rule of the universe

Сэнтинг весьма отлично работал. По сравнению с предыдущими днями разница просто поразительная: Чонсон даже первым закончил съемку концепта и сделал это куда быстрее, чем всегда. Его работа была великолепной, за что в качевстве фидбека от директоров он получил ошеломительную похвалу. Почти весь этот теплый июньский денек Пак провел на улице, под палящим солнцем, валяясь в цветах и травах, так что совсем скоро парню понадобилось немного остыть. Он тут же направился к шатру, что охлаждался кондиционером и который они использовали в качестве гримерной. Чонсон промочил полотенцем лицо и шею, после чего надпил свой айс-американо. Сонхун со своей индивидуальной съемкой заканчивает всего на пару минут позже старшего и тоже направляется к укрытию, присоединяясь к его компании под прохладным воздухом кондиционера. — Привет, — говорит Пак, накинув полотенце на плечи. — Привет, — отвечает Чонсон, пролистывая на смартфоне фото. Он выбирал несколько достойных селфи, которые опубликует ближе к камбэку, сделав их в ожидании остальных участников. Сонхун толкает Чонсона плечом и тот, наконец заблокировав и спрятав телефон, обращает на младшего внимание. — Как ты? Сонхун смотрит на Чонсона пристальным, напряженным, серьезным взглядом некоторое время, после чего вздыхает со словами: — Некоторые менеджеры и режиссеры странно на тебя смотрели. На Хисын-хена тоже, — сообщает младший. — Вы, ребята, учудили чего-то? Чонсона ведет головой набок — он ничего такого не замечал. — Ничего в голову не приходит. Хотя, может, мы- Чонсон прерывается, потому что замечает запах Хисына, что находился где-то поблизости, еще к моменту, как хен оказывается внутри шатра, и обращает взгляд на вход. — Привет, — приветствует их Хисын. Схватив полотенце с туалетного столика, он как и младшие начал промакивать тканью потную шею. Чонсон и Сонхун оставались безмолвными, на что Хисын нахмурился. — Я вас прервал? Хисын становится следующим после Чонсона на мушке любознательного взгляда Сонхуна. — Хен, ты заметил какие странные взгляды кидали на вас с Джеем? У Хисына едва расширяются глаза, но он тот же час отшучивается и даже начинает дразнить Сонхуна, что тот держит такой зоркий глаз за их новоиспеченным омегой, вызывая у обоих младшеньких удушливое смущение. Спустя время в шатре появляются остальные мемберы и Сонхуна слишком отвлекают, чтобы продолжать настаивать с устроенным допросом; как только семеро мемберов собираются вместе, Хисын закинув руку на плечо Чонсона, уводит его с собой за пределы шатра. — Так вот, — начинает Хисын, выпустив Чонсона из хватки, — побочный эффект сэнтинга, о котором я забыл упомянуть, — ты пахнешь мной, немного. — Серьезно? — спрашивает Чонсон, стараясь не подавать виду насколько счастлив от сего факта. — Только альфы и омеги замечают этот запах, что и объясняет, почему некоторые бросали на нас странные взгляды, — договаривает Хисын. — В этом есть что-то странное? — спустя время спрашивает Чонсон, сморщив нос. — Что я учуял тебя? Хисын жмет плечами, не давая Чонсону однозначного ответа. Чонсон не видит в этом ничего неправильного — сэнтинг помогает ему и тем, кто предложил был Хисын. Хисын — альфа, Чонсон — омега. Сэнтинг — что-то, что происходит между альфами и омегами. — Ну, как по мне, так все в порядке, — говорит Чонсон. Хисын улыбается, а Пак не может прекратить думать, что эта улыбка его исполнена облегчением. — Хорошо. Весь эффект сэнтинга рассеивается, стоит только Чонсону оказаться в общежитии; однако, на смену нервозности Пака наполняет паника. Он на грани и готов вот-вот закатить скандал. Он влезает в драку с Сону из-за посуды, а потом с Ники через толстовку, лишенную макнэ на ковре, а затем еще и с Джейком, что просто волновался за Пака. Чонсон ушел спать опечаленный и злой из-за того, что все выходит из-под контроля. Следующие несколько дней, когда камбэк был уже не за горами, Чонсонов страх перед промо набирал оборотов покруче. Его волновало беспокойство из разряда того, с которым он сталкивался в последний раз еще во времена