Аддиктивный синдром

Дорога от заправки заняла от силы десять минут. Вопреки делам, Клаус не спешил. Наверняка решил полюбоваться моим смущением и тихим гневом чуточку подольше. И все же мы приехали, что было неизбежно. Я выглянул из приоткрытого окна и окатил взглядом поместье. Днем оно казалось менее страшным, чем вчера ночью. А может, все дело в нашем с Клаусом побеге от реальности? Может, эта ночь и утро так на меня повлияли? Но самый главный вопрос: как долго воспоминания об этом смогут поддерживать меня на плаву? Клаус загнал тачку обратно в гараж. Тот же мужчина, что и вчера, стоял на охране, открыв для нас ворота. Он же подошел к нам и сообщил, что байк Клауса пригнали к поместью. Очевидно, Клаус не пойдет со мной внутрь… Я пытался не расстраиваться, но получалось с трудом. Чтобы еще немного отстрочить встречу с Рейнхольдом, я решил проводить мужчину. Мы вышли обратно на парковку перед воротами, где на солнце блистал черный лакированный байк. Эйзенманн легким движением перекинул ногу и умостился на своей малышечке. Натянул шлем, но не задвинул стекло, внимательно наблюдая за мной, словно чего-то ждал. — Я хотел сказать спасибо за эту ночь, — неуверенно промямлил я, переминаясь из ноги на ногу. Наверняка он ждал благодарности. — Если бы не ты, я бы съедал себя мыслями и… — Эй, крольчонок, иди сюда. Клаус подозвал меня пальцем, и я инстинктивно сделал шаг навстречу, повинуясь его ласковому приказу. Он поправил мою сбившуюся кофту и помог расправить рукава. Он не говорил, но я знал: Каттерфельд любит опрятность. Верный клятве, он не проронил ни слова о чистоплотности большого босса. И я был ему благодарен. — Выше нос! — сказал тот и щелкнул меня по нему. От удивления я чуть не оступился назад. — Босс сегодня весь день планирует сидеть дома, но он будет занят до вечера, так что расслабься. Сходи к малому, подари подарок. Ничего серьезного не произошло. Ты ни в чем не виноват. Держи голову прямо и также спокойно уйти, когда придет время. Ну подумаешь не получилось у тебя с боссом. Это все пустяки. Подумай о том, что принесла тебе эта связь. Теперь о тебе знают. Теперь у тебя есть статус. Что бы там Керн не предпринимал против тебя, ты его наследник, поэтому соответствуй. Я криво улыбнулся. Ну как же, наследник. Скорее шлюха без статуса, которую подложили под большого босса. После вчерашней вечеринки, уверен, все только убедились в этом. Лишь Эйзенманн этого не видит. Клаус считает меня хорошим человеком. Он не видит правды. Уже скоро он прозреет. — Когда ты приедешь? — спросил я, теребя пальцами подарочную коробку. Я не отпускал подарок ни на мгновение с того момента, как вылез из машины. — А что, уже заскучал? Хах, я чувствую себя моряком, которого верная женушка проводит в дальнее плавание! — Клаус, когда ты вернешься? — задал я все тот же чертовски интересующий меня вопрос. Чем быстрее он вернется, тем быстрее я почувствую себя лучше в этом ужасном доме. Менее скованно и более свободно, зная, что где-то поблизости находится хотя бы один человек, знакомый мне и готовый помочь. А если он не планирует возвращаться… я буду беззащитным и ужасно одиноким в поместье, где все против меня. Каттерфельд совершенно не видит меня. Его сын ненавидит меня, а дворецкий — сплошной ужас. А если еще и Эванс дома… Это полнейший кошмар. — К ужину должен быть. Нужно кое-что узнать. Одна зверушка где-то пряталась всю ночь и мне поручили узнать где. Значит, Клаус идет искать кого-то. Может врага, а может еще кого. Не столь важно. Это его работа — находить и истреблять. Ведь он никто иной, как цепной пес Каттерфельда. Иногда я об этом забываю. Иногда я об этом и не вспоминаю… — Честно, Отто, все будет хорошо. Если уж так боишься, свяжись с Викингом. Он должен быть где-то поблизости и уже умирает от желания меня убить. Я усмехнулся. Это уж точно. Вряд ли скандинаву понадобилось долго времени, чтобы узнать, что спать я так и не лег, зато отправился в путешествие с Эйзенманном. Уже жду, когда он присядет мне на уши в который раз. В этом весь Викинг. Мамаша с гиперопекой. Клаус запустил пятерню в мои волосы, немного встрепал их и аккуратно уложил. Подбодрил, а после задвинул стекло на шлеме и устремился в неизвестном направлении. Его ждала работа, а меня… меня тоже ждала работа послушного мальчика. Осталось меньше недели, Отто. Шесть дней до конца. — Возвращайся поскорее, — прошептал я пыли, которую поднял байк мужчины, стремительно стартанув с места. Я еще немного постоял, а после решился. Путь к поместью показался вечностью. Войдя внутрь дома, я заметил молодую девушку-служанку. Спросив, куда мне стоит пойти, она протараторила, что господин Каттерфельд ожидает меня в кабинете. Вздохнув, я смирился с неизбежной встречей и направился мимо мраморной лестницы — туда, куда мне указала служанка. До этого я никогда не был в его кабинете. Как мне сказали, Рейнхольд никого туда не впускает, кроме супруга. В особенности сына, который однажды разрисовал какие-то важные документы. Еще тогда я удивился, услышав эту историю, ведь Эберхард не был похож на бунтарского ребенка. Да, он мог взорваться, как на вечеринке когда облил меня вином, но его нужно было довести. И я его довел. Я постучал, решив не оттягивать и так затянувшийся кошмар. Услышал мгновенное разрешение, потянул на себя дверь. Каттерфельд был не один. Рядом с ним стоял Викинг. Его злобный взгляд в мою в сторону сказал мне больше, чем я мог выслушать. Скандинав вне себя от моей выходкой. Настолько, что желваки ходят по его скулам. В этот раз я не выйду из воды сухим. Я поприветствовал Каттерфельда, тихо захлопнул за собой дверь и подошел ближе к столу, где он сидел. Рейнхольд что-то писал в бумагах, но поднял на меня взгляд. — Мистер Каттерфельд, сегодня ночью я… — начал оправдывать я, пытаясь придумать внятное объяснение своему побегу, но мужчина остановил меня. — Клаус мне сообщил. Я все знаю. Я мысленно вздохнул. Клаус уже разобрался, что-то придумав. Вряд ли он соврал любимому хозяину, но точно что-то придумал, раз Каттерфельд не сердится и не в обиде за то, что я отвергнул его любезность. А может, Рейнхольд и сам понимает, как мне было бы неловко ночевать в его доме после того, как все мои мечты, старания и чувства в одночасье рухнули. Может, он и сам понял, что приглашать меня с ночевкой на эмоциях было не лучшей идеей. Хотел позлить мужа? Прекрасно, пусть пытается дальше. С виду Эванс очень уравновешенный мужчина, которого ничем не проберешь. От одного его взгляда в дрожь бросает… — Я занят, но ты останешься в поместье до ужина. Викинг развлечет тебя до этого времени. — Мне можно сходить в Эберхарду? — неловко спросил я, показывая коробочку с бантиком. — Я купил ему книжки. Думаю, ему должно понравиться. — Эберхард любит читать, — довольно кивнул мужчина и опустил взгляд на бумаги. Больше он ничего не сказал, а Викинг, больно сжав мое предплечье, потянул на выход. Когда сказал «ужасно злой», я явно преуменьшил. В его глазах сверкал такой гнев, что заставлял все слова, рождающиеся у меня в голове, в тот час умереть в зародыше. Он потянул меня на выход из поместья, взглядом приказывая молчать. И я молчал, ведь и сам понимал, что разговаривать с Викингом внутри дома опасно. Уверен, кроме камер, поместье набито еще и прослушкой. Интересно, а видео той моей ночи с Каттерфельдом удалили? Почему-то мне кажется, что да, и не удивляюсь, если к этому приложил руку сам Викинг. Скандинав силком вытащил меня черным ходом из поместья и вывел на задний двор. Мы затерялись в саду позади дома, отойдя от поместья и людей так далеко, как только смогли. Мужчина отпустил меня, и я притронулся к месту, где он сжимал. Завтра там будут синяки. — Я устал говорить тебе, парень. Устал повторять. Ты совершенно глух к моим просьбам! — Я тоже устал слушать твои гневные тирады в отношении Клауса! — взорвался я, взбешенный из-за его отношения ко мне. — Я не маленький мальчик и буду сам решать, с кем мне проводить время! — Говоря это, ты только доказываешь обратное! Ты ребенок, Отто! Доверяешь тем, кому нельзя! Связываешься с теми, кто запросто может тебя убить! Ты не знаешь этого мира! — Не знаю?! Да кто, как не я, знаю этот мир?! Это не тебя, а меня подложили под мужчину старше меня вдвое! Это не тебе, а мне приходится играть роль постельной игрушки, разрушать чужую семью! Ты даже не пытаешься меня понять! Клаус — единственный, кто помогает мне забыться! — Значит «Клаус единственный»?! — едко перекривил тот меня. — Я для тебя какая-то шутка?! Я был с тобой все это гребаное время! Это я помогаю тебе справиться с зависимостью! Это, черт возьми, я забочусь о тебе, защищаю от твоего чертового папаши! — Защищаешь?! Викинг, ты поддерживаешь отца в этой войне! Ты не остановил меня в ту ночь, когда я лег под Каттерфельда! Ты, черт возьми, позволил мне!.. Ты отпустил… Ты… Я обнял себя руками и отвернулся. Знал ведь, к чему все придет. Клаус Эйзенманн и наркотики всегда были и будут камнем преткновения в наших отношениях. И если с наркотиками мы как-то сумели сойтись на понимании, пока Викинг не знал о тайнике под ванной, то вот с Клаусом… Клауса никак не спрячешь под ванной, как постыдную тайну. Однако Эйзенманн — скоротечный период моей жизни. Еще шесть дней, и мы никогда не встретимся, а вот Викинг останется. Викинг — тот, кого я возьму с собой, если тот захочет сбежать со мной. Перед выбором Клаус или Викинг я всегда буду выбирать последнего, как бы оба этих человека не стали близки мне. Нам нельзя ссориться. Только не сейчас — за шаг от конца. — Послушай, Викинг. — Развернулся я к мужчине, переборов раздражение, и стремительно подошел к нему. Схватил свободной от подарка рукой за его ладонь и крепко-крепко сжал. — Я прекрасно осознаю, что Клаус опасный человек, но он помогает мне. Не знаю почему, но помогает. И я принимаю эту помощь, потому что через неделю никогда не встречусь с ним. Вот, о чем я хотел поговорить с тобой, а не ссориться на пустом месте. Я хочу поговорить о будущем, Викинг. О нашем с тобой будущем. Я вздохнул и решил рассказать Викингу о всем. — Сабина Вагнер предложила мне сделку. Я помогаю избавить им от Каттерфельда и отвлекаю до самого конца, а взамен от моего отца избавятся, и я смогу обрести свободу. Я заберу все наследство и убегу так далеко, как только смогу. Начну жизнь с чистого листа. И я… Викинг, правда, я хотел бы, чтобы ты последовал за мной. Мужчина молчал, сверля меня глазами. С каждой секундой в них росло понимание того, что я ему сказал и что это за собой повлечет. — Если ты боишься о деньгах, то не стоит. У меня будет достаточно для нас двоих, — заверил я его, ведь и сам не волновался об этом. Как только отец потеряет власть, я верну себе наследие матери, от которого он меня отгородил. Верну себе все, что должно принадлежать Отто Керну. — Я не буду держать тебя при себе, если ты хочешь. Ты будешь волен уйти, если захочешь. Для тебя это тоже новое начало, вдали от этой чертовой войны… Просто… Викинг, ты мне нужен. Викинг продолжал молчать. Неужели он не хочет бросить весь этот кошмар и уйти? Что его держит в Мюнхене? Я знаю, что из-за вины перед моей матерью, он цепляется за меня. Так в чем проблема тихо уйти вместе со мной, исполнив желание Анке Бернтольд начать новую жизнь вдали от Кернов?.. — Не молчи. Прошу. — Подожди, парень, я пытаюсь осмыслить весь этот бардак, — уже более спокойным тоном ответил мужчина и оступился от меня. Устало прикрыл глаза и потер переносицу. — Значит, Сабина. Признаюсь, я не ожидал от нее такого, но ее предательство ожидаемо. Твой отец… Он много кому насолили. Не удивительно, что от босса хотят избавиться, как только Тобиас станет у руля. Как юрист, отец много в чем помогал компании Каттерфельдов, чем и заслужил свой авторитет, но, как глава юридической фирмы, он много кому перешел дорогу. Если Сабина собрала недовольных вокруг себя, если они достаточно властная и могущественная сила, то им не составит труда избавиться от отца. И я надеюсь, что так и будет. Я ненавижу его и искренне желаю, чтобы он расплатился за все грехи. Не только за то, что сотворил с мамой и мной, но и за других. Викинг был подле Бена Керна столь лет. Он точно должен знать, какие вещи творил отец и за что его ненавидят. Должен знать, но молчал все годы. И здесь поднимается вопрос: держал ли он рот под замком из-за верности отцу, было ли ему плевать или существует третья причина, о которой я не ведаю? Этот мужчина был и остается для меня загадкой, несмотря на наше сближение. В конце концов, я даже его имени не знаю. — Но от твой отец, Отто, — серьезно произнес Викинг и опустил на меня взгляд. — Ты настолько ненавидишь, что желаешь ему смерти? Или ты настолько наивен, если думаешь, что его свергнут, не убив? — Викинг, ты забыл о том случае, когда он приказал двоим громилам изнасиловать меня? Скандинав не ответил, осознав, что в тот роковой день я утратил всякие родственные чувства к отцу, тлевшие годами. Мой ответ — нет, я не забыл, что он приходится мне биологическим отцом. И да, я желаю ему смерти. Эти слова не нужно было озвучить, но я это сделал, чтобы Викинг окончательно понял: мне ненавистно существование Бена Керна. Викинг считает. что я не знаю этого мира, но он чертовски ошибается. Я знаю. Я часть его, вырос в нем и продолжаю существовать. Родившись в нем, я не мог остаться незапятнанным. И дело вовсе не в том, что я сотворил с Каттерфельдом. Дело во мне. Я вовсе не пушистый, добрый и искренний. Этот мир сломал меня и я только сейчас начинаю принимать его правила и жить по ним. Если отцу можно направо и налево убивать людей, оставаясь безнаказанным, о почему мне нельзя допустить хотя бы мысль о его кончине? Это несправедливо. Я далек от совершенства, поэтому решение о смерти отца далось мне столь легко. Вот только Викинг этого не видит, продолжая считать меня невинным, сломанным ребенком… — Я хочу его смерти, — уверенно повторил я, убеждая Викинга в своей решимости. — Вопрос в том, примкнешь ли ты ко мне или останешься с ним, когда отца и его людей будут истреблять? Я даю тебе шанс, Викинг. Огромный шанс начать все с нуля вдали от преступного мира. Прошу, умоляю, не упускай его… — У меня была причина служить твоему отцу. Сейчас эта причина выросла и не нуждается в защите семьи. «После смерти твоей матери, я наблюдал за тобой. Ты был ее олицетворением. Я… я лишь хотел загладить вину перед ней с помощью тебя. Знаю, использовать тебя в моих целях весьма эгоистично, но… Мне легче с тобой. Легче, когда я вижу, что с тобой все хорошо пускай такое бывает редко. Анке была бы рада видеть тебя счастливым и я пытаюсь сделать все для этого.» Теперь я точно убедился: его причина это я. Столько лет он наблюдал за мной и оберегал, никогда не пересекая черту и не выдавая невидимого присутствия в моей жизни. Викинг был рядом из-за моей матери, оставался с моим отцом снова же ради меня. Будучи подростком, я не мог уйти от Бена Керна. Я был зависим от него, не только потому, что желал его любви, но и материально. И Викинг это понимал. Понимал и оставался рядом, играя в двойные игры между Керна и Каттерфельдами по приказу отца, лишь бы быть рядом и вовремя подоспеть, когда придет время. И это время пришло, когда отец решил меня использовать. Викинг никак не мог отгородить меня, защитить. Он и сам желал поражения Рейнхольда Каттерфельда из-за банкротства своей семьи в далеком прошлом. Он разрывался между желанием помочь обрести мне счастья и собственной затаившейся злобой. И вот, когда все шло к желаемому всеми финалу, он без раздумий согласился последовать за мной. Ведь я был его причиной. Всегда был и буду. Больше не осталось никаких сожалений. — Нам нужно все спланировать. Я поговорю с Сабиной завтра. Ты ведь понимаешь, что сразу после собрания акционеров сбежать не получится? — Я думал попросить какого-то убежища у доктора Вагнер, пока она улаживает дела с моим отцом, — произнес я то, над чем размышлял уже не первую неделю. Приятно озвучить то, о чем ты мог поговорить лишь с самим собой. Приятно строить планы вместе, а не в одиночку, надеясь, что все получится. — Нет, лучше всего будет остаться с Керном до самого конца, — мгновенно возразил мужчина, сложив перед собой руки. — И не нужно строить такое лицо. Только так Керн не будет подозревать тебя до самого конца. А вот если ты каким-то чудом сбежишь от него, то не только я получу наказание, как твой надсмотрщик, но и Сабине будет сложнее отрезать голову змее. Керн начнет сомневаться во всем. Твой отец ведь не глуп, Отто. Чтобы его обдурить, нужно играть до самого конца. Ладно, еще неделю или две под крышей с отцом я смогу пережить, но ведь дело в другом! — Если мы не сбежим сразу, то у нас появится другая проблема! Когда отец проголосует на собрании за Тобиаса, Каттерфельд поймет, что Керны предали его. Я стану сыном врага и на меня начнется охота! На меня спустят цепного пса. Того, который менее часа назад ласково гладил мои волосы и поправлял одежду. Того, который подарил мне незабываемую ночь. Клаус Эйзенманн придет по мою душу и не будет сомневаться перед свершением приговора. Ведь для Эйзенманна Каттерфельд значит все. Приказ хозяина абсолютен. — Успокойся, Каттерфельд будет занят другим. На той вечеринке в честь юбилея Тобиас уговорил Эванса уйти от мужа. В первую очередь Каттерфельд будет прочесывать все окрестности в поисках супруга, а не заниматься отловом предателей. До того времени, как станет действительно опасно, Керн лишится головы, а мы тихо уйдем. Вот, как мы должны поступить. — А что насчет тебя? Каттерфельд ведь считает тебя своим человеком и не знает, что ты шпион. Ты уйдешь от него или будешь до последнего играть роль, как и я? — Отто, у меня другая ситуация, ты должен понять. Викинг подошел ближе и положил тяжелые ладони мне на плечи. — Когда Тобиас победит, мне придется выбрать сторону, чтобы обезопасить себя. И эта сторона Тобиаса и твоего отца. Сторона победителей. Но ты прав, я буду продолжать притворяться будто на стороне Керна до последнего, пока он не умрет. Я всегда был и буду на твоей стороне, парень, как когда-то был на стороне Анке. — Клаус убьет тебя за предательство, — отчаянно прошептал я, до дрожи боясь подобного исхода. Потерять последнего родного человека… нет, я не выдержу. — Когда станет известно, что ты столько лет работал шпионом, он убьет тебя!.. — Я сумею обезопасить себя. А если такое случится… Отто, пообещай мне, что сбежишь. Заручишься поддержкой Сабины, свергнешь отца и уберешься из этого проклятого города. — Я не позволю тебя убить! Викинг усмехнулся. — До такого не дойдет. Вот увидишь, мы сможем выбрать из этой передряги живыми. — Обещаю, — с моих губ слетело обещание и я попытался улыбнуться. У меня не получилось.

