«Из двух зол я всегда выбираю то, которое еще не пробовал»
***
Дым наполнил воздух вокруг нее, когда поезд издал оглушительный свисток на оживленной платформе. Она до сих пор не понимала, почему все студенты должны добираться до Хогвартса на поезде, когда каминная система была намного эффективнее, несмотря на то, что ее кузены пытались оправдать это тем, что это "традиция". В то время она думала о том, чтобы продолжить спор. Спросить, как они могут оправдывать семичасовую поездку такой бессмысленной вещью, как "традиция". Но, учитывая, кого она спрашивает, она подумала, что они могут не понять, о чем идет речь, поэтому она внутренне задумалась. Она никогда не видела столько молодых людей, теснящихся в одном месте. Ближе всего к такому количеству был ее бал дебютанток, и если это было что-то похожее на то, то она могла бы развернуться прямо сейчас. Любопытные взгляды встречались с ее глазами, когда она следовала за Октавией к двери вагона в передней части поезда. Вокруг нее родители плакали и обнимали своих детей. Малфои были достаточно добры, чтобы избавить их от этой неловкости, и отправили их через платформу 9 ¾ одних, без особого эмоционального шума. Мысль о том, как ее дядя крепко обнимает Абраксаса и говорит ему писать каждый день, показалась ей сродни тому, как если бы она увидела собаку, идущую на задних лапах. Это заставило ее хихикнуть. Только тогда она заметила происходящее вокруг. Элеонора была настолько погружена в свои мысли, что едва заметила настороженные и пристальные взгляды, следящие за каждым ее движением, рассматривающие ее с ног до головы. Однако больше всего ее удивило выражение отвращения в глазах некоторых родителей, что было несколько обескураживающим для 10 утра понедельника. Октавия, казалось, почувствовала ее реакцию и повернулась, чтобы посмотреть на нее. Она взяла руку Элеоноры в одну из своих изящных мягких рук и сжала ее. — Не обращай на них внимания, они просто завидуют, — утешила она с ободряющей улыбкой. Но Элеонора была достаточно умна, чтобы понять, что это ложь. Они не завидовали. В конце концов, с какой стати взрослые люди должны испытывать зависть к семнадцатилетней сироте? Это была совсем другая эмоция — они были рассержены. Предположительно потому, что ее дед в настоящее время возглавляет очень успешное политическое восстание, направленное на искоренение маглов из общества. Вполне справедливо. Когда они наконец вошли в карету, она отметила глубокие зеленые оттенки, которые, казалось, доминировали в гладком интерьере. На коврике были выложены маленькие замысловатые змейки, которые завораживающе двигались в ткани. Это было определенно приятнее, чем она ожидала, однако она все еще не могла простить нелепую семичасовую продолжительность поездки. Элеонора оказалась в купе с Октавией и еще двумя девушками. Первая, Вальбурга, была высокой девушкой с короткими вьющимися волосами и большими карими глазами. Она была очень застенчива при их знакомстве, однако, улыбнувшись Элеоноре, она успокоила ее. Она была очевидной классической красавицей, ее сияющая темная кожа и крепкая фигура делали ее похожей на какую-то богиню, о которой она читала в книгах по истории. Вторая, Мейбл, казалась полной противоположностью Вальбурге во всех отношениях. Она была довольно маленького роста, с округлыми, мягкими чертами лица, которые заставляли ее казаться моложе, чем она была на самом деле. Она была гораздо более буйной и явно не боялась честности. На самом деле, первое, что она сказала Элеоноре, когда они познакомились, было: "Мерлин, ты ужасно выглядишь, ты что, не спала?". Элеонора приветствовала эту честность, поскольку в ней не было злого умысла, который она находила в замечаниях Абраксаса. И правда, она не спала и выглядела ужасно. — Определенно Слизерин, я имею в виду, что ты Грин-де-Вальд... что они собираются делать? Поместить тебя в Пуффендуй? — уверенно заявила Мейбл. Мысль о публичной церемонии сортировки вызвала у Элеоноры прилив тревоги. Достаточно было того, что какая-то старая шляпа могла