трейни, когда являлся участником I-LAND, с низким рангом и отчаянным желанием дебютировать. Пак начал избегать мемберов, беспокоясь, что его настроение повлечет за собой проблемы. Сэнтинг с Хисыном помог — невероятно помог — но Пак больше не хотел полагаться на старшего. Он со всем справится сам. Хисын не его альфа, поэтому хен не должен нести ответственность за смену настроения у Чонсона. Однако, Чонсон не мог игнорировать чувство опечаленности, когда Хисын больше не предлагал помощь. Достаточно скоро, это стало проблемой всей группы. Чонвон созвал их на внутренне собрание, которое закончилось очередной перепалкой. Чонсону крайне не хотелось, чтобы участники считали его вторичный гендер проблемным или требующим решения; он им об этом говорит, и Сонхун в конце концов срывается. — Вот как ты на самом деле о нас думаешь? Что мы хотим тебя исправить? То, что мы на самом деле хотим исправить — это ситуацию, в которой ты выбираешь между драками с нами из-за несущественной мелочи и полным избеганием. — Я, блять, ничего не могу сделать, — кричит Чонсон. — Я, черт возьми, не могу- Он оглядывается на остальных в комнате: встречается с взволнованными глазами Сону, со злостью расцветающей на лице Чонвона, замечает Ники, лицо которого показывает его смятение, разочарование Джейка, и Хисына, во взгляде которого, словно, понимание. Худшего Чонсон, возможно, увидеть не мог; он не понимает почему. У него опускаются руки с попыткой оправдать себя. Сжав кулаки, Чонсон бросается к выходу из комнаты, следуя пути в их с Джейком комнату, под конец убеждаясь, что захлопнул дверь. Хисын находит его спустя пару минут. Он тихо приоткрывает дверь и так же тихо ее за собой прикрывает, а комната тот же час заполняется его запахом. Чонсону от этого легче никак не становится; по ощущениям он в шаге от полного эмоционального краха. Локти на его коленях, а лбом он оперся на руки; он не в состоянии поднять взгляд, не в состоянии посмотреть на Хисына. — Хей. Чонсон не отвечает. Запах Хисына набирает интенсивности, а матрас рядом с Паком проседает под весом чужого тела. — Джей-я, — слышит он, как говорит Хисын. Чонсон трясет коленьми — его плохая привычка — и кусает нижнюю губу. Хисын укладывает руку на плечо парня. — Давай, — говорит Хисын, слегка качнув его плечо. — Давай, поговори со мной. Чонсон мотает головой, отказываясь посмотреть вверх. От разочарования он жмурит глаза, но от этого запах Хисына становиться только гуще. Чосону в голове кружится; он открывает глаза, уставляясь на свои ноги и пытаясь заземлиться. Спустя затянувшуюся безмолвную секунду, Хисын протяжно выдыхает и хватает запястья младшего, убирая его руки от лица. Пак слишком обессилен, чтобы как-нибудь воспротивится старшему. — Подышим вместе, да? Чонсону требуется собрать всю свою силу воли, чтобы подчиниться словам Хисына, но совет ему помогает, немного. Недостаточно, чтобы успокоиться в полной мере, но помогает. Хисын с осторожностью отпускает запястья младшего, как только напряжение покидает тело второго. — Иди сюда, — говорит Ли, а Чонсон, все еще отказываясь посмотреть на старшего, плутает со смыслом, который старший подразумевает. Но все же ему становятся понятны его слова, когда Ли толкает его к своей груди, охватив его вокруг плеч рукой и ладонью мягко поправляя положение его головы. Это не сэнтинг; не то, что они делали в предыдущие дни, но что-то в этом есть. — Не противься, пожалуйста, — призывает Хисын, хотя Чонсон не подал никакого признака к сопротивлению. Нечестно, то, какой эффект справляет на него Хисын, в особенности сейчас, когда во всем замешана их биология. Как только Чонсон оказывается на безопасном расстоянии от эмоционального краха, он кивает Хисыну в грудь, надеясь, что тот понял посыл. И Хисын понял, позволив Чонсону отпрянуть без какого-либо сопротивления. — Что случилось? — спрашивает Хисын, скользя руками по своим бедрам вниз. Чонсон сглатывает, прикрыв глаза, а затем вновь их широко распахнув. — Я, черт возьми, не знаю, — ноет он. — Просто я– все ужасно. Все это так ужасно. Я