rule of the universe

Кое-что меняется. Следующим утром, после той катастрофы на MCountdown, Чонсон, как всегда после сэнтинга с Хисыном, уже совершенно спокойный и удовлетворенный собирался покинуть комнату старшего. Однако, стоило ему совершить движение в сторону выхода, его схватили за рубашку и остановили. Долго придумывать, что хочет сказать старший, Паку не пришлось. Сэнтинг продолжался в своем порядке вещей — однажды утром и днем, однако, отныне Хисын принимал в нем участие не только в роли того, кого чуют, а и в роли того, кто чует. С того самого момента они перестали ограничиваться двумя сеансами на день — они чуяли друг друга в любой ситуации, когда им удавалось оставаться наедине. То бишь — когда бы там им не взбрело в голову. Между собой они эту тему не поднимают и остальным о сэнтинге не рассказывают. Чонсон не видит никакой потребности рассказывать об этом. Сэнтинг — их личное с Хисыном дело. Каждый альфа и омега чует — ничего зазорного в сем факте нету. В этом нету абсолютно ничего странного. В сэнтинге нету… чего-то. Это — ничего. Но это не похоже на ничто. Они не прекращают даже после окончания промоушена. Следующим же утром, после заключительного появления на музыкальном шоу, мышечная память Чонсона приводит его к двери комнаты Хисына. Постучав несколько раз, но не получив ответа, Пак берет на себя смелость и входит без разрешения. Его встречает сонный взгляд наполовину закрытых глаз Хисына, который выдав усталое “мргх”, тут же зарылся обратно в подушки. — Еще рано, — мычит приглушенным голосом парень. — Сегодня мы без расписания. Какое-то время поколебавшись, Чонсон, откинув край одеяла, взобрался на кровать и примостился возле Хисына. — Джейк забыл отключить будильник и мне не удалось уснуть снова. Хисын, издав протяжный выдох, лениво перекатился на бок, оказавшись лицом к лицу с Чонсоном. После сна волосы Ли были в беспорядке, глаза опухли, однако для Пака парень был прекрасен не меньше, чем всегда. Ли, скользнув рукой вдоль спины Чонсона, придерживал его и, задев макушкой чужой подбородок, приблизился к младшему, пощекотав волосами челюсть. Чонсон тут же словно по рефлексу вытянул шею в ответ на такой жест, позволяя старшему удобно устроиться возле его запаховых желез. Старший чуял его не дольше того времени, в котором они нуждаются по утрам — может быть минуту или даже того меньше. Ведь им и вправду нужно не так уж много феромонов друг друга, по крайней мере, утром. Пока еще ни Чонсон, ни Хисын своих блокаторов не принимали. На протяжении дня их запахи немного подавлены, так что, для того, чтобы феромоны начали выделяться требуется немного времени. Чонсон, однако, сдерживать себя не стал и, когда пришла его очередь, позволил побыть себе немного эгоистичным — он вдыхал запах Хисына дольше, чем ему действительно нужно. Для Чонсона утро — это всегда наихудший час перед сэнтингом; он просыпается взвинченный и бесспокойный, грудь сдавливает от тревоги, а голову заполняют сомнения. Причины такого его состояния он пока все еще не знает. Дело не в камбэке, и уже нет той уверенности, что проблема в его вторичном поле. Единственное, что пока достоверно, — ему помогает сэнтинг с Хисыном. — Нам следует вернуться ко сну, — говорит Ли, как только Чонсон заканчивает. Пак хлопает ресницами, находясь все еще немного не в себе после сэнтинга. — О, мне следует..? Хисын качает головой. — Нет, — сонно хрипит он. — Оставайся. Рука Ли находилась все еще на спине Чонсона, просто над резинкой его треников, а пальцы, проскользнув под футболку, были такими теплыми на голой коже младшего. Чонсон кивает, а сердце стучит в груди с такой силой, что он едва не на все сто процентов уверен, что Хисын слышит, или по крайней мере чувствует, его ритм. Инициатором тактильного контакта всегда являлся старший, так что, полагает Чонсон, было бы