читать ее мысли — не говоря уже о том, чтобы это происходило на глазах у всех студентов. Эти традиции были странными, и она не была уверена, что полностью готова к концепции британской школы с говорящими шляпами, отвратительной униформой и бессмысленными поездами. Но сейчас было уже слишком поздно что-то менять. Шарлотта, казалось, уловила ее внезапную тревогу и с улыбкой положила теплую руку на её собственную: — Что бы ни случилось, у тебя все будет хорошо. Мы позаботимся о тебе. *** Ее ладони вспотели, и ей было жарко в толстой, уродливой мантии, которую ее заставили надеть в поезде. На мантиях всех остальных был вшит цвет. К большому разочарованию Элеоноры, ее же была черной и простой, что делало девушку еще более заметной в толпе любопытных студентов. Черная овца среди блестящего стада. Как уместно. Профессор МакГонагалл заставила ее подождать за пределами большого зала с группой, как она предполагала, первокурсников. Потом она осталась одна. — Я вернусь за тобой, дорогая, — заверила ее женщина, но без всякого тепла в голосе. Она ждала, казалось, целую вечность. Вздохнув в третий раз, она уже начала думать, что, возможно, они забыли о ней, но как раз в этот момент большие дубовые двери снова открылись с оглушительным скрипом. Шум из зала стал громким, и властный голос наполнил воздух, произнося речь. — Пожалуйста, тепло поприветствуйте нашу новую ученицу, прибывшую из Италии — Элеонору Грин-де-Вальд. — прогремел голос. Вот черт. Ужас мгновенно охватил ее, сердце заколотилось, а ладони стали липкими. Она подошла к дверям в мертвой тишине, и 500 глаз встретились с ее глазами. Она начала идти по изысканному обеденному залу, устремив взгляд на шляпу, которая лежала на шатком стуле в конце зала. Из дальнего левого угла комнаты доносился отдаленный звук хлопанья четырех человек. Почему-то эта небольшая поддержка казалась хуже, чем окружавшая ее тишина. Когда она обогнула возвышающуюся платформу в передней части зала, то встретилась взглядом с невысоким пожилым мужчиной в роскошной бархатной мантии темно-синего цвета, отделанной золотом. На его голове с густыми волосами сидела нахлобученная коричневая шляпа, ничем не отличавшаяся от той, что лежала на стуле. Он улыбнулся ей с приветливой теплотой. Однако что-то в его расположении было приправлено жалостью, а Элеонора это презирала. — Присаживайтесь, моя дорогая, — предложил он, приглашая ее на деревянный стул, стоявший в центре сцены. Если когда-нибудь и существовало оптимальное время для того, чтобы получить инсульт и умереть, то это было именно оно. Она села, и снова на нее уставились бесчисленные взгляды, хотя не все они были наполнены гневом. Некоторые были скорее просто любопытными, а некоторые даже дружелюбными. Жестокий румянец окрасил ее щеки, и ей стало казаться, что она задыхается от нестерпимого внимания. В этот момент зал наполнился громким волчьим свистом, и все взгляды обратились к Теодору Лестрейнджу, который с улыбкой встал. Хотя ей не нравились его многочисленные попытки ухаживаний на балу, это дало ей возможность отдышаться, так как на мгновение отвлекло от нее взгляды. Шляпа была надета на ее голову, и Элеонора сморщила нос, почувствовав запах состаренной кожи, из которой она была сделана. — А-а-а... Грин-де-Вальд... Никогда не думал, что увижу здесь одного из вас. Она подпрыгнула от неожиданного звука скрипучего голоса, как будто шляпа говорила с ней внутри ее головы. Если бы она не знала о чарах раньше, она бы подумала, что сходит с ума. Шляпа хрипло захихикала, казалось, читая ее мысли. — Ты не сошла с ума, дорогая... Во всяком случае, пока. Выбор очевиден, хотя... Я испытываю искушение поместить тебя в Когтевран... да... У тебя хороший ум, очень сильный и проницательный... Но я чувствую безрассудство в достижении твоих желаний... Склонность к амбициям любой ценой... Элеонора закатила глаза, ей не нравился этот импровизированный сеанс терапии, особенно когда он был таким публичным. — Должно быть... Слизерин! — крикнула шляпа кривовато-триумфальным