ужасен. — Ты не ужасен. Чонсон правда, правда пытается ему поверить. — Отстой, — говорит он, устремляя на старшего взгляд. — Что отстой? — спрашивает Хисын, хмурясь. — Быть омегой? — Может быть, — отвечает Чонсон, однако, затем отмахивается. — Нет, даже не так. Сначала, да, я так и думал. Я считал, что просто нервничал, что впервые проведу промо в качестве омеги. Но теперь я все это вымещаю на всех вас, и не знаю почему. Возможно, потому что я омега. Возможно, нет. Я, черт побери, не знаю, что именно не так. Грядущий камбэк делает только хуже. Возможно. Вероятно. Честно, я не знаю. Хисын кладет руку на верхнюю часть спины Чонсона, между лопатками, прочно, твердо и неподвижно, что придает младшему уверенности продолжать. — Я пытаюсь успокоиться, но ничего не помогает. Я такой все чертово время. Единственный раз, когда мне было не так плохо, был когда… — Чонсон прикусывает язык и опускает взгляд в пол. — Ты– ты хочешь? — спрашивает Хисын. Чонсон вновь смотрит вверх — сердце бешено стучит в груди. — Это предложение? Хисын делает глубокий вдох. — Может быть. Чонсону больно от улыбки. У него ощущение, что собственное сердце вот-вот расколется надвое. — Тебе стоит самому спросить меня, хен. Я не могу– я не могу быть одним, кто просит об этом. Пожалуйста. Я просто не могу. Хисын не спрашивает почему нет, и Чонсон так ему за это благодарен, что аж самому больно, ему физически больно, потому что прямо сейчас Чонсон слишком уставший, чтобы врать, и, потому, если Хисын спросит его почему нет, у него не останется шанса, кроме как сказать: “Я не могу просить тебя об этом, потому что я люблю тебя, и я знаю, что ты не любишь меня в ответ, по крайней мере, не так как я люблю тебя.” Вместо этого, Хисын спрашивает: — Ты хочешь почуять меня? — Пожалуйста, — выдыхает Чонсон, подсознательно, потому что на самом деле другого ответа у него быть не могло. Ни сейчас, ни когда-либо. Горло Чонсона наполняется желанием, сердце томится, пока Хисын обхватывает пальцами его шею, без каких-либо сомнений подталкивая ближе к себе. По крайней мере, у Чонсона может быть такой Хисын. Когда Чонсон во все легкие вдыхает запах Хисына, во рту становится слишком много слюны, а что-то внутри его живота расслабляется — или, скорее, встает на свое исконное место. После этого, для них сэнтинг становиться чем-то вроде привычки. Чонсон приходит к осознанию, что наилучшее решение — это сэнтинг с Хисыном — ну, пока что, это единственное решение — а Хисын пожелал помогать ему во время камбэка. Как друг, как коллега по группе, и как альфа. Вот как все происходит: Чонсон чует Хисына по разу утром и после обеда, чтобы быть уверенным, что эффект запаха продержится с ним на протяжении всего дня. Чонсон чует Хисына — никак не наоборот. Никогда наоборот. Вот и все, на самом деле, — по крайне мере пока не нагрянуло первое музыкальное шоу их камбэка на MCountdown. До официального начала шоу у всех выступающих был тридцатиминутный перерыв, чтобы перекусить, вздремнуть, покоммуницировать с другими группами или же записать закулисье, если того вдруг пожелало руководство. Чонсон проигрывает камень-ножницы-бумагу в последствии чего становиться ответственным за покупку снэков в кафетерии. Направляясь к лифту, на втором конце холла он замечает Джуена и Санена с The Boyz. Как-то раньше ему уже приходилось с ними говорить и они показались весьма милыми. Но есть одна деталь: они оба альфы, что не так уж важно, на самом деле, однако, он никогда не общался с ними в качестве омеги. В индустрии k-pop новости разлетаются молниеносно, так что им без сомнений известно о его представлении. Он доходит к лифту, не смотря на свое волнение, делая все возможное, чтобы оставаться собранным, когда они присоединяются к нему, и когда они обмениваются формальными приветствиями и поклонами друг с другом. Дверь закрывается, после того, как Джуен кликает по кнопке этажа, на котором находится лобби, а Чонсон находит немного подавляющим находится с двумя альфами в таком непозволительно небольшом пространстве так близко. Путь предполагает