Альтернатива

      Мне все еще неизвестно, как прошел тот самый день. Есть лишь смутное предположение, что Родион, наверно, был несколько расстроен тем, как именно я поприветствовал его в новом классе. Возможно, он даже не удосужился с кем-нибудь пообщаться, предпочитая тихо сидеть на своем месте. Верховенский, как я помню, тоже ко мне еще не подходил. В нашем дружном чате вообще пустота — никто с тех пор не пишет, мы даже разошлись по разные стороны, ни разу не промолвив хоть какого-то слова. Точно, этот день меня сломал. Но ведь план сработал на ура, ведь я защитил себя, при том довольно филигранно. И тем не менее, нужно быть осторожней, иначе у создателя этого робота возникнут ко мне неприятные вопросы, которые хочется игнорировать.       Второй день должен был пройти также блекло, как и первый. Вечером я ни одной секунды не уделил самому себе — зато каждое домашнее задание выполнено на сто процентов — даже литература, которую обычно мы подсматриваем в интернете. И вот снова я иду в школу, все та же музыка, все та же погода — ничего уникального, однако в этом, как мне кажется, есть своя радость, ведь при таком раскладе событий совершенно нет смысла боятся, что будут повороты. Пусть это и скучно, но каждый человек нуждается в полосе предсказуемости, чтобы перевести дух после страшных сюрпризов судьбы.       Когда я зашел в класс, в глаза сразу кинулся Родион, сидящий не за своим местом. У меня от страха (при том, что я не знал, чего бояться) дрожь прошлась по всему телу. Пока я снимал и вешал плащ с восьмиклинкой на вешалку, в класс вошел поникший Петр Верховенский и, даже не взглянув глазами куда-то еще, направился строго ко мне.       — Петя, ты чего? — спросил тихонько Я. — Да, траур и все такое, но фарисейство сейчас необходимо!       — Цинк, как так вышло, что Р-слово не на своем месте, а на моем? — на последнем слове тот вздрогнул, как и его голос.       — Стоп, так он рядом с тобой теперь сидит? — зрачки мои сузились от недоумения. — Я вообще этот мир сейчас не осозна… я снова выпал из мира.       Поясню: если я начинаю слишком глубоко о чем-то думать, к примеру о том, как зарождалась вселенная, как белковые тела взаимодействуют внутри нас, в какой-то момент мое сознание переходить негласную границу, после которой я «выпадаю из мира», то есть напрочь забываю о том, где находился, зачем и как. Всего лишь на мгновение я теряю всю информацию об окружении, после чего все возвращается обратно. Видимо, какое-то существо намеренно не дает мне думать о том, о чем думать не надо.       — Ты это, меня не пугай… — после вот эти его слов мне захотелось забрать свои слова о том, что он безнравственен, обратно. Может, он просто лицемерил тогда?       — В любом случае, надо незаметно подойти к Пульхерии Александровне и спросить у нее про это. Но давай только это сделаешь ты, а не я, ведь, возможно, перед тобой сейчас то самое яблоко раздора… — говорил я отчаянным шепотом, но было слишком поздно.       — Верховенский, а ведь мы точно с тобой чем-то связаны… — прозвучал совсем не свойственный для нашего возраста голос из-за спины Петра. — Оба, вроде бы, с гласной фамилией! Вот только я Раскольников, а ты Верховенский… интересно, не так ли?       — R-word is here, we have exploded… — многозначительно сказал я на английском языке, который, по логике вещей, Родион знать не должен. Намеренно старался избегать слов, которые звучали на английском также, как и на русском, поэтому неприятное слово «робот» заменил на «р-слово»       — Follow me, no time to wait — it’s our last chance! — ответил Верховенский, пожалуй, в первый раз на английском с таким мастерством.       — О чем это вы болтаете? Ни черта не понимаю… — все с таким же издевательским, но таким невинным голосом спрашивал Родион.       — Мы… договорились с сегодняшнего дня говорить только на Английском. Вот совсем недавно… — мгновенно я выдумал ответ, который мог бы нас спасти, но…       — Извини, Тридцатый, что пристал к тебе. И ты, Верховенский, — сказал он, разворачиваясь.       — Откуда… откуда ты знаешь этот псевдоним? — испуганно спросил я. Я даже и не мог подумать, что такой, как он, обратится ко мне подобным образом.       — Ну, это довольно логично, учитывая, что у Цинка тридцатый номер по таблице Менделеева.       — Да кто бы в суе такое вспомнил? — вмешался Верховенский.       — Я, — отрезал Родион.       Меня уже переполняла злость по отношению к этому барчонку, а потому я решил перейти к агрессии, при том открытой.       — