Парижская жизнь не про нас

Парижское метро никогда не радовало. Что вообще может радовать в девять утра в понедельник, когда все спешат на работу, а общественный транспорт больше похож на очень дорогие банки с анчоусами? Прислонившись к двери вагона метро, Хёнджин бездумно листал соцсети в надежде, что каждый свайп в Инстаграме сократит его рабочий день на десять минут. Когда на экране появились сторис Анечки, Хенджин начал хотя бы читать то, что написано, потому что Анечка была с достаточным интеллектом и развитым чувством прекрасного, чтоб делать приятные записи. Но в этот раз что-то не сходилось с мнением Хенджина: очередной поток мыслей прекрасной француженки гласил о том, что каждому стоит добавить красок в свою жизнь. «Романтизируйте свою жизнь» — гласила надпись на экране. «Живите так, словно вы — герой мюзикла, ведь никто не проживет за вас». Поморщившись от обилия слова «жизнь» на экране, Хёнджин перелистнул сторис. Умные мысли порой преследовали его коллег, но он был быстрее. В ресторане его встретила все та же атмосфера легкой парижской весны и панических атак по утрам. Просторное и богато украшенное помещение заливало утреннее солне, которое отбрасывало блики от каждой солонки на столе. С кухни уже доносились споры на предмет мытья кастрюли, а у барной стойки виднелись коробки с эликсирами жизни. Сам же колдун, разливающий волшебные эликсиры, был бледен как поганка из ведьминого котла. Папка накладных на товар, лежащая перед ним, казалась и вовсе смердящей жабой, отчего колдуна явно тянуло в служебную комнату — вряд ли «припудрить носик». — Черная магия, колдун ебучий, — Хёнджин всегда приветствовал Минхо с особой любовью. — Что у тебя там за накладные? — Возьми и сам прочитай, — бармен с явным отвращением оттолкнул от себя кипу бумаг, — сладенький. — Хуяденький. Что бледный такой? Не блевани только на мою рубашку, вчера из химчистки забрал. — Хорошо погулял… Должен же я когда-нибудь отдыхать, милый. — Ага, — Хёнджин пробежался по списку свежего алкоголя, мысленно отмечая в голове, что можно рекомендовать гостям, чтоб сбыть побыстрее. — Гулял в кусте шиповника? — Отъебись, Джинни. Хёнджин хмыкнул и отправился в служебные помещения — Минхо явно был не в духе, а наглухо застегнутая рубашка намекала на причины плохого настроения. Порой город любви не спешил оправдывать свой титул, а иногда делал это с лихвой. Огибая столики по пути к каморкам, где происходили вещи похлеще, чем в парижских катакомбах, Хёнджин столкнулся с Анечкой — хостес уже была готова встречать гостей с легкой улыбкой и ровной осанкой девушки, что действительно наслаждалась жизнью, а не подумывала о прогулке по дну Сены. На ум сразу пришли ее последние публикации, и Хёнджин усмехнулся — уж больно сильно они контрастировали с уголком похмельной депрессии в районе барной стойки. — Анечка, — метрдотель подошел к хостес, поправляя завязки фартука. — Классные посты, конечно. С утра в метро залетают на «ура», только я не уверен, что советы про жизнь-мюзикл подойдут всем и каждому. — А почему нет? — девушка добродушно улыбнулась и пожала плечами. — Каждый может рассмотреть что-то хорошее в жизни, нужно просто захотеть. — Ну вот у меня вся голова забита работой, как тут разглядеть что-то. Зато вот наш уважаемый сомелье так отдохнул славно, что теперь рассматривает свое синее отражение в туалете. — Тебе нужно просто расслабиться, Джинни, — Анечка похлопала Хёнджина по плечу. — Ты всегда слишком напряженный, иногда стоит отпустить ситуацию, позволить себе расслабиться, сделать какие-то глупые вещи. Да, Минхо плохо сейчас, зато как ему хорошо было вечером — потому что он умеет плыть по течению и получать от жизни удовольствие. Хёнджин хмыкнул, обещая себе подумать над словами коллеги. Это было сложной задачей для осуществления, потому что — по мнению Хёнджина — запачканные водой с проезжей части классические брюки, бесконечные лужи и плавающие в них фантики, которые эскадрильей плыли тебе навстречу, стоит лишь покинуть исторический центр города, не входили в репертуар мюзиклов. Как и не входили проверки пожарной безопасности, недовольные гости-блоггеры, ревущая Алиса, которую снова обидел ее мужик-мудак, Мари, которая рядом раскладывала расклад Таро на понос мужику-мудаку, весеннее обострение у деда-владельца квартиры над рестораном, а также опрокинутый туристами мусорный бак у площадки, куда выставлялись уличные столики. Если и считать это мюзиклом, то только по произведению русского классика — «На дне». — Это все из-за того, что он Близнец, — Мари с деловой хваткой тасовала свою колоду, которая каким-то чертом