быть долгим — с 20 этажа спустится к самому первому. После пары неловких секунд тишины, Джуен прочищает горло. — Простите, в случае, если это неприемлемо, — начинает он, — но, я думал, вы — омега, Джей-ши. Санен тычет в него локтем в бок, бросая гневный взгляд. Чонсон не принимает это в обиду и просто сверкает легкой улыбкой. — Так и есть. На лице Джуена застывает недопонимание. — Тогда почему… ? — О, — говорит Чонсон, осознав. — Я чую Хисын-хена. И Джуен, и Санен кажутся пораженными. — Что? — вскрикивают оба в унисон. Чонсон пожимает плечами. — Я столкнулся с некоторыми… трудностями с адаптацией, поэтому он помогает мне. У Джуена отвисает челюсть. Санен уставляется на него пустым взглядом. Взгляд Чонсона мечется между ними двумя в недопонимании. — Что-то не так? Санен многозначительно качает головой. — Нет, ничего такого , просто я– мы просто не знали того, что вы двое были… Чонсон испускает нервный смешок, прикладываясь рукой к своему затылку. — Ну, мы вместе вот уже как шесть лет, так что… — Шесть лет? — едва не задыхаясь, спрашивает Джуен. Брови Чонсона сходятся вместе, образовывая складочку. — Ну… да? Мы двое присоединились к компании приблизительно в одно и то же время. — Со времен трэйни? — вновь задыхаясь, спрашивает Джуен. Санен тычет ему в бок локтем еще разочек. — Прости, Джей-ши. Вы не обязаны отвечать, — говорит тот. Чонсон своим самым вежливым тоном едва не спрашивает, почему они раздувают из мухи слона, но в тот момент открылась дверь лифта. Все трое вышли. — Вы за едой для группы, верно? — спросил Санен. Чонсон кивнул. — Так позвольте нам рассплатиться за вас, — сказал парень, хлопнув рукой по плечу Джуена. — Это наименьшее, что мы можем сделать. Простите за вопросы в лифте. Джуен тоже пристал к извинениям лидера своей группы, и пока Чонсон пытался убедить их, что все в порядке и он не держит на них обиды, он не смог переубедить их с идеей заплатить за все. Первым делом, Чонсон убедился, что прихватил для Сону мятно-шоколадные крендельки, прежде, чем забыл о них, а Санен восторженно запрыгал на пятах, заметив их в руках Чонсона. Тот спросил Пака для кого из мемберов предназначался этот снэк, подскакивая на каблуках, после чего их разговор перерос в сплетничество о предпочтениях членов их групп и тому какими эксцентричными иногда могут быть их вкусы, когда дело доходит до еды. После того, как парни за все заплатили, они направились обратно к лифту, с руками полными снэков и напитков, продолжая свое общение. Когда пришло время уходить к своим группам, Чонсон расстроился, что у них нет больше времени пообщаться. Он любит своих мемберов, действительно любит, но это круто проводить время с другими айдолами, с людьми которые разделяют с тобой профессию, но не являются теми людьми, с которыми ты живешь и проводишь все свое время. Когда они вышли из лифта и уже попрощались, Джуен спросил могут ли они обменяться номерами, на что Чонсон с энтузиазмом согласился. Он почти вернул телефон Джуену, когда заметил как холл наполнился запахом Хисына. Чем ближе оказывался альфа, тем больше Чонсон понимал, что запах, однако, не из приятных. Несомненно, это был Хисын, но от него пахло так, словно он был зол. Нет, думает Чонсон, он определенно зол. Он уверен, потому что собственное тело наполнилось морозной тревогой, которую запах Хисына обычно подавлял. Ему интересно, может ли Хисын чувствовать, когда он в стрессе. Джуен быстро вырывает телефон из рук Чонсона. Пак посмотрев на двух альф, видит как у тех напрягаются плечи и подбородки поднимаются выше. — Хен, — говорит Чонсон, оборачиваясь, — что– — Вот где ты был? — требовательно спрашивает Хисын, устремляя темный взгляд в направлении Чонсона. У Пака стягивает горло. Он сильнее прижимает к себе закуски и напитки, что все время держал в руках. — Я, а– — Мы пойдем, — осторожно объявляет Санен, поместив руку на поясницу Джуена. Чонсон едва замечает как он и Джуен спешат уйти дальше по холу. — Что ты с ними делал? — спрашивает Хисын. Существует стереотип об альфах: они агрессивны, доминантны и упрямы. Но