Утоли мои печали

Дверь с глухим скрипом захлопнулась, и он остался лежать на полу, куда его бросили тюремщики, содрогаясь от боли и унижения. Так прошло несколько минут. От каменных плит тянуло холодом и сыростью, и он попытался подняться, но тут же бессильно рухнул на каменный пол и невольно застонал сквозь зубы. Сил пройти несколько шагов не было, и тогда он встал на четвереньки и пополз туда, где в тусклом свете факела виднелась кровать, вернее грубый лежак, с тощим матрасом и грязной тряпкой, видимо заменяющей одеяло. Для того, чтобы достичь цели, потребовалось минут пятнадцать, так как двигаться было мучительно больно: горела избитая и обожжённая спина, подламывались руки и темнело в глазах. Но, наконец, ему все-таки удалось доползти и упасть перед лежанкой, припав лицом к полу. Прямо перед его глазами оказалась простая железная миска, но в этот момент она представилась ему самой желанной и драгоценной вещью на свете, ибо в ней была вода. Вода! Ее он не получал вторые сутки, с тех пор, как оказался здесь. Он подполз ближе и, наклонив голову, вдруг отчетливо увидел в темной водной глади, как в зеркале, бледное лицо с воспаленными глазами и разбитыми в кровь губами. В первое мгновение он себя не узнал и отшатнулся, чуть не опрокинув драгоценную влагу. Синяки в темной воде не отражались, но он был уверен, что и они есть, так как перчатка, которой его били по лицу, имела металлические наклепки. На мгновение он закрыл глаза, а когда открыл вновь, неожиданно померещилось, что на него из воды глядит такое же измученное и избитое лицо, вот только глаза у него другие. «Послушайте меня, прошу вас! Уезжайте! И никогда, слышите, никогда…. Хриплый надорванный голос сначала был тихим и еле слышным, но постепенно набирал силу, отражаясь от стен и под конец, как ему почудилось, загремел обвалом, сметающим все на своем пути. Тогда это показалось ему глупым и смешным. Смертнику следовало бы подумать о себе, а не о человеке, положению которого явно ничего не угрожало. Но тот не желал и слушать его, словно не понимая, что его ждет через неделю и продолжал упрашивать, почти умолять. Поняв, что ему не убедить того, кто то ли совсем не боялся смерти, то ли предпочитал ее в любом виде палачам Багерлее, он шагнул к двери, оглянувшись на прощание. Узник устало закрыл глаза и привалился к стене. «Услышьте меня….» прошелестело ему вслед. Он не услышал, и, как оказалось, весьма зря. Напившись, он с трудом взгромоздился на лежанку, натянул тонкое одеяло и улегся на живот, чтобы боль донимала не так сильно. Несмотря на то, что спина горела огнем, через несколько минут удалось провалился в столь желанное забвение. Сколько он пролежал в беспамятстве, сказать было трудно. Но очнулся от холода: тощее одеяло скатилось за пол и сырость, идущая от стен, пронизывала насквозь, добавляя к боли еще и озноб. Он с трудом нагнулся, достал одеяло и укутался в него, пытаясь хоть как-то согреться. Вновь заныла спина и руки, хотя и не так сильно, как сразу после допроса. Губы тронула усмешка: все же он достаточно силен, чтобы восстановиться даже после многочасовой пытки. Но, если так пойдет дальше, надолго ли его хватит? Он вытянулся на кровати, найдя более-менее удобное положение и судорожно вздохнул. Боль постепенно уходила, затаивалась в глубине тела, и к нему возвращалась способность размышлять. Как такое могло случиться? Как такое могло случиться с ним, одним из могущественнейших, если не самым могущественным, человеком королевства? Как он мог просмотреть заговор у себя под носом? Что могло произойти за те полтора месяца, что его не было в столице, что заговорщики осмелились пойти на такие радикальные меры? И кто они, эти заговорщики? Пока он видел только дознавателей и они не пожелали отвечать на его вопросы, а лишь требовали сказать, как он устроил побег из Багерлее узнику и где хранит бумаги, которые тот ему передал. Услышав эту нелепицу, он вначале расхохотался. Побег из Багерлее! Его противники явно сошли с ума. Но вопросы повторялись раз за разом, и вскоре он перестал смеяться, когда сначала кнут, а потом раскаленное железо коснулись обнаженной спины. Он кусал губы, хрипел, кричал под конец, срывая голос и мечтая лишь об одном: провалиться в небытие. Но палачи были слишком опытны, чтобы позволить ему это. «Ответьте на наши вопросы и все сразу прекратится. Вас поместят в хорошую камеру, пригласят лекаря, раны залечат. Вы будете содержаться в достойных условиях, — вешал дознаватель, пока кнут выписывал новые узоры на его коже. От этих слов хотелось плакать и смеяться. Он выбрал последнее и тогда кулак палача разбил ему губы в кровь .Он впервые потерял сознание, но, когда пришел в себя от резкого запаха пропитанной какой-то гадостью тряпки, все началось вновь. Его били по лицу, секли кнутом, иногда прижигали окровавленную спину железом и ему временами казалось, что, знай он, о чем его спрашивают, он бы с удовольствием им об этом рассказал. Но он не знал, а они не хотели в это верить.