***

Как только мы с Викингом решили между собой все дела, я клятвенно заверил, что до начала собрания акционеров не пересекусь с Эйзенманном ни разу. В конце концов, так правильно. Чем меньше я общаюсь с ним, тем меньше у нас с Викингом разногласий. Между этими двоими я выбрал скандинава. Теперь нужно держать за эту связь до последнего, чтобы не испортить разработанный нами план. Мужчина удовлетворился моим ответом и мы вернулись обратно в поместье. Предстояло еще несколько часов до ужина. Времени было полно, поэтому я не спешил дарить подарок. Викинг провел меня обратно в спальню и, пока я переодевался в принесенную слугами чистую одежду, мужчина расспрашивал меня о нашем с Клаусом ночном побеге. И я рассказал. Не все, естественно, только ту часть, от которой Викинг не придет в еще большую ярость. Зная, как он ненавидит наши с Эйзенманном уроки вождения, я умолчал о гонках, хотя мне хотелось бы увидеть его лицо, если бы он узнал, что я участвовал в них без прав и должного опыта. В моей истории по большей части доминировал клуб. Эту часть скандинав мог легко проверить, если бы послал своих людей разузнать, где же я шлялся под ручку с Клаусом. О скуренной травке я даже не заикался. Викинг бы придушил Клауса на месте, если бы узнал, что тот дал мне наркоту. Однако вины Клауса в этом нет. Мужчина даже не подозревал о моей зависимости и лишь хотел повеселиться, помочь мне расслабиться и позабыть привидений с вечеринки. Я переоделся и мы еще немного поболтали, пускай я и чувствовал себя так, словно на допросе. Об отце, Тобиасе и будущем побеге мы не заикались в стенах поместья. Закончив все дела я показал Викингу подарок, который столь долго выбирал с Клаусом. Пришлось объяснить, что утром мы невинно прогулялись по Олимпийскому парку, где я и купил подарок, а также о том, что Эйзенманн плотно накормил меня. Викинг промолчал еще и об утренней вылазке, но одобрил мое желание подружиться с ребенком. Мужчина понимал, что мне нужно загладить вину хотя бы перед кем-то в семье Каттерфельд за принесенный ущерб. Поэтому мы пошли прямиком в детскую, что находилась за пару дверей от моей собственной. Эберхард сидел за детским столиком, прилежно выполняя домашнее задание. Как объяснил Викинг немного ранее, они только привезли ребенка с детского сада буквально перед моим приходом. У него есть свободное время до того, как придут приглашенные Каттерфельдом учителя. Даже в свободное время ребенок занимался учебой. Прилежный наследник, несмотря на юный возраст. И не скажешь, что этот ребенок вчера взорвался и опрокинул на меня бокал вина. В высшем обществе еще долго будут вспоминать этот момент, когда маленький наследник защищал свою территорию и целостность семьи Каттерфельд. К сожалению, Эберхард был слишком мал, чтобы понимать, что я и сам жертва в этой войне. Он слишком мал, поэтому я не удивился его холодному презрительному взгляду, который обжег меня, стоило войти. — Привет, малыш, — помахал я рукой и, переборов себя, вышел вперед. Викинг тихо закрыл дверь позади. — Сегодня я прогуливался по парку и, заметив детский магазин, сразу вспомнил о тебе. Я показал ребенку небольшую коробочку с бантиком и несмело улыбнулся. Эберхард пробежался по мне и подарку голубыми глазками в точности такими же, как у его отца, и отвернулся. Я заметил, что в них промелькнула искра любопытства, но он быстро подавил ее воспоминаниями с вечеринки. Викинг несильно пихнул себя в бок, намекая, что с Эберхардом бесполезно пытаться что-то сделать, если тот не хочет, поэтому я переборол в себе разочарование и произнес: — Я оставлю подарок на кровати. Тебе точно понравится. Я выбирал подарок с Эйзенманном. Клаус не последний человек в этой семье, если не сказать один из первых, ребенок точно должен был знать дядюшку Клауса. Я надеялся, что упоминание о нем сгладит впечатление Эберхарда обо мне… Малыш ничего не сказал и даже не обернулся. Викинг дернул меня за свитер и мы побрели к выходу. Не так я представлял вручения подарка, но что можно было ожидать? Этот ребенок возненавидел меня с первого взгляда. Принимать подарки от того, кто разрушает его семью… Я бы тоже не стал. Остальное время мы провели с Викингом сидя за барной стойкой на кухне. Та выскочка, шеф-повар, приготовила по велению Викинга кофе. Исключительно невкусный, растворимый. Снова строит козни, когда Эйзенманна нет рядом. Очевидно, что Викинга она в расчет не берет. Не боится его и зря, ведь он сразу же наехал на нее и приказал сделать новое, на что та ответила, что она не подчиняется никому, кроме хозяина этого дома. Скандинав стремился высказать все, что думает о ней и ее кофе, но я остановил его. Не нужно ссор. В доме Каттерфельда лучше не