Нелегкие будни второго сыскного

— Горячий… тихонечко… — Мальцев очень бережно вручил стакан с крепким чаем в подрагивающие руки молодого человека. Голос выше шёпота Иона Кондратьевич поднимать не решился — уж больно странная, непривычно тихая в участке царила атмосфера. И вроде ведь и не случилось-то ничего особого — уголовный сыск ведь, чего из-за трупов так убиваться. Так вот поди ж… Илья тихо, на цыпочках и, кажется, даже не дыша перебирал бумаги в картотеке, бросая украдкой взгляды на сгорбившегося на лавке Безсонова. Модест Карлович, непривычно безмолвный, мрачно разглядывал их зачастившего гостя, даже Петр Романович — и тот молчал, а уж он-то не упустил бы шанса над князем поглумиться. Но нет, от опущенных плеч молодого человека тянуло таким страданием, что они, прожжённые и закалённые жизнью мужики, не знали с какого боку к нему подступиться. Угораздило ж паренька… — Третий стакан кушают. Может водочки, а? — опять же шёпотом доложил урядник Троекурову. Евсей Ардалионович промолчал и, взяв наконец на себя инициативу, направился к князю, опустившись рядом на софу. Глянул искоса на дорожки слез по щекам и тяжело вздохнул. Умный ведь парень, голова, опять же, светлая и что ему неймется — все крутился у них под ногами, работать мешал ну и вот, закономерный результат! «Мешать то мешал, только вот всегда на шаг впереди их всех оказывался. Кто бы у нас так мозгами второчить мог…» — мелькнула предательская мысль. Мелькнула и погасла, безжалостно затоптанная. Выгнать бы взашей метлой поганой и дело с концом — всем бы проще было, так нет, никак нельзя — сам светлый князь, так еще и главному полицмейстеру не чужой человек. Как уж гнать-то? — Езжали бы Вы домой, Ваше Сиятельство, ну что уж тут поделаешь — значит судьба у неё такая. Вашей вины в том нет… — Как же так-то? Щукин, все это время молча подпиравшийся дверь своей прозекторской, вздрогнул от безысходности в глухом голосе Безсонова. Мальчишка, как есть мальчишка. Слёзы по щекам и тонкие дрожащие пальцы, нервно сжимавшие серебряный подстаканник. И куда его с такой тонкой душевной организацией потянуло? Щукин задумчиво рассматривал князя, переоценивая, изучая. Не таким представлял он себе человека из среды аристократической золотой молодежи. А повидал он их немало. Все сплошь кутёжники да праздные бездельники, когда денег — куры не клюют, когда родственники — влиятельные особы, то жизнь мёдом кажется, и вседозволенность кружит голову. По первости, сыщик, в силу привычки, причислил Безсонова к их числу, но кто из тех пресыщенных типчиков так бы убивался по простой кокотке? Хотя, технически, ведь это он ее убил? Испугался крови на руках? Так на них у него ещё и Клетчатого кровушка… Эх, жил бы себе спокойно, шампанское по вечерам попивал бы в ресторациях, нет ведь! Сыщиком себя возомнил, умнее полиции себя посчитал. И что теперь? Переломили хребет? Ну-ну! Не вернётся барчук больше в участок. Как есть, не вернётся! И Слава Богу! Все отделение вздохнёт спокойно — исчезнет головная боль. Пётр Романович отстранённо поймал себя на мысли, что в какой-то момент последнего дня растерял весь свой запал ненависти к князю. Просто перегорел… или ещё что? Раздражение ещё прокатывалось по нему волнами, но какое-то вялое, подуставшее будто. Такого типа ненавидеть — своё здоровье гробить, проще махнуть рукой и демонстративно игнорировать. Тем более, что завтра, наконец, Его Сиятельство вряд ли уже будет вновь обивать пороги их отделения.