Под красным кленом

      У Смерти есть несколько маленьких хитростей.       Например, Смерть не может оказываться в одно время в разных местах, однако бывает так, что время смерти людей совпадает. Души нужно собирать своевременно, нет ни минуты на передышку, и Эи давно выучила правило, что отбиваться от графика не следует. Это Макото легче в миллион раз: захочет — создаст новую жизнь, не захочет — не станет создавать, а вот у Эи все расписано по пунктам, не по дням, не по часам, а по минутам и секундам. В конце концов, Смерть всегда была всего лишь тенью Жизни.       Так вот, есть у Смерти маленькая хитрость. Жизнь создает новые организмы, Смерть создает кукол — своих идентичных клонов, за каждым таким закреплён определенный регион или область, где эта кукла работает, и если Эи одновременно нужно находиться в двух местах, она связывается с помощью телепатической связи со своими созданиями и поручает забрать душу. Все копья таких кукол связаны с Жатвой, поэтому все это напоминает какую-то определенную связь — душа человека проходит по ниточке судьбы, минует руины, леса, луга и поля для того, чтобы быть поглощенной истинной Жатвой.       Эи, однако, дает имена своим куклам. Лучшую она назвала Сёгун — в честь военного монарха одной из стран, которая существовала давно-давно, когда Смерть только-только получила свой титул и начала заниматься работой. Худшую она назвала Куникудзуши, но сам Куникудзуши получился настолько своенравным, что несколько раз менял собственное имя. То он Куникудзуши, то Кабукимоно, то Скарамучча, то Сказитель, то Странник, то Секи но Ками, в общем, Эи сбилась со счета, как он себя называл. Сейчас он взял имя Орион — его так назвала какая-то девочка-колдунья, с которой он спутался недавно. Эи не видела ее в глаза и даже не знает имени — Куникудзуши постарался, чтобы они не пересекались — да только это не поможет. Рано или поздно Эи придется прийти и по ее душу, и, раз Куникудзуши ясно дал ей понять, что не будет осуществлять сбор и жить так, как живет его создательница никогда в жизни — Эи придется забрать девчонку вместо него.       Но это потом, очень потом, сейчас Эи об этом даже не думает. Казуха вырос, и теперь действительно остро поднимается вопрос о наследовании; Казухе двадцать, и Эи учит его создавать своих кукол. Она не знает, как отреагирует Небесная канцелярия на такую рокировку, и максимально откладывает момент с прошением об отставке. В частности, это происходит из-за того, что Смерть все еще ждет, когда Небеса наконец-то ответят на ее запрос девятилетней давности. Они перерыли достаточно архивов, но так и не нашли ни одной папки с именем Каэдэхары Казухи. Подозрительно, ничего не скажешь.       Однажды Казуха не выдержал и решил взять в руки Жатву без ведома Эи. Это было относительно недавно — года три назад, примерно. Взял, пока Эи была занята переговорами с Макото (Казуха тогда очень удивился, когда увидел девушку с таким же лицом, как у Эи). Честно говоря, Макото была не в восторге от того, что ее сестра нашла себе преемника, отчитывала ее долго, спрашивала, что скажет на это Небесная канцелярия? Как отреагирует? О чем ты думаешь вообще? Эи закрывала глаза, считала до десяти и обратно, чтобы успокоиться, хотя по лицу ее невозможно прочитать истинных эмоций. Когда ее отчитывала Макото, хотелось огрызнуться на нее, но Эи не могла — слишком любила и слишком боготворила. В конце концов, она тоже считала, что Казухе не место рядом с ней. Казухе тогда было семнадцать, ему бы найти себя и делом каким-нибудь заняться, ему же все еще жить и жить до семидесяти-с-чем-то-лет, а учитывая магическую базу, которую ему дала Эи, он мог бы стать каким-нибудь колдуном или ведьмаком. Начать с низов, а потом, может, дорваться до дворцовых колдунов — в конце концов, это очень прибыльное дело, особенно, если ты находишься при самом короле.       