оказалась на работе. — А еще у него Венера в Близнецах, и это пиздец. — Разве у него есть братья или сестры? — Минхо, заметно посвежев после пары таблеток от головы, готовил скорую помощь для разбитых сердец в виде стаканчика красного сухого с утра. — Я думал, он один такой пиздун на свете. — Близнец по гороскопу! — А. Ну слава богу, мир бы не вынес второго такого. — По утрам пьют либо аристократы, — шмыгая носом, Алиса посмотрела на бокал вина, что появился перед ней, — либо дегенераты. — Ну вот Минхо пьет с утра, и что-то я не видел у него королевских кровей в личном деле, — Хёнджин усмехнулся, оказывая моральную поддержку коллеге посредством шуток категории «дед снова напился». — Хлеборезку завали, как я могу работать барменом, не дегустируя то, что я делаю? Это были не первые слезы, пролитые на кухне Le Petit Olympia — и далеко не последние. Нюанс взрослой жизни, о котором никто не предупреждает (хотя следовало бы о таких вещах дисклеймером писать на протяжении всего детства): с возрастом проблем будет все больше, а нервных клеток — все меньше. Поэтому нервные срывы станут близкими друзьями, что навещают без предупреждения, расписания и даже без гостинцев к чаю. Упавшая ложечка, крохотная грубость от гостя, капля апельсинового соуса жизнеутверждающего желтого цвета на белоснежной рубашке — последним звоночком к визиту нервного срыва могла стать даже такая мелочь, что уж говорить про сложные межличностные отношения. Хёнджин, как метрдотель, понимал, что сегодня наверняка одна бездушная тварь среди гостей пожалуется, что официантка не слишком радостно улыбнулась, но как человек на Алису не злился — всякое бывает. Сам он за двадцать пять лет уже успел выработать стрессоустойчивость, поэтому не расстраивался даже из-за дел сердечных. А были ли они у него вообще? Очевидно, что они были забыты за пересчетом солонок и где-то среди пачек новых фирменных салфеток. Поправляя в очередной раз фартук, Хёнджин вышел с кухни в зал — начиналась новая рабочая неделя. Все шло так, как и неделю, две, три назад: сначала заходили туристы, что считали себя единственными умными на всю Европу, кто решил начать свой тур пораньше, пока остальные спят. Затем дело шло к обеду — на изящные трапезы забредали гости посолиднее, которые перебивали важные финансовые отчеты бокалом красного полусладкого и виноградной улиткой. Вечерняя программа была ясна, как день божий: полная посадка и голодные не только до искусства гости концертного зала напротив. Хёнджин обычно погружался в работу так, что во время сам голода не чувствовал, но этот понедельник выдался особенным — чувство голода выглянуло из-за мыслительного угла. Хотелось не есть, а курить. Желательно на заднем дворе. Желательно не со своей зажигалкой. — Это, блять, что еще такое, — Хёнджин тыкнул на несуразного вида тетрадь, что скромно лежала рядом с линией раздачи. — Что за мусор вы тащите на кухню? — Наша новая книга жалоб и предложений, — флегматично пожав плечами, Мари с подносом прошла мимо, к выходу в зал. — Правда, одноразовая. — А какого хрена? — А какого хрена кто-то жалуется, что панцири улиток недостаточно шершавые на ощупь? Такой жалобе место только в тетрадке, которая через час полетит в отходы. — Господа официанты, — голова в колпаке, под которым были спрятаны каштановые кудри, высунулась из-за полки с овощами. — Будьте так любезны забрать свои заказы и съебаться отсюда нахуй! Хёнджини, блять, что за базар? «Окей-окей», тарелка на ладони, хитрая ухмылка — и Хёнджин покинул кухню вслед за Мари. Гарри, их сварливый шеф-повар прямиком из сварливого Лондона, ворчал на все лишнее часто, но справедливо. Лишним вещам и разговорам не было места на кухне — все официанты это понимали, включая Хёнджина, но не отказывали себе в удовольствии кинуть чопорному англичанину в ответ изящную французскую шпильку. Включая Хёнджина — но в этот раз он практически пропустил мимо ушей очередную поварскую тираду о том, что сплетням официантов с их тетрадками, что порой подсовывают вместо книги жалоб, не место на кухне. Просто день как-то не располагал. Что странно — день был самым обычным, в нем не было изменений, а вот где и были изменения, так это… — Слушай, а где мой краш? — Хёнджина отвлек от мыслей Минхо, который мастерски крутил в руках барную ложку. — Вроде тут был… — Обещал зайти на этой неделе, — опираясь локтями на барную стойку, Хёнджин усмехнулся сам от своей удачной шутки, прекрасно понимая, что Минхо ищет оставленный на кухне колотый лед, но и припомнить его новое романтическое увлечение в лице ресторанного критика тоже хотелось. — Сейчас, наверное, ищет