поднимать лишний шум. Прошлый раз это услышал ребенок. Кто еще в этот раз может услышать и усугубить и так невысокое мнение обо мне? Поэтому Викинг молча пил гадкий напиток, злобно поглядывая на шеф-повара, а я пытался разговорить его и тем самым отвлечь от гнева. Я видел: Викинг тоже начинает нервничать, ведь события стремительно приближаются к концу. Он чаще срывается, громче кричит и постоянно накручивает себя, как в ситуации со мной и Клаусом. Мне казалось он стойкий, но как оказалось, Викинг тоже был обычным человеком со страхом потерять все за шаг от желанного конца. Вот только у мужчины была крепкая сила воли, поэтому он не бежал за первыми же наркотиками, чтобы потушить распаляющийся внутри огонь. Я — другое дело. Меня на ногах держала лишь прошлая ночь и сегодняшнее утро, а также призрачное видение будущего, где будем лишь мы с Викингом. Где не будет Бена Керна, Каттерфельдов и проклятого города. Будущее, которое я мысленно представляю, цепляясь за него, как за якорь. Будущее, к которому я могу дотянуться рукой, которое вот-вот станет реальностью. Лишь немного подождать. Как всегда, всего лишь немножко потерпеть… Вскоре на кухне стали готовить блюда на ужин. Я все еще не ощущал голода благодаря плотному завтраку, но и сам поглядывал за процессом приготовления, пока скандинав что-то активно рассказывал. Слушая его вполуха, я наслаждался одновременно спокойной атмосферой на кухне, тихим звуками бурлящей воды в кастрюлях и едва ли слышными ударами ножа по доске. Так незаметно подкралось время ужина. Викинг отвел меня в столовую, где уже начали накрывать на стол. Пока хозяина дома не было, за стол я не решил садиться. Тихо стоял возле него, наблюдая за сервировкой. Сегодня — на трех человек. Неужели к нам присоединится Эванс после вчерашнего?.. Не хотелось бы встречать его до самого конца… Каттерфельд спустился через десять минут. Он молчал и не смотрел на меня, весь в своих мыслях. Он сел за стол и кивнул мне занимать место справа от себя. Я смиренно повиновался, все время поглядывая на Викинга, стоящего на входе в столовую, наблюдающего за мной и охраняющего покой большого босса. Рейнхольд расстелил льняную салфетку на колени и потянулся к вилке, да так и замер. Поднял взгляд и подозвал Викинга к себе. — Вы нашли его? — спросил тот с таким холодом в голосе, что я невольно вздрогнул. — Наши люди ничего не узнали. Мы попытались отследить его по жучку в часах, но в том месте, где он был, стояла глушилка. Сейчас Эйзенманн занимается этим лично. — С утра прошло уже столько времени, а вы до сих пор не знаете, где он был всю ночь?! — Мы узнали только то, что он приехал в офис на такси, но отследить откуда оно ехало нет возможности, — произнес Викинг и опустил взгляд в пол. Ах, они говорят об Эвансе. Вот, куда Клаус уехал. Неужели Эванс не вернулся домой прошлой ночью? Где же он тогда был? Я помню только то, как он сбежал после нашего с Каттеферльдом поцелуя. Может он остался на ночь в поместье Тобиаса? Если все так, то это объясняло все. Викинг помог скрыть следы пребывания Эванса с Тобиасом, чтобы Каттерфельд не заподозрил, что его мужа активно пытаются привлечь на вражескую сторону. Я облегченно вздохнул. Стол был накрыт на трех, и этот третий — не Эванс. И вскоре мои мысли подтвердились. По мраморной лестнице спустился ребенок и, прилежно извинившись за опоздание, уселся напротив меня. Ужинали в полной тишине. Лишь звуки ножей и вилок о тарелки были нашим аккомпанементом. Я боялся завести разговор, да и не был уверен, что Каттерфельду он будет интерес в таком расположении духа. Он был раздражен, как бы не пытался скрыть злость за маской безразличия. Нервно сжимал вилку и злобно разрезал мясо, вымещая на нем все раздражение. Мужчина, привыкший все контролировал, потерял из виду супруга. Еще бы он не был взбешен. Первое блюдо мы ели молча, пока Каттерфельд не прервал молчание. — Эберхард, ешь. — Я не буду есть без папы. Ох, нет. Каттерфельд нашел жертву своему раздражению. Малыш ничего не съел, лишь гонял овощи вилкой по тарелке. — Он слишком занят, дабы с тобой возиться. — Неправда! Малыш отбросил вилку, сложив руки перед собой. У ребенка тоже было настроение ни к черту. Что сын, что отец — оба такие же упертые и недовольные. — Ты видишь его здесь? — холодно спросил Каттеферфельд. — Правильно, нет. Мне было чертовски неловко слушать этот разговор, да и ребенок не был ни в чем виноват, поэтому решил вмешаться. — Мистер Каттерфельд, не нужно ругать ребенка. Он все равно ничего не понимает. Пытаясь как-то разрулить ситуацию и перевести все внимание, гнев и раздражение на себя, я ничего лучше не придумал, как положить свою ладонь на руку мужчины. Это