Тогда Казуха впервые дотронулся до Сияющей Жатвы.       Жатва принимает не всех, и не всем способна открыться, Жатва — это магический атрибут, вечный спутник Смерти, она подчиняется ей и только ей. А еще внутри Жатвы — миллион душ. Миллион душ и голосов пронеслись сквозь тело Казухи, сквозь его душу, сквозь его сердце, вскипятили кровь, вывернули наизнанку сухожилия, разорвали плоть и свели с ума рассудок. Жатва оставила на его ладони след, который не смогла вылечить даже леди Жизнь — а еще оставила что-то свое, внутри него.       Казуха тогда тяжело дышал, прислонившись к деревянной стене пристройки, в которой они находились. Вокруг него носилась Макото, а Эи возвышалась над ним, сжимая в руках оружие. Казуху лихорадило — он до сих пор слышал то, что слышит она к а ж д ы й б о ж и й д е н ь.       «Прошу, не забирай меня, Смерть, прошу, не забирай меня, Смерть, прошу, не забирай меня, не забирай меня не забирай меня не забирай меня не забирай меня не забирай меня не забирай меня не забирай меня не забирай меня не забирай меня не забирай меня не забирай меня»       — И ты слышишь это в с е г д а, Эи?       — Да. Я слышу это уже как вечность. Я слышу это и в реальности, и в своей голове, когда держу Жатву в руках, все мое существование состоит из этих слов, и это то, что ждет тебя в будущем.       — Это ужасно.       — Если тебя это трогает, значит, ты не готов к тому, чтобы занять мое место.       — Эи! — осуждающе воскликнула тогда Макото. — Прекрати говорить такие вещи. Ему же и так плохо, а ты только подливаешь масла в огонь. Почему ты просто не можешь посочувствовать людям?       Эи задохнулась от возмущения — и проглотила его молча.       Посочувствовать? Ему?       Казуха сам выбрал свой путь и сам навязался, целый год твердил: «Позволь мне остаться рядом с тобой», и когда Эи позволила, она же оказалась крайней. Впрочем, ничего удивительного — Макото никогда не испытывала того, что испытала ее сестренка.       Макото не знала, что такое людская ненависть.       В итоге Эи тогда просто замолчала. Она молчала все время, пока Казуха не встал на ноги — закрылась в медитации, в своей личной Эвтюмии, а когда время пришло и Макото ушла, продолжила путь. Сделала вид, будто ничего не происходило.       Игнорирование проблемы — лучший способ внушить себе, что все хорошо.       Все так, как и должно быть. ***       Казуха вырос; Казуха носит красное, и во всем мире слыт учеником самой Смерти.       Его образ узнают всюду, заклеймили так, как однажды заклеймили Эи, но все равно в этом прослеживаются некоторые отличия. Казуха носит красный, он яркий весь такой, как багряные листья поздней осенью, теплый-теплый, как лучи алого солнца во время заката, весь такой правильный, невообразимо-добрый, нежный, всепонимающий и всепрощающий. Однажды Эи позволила ему забрать душу — не прикасаясь к Жатве, конечно, потому что прошлый опыт они помнили, но практика показывает, что Казухе жизнь свою доверяют намного охотнее, чем Эи. Казуха забирал душу девочки, которая была неизлечимо больна — ангина проела легкие, язвы в горле не давали дышать, ей было больно говорить, есть, и вообще существовать. Казуха ей улыбался — девочка, кажется, чувствовала себя защищенной, когда он целовал ее в лоб — последнее благословение перед переходом на ту сторону. Эи испытывала смешанные чувства: к ней никогда так не относились, сколько бы доброты она не проявляла. Завидовала ли она? Не то, чтобы; Казуха подходил по всем параметрам проводника в мир иной намного больше, чем сама Смерть, однако его почему-то не принимала Жатва. Эи думала об этом много, но в итоге пришла к выводу, что она просто очень тяжелый человек. Вернее, не человек — Смерть все-таки, высшее существо — Эи тяжелая личность. Люди хотят быть защищенными, люди хотят покоя и легкости, а всего этого Эи дать не может. Она сама не жила толком: ее существование ограничивалось одной работой, а Казуха, в конце концов, был человеком. Когда-то. Наверное.       