себе новую шляпу. — Ах ты сука, — бармен покачал головой, но ложка все еще прокручивалась в пируэтах. — Я запомню. Рабочая смена пролетела незаметно — закатное солнце начало заливать родную «Олимпию» так же быстро, как вино заливало бокалы. Гости, что утолили голод по искусству в концертном зале по соседству, теперь спешили утолить голод из первой ступени пирамиды Маслоу. Хёнджин, как подобает профессионалу своего дела, обычно не вслушивался в разговоры гостей, но сейчас ему очень хотелось также беспардонно развесить уши, как это порой делали девочки. Кто-то говорил о вездесущих продавцах брелков в виде Эйфелевой башни, кто-то про крыс в подворотне и дурно пахнущее метро, а кто-то беседовал о чудесной программе французской классики — и у этих столиков Хёнджин проходил чуть чаще, чем следовало бы. Слышать хвалебные отзывы было даже как-то приятно, пусть и никто не спешил выделять лишь одного конкретного вокалиста в пиджаке цвета клубничного мусса. Зато Хёнджин выделял — и готов был выделять Сынмина в любом увеселительном представлении, потому что находил в нем нечто притягательное для себя. Осознание этого факта пришло не сразу, только лишь к субботе, спустя шесть любезно одолженных сигарет — не так быстро, как могло было быть, зато честно. И сейчас Хёнджин уверенно шел на задний двор ресторана — за седьмой. Сынмин, как и ожидалось, уже скучал в привычном месте, фотографируя красивое небо на телефон. По цвету оно было таким же сливочно-клубничным, как и его сценический пиджак — Хёнджин очень надеялся, что Сынмин оставит его себе после окончания гастролей. — Приветствую, — руки Хёнджина как-то сами собой залезли в карманы фартука, который он так и не снял. — Как у вас дела, мсье? — Привет, мон ами, — Сынмин не спешил отрываться от своего занятия, понижая уровень экспозиции в кадре, чтоб снимок вышел интереснее. — Сейчас покурим, погоди. — Экспозицию не понижай так сильно, — Хёнджин чуть приблизился к Сынмину, чтоб видеть экран его телефона лучше, заглядывая через плечо. — Слишком темный кадр будет, потеряются детали. — Ты шаришь в съемке? — Ну так, немного. Просто иногда хочется сделать какой-то охуенный кадр, когда видишь что-то очень красивое. — Это небо достаточно красиво, чтоб отложить наше традиционное курение? — Сойдет. Закат-то красив, но не улица с мусорными баками под ним. — Можно тогда так, — Сынмин одним касанием перевел камеру в режим фронтальной. Вместо парижского неба Хенджин тут же увидел на экране себя рядом с Сынмином — из-за небольшой разницы в росте ему пришлось слегка пригнуться. Их лица были совсем рядом, что даже как-то смущало — но точно было красивее всех парижских закатов вместе взятых. Хенджин слегка улыбнулся — и Сынмин нажал на кнопку камеры, чтоб сделать фото. — Лучше мусорных баков? — на чужом телефоне появилась только что сделанная селфи уставшего метрдотеля и не менее уставшего эстрадного певца. — Да, посвежее будем, — Хёнджин улыбнулся, ловя себя на том, что не может оторвать от фотографии взгляд. — Скинь мне. — А ты мне что? — Круассанчик. — Уже было. — Ну, — Хёнджин задумался на мгновение. — У нас сейчас все хвалят меренговый рулет. Не против безе? — Baiser, — Сынмин отвел взгляд, немного улыбаясь. — Не против. Хёнджина резко привлекло красивое небо над Парижем. Он ведь тоже знал французский — немного, но достаточно, чтоб знать перевод ингредиентов в ресторане. Остаток вечера прошел как и всегда — спокойно, умиротворенно. Пролетел практически незаметно, как нежный весенний ветер, на фоне классических ссор и воплей, что раздавались с кухни. По возгласам Хёнджин отдаленно и в общих чертах мог понять, что Гарри вновь недоволен временем приготовления кассуле, а в холодильнике снова нарушен пищевой порядок. Да и черт с ним! Меньше всего на свете Хёнджина волновало сейчас то, как подали улиток, или какая степень прожарки была у стейка, которые по-хорошему стоило вывести из меню. Пусть горит все синим пламенем — гораздо приятнее было растворяться не в водах Сены, а в мелодичном голосе Сынмина, что абсолютно буднично вещал о просмотренном на выходных сериале. Разговор шел о крайне неудачной экранизации очередного мюзикла — они успели даже перекинуться парой сообщений об этом на выходных, и Хёнджин упорно отрицал про себя тот факт, что так быстро он не просматривал даже сообщения о зачислении зарплаты. Сынмин был не громким, не болтливым, но и не молчаливым — разговорчивым в тему, говорящим именно столько, сколько нужно в текущий момент, со спокойным голосом, идеальным… собеседником. Хёнджину оставалось лишь кивать, добавляя редкие, но меткие вставки