был глупый поступок, но хотя бы так я хотел спасти Эберхарда от его же отца. И это подействовало. Каттерфельд обратил на меня внимание. Тут же отдернул руку, взглядом спрашивая, какого черта я делаю. — Эберхард, малыш, лучше скажи, почему ты не открываешь мой подарок? — задал я вопрос, отвернувшись от Каттерфельда. Наверняка Эберхард еще не открывал его. А так, это прекрасный способ перевести тему. — Мне он не нравится. — Эберхард, — предупреждающе прошептал Рейнхольд и я весь сжался. Ужасное чувство. Такое, словно сидишь за одним столом с моим отцом, когда кусок в горло не лезет от напряжения. — Лучше поблагодарил бы Отто. — Все хорошо, — прошептал я и фальшиво улыбнулся. Все хорошо, Каттерфельд. Прошу, пожалуйста, успокойтесь, и мы закончим этот ужасный вечер в тишине.— Малыш, ты даже не открывал коробку. Вдруг тебе понравится. Просто посмотри. — Не понравится. Я был уверен, что понравится. Я так долго и старательно выбирал его. Он мог хотя бы открыть его. Хотя бы посмотреть… — Почему? — спросил я, пытаясь не выдать, насколько расстроен. — Потому что ты не папа. Только папа может подарить мне то, что понравится. Он всегда дарит то, что мне нравится. Ты — не папа! «Ты — не папа», — приговор, к которому меня засудил ребенок, в который раз показывая мое место. Я никто в этом доме. Посторонний, который влез на чужую территорию. — Эберхард! — Рейнхольд резко бросил салфетку на стол и сжал столешницу. — Как ты смеешь говорить это после того, как вчера!.. Как вчера закатил сцену на вечеринке, организованной его семье. Как облил меня при всех. Как опозорил своего отца. Как показал всем, что не считает наш союз с Каттерфельдом правильным. Как поступил эмоционально, но правильно, защищая любимого папу перед нападчиками. Я не держу обиды на ребенка. Наоборот, после его поступка я ощущаю еще большее чувство вины, чем раньше. Пятилетний ребенок поступил правильно, лишь я стоял, как истукан, ведь у меня не было права отстраниться и не принять поцелуй. Ведь я всего лишь пешка. И ребенок этого никогда не поймет. Каттерфельд не успел договорить, как Викинг пропустил в столовую еще одного человека. Того, кто вызвал раздражение Каттерфельда своим отсутствием. Его супруг. Джером Эванс. — Папа! Малыш мгновенно спрыгнул со стула и бросился в объятья к Эвансу. — Папа, я не хочу ужинать с этим дядей. Он плохой. Мне он не нравится. Отец любит его больше, чем меня! Ребенок сильнее вцепился в шею родителя, спрятавшись в его объятьях. А его слова… мне было больно слышать их, но даже я не мог их отрицать. Я был плохим человеком. Разрушитель семьи. — Я не «вожусь» с ребенком, я его воспитываю, — едко произнес Эванс, который подслушал разговор за дверями. — Похоже, единственный в этом доме, кто еще помнит, как это делать. — Как ты смеешь такое говорить?! Рейнхольд резко поднялся с места и начал медленно, словно хищник к добыче, подходить к мужу с ребенком. Я сидел за столом и боялся что-либо сделать. Викинг подавал глазами сигнал ничего не делать и не высовываться. — Он мой сын, — заявил Каттерфельд, остановившись в нескольких шагах от супруга. — Я его воспитываю так, как считаю нужным, пока ты неизвестно где и с кем. — Какая тебе разница, где я и с кем? — Ты мой муж. Что подумают люди? Мое тело инстинктивно сжалось, не перенося ссор, однако последние слова Каттерфельда… Они были настолько холодными, что даже я, за несколько метров от источника ссоры, примерз к месту. А вот Эванс был другим. Он не погребен заживо в этой метели. Он сам был одним из источников холода. Смотрел прямо в глаза мужу, сражаясь с ним на равных. Такой сильный и такой непоколебимый, что мне осталось лишь позавидовать, как он с гордостью переносит эту ситуацию. Возможно, именно это зацепило Каттерфельда в Эвансе. Возможно именно потому, Рейнхольд даже не взглянул на меня. Ведь у меня не было ни смелости, ни решительности, ни сил противостоять. Без наркотиков я был никем — слабым человеком, привыкшим играть роль пешки, а не короля. Внезапно Эванс рассмеялся. Громкий истерический хохот испугал даже ребенка, сидящего на руках у мужчины, не то что меня. Каттерфельд тоже был в шоке, словно истукан стоял, не в силах вымолвить ни слова. Его руки сжались в кулаки до побледневших костяшек, а я тем времен еще сильнее прирос к стулу, боясь как-либо вмешиваться и подавать признаки присутствия. — Прости, малыш, — ласково произнес Эванс, успокаивая взволнованного сына и погладил его по спине. Эберхард посмотрел на него ничего не понимающими глазками, но еще сильнее вцепился в одежду отца. — Просто твой папа не видел такого лицемерия уже давно. Пошли, нам больше нечего здесь делать. Больше не намереваясь ничего