143

      Подниматься по мокрому песку не совсем просто, но это следует сделать, чтобы прогуляться. Трескающийся костёр и смех друзей где-то позади, и уже не пахнет жжëнным углëм и расплавленным зефиром, нанизанным на жгучий металл.       Сначала в редкой долине темно, ветви угрожающе скрипят, хрустят о друг друга, нагнетая обстановку.       Как только парни уходят от разбитого лагеря и света, они замечают, как бирюза нападает на эти деревья. Луна сегодня чистая и яркая, не прячется за зеленовато-серой фатой. Под ноги попадаются пустые банки из-под консервы из-за бессовестных людей, звенят, прокатываясь по тропинке, напичканной камнями. Неуспевающий за Сынхуном, Ëнхи спотыкается о них, мысленно ругаясь на постоянные оплошности людей, но старший вовремя за талию его ловит нежно и поднимает, всё продолжая вести куда-то.       Фиолетовая ночь над ними слишком сказочная — Сынхун теряет счёт звёздам, но знает, что одна всегда рядом с ним. Они идут, пока не замечают неприметный забор и раскисшую, покошенную калитку, затерявшуюся в бордовых зарослях. Ëнхи немного сомневается, но не противится, следуя за старшим до конца. Но он никак не ожидает увидеть надгробные плиты и кресты.       — Мы что, пришли на кладбище? — опасливо тянет Ëнхи, но Сынхун будто не слушает его вовсе. Поначалу, потому что спустя какое-то время спрашивает:       — Ты боишься? Здесь никого нет, — тут же успокаивая; кроме миллиона ходячих душ, которые будут свидетелями их связи.       Старший отводит его в самый конец кладбища, где есть строгие скамьи с ажурными ножками. Отсюда видно все могилы, унылые памятники с грустными ангелами и вторую калитку, ведущую в глубокий лес. Сынхун думает, что сводит туда Ëнхи как-нибудь потом, а сейчас только усаживает его на холодную от ближнего моря доску, закрывая пути к отступлению обеими руками по обе стороны чужих бëдер. Ëнхи затаивает дыхание, когда Сынхун стоит так близко к его лицу и будто гипнотизирует пленительным шëпотом о вечной любви, оставляя поцелуй на влажных нервных губах.       Ветер подгоняет их, толкает капюшоны, направляя на друг друга. Руки Ëнхи падают на ткань чужой толстовки, прячутся под курткой, а пальцы — щекотливо проходятся по краю, касаются тёплой кожи так, что Сынхун вздрагивает, задыхаясь и носом задевая щëку младшего, в промежутке между передышкой кротко извиняясь.       Младший безумно стесняется, когда Сынхун беспардонно распахивает его куртку, открывая вид на голые ключицы из-за вязаной кофты, и припадает к ней, осторожно кусает и влажно целует. Ëнхи смущает сама мысль, что души уставляются на них, грешников земных, жадно наблюдают и ругают за несдержанность. Младший сам себя ругает, но просто остановиться не может. Его это подстëгивает, что даже в тишине есть вуайеристы.       Лагерь изнывает по ним, скучает немного, но люди не идут на их поиски. Простые прогулки ночью для этих двоих — обычное дело. Тревожный говор доносится из палаток, но их постоянно что-то останавливает.       Потому что никто не осмеливается кромсать чужую душу, боясь познакомиться с лишними дьяволами.