в беседу. Он безумно устал — от работы, от жизни вокруг, гостей ресторана, которым подали слишком теплый паштет, от грязи под ногами и от продавцов брелков с Эйфелевой башней. Хёнджин безумно устал, но находил удивительным то, что мгновения спокойствия мог разделить почти что только с незнакомцем, которого знал только неделю. — Сейчас пойдут самые напряженные дни, — Сынмин затянулся, смотря в темнеющее небо. — Последняя неделя гастролей, все хотят запрыгнуть в последний вагон. У вас тоже из-за этого посетителей будет еще больше. Напоминание о том, что «незнакомцу» жить в Париже осталось лишь еще одну неделю, неприятной и холодной каплей дождя капнуло за шиворот Хёнджину. После гастролей Сынмин должен был уехать обратно домой, в Корею, а что дальше — а кто знает, что дальше. От неприятных капель дождя за шиворотом спасал лишь контакт в мессенджере и одна фотография, которая сегодня пополнила галерею телефона. Впрочем, у него было еще целых пять дней, чтоб подумать об этом. — Минхо? — Хёнджин облокотился на барную стойку, практически переваливаясь через нее. — Да? — Хуй на, почему вчера я за тебя убирал стойку? — Ой, не драматизируй, — закатив глаза, Минхо отвернулся к бокалам. Он не был настроен на головомойку во вторник. — Просто забыл задвинуть стулья, торопился, с кем не бывает. Завтра, кстати, к нам в гости придет ресторанный критик. Я бы подготовился на твоем месте. — Ага, ты-то уже готов, — Хёнджин с удивлением посмотрел на своего коллегу. Он давно знал, насколько Минхо был легок на подъем, но его скорость выстраиваний межличностных отношений поражала каждый раз. — Что ты нашел в этом Джисоне? — А почему я должен в нем что-то находить? — в ответ его удостоили лишь флегматичным пожиманием плеч. — Он мне просто нравится. Иногда Хёнджину казалось, что он живет как-то не так. Пока все у всех вокруг шло как-то своим чередом, у него была тысяча и один вопрос: как, зачем и почему. У всего был свой рецепт, граммовки которого нужно было строго соблюдать, иначе получишь кислую рожу гостя и лишнюю строчке в настоящей книге жалоб. И пока Хёнджин на автомате отмерял нужное количество сахара по рецепту блюда под названием «жизнь», его коллеги с закрытыми глазами кидали горсть шоколада на замороженное тесто и наслаждались течением времени. И шоколатинами, что выходили в итоге отменными. На кухне их «Олимпии», впрочем, замороженное тесто не жаловали, отчего среда началась со споров о свежеприготовленном тесте, которое случайно оказалось на чужой рабочей поверхности. Гарри как обычно ворчал, гости как обычно спешили распробовать все вкусы Франции, официанты как обычно путали столы, кухня как обычно задерживала заказы, крем-брюле как обычно было с недостаточно хрустящей корочкой — а Хёнджин, не как обычно, относился к этому как-то… проще чем обычно. Как повлияет не очень сливочный десерт на его жизни в обозримом будущем? Да никак — поэтому и стоило ли волноваться об этом сильно? — К нам снова пожаловал тот блоггер, — Анечка тихонько дернула Хёнджина за рукав, как и всегда. — Столик на тебя, или отдать его девочкам? — Без разницы, можешь сразу его за барную стойку посадить. Главное, чтоб Минхо при нем не достал ту разбодяженную бутылку коньяка. — У нас есть разбодяженный коньяк?.. — Да, — Хёнджин усмехнулся. Легенды «Олимпии» он готов был пересказывать десятки раз. — Какая-то хитровыебанная и понтовая бутылка коньяка трехсотлетней давности, который настаивался в бочках, что мастерил лично Наполеон. Проблема в том, что эту муть никто не пьет, только передаривает, отхлебнув глоток и заполнив недостающее каким-нибудь чаем. Финальным получателем стал наш шеф, который просто запихал этот артефакт старины в бар для вида. — Так а если кто-то в итоге закажет именно этот коньяк? — Его заказывают на донышке для вида, — рассказ о коньяке с подвохом прервал колокольчик у входной двери. — Никто не признается, что лоханулся и заказал просто очередное дорогущее дерьмище. Анечка оказалась на своем рабочем месте — у входа в ресторан — практически мгновенно, а Хёнджин лишь стряхнул с себя пылинку и отправился вслед за ней, заниматься уже своей работой. Распределить правильно столы, лишний раз напомнить Алисе о проклятых салфетках, выслушать жалобу на «слишком громкий колокольчик» от посетительницы. В чем провинились обычные украшения для входной группы никто не понимал, потому что предыдущий, китайский, сняли из-за жалоб Минхо. Украшение казалось ему слишком вычурным, неподходящим, да и вообще раздражало. Тогда Хёнджин был готов за компанию возразить — сейчас же его не раздражал даже стук ложечки об корочку