Казуха носит красное, весь такой яркий, весь такой теплый, осень в истинном ее обличии, горящие кленовые листья, красота и бедствие в одном лице. Эи задумывается, как отреагирует тот же Куникудзуши, когда вместо Эи по душу его девчонки придет именно Казуха. Наверное, удивление в нем будет столько же, сколько и скорби. Никто не сможет обмануть Смерть, никто не сможет сбежать, никто не сможет ее отменить и убить. Зато побить — вполне как вариант. Наверное, как только Куникудзуши увидит Казуху впервые, обязательно сломает ему нос.       Лучше им не пересекаться.       Эи думает об этом, пока они находятся в одном из городов. Дети, как выясняется, любят Казуху, он учит их играть на листочке, сложив его пополам, и вокруг него толпится мелкотня, ребята смотрят на его магические фокусы с широко открытыми глазами — ловят каждое слово и каждую фразу. Эи только что забрала душу — обычного фермера, на голову которому обрушилась крыша — и раскрывает список других душ, которые сегодня нужно забрать.       Она смотрит. Внимательно вчитывается в несколько судьбоносных строчек.       Нет.       Нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет НЕТ НЕТ.       Этого не может быть.       Почему все именно так?       Почему?       У Эи из-под ног уходит земля. Где-то на периферии — детский смех, голос Казухи, голос Казухи такой ласковый, такой спокойный, голос Казухи выбивается из общей какофонии человеческих чувств, таких ненужных, глупых, таких уродливых чувств, как сами люди, как сама Смерть глубоко в своей душе. Давайте вернемся к истокам, к началу нашего повествования, и вспомним, что у Смерти были люди, которые л ю б и л и ее. Не как Смерть, не как часть Вечного порядка, не как жизненно-смертный цикл, а как личность, как ту, которую можно узнать, обойти, до которой можно дотронуться, которую можно расстроить, развеселить, разозлить.       У Эи была Сайгу. Кицунэ Сайгу, наставница нынешней Яэ Мико, королева ёкаев, любимица Жизни, да только Сайгу к Жизни была холодна, как воды в землях Снежной Королевы. У Сайгу прищур был хитрый, весь такой игривый, Сайгу вечно что-то замышляла, вечно спорила и вечно задавала вопросы — тысячелетнее существо познало смысл бытия и хотело познать смысл конца. Смысл Эи заключался в постоянной работе — Сайгу приходила к ней изредка, когда Эи оказывалась в ее лесу, Сайгу ловила для нее цветы сакуры и вплетала в темную тяжелую косу. Почти как Казуха, но Сайгу, в отличии от него, не любила людей. Девять хвостов кицунэ — Сайгу было чуть больше девятисот лет, когда ее поймали охотники-браконьеры и содрали серебряный мех.       Эи не могла ее спасти. Не могла раньше забрать душу, чтобы облегчить страдания.       Ничего не могла.       Она думала, что Сайгу будет на нее злиться. Проклинать, вопить, кричать, возненавидит ее, как люди ненавидят Смерть, но Сайгу только сильнее возненавидела людей. Когда Эи пришла к ней, Сайгу протягивала к ней окровавленные руки. На них не было кожи. Сайгу тянулась к ней мышцами, сухожилиями и грудой мяса — из последних сил.       Был Сасаюри. Принц тэнгу, его крылья — его гордость, его сила, Эи помнит, какие они были большими — настолько, что могли закрыть собой луну и солнце, настолько, что они могли укрыть собой города. Крылья Тэнгу — их корона; своенравные, острые на язык, Эи помнила, что Сасаюри ее, вообще-то, невзлюбил с первого взгляда, все время хохлился, смотрел на нее нечитаемо, даже следил — что же Смерть забыла в его владениях? Кого заберет на этот раз? Эи, на самом деле, еще тогда поняла, что существа, которым перевалило за несколько сотен лет, к смерти как к процессу относятся спокойнее, чем те же люди. Некоторые ее ждут. Эи от этого становится странно, но она вспоминает, как в ней протягивала руки Сайгу, и становится тошно от себя же — от того, что она всего лишь исполнитель, а не создатель.       