второй пол вторичный по некоторым причинам; твоя биология влияет на твою личность и то как ты себя представляешь другим, но вторичный пол тебя не определяет. Чонсон был изумлен своему представлению, но если учесть все то, что было до этого, просачивается доля смысла. Омег всегда видели как попечителей в виду их тонкой натуры и посреднических навыков. Чонсону нравится заботиться о своей группе, особенно о младшеньких мемберах, и даже до его представления, в случаи, когда Чонвону не удавалось справляться с проблемами внутри группы самостоятельно, он обращался к Чонсону, когда это было возможно, и Чонсон с радостью ему помогал. Дело вот в чем: Хисын — альфа. И временами в нем это проявляется, по большей части в его манерах: то, как широко и крепко стоят его колени, при любой удавшейся возможности, как и с какой уверенностью он ходит, то, как легко у него выходит улыбаться и свободно вести разговоры в окружении авторитетных фигур. Он является альфой дольше, чем айдолом, так что у него было время взрастить его в себе. Его запах, к слову, тоже, весьма красноречив для альфы. Но есть кое-что еще помимо этого: когда у Хисына проявляются его манеры альфы, он едва ли прикладывает к этому усилия. Чонсону еще ни разу не приходилось видеть в старшем альфу таким, каким он предстал перед ним сейчас. — Мы столкнулись, когда я шел к кафе, — ответил Чонсон, запыханно, потому что запах Хисына застревает в горле и ему трудно вспомнить о потребности дышать. Хисын ничего не говорит, только продолжает смотреть на Чонсона. Он делает глубокий вдох, грудь слегка расширяется, руки сжимаются в кулаки. — Хен, я не понимаю. Почему– — Просто… , — говорит грубым голосом старший, отчего Чонсон пугается этой напряженности. — Давай просто пойдем обратно в комнату. Затем он разворачивается на каблуках и гремит ими по полу, направляясь по холлу, сжав плечи. Чонсону приходится немного подбежать, чтобы догнать альфу, отчаянно желая спросить Хисына что не так и что он сделал не так, но проглатывает слова. Он не хочет еще больше портить Хисыну настроение. Заходя в гримерную, Хисын так яростно хлопает дверью, что некоторые участники подпрыгивает от удивления. Любые разговоры, что до этого проводились в этой комнате, прекратились. Хисын сразу же метнулся к пустому дивану, сев и обернув руками колени, голову склонил, пока все его тело тряслось. Чонсон внезапно вспоминает, что все еще держит в руках все то, за чем ходил в кафе, поэтому подходит и медленно складывает все на стол. Жестяная баночка из-под каждого напитка приземляется с мягким “клик”, что в комнате наполнившейся тишиной, звучит довольно таки слышно. Чонвон обходит стол, направляясь к Чонсону, и дергает того за рукав, шипя: — Что ты с ним сделал? Чонсон открывает и снова закрывает рот. — Я не– я не знаю. — У нас есть десять минут до того, как мы пойдем в большую комнату ожидания, где будут остальные выступающие. Он не пойдет туда таким– — Я, блять, слышу тебя, — выплевывает Хисын, после чего все головы в этой комнате направились в его сторону. У Чонвона отвисает челюсть, но его лицо выражает не столько злость сколько замешательство, что на него крикнули. — Хен, — вздыхает Джейк, как можно более умиротворяюще, — не груби. Хисын фыркает и выплевывает в ответ: — Пошел ты. — Эй, — внезапно поднимает тон Чонвон, — ты не будешь говорить с ним таким тоном. Ни с кем из нас ты не будешь говорить таким тоном. Губы Хисына кривятся в ухмылке. — Да? И что ты сделаешь? Прежде, чем кто-то успел что-либо еще сказать, прежде, чем все переросло в драку, что бы точно произошло, если бы все закрутилось дальше в таком же направлении, в перепалку вмешивается Чонсон. — Так, ладно, на выход, — решив за всех, говорит он. — Все, кроме меня и Хисын-хена — вон, в холл. После некоторого колебания и возмущенных взглядов в хисыновом направлении, мемберы покидают комнату. Как только дверь закрываются за спиной последнего мембера, Чонсон сделав глубокий вдох, подходит к дивану. Он присаживается возле Хисына, который на него даже не смотрит. Альфа буравил взглядом