подгоревшего крем-брюле. Рабочий день пролетал незаметно в ресторанной суматохе, едва начавшаяся среда уже перетекла в вечер — и можно бы порадоваться этому факту, потому что половина рабочей недели уже прошла, да только как-то не получалось у Хёнджина. Смена календарных дней настойчиво напоминала о том, что программа в концертном зале по соседству скоро сменится — а с ней и компаньон по сигарете. На курение, честно говоря, было уже плевать, как и на программу вечера, что так усердно обсуждали и расхваливали гости. Сынмин — вот, кто действительно волновал Хёнджина, который пришел к этому умозаключению необычайно быстро, всего лишь за один выходной день и бутылку кокосового сидра. Уже в конце недели он покинет город любви и брелков, а решение о возвращении в Париж так и не было принято, даже несмотря на детальный анализ ситуации в компании Хёнджина и стикеров в виде пингвина в мессенджере. — Я не могу понять, куда подевался наш драгоценный гость, — Анечка говорила с непроницаемым выражением лица, излучая радушие и гостеприимность. — О, не волнуйся, — оперевшись рядом с ней плечом о стену, Хёнджин сложил руки на груди и усмехнулся. — И в подсобку не заходи. Его, так сказать, работа засосала. — Что ты, блять, сказал, — миниатюрная француженка ругалась редко, но очень метко — и с такой же доброй улыбкой, стараясь не сводить взгляд с гостей. — Этот ублюдок совсем страх потерял? — Не сердись. Наш бармен лечит свое разбитое сердце, он же говорил. За распитием кокосового сидра субботним вечером, Хёнджин даже успел поразмышлять о том, как все быстро и ладно получается у Минхо. Он плыл по течению жизни — но так удачно, словно родился не корейцем, а речным лососем. Можно было бы поторопиться и Хёнджину, да вот только он не хотел. Хотелось играть не торопясь, по всем правилам знаменитых на весь мир романов: свидания в лучших ресторанах, неловкие касания, легкие поцелуи и цветы в крафтовой бумаге. Хёнджину почему-то казалось, что на предложение «пошли пососемся как школьники, а потом переспим?» Сынмин ответил бы флегматичным пожиманием плеч и «пошли, мон ами» — но так совершенно не хотелось. Хотелось неторопливо, нежно и аккуратно, как в великолепных французских фильмах о любви. — А ты когда займешься своими сердечными делами? — уже под конец вечера спросила Анечка у Хёнджина, когда тот помогал ей надеть легкое пальто. — Частые перекуры вредят здоровью. — Что? У меня нет на это времени, — вылетело на автомате. — С чего ты взяла вообще… — Да брось, — легко похлопав по плечу Хёнджина, девушка подхватила свою сумку. — С начала этой недели еще никому не влетело от тебя. Ты стал мягче — и это заметно. Не упусти момент, Джинни. Анечка отправилась домой, а Хёнджин отправился на кухню, к черному входу — качая головой и шаря по карманам в поисках зажигалки. Как он мог забыть, что в ресторанной жизни незаметной не проскочит ни одна крохотная новость. — Ты так и не решил, что будешь делать после окончания гастролей? — вопрос вылетел раньше, чем Хёнджин успел подумать. Вышло, наверное, как-то не очень и как-то слишком прямо. — Нет, — пожав плечами, Сынмин зажег свою сигарету. — Еще не решил. — Понятно. Разговор катастрофически не клеился. У Хёнджина не клеилось с зажигалками. Многозначительно посмотрев на Сынмина с сигаретой во рту и слегка наклонив голову, Хёнджин дал понять, что ему снова нужна помощь — и нельзя было сказать точно, только ли с курением. Вечернюю тишину молочного вечера нарушил щелчок, один, второй, третий. Зажигалка предательски перестала работать, словно ее сделали не на заводе, а в кружке сценарного мастерства. Вздохнув с явно наигранной усталостью, Сынмин подошел к Хёнджину совсем вплотную, поднося свою сигарету к его. Хёнджин же чувствовал, что конкретно завис прямо с сигаретой во рту — невозможно было оторвать взгляд от лица напротив. Темные волосы, темные глаза и длинные ресницы, ничего особенного. Ничего особенного — для кого-то другого, а для Хёнджина юноша в светло-розовом пиджаке постепенно становился чем-то невероятно особенным. Сынмин поднял ладонь, чтоб прикрыть соприкасающиеся сигареты от весеннего ветра. Хёнджин сделал то же самое — случайно задевая чужую ладонь своей. Случайно ли? Открывая на следующий день ресторан, Хёнджин думал о том, что для профилактики ему стоит устроить своим подчиненным взбучку — но повод найти не получалось. Все шло как-то… нормально. Нормально, обычно, спокойно, повседневно, и даже погода в Париже перестала выебываться и стала нормальной. Едкие шутки Гарри как-то перестали быть такими уж едкими, полная посадка уже не выглядела настолько невыносимой, а горько-сладкие страдания Минхо не вызывали ничего, кроме сочувствующей насмешки. — Отец мой небесный, — качал головой Минхо, доделывая за вечер десятый «ромовый стейк». — Я заебался. Но к чему отношение Хёнджина так и не поменялось — это к четвергам. Оно даже ухудшилось. Усаживаясь на заднем дворе ресторана — как и всегда, прямо на землю, наплевав на дорогие брюки; Хёнджин даже не пытался промотать в голове прошедший рабочий день. Потому что он его и не заметил толком. Мысли были сосредоточены на работе и на кое-чем еще, а переглядывания коллег, конечно же, не остались незамеченными — но Хёнджин не обижался. Наверное, им тоже было интересно. Все пролетело одним рабочим днем, которых были сотни — а вот тех, в которых его вечером ждал Сынмин, оставалось всего два. «Почему меня вообще это волнует?» — крутилась в голове Хёнджина простая, но не очень приятная мысль. «Просто нравится» — где-то на задворках сознания эхом раздавалась фраза его коллеги, которая была сказана явно для иного мюзикла жизни, но для Хёнджина так подходила. — Я тут подумал, — отсутствие приветствий уже превратилось в привычку, потому что в мессенджере они и так застревали все больше и больше. Почти все свободное время. — Что все же лучше вернуться домой и уже там попробовать как-то обосноваться. — М, — Хёнджин, едва успевший обрадоваться появлению Сынмина, все равно протянул ему руку для приветствия. — А что так? — Ну, мне сказали, — Сынмин присел рядом с ним, мягко пожав руку, — что в следующих гастролях я все еще буду на третьих ролях. Если меня вообще возьмут. Мягко намекнули, что я лох и неудачник, короче говоря. Так что на большой сцене мне ничего не светит, если здесь не получается. — Конечно не получается… идеально, если не нравится то, что ты делаешь. — Здесь так не работает. — Везде так работает. Если делаешь что-то без души — то и получаться не будет. Вон, мои повара, они все обожают свою стряпню, поэтому и готовят хорошо. Хотя казалось бы, чего тут думать? Рецепт есть, техкарта есть, бери и делай по рецепту. А вот нет, хуй там. Да возьми хотя бы нашу кухню, кимчи — корейская аджума для своих внуков приготовит вкуснее, чем европейский повар со звездой Мишлен. Если он, конечно, сам по корейщине не угорает. Сынмин о чем-то задумался после внезапного монолога Хёнджина, а тот смотрел куда-то в сторону, откуда доносилась громкая музыка с ведущим фортепиано. На их улочке все так же одиноко горел фонарь, что вкупе со звездным небом и разливающейся по улице музыкой делал ситуацию как-то по-злобному комичной и похожей на сцену из третьесортного мюзикла. — Просто если нет таланта, — начал Сынмин после небольшой паузы, — то и… — Все у тебя есть. Я слышал. — Откуда? Настала очередь Хёнджина взять небольшую паузу. Ему как-то неловко было признаваться (в первую очередь себе) в том, что в прошлую пятницу он сумел выгрызть себе окошко вечером, чтоб сходить в концертный зал «Олимпия» на первое попавшееся место, где-то на задних рядах. Плевать, главное, чтоб было слышно. Ему повезло — гости ресторана были правы, и самые молодые артисты выступали в самом начале. Сынмина толком не было видно, даже когда тот выступал сольно — Хёнджин мог четко видеть лишь переливающийся светлый пиджак и стройную фигуру на сцене. — Я был на твоем выступлении неделю назад. Только на первом акте, потому что шла моя рабочая смена. Прости, что не сказал, да и вообще, — Хёнджин и понимал, и не понимал, почему ему так неловко говорить об этом, — что без цветов — тоже прости. В следующий раз принесу. — Написал бы мне, и тебе бы дали проходку. — Так ты и не приглашал. Я думал, что тебе не очень хочется видеть меня на этом, как ты выразился, «ебучем цирке». — Но ты все равно пришел. Пришел — и не пожалел. Хёнджин догадывался, что Сынмин страдает от синдрома самозванца, как и добрая половина Парижа, что на самом деле все в порядке, но все равно замер с раскрытым ртом, когда его новый знакомый начал петь. Плевать было на репертуар — голос был ангельским настолько, что Хёнджин внес его в список вещей, которые хотел бы слышать во время отбытия на тот свет. Публика, конечно, хотела немного другого: классических песен и певцов постарше, посолиднее, отчего и звезд с неба певец в клубничном пиджаке не хватал. «Похуй» — подумал тогда Хёнджин и решил, что достанет для него самолично все звезды с неба. После, конечно же, вечера самоанализа и самокопания под бутылку кокосового сидра. — Мне было просто смертельно любопытно, — честно признался Хёнджин, поворачиваясь к Сынмину, чтоб увидеть на его лице легкую улыбку и отложить позорное погружение в