Сасаюри тоже убили люди. Весь такой своенравный, гордый до безумия, Эи запомнила его таким — они препирались без продыху, только после его смерти Эи поняла, что он пытался вывести ее на эмоции. Показать, что она личность, показать, что она имеет право жить, а не существовать, имеет право ненавидеть, любить и быть любимой, имеет право на счастье, в конце концов. Сасаюри вырезали крылья, поймали в ловушку, раскрошили его позвонки, вырвали позвоночник — вокруг было множество перьев. И крови. Было море, были реки крови, когда Эи пришла и по его душу.       Была Микоши Чиё. Они, она же демонесса, но больше предпочитала называть себя они — какая-то внутренняя структура демонов, Эи не очень понимает их классификацию и ранговую систему, и ей это, в принципе, никогда не было нужно. Микоши Чиё была светлой, хотя по принадлежности — высшая темная сила. Микоши Чиё улыбалась так ярко и ослепительно, звала ее «сестренка Эи» — ее так не называла даже Макото, хотя та действительно приходится родной старшей сестрой. Чиё называла ее «сестренка Эи» и дарила странные подарки — то венки из кровоцветов, то оленьи рога, вырванные собственноручно, то головы волков, то человеческие сердца. Любовь существ — странная, она отличается от любви людской, но искроенная в своем проявлении — можно сказать, что она крепче любых уз. Чиё любила ее, любила Смерть, но не как процесс увядания жизни — а как личность.       Чиё умерла. Тоже. Чиё была заражена темной магией, ее тело сгнило, разлагалось на глазах, рассудок помутнел. В диком приступе агонии она расцарапала себе же горло. Эи не смогла ничего сделать — только забрать душу, когда голова ее отделилась от тела.       И так было всегда. Снова, снова и снова, Эи находила людей, люди находили ее, а потом приходила другая Эи, эта другая Эи зовется Смертью, после рока Судьбы она сжимает в руках Жатву и собирает души. Собирает всех-всех и даже тех, кого она невообразимо любит. Эи существует чуть ли не с сотворения мира, Эи видела несколько войн, пережила несколько эпидемий, несколько захватов и тысячи жизней, но каждый раз она с опаской заглядывает в священный свиток — боится найти знакомое имя и немногочисленных оставшихся друзей.       Эи, увы, сегодня находит. . . .       Чжун Ли.       Они стоят на пепелище, там, где раньше находился дворец Золотого Дракона — теперь от него остались лишь руины. Где-то недалеко виднеется черный дым — там продолжают люди праздновать свою победу, сжигая города и деревни. На земли Золотого Дракона обрушилось несчастье — соседнее государство развязало войну. В ходе этой войны он пал.       Он лежит, погребенный в золото и мрамор, окрашенный в красный, омытый жарким полуденным солнцем, сгораемый в своем же огне. У Эи перещелкивает сознание, она идет на подкосившихся ногах — не видит острых сколов валунов и камней, не замечает, как спотыкается, и не замечает Казуху за своей спиной. Эи никого не видит и не слышит; Жатва выскальзывает из ее ладоней, когда она пытается оттолкнуть глыбу, придавившую шею Чжун Ли. У нее, конечно, не получается.       Дракон тяжело дышит; пасть окрашена в красный, кровь смешивается со слюной и тянется от зубов прямо к обагренной земле. Вокруг него — лужа крови, сравнимая с морем — когда Эи падает на колени, они полностью окрашиваются в красный. У Дракона нет половины туловища — сбито снарядом; он хрипит, свистит с каждым вдохом, что-то в нем противно булькает вместо рычания. Глаза у него помутневшие.       