совершенно нормальным приютится еще немного ближе. Колеблясь, он укладывает ладонь на изгиб талии старшего, на что тот издает легкий смешок, сгребая в охапку ноги Чонсона и прижимаясь щекой к его шее. И как бы на этом все, что было дальше Чонсон сказать не может, потому что замечает только это прежде чем уснуть. Это тоже входит в их привычку. В один момент сознание Чонсона сотрясает от осознание той истины, что он даже не знает какой у него запах. Исключая его и Хисына, все остальные мемберы или беты или не представлены, да и большая часть тех людей, с которыми он на дневной основе проводит время, тоже не знают как он пахнет. Поэтому одним сонным утром он спрашивает об этом Хисына. — Как я, — говорит Хисын, изгибая губы в ленивой улыбке, его глаза яркие и наполнены теплом, но при этом все еще такие сонные. Чонсон тычет пальцем ноги в лодыжку старшего. — Эй, — жалуется младший, надув губы, — я серьезно. — Я тоже, — отвечает Ли, тыча пальцем ответно. Рука Хисына была заключена под боком Чонсона, а нога Пака, проскользнув между бедер старшего, покоилась в захвате ног второго. Свободной рукой Чонсон то и дело убирал челку с глаз альфы. Они настолько переплелись между собой, что Чонсон уже запутался где его нога или рука, а где Хисына. На сегодня они были до обеда свободны от расписания, так что в их планах на этот свободный час было как можно дольше пробыть в кровати, до момента пока их желудки не измучит голодом и им все таки придется отправиться на кухню. — Да ладно, я очень хочу знать. Хисын ведет носом у подбородка Чонсона, заставляя того задрать голову повыше и выставить шею, предоставляя ее для прямого контакта Ли с запаховыми железами омеги. На задворках сознания Чонсон понимает, что старшему вовсе нет нужды в этом — утром они уже чуяли друг друга, более того, сэнтинг между ними продолжается уже больше месяца. Однако, не то чтобы Чонсон возражал. — Очень сладко, — говорит Хисын, лениво затягиваясь запахом Чонсона, пока губы чертят невесомые линии на ключицах Пака. — Как мед, с легким мятным оттенком. Чонсон удовлетворенно выдыхает, проходясь пальцами по волосам Хисына. — Ты, полагаю, уже осведомлен как пахнешь? Вместо ответа Хисын кивает. — Цитрусовые и корица — родители сказали мне, сразу после того, как я представился. — Твой папа — альфа, а мама — омега, верно? — спрашивает Чонсон, сглаживая выбитые прядки волос Хисына. Хисын согласно промычал, прикрыв глаза. — И мой брат — омега. Чонсон и об этом знает. — Каково это? Быть частью семьи, в которой только альфы и омеги? Хисын отпрянув от запаховых желез Чонсона, не столь уж далеко, уткнулся носом в яремную впадину меж ключиц, долгое время не отвечая. У Чонсона даже успело сложиться впечатление, что он пересек черту, однако, в запахе старшего не появлялось кислых ноток и Хисын никак не изменился — он был все еще довольным и спокойным. — Существовал огромный шанс, что я представлюсь альфой или омегой, — наконец подает голос Ли, — так что родители готовили меня с раннего возраста. — Как готовили? — В основном это были рассказы о течках и гонах и том, как они проходят, — проясняет Хисын. — Мне было одиннадцать, когда они познакомили меня с такими понятиями как сэнтинг, спаривание, клеймение, связь. Блокаторы. Смены настроения. У Чонсона от удивления даже взлетают брови; он разве что краем уха слышал обо всем этом на уроках биологии в старшей школе. Его родословная состоит из длинного списка бет, так что в роду никто даже не позволял проскользнуть мысли о его шансе представиться омегой. Альфы и омеги составляют около десяти процентов населения Южной Кореи; большинство не очень радуют разговоры об эксцентричностях биологии омег или альф. Как и разговоры о сексе: не табу, в чистом его виде, но и не часть повседневного, профессионального разговора. Доктор на его приеме дал Паку