Сену. — Прости. — Все в порядке, — Сынмин пожал плечами, все еще улыбаясь. — Надеюсь, я был не так ужасен, и ты во мне не разочаровался. — Ты был прекрасен. Музыка из здания неподалеку — кажется, это было подобием театра, или же иного увеселительно-творческого заведения; не думала умолкать, меняясь на нечто более мелодичное и размеренное. Что-то, что наверняка подсмотрели в классических мюзиклах. Может, это даже было что-то из «Ла-Ла Ленда». — Ну, точнее, я не имею в виду, что только тогда был, ты и сейчас прекрасен. В плане, что… — Хёнджин отвернулся, осуждающе мотая головой. Осуждал он, конечно же, самого себя. — Да блять. Ты понял, короче. — Я понял, — Сынмин лишь рассмеялся беззлобно. — У меня нет с собой сегодня ни сигарет, ни зажигалки. — У меня тоже. — Тогда просто посидим? — Просто посидим. Если бы кто-то спросил у Хёнджина в этот момент место работы — он бы не смог ответить. Да и плевать как-то было. Главное, что рядом сидел невероятный «товарищ по несчастью», который просто рассматривал небо над головой, кивая ею в такт музыки с улицы. — Ты правда считаешь, — через какое-то время Сынмин вновь начал разговор, не переставая наслаждаться музыкой. — Что мне стоит вернуться на пробы? — Да, я правда так считаю, — Хёнджин искренне хотел отдать Сынмину хотя бы часть своей уверенности и упрямости, чтоб его таланту было легче дышать. — Решать, конечно, тебе, просто… Чего ты теряешь? Корея никуда не денется, ты успеешь объехать рестораны со своим выступлением. — Ну, финансовый вопрос никуда не делся. Франция дорогая. — М-м-м, тут да, хуй поспоришь, но все равно выкрутиться можно. Голова на месте, вон, уже даже знакомые есть. — Будешь подкармливать меня круассанами? — Конечно, — Хёнджин расплылся в улыбке. — Даже безе, если захочешь. Время бежало с огромной скоростью, неумолимо, приближая последний день Сынмина во Франции — возможно, это будет совсем последний день юноши во Франции. Думать об этом Хёнджину не хотелось, хотя бы в такой момент. Такие размышления стоило бы отложить на очередной вечер субботы с сидром, но и звездное небо, и тягучие звуки фортепиано располагали к чему-то горько-сладкому. Посмотрев на одинокий фонарь и пустую улочку, у Хёнджина в голове мелькнула невероятная в своей глупости мысль, которую он тут же поспешил прогнать из головы, если бы не эхо. Эхо, которое говорило голосом Анечки: «Иногда стоит позволить себе делать глупые вещи». В конце концов, что он теряет? Вне зависимости от ответа на этот вопрос, Хёнджин потеряет больше, если так ничего и не сделает. — Я тут подумал, — Хёнджин поднялся, начиная свою мысль не так уверенно, как хотелось бы. Колени жалобно проскрипели, потому что работа на ногах не щадила никого. — В мюзиклах же танцуют, верно? — Ага. — Как насчет… репетиции? Хёнджин протянул Сынмину руку — приглашая того станцевать на их импровизированной сцене. Тот смотрел удивленно и слегка недоумевающе. Ситуация складывалась так же необычно, как если бы во французском ресторане подали пирожок-калитку. Но как главный шеф-повар ресторана Le Petit Olympia шел на эксперименты и подавал северную выпечку, так и его персонал решался на экстраординарные поступки. Хёнджин, конечно, уже успел пожалеть о своем предложении за те несколько секунд, пока Сынмин пытался понять, что к чему — но сомнения вмиг развеяла чужая теплая ладонь. — Не знал, что ты умеешь танцевать, — Сынмин подал Хёнджину руки, которые тот тут же мягко и совсем ласково перехватил. Он тоже не знал, что так умеет. — Это входит в курсы официантов? — Я, вообще-то, управляющий залом, — недолго колеблясь, Хёнджин аккуратно разместил свою ладонь на чужой спине, ставя их в исходное положение. Музыка, что разливалась по улице искристым шампанским располагала к легкому вальсу. — Многогранная личность. — Это я уже понял. Но танцевать-то ты где научился? — Ходил на бесплатные курсы, хостес подогнала, — и Хёнджин мысленно поблагодарил Анечку за второй пригодившийся в жизни подарок. — Как видишь, не зря. Утягивая Сынмина за руку ближе к свету фонаря, Хёнджин внимательно смотрел на своего партнера по танцу — и больше ничего не видел. Темные глаза заменили собой небо над головой, а блеск уже такого знакомого пиджака казался красивее блеска всех звезд сразу. Сынмин явно смущался, но его интерес все же перевешивал — поэтому он охотно следовал за Хёнджином, а тот благодарил всевышнего и свою интуицию за то, что оставил в ресторане фартук и жилет. В одной белой рубашке он выглядел достаточно прилично, чтоб пригласить на танец настолько красивого юношу. «Давно я ждал тебя» — мелькнуло в голове у Хёнджина, когда