голосом. Стол на дальнем конце, украшенный темно-зелеными знаменами, разразился радостными криками. А шумная группа мальчиков встала и начала свистеть и скандировать, как будто они были на финальном матче по квиддичу. Она сразу же опознала их как Лестрейнджей, Розье, Мальсибера и Эйвери. Но парень с темными волосами и голубыми глазами остался сидеть на месте, скрестив руки, и, казалось, ему все это было почти скучно. С момента их встречи в саду Лестрейнджей, она решила, что он ей ни капли не нравится. Он не заслуживал доверия и уж точно не был другом. Однако его недоброжелательное отношение к ней не давало ей покоя. Не то чтобы она была против того, что она ему не нравится, просто ей хотелось знать, почему. Ублюдок. С других столиков доносилось хихиканье, и она готова была поклясться, что слышала и шипение. Когда она проходила мимо стола, украшенного красным и золотым, кто-то начал кричать: "Ну конечно же, она Слизерин... она всего лишь военная преступница!". Тем не менее, она постаралась не обращать внимания на эту клевету и уверенно направилась к Октавии и ее новым знакомым. По крайней мере, никто за этим столом не выглядел обеспокоенным ее присутствием, возможно, испуганным, но не недружелюбным. Когда она подошла к дальнему концу стола, ее обнял Теодор Лестрейндж, который подхватил ее на руки и закружил вокруг себя в знак торжества. Октавия просто поцеловала ее в щеку, а остальные тепло улыбнулись ей. Даже Абраксас выглядел довольным, но, возможно, это было скорее потому, что для его кузины было бы мучительно неловко оказаться в любом другом факультете. Все, кроме одного, казались довольными, который лишь осуждающе смотрел на нее, как будто это она была причиной ненужной суеты. Он посмотрел на ее раскрасневшиеся щеки и отметил смущение, отразившееся на ее лице. Девушка выглядела так, словно хотела, чтобы ее поглотила земля. Он тихо улыбнулся ее неловкости, ему было почти приятно видеть ее такой несчастной. Она это заслужила. Элеонора случайно взглянула в его сторону и уловила его жестокую ухмылку и пронзительный взгляд. Как назло, она оказалась сидящей напротив него. Не зная, как реагировать на его холодность, она просто насмешливо улыбнулась в ответ. — Добро пожаловать, Грин-де-Вальд, — отрывисто произнес он низким хрипловатым голосом. В конце концов, приветствовать новеньких было его обязанностью как старосты. Однако она была не настолько глупа, чтобы поверить, что в его словах была хоть капля искренности, в них было столько тепла и приветствия, что он мог с таким же успехом сказать ей, чтобы она уходила. К счастью, Октавия организовала для нее совместное проживание в гостиной Слизерина с небольшой группой друзей. Это одновременно успокаивало и пугало. Утешало, потому что она ненавидела заводить новых друзей, особенно когда проклятие фамилии Грин-де-Вальд было для нее превыше всего. Ужасно, потому что кошмары не прекращались. Она сделала мысленную пометку, что ночью будет использовать заглушающие чары — чтобы не беспокоить соседей по комнате и наконец-то дать Октавии отдохнуть. К счастью для всех, она захватила с собой по меньшей мере годовой запас снотворного. Тетя Эдвина практически до краев набила им ее чемодан, обеспечив ее хорошим лекарством на весь семестр. Для нее это было благословением, но, признаться, иногда она употребляла слишком много. Увеличение дозы каждые несколько ночей стало регулярным явлением, и казалось, что действие зелья ослабевает, как будто у нее появляется иммунитет к нему. Сила зелья, казалось, не шла ни в какое сравнение с темнотой ее снов. Когда-нибудь оно мне не понадобится, подумала она, выпивая тройную дозу и пытаясь закрыть глаза. *** Гром сотряс стеклянное окно над ее кроватью, и шум ливня заглушал все остальные звуки, пока она лежала без сна в холодной комнате. Она думала о Кларе, своей сестре, которой, как она знала, понравилось бы это место. Клара была дружелюбной и всегда находила время, чтобы найти красоту в простых вещах. Она была бы счастлива от совместного проживания