«Тебе никогда не победить Кинна». «Ты недостоин быть мои сыном». «Ты ничтожество».
Смакую любимые фразы отца, снова и снова прокручиваю их в своей голове и довольно ухмыляюсь: что же он скажет теперь — в момент, когда дуло моего пистолета утыкается в лоб поверженного братца? Окидываю его презрительным взглядом, сейчас он напоминает жалкую побитую псину: полулежит в мерзком, грязном переулке в сотне метров от основного места кровопролитного сражения, обеими руками зажимает рванную рану на боку и лихорадочно глотает воздух. Всего несколько мгновений, и я избавлюсь от человека, который с самого детства и до сих пор является причиной моего персонального ада.5 лет
До моего первого урока игры на фортепиано оставалось пятнадцать минут, когда я выбежал из просторного зала и со всех ног бросился в комнату своего самого любимого человека. Мне было всего пять лет, тогда я слишком многого не понимал: я не мог себе объяснить, почему мой отец заставляет меня заниматься музыкой, изучением иностранных языков и еще множеством полезных и бестолковых занятий вместо того, чтобы ответить на вопрос, куда пропала моя мама. Я узнал, почему она больше не приходит, не заботится обо мне и не читает сказки перед сном, когда в окно своей комнаты увидел, как ее бездыханное тело закрывают в мрачном деревянном гробу. Я помню, как спрыгнул с подоконника, рванул к двери в надежде поскорее спуститься во двор и оказаться рядом, только ручка мне не поддавалась — я был заперт. В тот день, несколькими часами позже, я познакомился со своим новым педагогом и раз и навсегда возненавидел фортепиано. В комнате мамы — единственном доступном мне месте памяти — я забился в угол между стеной и изголовьем ее кровати и заливался горькими слезами ровно до тех пор, пока на мои плечи не легли ласковые детские руки: они смахнули мои слезы, вытерли сопли и утянули в нежные утешительные объятия — как только это случилось, я разревелся в голос. Через двадцать минут я смог немного успокоиться, тогда же в комнату ворвался мой разъяренный отец: — Вегас, что ты тут делаешь?! — он схватил меня на шиворот и одним резким движением поднял на ноги, — живо поднимайся и иди заниматься, не позорь меня! От внезапного вторжения отца я растерялся, молча смотрел на него и изо всех сил сдерживал вновь подкатившие к глазам слезы, ведь папа никогда не разрешал мне плакать. — Вегас, я с кем разговариваю?! — он резко отпустил меня и влепил звонкую пощечину. Я был маленьким и худым мальчишкой, мне не удалось устоять на ногах — замахивающуюся во второй раз руку отца я заметил, стоя перед ним на коленях. Я уже приготовился к удару, когда услышал спасительное: — Дядя, не надо! — жалобно прокричал Кинн, протиснулся между нами и прикрыл меня своим телом, — пожалуйста, перестань. Мой отец отступил, потому что не имел никакого права причинить вред племяннику. Но это ничуть не помешало ему поговорить со мной позже, наедине: во всех красках рассказать, как ущербно я выглядел, когда трусливо прятался за широкой спиной кузена и отчаянно цеплялся за края его футболки. Я не был ему благодарен. Я не хранил это воспоминание годами. Я не хотел, чтобы он защитил меня снова.13 лет
Я бессовестно врал, что беру дополнительные занятия по информатике, а сам с окончанием основных уроков бежал на школьный двор — я прекрасно знал, что каждый вторник и четверг на спортивной площадке увижу его. Садился в тени крупного дерева неподалеку, доставал любимую книгу и старательно делал вид, что читаю: за те отвратительно быстрые полтора часа я не улавливал из нее ни слова, зато не пропускал не единого действия смышлёного мальчишки из параллельного класса. В тот день он выглядел особенно нелепо: учился делать какой-то новый, судя по всему, сложный трюк на скейтборде — раз за разом слетал со своей доски, едва ли сохраняя равновесия и не падая прямиком на асфальт. Он усердно тренировался и, когда у него, наконец, получилось, устало раскинулся на рампе, блаженно запрокинул голову вверх и самодовольно улыбнулся — чертовски… красивый. Я смотрел на то, как его необузданные темные кудряшки падали на привлекательное личико, лезли в горящие уникальным, свойственным одному ему, огоньком глаза и липли к пухлым, налитым губам. А после рассматривал бабочек… он любил носить огромный, явно не по размеру, розовый комбинезон на голое тело, а я любоваться цветной татуировкой на открывшихся ребрах. Я слишком увлекся, чтобы заметить подобравшегося ко мне кузена: — Неужели мой вечно угрюмый братишка улыбается? — от радостного голоса Кинна я подскочил на месте и выронил книгу, которую тот успешно словил, аккуратно закрыл и уложил ко мне на колени. — Влюбился? Кто он? Я почувствовал себя загнанным в угол зверьком, напуганным и жалким. Как долго он стоял за моей спиной? Что конкретно успел увидеть? О чем догадался? — Не говори глупости! — сорвался на крик и моментально откинул руку брата, которая ненавязчиво теребила мои волосы, — я не извращенец, меня не привлекают парни!«Такие, как они, не должны существовать». «Это противоестественно, они ошибка природы». «Это не любовь, это болезнь! Генетическая мутация». «Пускай сидят и не высовываются, смотреть противно!».