горстку брошюр для прочтения, но он лишь окинул их в машине взглядом по дороге домой. — Не слишком ли рано? — Ну, как бы ни было это рано, ты можешь представиться и в одиннадцать. — Но это редкость, верно? — Да, — мычит Хисын. — Я то представился относительно поздно. Чонсон смеется. — Я уж и подавно. Хисын проходится ногой вдоль голени Чонсона, задирая треники младшего. — Я был почти уверен, что представлюсь кем-то, так что это был лишь вопрос времени. — Ты ожидал этого, как минимум, — говорит Чонсон. — На меня это снизошло из ниоткуда. Хисын снова затих, откинувшись на спину, так и не распутавшись конечностями с Чонсоном. Он мечта, в самом деле: у него гладкая, загорелая кожа на фоне черного одеяла и белых простынь, — мягкая и сонная. Смотря на потолок, он бормочет: — Знаешь, я не хотел становиться альфой. Чонсон от удивления вскидывает брови. — Это что-то невероятное для меня, — продолжает Хисын, — как чудесно ты со всем справляешься. Чонсон, не в силах сдержаться, пропускает скептический смешок.. — Я чудесно справляюсь? Хен, — говорит он, — ты не помнишь каким я был до того как начал чуять тебя? Хисын улыбается. — В этом ничего страшного не было. Ты ничего не мог сделать. Остальные– они не понимают. Чонсон хмурится. — Я не очень хорошо с ними обошелся. Хисын сморщился, прикрыв глаза, но после недолгого момента открыл их. — Ты не видел момента, когда я представился. Я причинил боль отцу и старшему брату, просто потому что был настолько– зол. На себя, на всех. Я ненавидел быть альфой, по началу. Все еще, я… — он нахмурился. Чонсон понял, даже если Хисын не сказал этого. — Я считаю тебя хорошим альфой, — говорит Чонсон, и он не шутит. Хисын поворачивается к младшему. — Я хороший альфа? — Во-первых, это, — говорит Чонсон, слегка царапнув край Хисыновой запаховой железы ногтем. Нотки мандарина и корицы немедленно заполнили пространство комнаты, вызывая слюнки во рту Чонсона. — Ты не должен был мне помогать, но ты помогаешь. — Не то, чтобы в сэнтинге мне требуется делать так уж много в качестве альфы, — говорит Хисын. “Нет, — думает Чонсон. — Это как раз оно и есть”. — Думаю, с тобой было бы все в порядке, — продолжает Хисын, — не будь между нами сэнтинга. Ведь ты так хорош во всех этих омежьих делах. Чонсон не очень-то ему верит, но он не хочет спорить о том, о чем мало что знает. — На самом деле, после представления я не так уж много думал об этом, — говорит он. — Помимо изменений в настроении, не знаю, думаю, ничего существенного не изменилось. Ничего не поменялось в том, как я себя воспринимаю. — Повезло, — бормочет Хисын, явно не договаривая, но младший не настаивает. — Честно говоря, за все свое время я видал не так уж много альф и омег. Ты и Кей-хен были первыми альфами с которыми я, ну, знаешь, повстречался. Возвращаясь во времена I-LAND, Чонсон лишь смутно понимает, что Хисыну, как только представившемуся трэйни и как новоиспеченному альфе, в такой близости к альфе постарше должно быть было особенно трудно. Но Чонсон не думает, что действительно в силах понять всю сложившуюся тогда для Ли ситуацию. — Как думаешь, кто-нибудь еще из наших ребят представится? — спрашивает Хисын. Чонсон мычит, раздумывая над вопросом Ли. — Не могу быть уверенным. Разве что-то вроде представления можно предсказать? — Если только учитывать генетику. Родители Сону — омеги, а у Ники мама — альфа и папа — омега, вероятно, они в свое время могут представиться. Во всяком случае может произойти что-то неожиданное. — Как со мной, — говорит Чонсон. — Как с тобой, — повторяет с улыбкой Хисын. Чонсон перекатывается на живот, а его сонный разум посещает вопрос заметили ли участники, как он каждое утро заскакивает в спальню Хисына. Они ребятки хоть и прозорливые, но, похоже, упускают из виду большую часть того, что происходит просто под самым носом. — Я