и бесконечных ночевок. Элеонора была уверена, что пиры наполнили бы ее сладким восторгом. Ее мысли были сосредоточены на ее драгоценном, усыпанном веснушками лице и широкой девичьей улыбке. Поскольку у нее не было колдографий, она должна была сохранить свежие воспоминания. Скоро я смогу увидеть тебя. После еще одного часа бессмысленного разглядывания потолка она решила, что еще мгновение — и она сойдет с ума. Элеонора выскользнула из своей комнаты, не забыв перед этим накинуть зеленую шелковую ночную рубашку. Для сентябрьского вечера было холодно, но было что-то странно успокаивающее в том, чтобы чувствовать, как прохладный воздух обжигает кожу. Босые ступни тихо ступали по полу коридора, ощущая под собой холодный камень. Когда она вышла из подземелий, она решила исследовать замок в надежде, что его огромные размеры в конечном итоге утомят ее и вызовут у нее некоторое истощение. В конце концов, она подумала, что неплохо было бы начать знакомиться с обширной территорией — заблудиться было тем, что Элеонора бы не простила себе. Когда она шла по коридору, усыпанному спящими фигурами на портретах, она позавидовала им. Реалии жизни казались такими далекими от очаровательной жизни на портрете. Они были вечно в одном мгновении и никогда не подвергались изменениям. Все было постоянным и предсказуемым. Безопасность. Она ускорила шаг, когда одна из фигур в барочном парике вздрогнула от ее присутствия. Быстро обогнув угол, она врезалась во что-то твердое, от чего ее пронзила волна страха. В голове у нее тут же зашумело, она стала придумывать правдоподобную ложь, чтобы выпутаться из неприятностей. Она задыхалась, глядя на фигуру, которая смотрела на нее в ответ, крепко сжимая ее руку в ответ на удар. Том Реддл. — Что именно, по-твоему, ты делаешь, бродя по замку в полночь? — потребовал он резким тоном. Взгляд Тома скользнул вниз, заметив облегающий шелк, покрывающий ее фигуру, который ниспадал до пола и не оставлял места для воображения. Она не носила обуви, и ее декольте было выставлено на всеобщее обозрение, что показалось ему чертовски странным, особенно учитывая холодный климат. — Я могла бы задать вам тот же вопрос. — ответила она с вызовом в голосе, изо всех сил стараясь соответствовать его устрашающему виду. В этот момент она поняла, что он все еще крепко держит ее за руку. Когда она посмотрела вниз, он, похоже, тоже это заметил и с силой отдернул руку, оттолкнув ее назад. Глупая девчонка. Том ухмыльнулся ей, как будто она была несмышленым ребенком: — Ты здесь новенькая... позволь мне объяснить — я староста. Мне разрешено находиться в этих коридорах во время отбоя... это моя обязанность. — это была ложь, конечно; это была не его ночь патрулирования, и ему не разрешалось находиться в коридорах. Но она этого не знала. Она издала преувеличенный вздох, смешанный с муками недосыпания и волнением. Ее глаза закатились, как будто он был самым раздражающим человеком на планете. Решив, что ссориться не стоит, она стала проходить мимо него, не желая подливать масла в огонь. — Хорошо, не позволяйте мне прерывать ваши очень важные обязанности... Элеонора не успела далеко уйти, всего несколько шагов, как он схватил ее за плечи и впечатал в стену, отчего боль пронзила позвонки и отдалась в голове. Морщась от боли, она бросила на него ненавистную гримасу. — Кем ты себя возомнила, что разговариваешь со мной в таком тоне? — прошипел он; в его тоне сквозил гнев. По правде говоря, в эти дни никто не смел говорить с ним иначе, чем с опасливым почтением, и он настолько привык к такому обращению, что ее непокорное поведение было просто поразительным. Почему эта дура не боится меня? подумал он. Она улыбнулась его вспышке гнева, и с ее губ сорвалось легкое хихиканье: — А ты кто? Дай-ка мне угадать, чем же ты такой особенный, кто же ты?.. — она притворно задумалась, состроив гримасу, и сразу же продолжила. — Ублюдок, которым ты являешься? Ты не был со мной джентльменом, Реддл... Ему это не понравилось. Челюсть Тома сжалась, когда он услышал эти