говорить, Эванс оставил за собой последнее слово, и развернулся, потянувшись к дверям. Вот только я уже знал: у него не получится мирно уйти. Больше всего Каттерфельд ненавидел две вещи: когда последнее слово не за ним и игнорирование. Эвансе же попал по всем двум статьям. — Куда ты идешь? Каттерфельд стремительно подошел к супругу и остановил того, положив руку на плечо. Реакция Эванса последовала незамедлительно. — Не трогай меня своими руками, Каттерфельд! Эванс дернулся всем телом и свободной рукой оттолкнул ладонь супруга. Казалось, словно ему было до ужаса мерзко ощущать эти прикосновения. Казалось, что они обожгли не только его тело, но и то, что он прятал за семью замками. Такой сильный мужчина, но в то же время такой ранимый в присутствии мужа. Их связь нельзя было передать словами, но я видел ее невооруженным взглядом. То, как они смотрели друг на друга. Один с раздражением, а другой — с презрением, но оба… Их обоих притягивало друг к другу. И эта ситуация напомнила мне о давних слова Клауса. «Это больше, чем любовь. Это одержимость, которую тебе никогда не понять.» Он был чертовски прав. Их отношения мало чем схожи с любовью. Скорее они одержимы друг другом. И я говорю не только о Каттерфельде, но и об Эвансе. Этот его презрительный взгляд, поведение, напускная защита — все это именно то, чего Каттерфельд от него желает. И в самой глубине души, Джером и сам догадывается, что чем больше отталкивает мужа, тем больше притягивает его к себе. Такая у них любовь. Такая у них игра. И оба не могут жить без нее, вот только… В этот раз Эванс серьезно намерен покончить с ней. Их любовные игры прекратились в тот момент, когда он увидел измену воочию. Пускай он до конца жизни будет испытывать нехватку этого ощущения, ломку, подобно амфетаминовой, но он никогда не простит мужа, как и не узнает правды. О последнем Тобиас Каттерфельд уж точно позаботиться, спрятав Эванс так надежно, как только сможет. Джером не посмотрел на Рейнхольд в последний раз. Ни презрительного, ни укоряющего взгляда — ничего. Он развернулся и молча пошел на выход, сильнее прижимая к себе ребенка. В столовой остались лишь я и Каттерфельд, не считая Викинга, который был что декорацией, профессионально сливаясь с фоном. Рейнхольд продолжал смотреть вслед мужу, не говоря ничего. На его острых скулах было хорошо видно, как бегают желваки. Если до встречи с супругом он был раздражен, то теперь — взбешен не на шутку. Его молчаливость и отстраненность пугала. И не только меня. Мы встретились с Викингом взглядом и он кивнул в сторону выхода, намекая, что пора. Я едва ли слышно попрощался и шмыгнул в дверной проем. Скандинав последовал за мной, подпихивая меня в поясницу и заставляя поторопиться. Сейчас лучше не трогать Каттерфельда и вообще не пересекаться с ним. И уже в прихожей я убедился в своих мыслях. Не дойдя до выхода, мы услышали звонкий звук разбитого стекла из столовой. Я испуганно посмотрел на Викинга, но тот лишь помотал головой. — Это я виноват. В их ссоре, — прошептал я настолько тихо, насколько мог, чтобы никакая прослушка нас не услышала. — Они давно к ней шли, и не ты был причиной их первой ссоры два месяца назад. Из-за нее все началось, — напомнил мне мужчина и взглядом заставил замолчать и двигаться дальше. Однако он был не прав. Я виноват. Может, не в этой ссоре, но в их испортившихся отношениях. Эта стычка — апогей краха их брака. Кульминация перед неминуемым разрывом. Как я могу не испытывать вины, если в ту ночь лично приоткрыл дверь, чтобы Эванс увидел измену собственными глазами? Это я был тем, кто все подстроил. Я был тем, кто уничтожил их брак. Да, не я виноват в их ссоре двухмесячной давности, но именно я бессовестно воспользовался ею и развил до той степени что Эванс даже легкое прикосновение столь яростно отвергает. Сколько угодно я могу прикрываться, что я лишь пешка, что меня использовали и не оставили выбора. По большой части так и есть, но будь я хоть чуточку сильнее, откажись я от зависимости и возьми свою жизнь под контроль, я бы смог воспротивиться ультиматуму отца. К сожалению, я слабая тряпка. Могу лишь ныть о том, что могло бы произойти, а не о том, как все исправить. Да и что здесь можно исправить? Отсчет до неминуемого конца давным-давно пошел и приближался к часу «Х». Я могу лишь издали наблюдать, как рушатся чьи-то жизни по моей вине, ведь только их крах принесет мне долгожданную свободу. — Ты ни в чем не виноват, — повторил Викинг еще раз, когда мы сели в его машину перед подъездом домой. Я улыбнулся. Нет, я виноват и однажды чувство вины съест меня до корня. Вопрос в том, как скоро это произойдет? Через год, месяц или быть может уже завтра?..