рад, что ты омега, — тихо говорит Хисын через время. Чонсон пораженный перекатывается на щеку. — Ты рад? — Ага, — мычит Хисын, взглянув на Чонсона, а затем подняв взгляд в потолок. — Я больше не чувствую себя одиноким. Чонсон мнется, прикусывая внутреннюю часть щеки, прежде чем задать свой вопрос: — Тебе было одиноко? Хисын не ответил, но Пак в порядке, за последние шесть лет он научился слышать его молчание. У Чонсона возникает новая проблема, с которой прежде ему еще никогда не приходилось сталкиваться, — после того, как он стал омегой, его либидо стало намного сильнее, чем прежде, и если с тревожностью Хисын был в силах хоть как-то помочь, то с возникнувшей проблемой помочь он ему не сможет. На день Чонсон принимает душ дважды, потому что лишь так ему выпадает шанс остаться наедине и передернуть; ночью, стоит Джейку уснуть, Паку доводится отчаянно бороться с желанием уединиться; бывает даже, что на протяжении дня ему приходиться срываться с места и бежать в ванную, потому что в самый неожиданный момент он может почувствовать как между ног становится мокро. Время от времени, Хисын замечает всплески новых ноток его запаха, и в такие моменты старший смотрит на него — не в замешательстве, а с легкой тревогой. Такие ситуации они не обговаривают. Не то чтобы Чонсон вообще мог с кем-то поговорить о подобном, или хотел бы. До его течки осталось несколько месяцев, так что проблема не в этом. К тому же, он на супрессантах, которые полностью подавляют симптомы течки. Если они исполняют свою миссию как положено, то его следующая течка проблемой стать не должна. Пак в каком-то роде благодарен за выписанные подавители; он едва ли помнит что-то со своей первой течки, так что ему не очень льстит проводить еще одну в одиночестве. Причиной, по которой существуют подавители течек, но нет подавителей гонов, является вопрос частоты и продолжительности. Гон у альф случается раз в год, и длится он всего лишь день или два. Когда же течки, если не принимать подавители, возникают четыре-пять раз в год и могут длиться как три дня так и всю неделю. Первый опыт всегда худший — и у альф, и у омег. Проблема Чонсона достигает своего апогея на фотосессии для журнала GQ. В планах было сняться по очереди, начиная с индивидуальной съемки в обратном возрастном порядке, а затем снять общие фото, поделившись на юниты. Чонсон кусает ногти, нервно ожидая, когда Джейк закончит. Но, вспомнив о том, что они накрашены, быстро отдергивает руку от рта. Его съемка проходит чудесно. Чонсон любит фотосессии; он находит их интересными, а еще ему нравится, когда его убирают в профессионально подобранные образы. Сотворив толпу за спиной фотографа, участники наблюдали за ним, подкидывая подбадривающие фразочки. Оставив фотографа довольным количеством снимков, Пак покинул сцену с улыбкой, отдав пять Джейку за отлично проделанную работу. Затем пришла очередь Хисына. Хисын, по правде говоря, выглядел так, словно не имел никакого желания находиться здесь. Когда его позвали, ему потребовалось немало времени, чтобы встать и подойти к сцене. Вздохнув, альфа потянул руки и прошел в центр сцены. Пока для кого-то фотосесии — это рутина, для Хисына — это как попасть в свою стихию. Он преуспевает в съемках, впрочем, как и во всем. Откинувшись на спинку стула, которое предварительно установили для него, он широко расставил ноги, засунув руки в карманы. Затем задрав голову и устремившись лицом к потолку, парень одарил камеру ленивым незаинтересованным взглядом. “Мой альфа”, — не могло не пронестись в мыслях Чонсона. У него вырывается небольшой всхлип, когда он чувствует как между бедер становиться влажновато из-за небольшое количество смазки, что просочилось в боксеры. Хисын рывком поворачивается в направлении Чонсона с широко раскрытыми от шока глазами, однако, на сей раз они темные с нотками