пол, сжимая в ладонях колени. — Ты на себя не похож, — прямо говорит Чонсон. Это все, что он может ему сказать. — Не думал, что увижу тебя… таким. — Хисын ничего не говорит, даже не кричит, так что Чонсон продолжает. — Что происходит? Чонсон дает Хисыну время на ответ. После длинной минуты Хисын издает дрожащий выдох. — Ненавижу, — бормочет он, зажмурив глаза, а затем вновь их распахнув. — Я, черт возьми, ненавижу это. Когда запах Хисына ослабевает, — он все еще расстроен, но уже меньше, — Чонсон садится ближе, взбираясь на диван ступнями и укладывая их под попу. Хисын продолжает, разжимая кулаки и укладывая ладони поверх бедер. — Я, черт возьми, не хочу так себя чувствовать. — Как так? — спрашивает Чонсон. Хисын качает головой. — Таким злым. Таким– разочарованным. — Я сделал… ? — Нет, — говорит Хисын, наконец подняв взгляд. Его плечи опадают и он делает глубокий вдох. — Черт. Нет, нет. Не то чтобы даже– ты не– мы даже не… , — он себя обрывает, хмурясь, и теперь он кажется скорее несчастным и безнадежным, нежели злым. — Ты можешь меня почуять, — выпаливает Чонсон, до того, как ему доходит до ума держать язык при себе. — Знаешь, ведь мне это помогло в прошлый раз. Может быть, эм, это поможет тебе. Хисын грубо усмехается. — Ты даже не знаешь, о чем говоришь. — Я знаю, — говорит Чонсон с уверенностью длиною в жизнь, с уверенностью в шесть лет, всем тем временем, что имело значение. — Я знаю. Хисын откидывает голову назад, устремляясь лицом в потолок, издавая очередной смешок. Чонсон пользуется моментом стянуть пиджак, откидывая его в сторону. Кондиционер холодит его кожу. Он в черной безрукавой футболке, которая достаточно свободна, чтобы оттянуть ткань в сторону. Взгляд Хисына теперь снова на нем, губы слегка приоткрылись, словно парень в шоке. Его глаза метнулись к плечу Чонсона. — Вот, ам, — говорит Чонсон, подвигаясь ближе, — можешь просто– Его слова резко обрываются, когда Хисын укладывает руку ему на талию, второй тот же час скользя по его шее. Чонсон задыхается от внезапного прикосновения. Он смотрит на Хисына, который уже прямо возле его плеча, сверху-вниз, сглатывая от темного, голодного прищура его глаз. Затем Хисын просовывает колено между бедер Чонсона, разводя в стороны и наклоняясь. Головокружительный опыт — быть тем, кого чуют, понимает Чонсон. Чувство словно что-то высекают изнутри — не тянут, не отрывают, а высекают. Что-то сильное есть в этом, первобытное, глубоко-душевное, жестокое, чего, находит для себя Чонсон, он горячо желает. Горячее дыхание Хисына опаляет кожу Чонсона, прижавшись губами к ключицам младшего и оставаясь так неподвижно. И это больно, не в банальном смысле, а в том, что Чонсону приходится столкнуться с болезненной истиной: после этого, он больше никогда не будет прежним. Хисын издает низкий стон и его грубость возвращает Чонсона к реальности, его тело обмякает, позволяя тем самым Хисыну вдыхать столько сколько ему потребуется. Чонсон едва замечает, как рука Хисына проскользнула ему под футболку, ногтями скользя по спине или вторую руку, обкольцевавшую шею Чонсона, что может быть слишком туго — как раз достаточно, чтобы у Чонсона закружилось в голове, как раз достаточно, чтобы младший не смог двигаться, даже если бы захотелось. Чонсон не знает, когда это произошло, не знает когда Хисын сделал это, потому что теперь младший сидит у него на коленях. Его бедра раскинуты порознь над бедрами Хисына, руками собирая в складки рубашку старшего. Он задыхается, когда другой рукой, той, что лежит у него на талии, Хисын сжимает его бок пальцами, нажимая достаточно сильно, чтобы оставить синяки. Хисын издает довольный звук на его реакцию и прижимает к себе ближе. Запах старшего такой же сильный как и прежде, но теперь он опьяняет в хорошем смысле, так, что обжигает внутренности Чонсона и наполняет его желанием. Чонсон прикрывает глаза. Десяти минут недостаточно, и близко недостаточно, чтобы насытить Чонсона — но когда он слышит тихий стук в дверь, он делает глубокий вдох, напоминая себе о том, чем это является, и чем нет.