Эи плохо. Эи держится. Эи держится из последних сил, и где-то в мозгу мелькает осознание — не нужно было приводить сюда Казуху. Не нужно, чтобы он видел ее такой. Одиночество — удел Смерти, ее роль заключается в том, чтобы забирать — забирать все самое дорогое и вечно нести на себе этот груз потерь. Эи устала. Эи устала от этого, но никому не нужны эмоции Смерти — хорошо, что выполняет свою работу, и бог с ней. Эи так устала от себя же и от того, что делает.       — Прости меня, — Эи гладит его по морде, по мокрому носу, пытается успокоить — у нее это раньше хорошо получалось. Сейчас — не очень. Голос ее дрожит. — Прости меня. Все поменялось слишком быстро. Только вчера в свитке было сказано о том, что ты проживешь еще сто пятьдесят четыре года.       Дракон фыркает, от его дыхания у Эи вздувается челка. Она гладит его по разгоряченной чешуе. Давит в себе желание расплакаться.       — Ничего, скоро это закончится. Скоро перестанет болеть, слышишь? Скоро ты встретишься со своей принцессой. Она давно ждет тебя. Не волнуйся: я сделаю все, как надо.       Дракон закрывает глаза, и Эи пользуется заминкой — она вытирает влажные глаза рукавом темных одежд. Делает глубокий вдох.       — Прости меня.       Дракон рокочет, из последних сил дергает хвостом — хочет что-то сказать, но не может. Ему повредили голосовые связи.       — Прости меня. Ты был хорошим другом. Спасибо тебе, за все, Чжун Ли. Я люблю тебя.       Эи целует его в горячую чешую — чуть выше носа.       Золотой Дракон закрывает глаза.       Чжун Ли перестает дышать.       И все замерло, перестал существовать мир, как это бывает каждый раз, когда теряешь дорогих и близких. Эи зажмуривается, смахивает с ресниц лишнюю влагу, закрывает в сердце свою боль, запечатывает на тысячу замков. Она тянется к окрашенной кровью Жатве. Поднимается с колен — у нее дрожат руки; у Эи дрожат руки, когда на тонкое пурпурное лезвие она наматывает чужую жизнь. Жизнь очередного существа, дорогого ей существа, того, кто смог увидеть в ней личность, а не машину по сбору душ.       Эи наматывает долго-долго, нить — длинная-длинная. Когда все заканчивается, небо затягивается тучами. Кровь смешивается с водой, рекой тянется вниз. Знакомая картина. Было также дождливо во время смерти Сасаюри.       Казуха тянет к ней руки — Эи только-только вспомнила о нем — но вместо ее плеча цепляется только за воздух. Эи не смотрит на него — она отходит молча, пряча взгляд за темными волосами, опирается о Жатву, и Казуха просто представить не может, как тяжело ей взять себя в руки.       Но Эи справляется.       Они телепортируются обратно в город. В городе — солнечный знойный день.       Мир продолжает существовать — мир Эи рухнул. В очередной раз. ***       Эи закрывается в себе и несколько дней не выходит из медитации, поручив сбор душ своим куклам.       Когда она открывает глаза и находит Казуху, то протягивает ему свою Жатву.       — Я научила тебя всему, что знаю сама. Теперь — вперед. Если так хочешь встать на мое место — можешь попробовать.       Сияние Жатвы становится слабее — Эи небрежно бросает оружие в руки Каэдэхары, он ловит ловко, но на его красивом лице — непонимание. Казуха смотрит на копье — оно почему-то не обжигает.       — Я запечатала часть сил Жатвы для того, чтобы Небеса не следили за тобой, как следили за мной. Впрочем, если будешь своевременно выполнять задачи, возвращать ей прежнюю силу не потребуется. Сбору душ это не помешает, но ряд возможностей тебе окажется недоступным.       — Бросаешь меня? — спрашивает Казуха и смотрит на нее исподлобья. Взгляд у него тяжелый. — Эи, если это из-за…       — Ты сказал, что хочешь стать моим учеником. Я исполнила твое желание, — отрезает Эи. — Пора исполнять то, чему ты научился.       — Подожди, Эи, постой, я-       Казуха снова тянется к ней — и снова ловит воздух. Эи исчезла, передав ему вечный атрибут Смерти, знания, титул и свои обязанности.       Смерти больше нет.