слова, и тишина заполнила воздух, пока они пристально смотрели друг на друга. Его взгляд был полон раздражающей ярости, а ее — вызывающей угрозы. Знакомое напряжение из сада Лестрейнджей начало охватывать их, и оно искрилось, словно заряженное темной энергией. Он рассмотрел темные полумесяцы под ее синими глазами и отметил, что на ее щеках виднеется легкий румянец. Затем его взгляд опустился на ее розовые пухлые губы... Он взял себя в руки и вновь сосредоточился на своей ярости по отношению к наглой девушке, стоящей перед ним. — Почему ты не в постели? — Я не могла уснуть, — вздохнула Элеонора, отказываясь лгать. — И вообще это не твое дело. Он решил проигнорировать ее последнюю реплику. — Значит... ты решила отправиться бродить по опасному замку, о котором ничего не знаешь? Не имея ни малейшего представления о многочисленных запутанных коридорах? — его голос был медленным и снисходительным, словно он говорил с человеком, лишенным жизненно важных когнитивных функций. Он не знал, что она так мало заботится о своей безопасности. На самом деле, в последнее время она делала вещи, которые вызывали у нее чувство опасности, в надежде, что, возможно... она снова встретит свою сестру. Она задвинула эту слабую мысль в дальний угол своего сознания. — Да, — просто ответила она. Он насмехался над ее глупостью, теперь отказываясь от всех выводов, которые он сделал о ее интеллекте. Идиотская девчонка. — Так ты собираешься дать мне отработку, староста? Или, может быть, ещё что-то, не знаю какие у вас методы. И здесь ужасно средневеково, я бы не сказала, что хотела бы тут находится слишком долго... — предложила она с насмешливой улыбкой. В ответ на ее насмешку в его животе зашевелилось незнакомое чувство. Его желание причинить ей боль никогда не было столь явным, и он на мгновение потерял себя при мысли о наказании за ее дерзость. В этот момент Круциатус был бы таким приятным. Когда он не ответил, вернув лишь молчание, она ухмыльнулась: — Значит, никакого наказания? О, Реддл... ты мягче, чем я думала, — издевалась она, прерывая его бурные фантазии очередной порцией неповиновения и приподнятой бровью. Ее неприкрытая радость от неуважения к нему привела его в ярость. Мысли Тома вернулись к наказанию. Ни у кого еще не хватало наглости так издеваться над ним. Но она скоро подчинится, так или иначе. Вместо того чтобы удовлетвориться насилием, как он обычно поступал с бунтующими учениками, он нехотя потащил ее за руку обратно в подземелье. На ее попытки вырваться он отвечал более крепкой хваткой и более жестким темпом, но, похоже, ей было сложно преуспеть в борьбе с его силой. Когда они приблизились к подземельям, он ощутил мягкость кожи, скрывавшейся под шелковой мантией. Он вспомнил, как она прижалась к стене в лунном свете, в ее глазах плясали смелые непокорные искорки. Он не обратил на это внимания. Пока ее так неизящно вели обратно в гостиную, она почувствовала, как под его хваткой образуются синяки, и вместо того, чтобы поморщиться, испытала странное... удовлетворение. Впервые, казалось, за целую вечность, она почувствовала что-то кроме обычной меланхолии, даже если это была физическая боль. — Проследи, чтобы она больше не покидала помещение, — приказал Том портрету Салазара Слизерина, который украшал вход в общую комнату. Портрет кивнул, и он с силой втолкнул ее в комнату, когда она открылась. От силы его усилий она потеряла равновесие и упала на пол. Мантия с нее слетела, обнажив короткий подол ночной рубашки и длинные ушибленные колени и ноги. Он, казалось, не заметил этого, так как повернулся, чтобы посмотреть прямо на нее, жалко распростертую на холодном каменном полу. Лазурный оттенок подводной глади озера в общем гостиной отражал ее нахмуренное лицо в синих тонах. — Не перечь мне больше. Или будут последствия, — это была угроза с его уст. Усмехнувшись напоследок, он вылетел, даже не оглянувшись в ее сторону. Хотя и не без того, чтобы мысленно пересмотреть сцену ее обнаженных ног, сверкающих глаз и вздымающейся груди. Я убью ее.