Я слушал возмущения отца бесчисленное количество раз и в каждый из них представлял лицо человека, который наотрез отказывался покидать мои мысли. Я верил своему отцу, я считал себя ошибкой. Мне было за себя стыдно. — Я не такой, — продолжал уверять подозрительно притихшего кузена, только вот от его молчания моя уверенность рассыпалась, как гребанный песочный замок, — я не мерзкий… — Вегас, — он склонил ко мне голову — так, чтобы наши взгляды пересекались, ласково улыбнулся и мягко произнес, — все хорошо. Я хотел отстраниться, но Кинн с пугающим пониманием абсолютно всего в моей жизни продолжил говорить раньше: — Не слушай его, ладно? — он осторожно взял мою ладонь в свою и переплел наши пальцы, — в твоих чувствах нет ничего мерзкого, не бойся их. Просто позволь себе быть счастливым и расскажи мне уже, кто этот красавчик. Мне не стало легче после его слов поддержки, последующей болтовни и беззаботного смеха. Я не хотел открывать ему душу всякий раз, когда чувствовал себя угнетенным. Я не был счастлив от того, что последовал его совету, решился подойти и заговорить со своей первой невинной любовью.22 года
Мне было двадцать два, и я чувствовал себя законченным неудачником. Когда я провалил очередное задание и получил сполна от своего слетевшего с катушек от гнева папаши, решил, что мое желание нажраться, как последняя скотина, в захудалом баре на окраине города не сделает этот день еще хуже — долго не думал, реализовал. С того вечера я помню слишком мало: грубый грязный секс с одним из официантов, бестолковую потасовку с охранником и крепкие мужские руки, выносящие мое бессознательное тело из этого гадюшника. — Вегас, — он отвез меня к реке, усадил на пристань и протянул купленный пару минут назад суп, — тебе нужно поесть. Со стороны Кинна было крайне глупо отказываться от сопровождения телохранителей, ехать в один из самых бандитских районов Бангкока и вытаскивать мою никчемную шкуру из неприятностей, но он же идеальный. — Тебе не надоело вечно выигрывать? — вальяжно откинул голову назад и уставился на него своим, вероятно, стеклянным взглядом, — расскажи мне, Кинн, каково это? Каково чувствовать, что папочка тобой гордится? Я едва контролировал свое сознание — не знаю, что конкретно выражал мой голос: едкое раздражение, неприкрытую зависть или вселенскую обиду на весь этот проклятый мир. В любом случае кузен оставался непозволительно терпеливым: — Мне жаль, Вегас. Тогда у меня не получилось сфокусироваться на нем, считать его чертовы эмоции, но я слишком хорошо запомнил голос — Кинн был искренним, а мне стало тошно. Что такой совершенный ребенок мог знать о нелюбви собственного родителя?! — Тебе жаль? — я хотел расхохотаться ему прямо в лицо, но получилось лишь устало усмехнуться; больше мы не выясняли отношения: я окончательно сдался и уткнулся лбом в широкое плечо брата, а он — молча поглаживал меня по макушке. Я не записывал его номер в экстренные контакты моей телефонной книги. Я не был готов доверить ему свою собственную жизнь. Я не хотел, чтобы он когда-либо обо мне заботился.Настоящее время
Я не люблю этого человека, никогда не любил и не полюблю в будущем. Я не считаю его членом своей семьи, он никогда не был мне братом. Я не испытываю сожаления к нему, мне совсем не больно наблюдать за тем, как его тело покидает жизнь. И я совершенно не устаю… врать самому себе: изо дня в день твердить, что именно Кинн — причина всех моих несчастий. Я не устаю гнать прочь мысли, что он мне дорог и я искренне боюсь его потерять. — Ты ведь не убьешь меня? — с вымученной, но все-таки нежной улыбкой спрашивает, отрывает свою окровавленную ладонь от раны и медленно тянется к моему предплечью. — Не убью, — незамедлительно прячу пистолет обратно в кобуру, присаживаюсь перед кузеном на колени и, осторожно обхватив за плечи, поднимаю на ноги. Сейчас нам необходимы безопасное место и хороший специалист, который сможет подлатать этого несчастного — а что наплести отцу про мой феерический провал, я придумаю позже.