Сынмин поднял руку на его плечо. Внимательно слушая неторопливую мелодию, что состояла из одинокого фортепиано, но обещала раскрыться со временем, Хёнджин делал аккуратные шаги в такт музыки, ведя в танце и стараясь не потерять ритм. На ногу наступили пару раз — но он не обижался. — Можешь отсчитывать «раз-два-три» и рисовать в голове квадратик. Обычно, это помогает. — Единственный квадратик в моей голове — это венская вафля. — Тоже неплохо, — Хёнджин улыбнулся, разворачивая их в такт музыки. Где-то вдали раздавались гудки машин, возгласы недовольных горожан и лай модных маленьких собачек — возможно, в этом оркестре были и вопли тех, кто закрывал сейчас ресторан. Но Хёнджин ничего из этого не слышал. Единственным оркестром, звуки которого он мог слышать и воспринимать, был оркестр его собственного сердца — который заиграл впервые за двадцать пять лет, стряхнув пыль с золотых инструментов. — Мы словно в глупом фильме, — Хёнджин первым не выдержал давления несуразицы и тихо рассмеялся. — Все, как по заказу. Ночь, пустая улица и одинокий фонарь. — Я бы даже сходил на это в кинотеатр, — и его ладонь сжали чуть крепче. Музыка начинала набирать свой темп, приближаясь к кульминации — словно в не таком уж и плохом фильме. Словно в той самой сцене, когда двое танцуют в планетарии. К звукам фортепиано постепенно присоединялись и остальные инструменты, включая тонкую и аккуратную скрипку. Мелодия шла аккуратно, но уверенно — как и они сами навстречу друг к другу на протяжении двух недель. Хёнджин подметил, что по звучанию скрипка напоминала плавный и звонкий голос Сынмина, когда тот на сцене. Но сейчас он был не где-то вдали — а прямо перед глазами, и смотрел так внимательно и ласково, что хотелось то ли богу молиться, то ли сжечь себя горелкой как крем-брюле. Когда мелодия раскрылась в полной мере, когда оркестр заиграл как единое целое, Хёнджин соскользнул ладонью на талию Сынмина, чтоб подхватить его крепче перед оборотом в ритме танца, а он едва заметно подался вперед, чтоб быть еще ближе — и не отводить глаза. Поворот, еще один, второй. Если бы кто-то сказал две недели назад Хёнджину, что он будет кружиться в ритме вальса на заднем дворе ресторана с едва знакомым парнем под музыку из соседнего театра — видит бог, он бы вызвал санитаров. Но все происходило на самом деле, и это заставляло уставшую душу петь и танцевать под красивым парижским небом. Музыка остановилась — и пара в свете уличного фонаря тоже. По инерции и по танцевальным этикетам Хёнджин наклонился над Сынмином — чтоб увидеть взгляд, полный восхищения и любопытства. Все растворилось в голове: вечерний Париж, мусор во дворе, сгоревшие десерты, недовольные гости и двое влюбленных, что украдкой целуются в подсобке, слушатели с кислыми лицами и гастроли, что закончатся сразу же, как только два танцора покинут свою импровизированную сцену. В голове оставалась мысль лишь о том, что шанс начать сначала может появиться у Хёнджина только через год — и он его точно не упустит. Сынмин смотрел ему прямо в глаза, крепко держа за руку, и в его взгляде можно было увидеть призрачную надежду на еще один танец следующий весной. — По-моему, — начал он, — в мюзиклах главные герои обычно целуются примерно в этот момент. — Да, видел такое, — Хёнджин не торопился отпускать Сынмина, ловя его настроение. — Там еще обычно Райан Гослинг в главной роли. — А мы будем? У нас нет Гослинга. — Не знаю. А нам нужно? — А мы точно в мюзикле? — Все, как ты хотел, — Хёнджин улыбнулся. — Генеральный прогон. Можем еще… Хёнджин не успел договорить: Сынмин обнял его за шею, слегка приподнимаясь на носочках из-за разницы в росте, и легко поцеловал, прикрывая глаза. Его губы были такие же нежные, как и цвет его сценического пиджака, а сам поцелуй на вкус напоминал сладкое и легкое безе, которое уже сотни раз подавал Хёнджин — но сейчас распробовал самое настоящее и самое лучшее. Он отвечал Сынмину аккуратно, перемещая свои ладони на его талию и мягко обнимая. Хёнджин обязательно, обязательно сводит его в лучший ресторан, купит лучший букет цветов и устроит лучшее свидание, чтоб не быть школьниками, что целуются в подсобке — просто дайте ему еще один шанс. Сынмин, не разрывая объятий, целовал так, словно хотел вложить в свой поцелуй тот самый, необходимый Хёнджину как воздух, шанс. Хёнджин прикрыл глаза, утыкаясь губами куда-то в висок Сынмину — это была его самая нелепая, но самая лучшая парижская история в жизни. Спустя несколько дней цветы Хёнджин все-таки купил — Анечке, за ее бесценные жизненные советы. Второй раз Хёнджин купил цветы уже не так скоро. Через год.