Нелегкие будни второго сыскного

И вот он снова тут, теперь в компании коньяка с лимончиком… Действительно неисповедимы пути господни! Что ж за дни пошли? Как на тарзанке будто он подвешенный — то взлёт и удача, кажется вот-вот, за хвост только ухватить, а в следущий момент — все в пропасть… Все в пропасть, к чертям собачьим! Опять барчук этот, мажорчик выкрутился! Как ужик, чесслово! Вот же скользкий тип… в третий раз! В третий раз он ускользает буквально из-под носа, оставив весь сыскной отдел в дураках! Казалось все, железные доказательства — теперь-то не отвертеться, теперь-то Его Сиятельство присядет, ох надолго присядет! Все улики на руках были, пока нож этот из управления не испарился! Ну просто чудесным образом! И снова он, Петр Романович, крайним выставлен! А он что?! Он нож потерял? Нет! Вот чует его сердце — Безсонов, гнида, и тут подсуетился! Ух, задушил бы! — Ей богу, встречу — пришибу! — уже в который раз за день вскрикнул Щукин. Рюмка коньяку осталась безмолвной и в наказание была опрокинута в рот. Боже, как он его ненавидел, всеми фибрами соей души ненавидел. Никто в жизни его не выводил из себя подобным образом. А он ведь не хухры-мухры — в уголовном сыске работает! Но нет, за годы службы не припомнит он подобной ярости, какую, казалось способен был пробудить в нем Николай Безсонов, чтоб ему пусто было… Все в князьке: и манера держаться, и учёность, и вечная эта улыбочка-ухмылка на лице казалось Щукину насмешкой, злой надменной насмешкой, мол, дурачьё вы все, как есть дурачьё! Ну, что вы мне сделаете? За какие грехи послал ему Всевышний встречу с этим человеком?! Нет, не удержится он, задушит собственными руками! Сыщик прожег взглядом янтарную жидкость в хрустальной таре и хотел было уже выпить ее, как вдруг напротив за столик опустился сам предмет его чёрных мыслей. От неожиданности Петр Романович застыл с недонесенной ко рту рюмкой. Брови сами по себе поползли на лоб и, кажется, дёрнулся в тике глаз… — Добрый день! — произнёс князь Безсонов, с некоторой настороженностью глядя на мужчину. От подобной наглости у Щукина отнялся дар речи. Резко опрокинув стопку, он вонзился тяжёлым взглядом на неожиданного и малоприятного собеседника, и, будь его воля, прожег бы этим взглядом ему дыру в белокурой голове! А этот ему ещё и лимончик протягивает! Нет, ну нахал, каких свет еще не видывал! — Соскучились по камере? — процедил он сквозь зубы заместо убийства. Мальчишка откинулся на спинку стула и несколько застенчиво улыбаясь (хотя Щукину, взбешённому сверх всякой меры, казалось, что тот по-волчьи ухмыляется), произнёс: — Мне кажется, что излишняя горячность и увлечение научным прогрессом в деле криминалистики мешает Вам увидеть некоторые несоответствия в этом деле… У Петра Романовича перед глазами все застило красной дымкой. Не помогло и то, что углядел он в этих словах некую шпильку в свой адрес, ведь недалече как намедни, после второго визита Безсонова в камеру, Щукин вечерком возжелал перечитать несколько трудов по криминалистике, что пылились у него в кабинете. Чисто для освежения памяти, так сказать, не более. И вот, это… чудо… теперь прямо напротив него издеваться вздумало! — Стало быть я — глупец, идиот?! — прорычал он. Они спорили, нахал приводил какие-то безумные доводы и все намекал, как ему казалось в некотором опьянении, на его, Щукина несостоятельность в профессии. Не замечал он в угаре злости и странного, несколько потерянного взгляда юноши, не обратил внимания и на открыто беспомощные слова: «мне больше не к кому было идти!». Всё билось в голове только две мысли: никто еще за все годы службы его так не оскорблял, и вторая — что Безсонов все же убийца, и ничто остальное не имело значения. Слова отскакивали от него, как от стенки горох, и слушать князя дальше было свыше его сил. Уже потом, спустя много времени после этого первого их, так сказать, совместного дела, мужчина будет вспоминать эту сцену прикрыв глаза от немого укора самому себе и стыда. Не раз еще прокручивалось это противостояние с Николаем Валерьяновичем в его мозгу, словно колесо под рукой шарманщика — на удивление чёткое и подробное воспоминание, несмотря на весь алкоголь в крови… Не тот момент в его жизни, чтобы гордиться, что оставил последнее слово за собой… Коля, благослови его чудесную душу, об этом инциденте боле никогда не вспоминал и вообще тему их знакомства не обсуждал, за что он был ему очень благодарен. Но тогда, в тот момент в трактире, он процедил мальчишке слова, притянув его за грудки почти нос к носу, которые сам Петр Романович не забудет никогда: — Значит Вы — мой злейший враг!