тётя, продолжая своё околотеатральное выступление, нахмурилась, ужаснулась, приложив руку ко лбу и, поняв, что никто ничего не понимает, начала командовать:       — так дело не пойдёт, раз торжественно, надо встать… давай-давай, руки по швам, отдавай честь. кто так честь отдаёт?! спинку прямо, ручку ровно, вот, уже лучше, а теперь с чувством, с толком, с расстановкой!       прокашлявшись и сдерживая смех, под стоны руслана, просьбы прекратить, «цирк уехал, клоунов забыли» и спрятанное от стыда в ладонях лице, виолетта, вздёрнув подбородок, декламировала:       — торжественно клянусь, что не допущу того, чтобы руслан превратился в бандита, и пошёл по кривой дорожке, — и, немного подумав, добавила: — по крайней мере один.       — молодец... подожди, что значит «по крайней мере один»?!