чего-то еще. Паку неловко — Хисыну понадобилось сделать ничтожно мало, чтобы заставить его чувствовать себя подобным образом. Чонсон срывается к ближайшей уборной, не одаривая вниманием озадаченные протесты мемберов. Ноги становятся ватными и, стоит ему закрыться в одной из кабинок, он тут же оседает на крышку унитаза. Он откидывается назад, касаясь себя сквозь кожаные штаны и запыханно скуля, когда смазки становиться все больше — достаточно, чтобы его боксеры стали влажными. Хорошая новость в том, что они изначально планировали менять аутфиты. — Черт, — бормочет он, судорожно расстегивая пуговицы штанов и опуская их до уровня бедер. Затем он стягивает и боксеры, сквозь зубы втягивая холодный воздух, так как уже чувствует головокружение. Он обхватывает рукой свой член, твердый и пульсирующий, начиная водить по длине. Голова с глухом ударяется о поверхность стены, а хватка становится только сильнее, он размыкает губы, дыша все чаще и тяжелее. Вторая рука сжимает плоть на собственном бедре. В этот момент он вспоминает кое-что, что вроде бы как помогало ему, когда он был в течке. Свободной рукой Пак скользит ниже, подушечками пальцев касаясь входа. Чонсон втягивает через нос воздух, ощущая температуру и количество смазки, сочащуюся из него. Пальцы становятся достаточно скользкими, чтобы скользнуть внутрь. Заманчиво, Чонсон определенно соблазнен сей идеей, но он уверен, что и без того доведет себя до края, а если все-таки поддастся искушению и зайдет настолько далеко, то, кажется, проблем станет только больше. И думает он о Хисыне. Он ничего не может поделать с собой. Чонсон — омега; следовательно он желает альфу. Его тело обрекает его желать быть с альфой; нету строгого правила, диктующего, что омегам нужен альфа, а альфам — омега, но это заложено в их природе, так они были созданы. Хотя, с течением эволюции это тяжение стало практически рудиментарным, оно все еще есть. Но Чонсон желает не какого-то другого альфу. Для него существует лишь один альфа, и всегда будет только он. Чонсон омега совсем недавно, однако, в чувствах к Хисыну ничего нового нет. Пак в отчаянии, и чтобы поскорее облегчиться, ускоряет свои движения, трение второй руки, что находилась ниже, также ускорилось. Он — задыхающийся беспорядок, слишком отчаян, чтобы чувствовать стыд за мастурбацию в кабинке общественной уборной. Тут слышно, как дверь в уборную открылась, и у Чонсона тут же потекли слюнки из-за запаха. Феромоны, наполнившие комнату, попали непосредственно в кровообращение Пака. — Хей, — откликается Хисын из-вне кабинки. Чонсон вздыхает, проглатывая скулеж. Его рука сжимается у основания беспорядочно пульсирующего члена. — Прости, — добавляет Ли, когда Чонсон не отвечает, — я просто хотел узнать как ты. — Все хорошо, — Чонсон задыхается, почувствовав как из него сочится смазка. Он закрывает глаза, уничтоженный правдой происходящего, — Хисын без сомнений чувствует как он пахнет. — Я в порядке. Спустя мгновение, Хисын переспрашивает: — Точно? — Пожалуйста, — вырывается непроизвольно у Чонсона, тяжело выдыхая. О чем именно он просит, он и сам ни малейшего понятия не имеет. Как собственно и Хисын. — Пожалуйста? — вопросительно повторяет старший, и, кажется, Чонсон слышит как тот сглатывает. Что-то щелкает в голове Чонсона. Паку становится интересно, сможет ли Хисын так далеко зайти ради него. Между ними уже есть сэнтинг, так что не сложно попросить его… Чонсон хоронит эту мысль. Глубоко, как только может глубоко. — Уходи, пожалуйста, — грубым голосом приказывает он. Нос забит запахом Хисына, и он хочет своего альфу так сильно, каким бы он для него ни был, — на нем, под ним, внутри. — Да, — отвечает Хисын. — Я бы… да. Чонсон слышит как шаги альфы стихают стоит двери захлопнуться. Он облегченно, однако, разочарованно, выдыхает, быстро заканчивая свои дела.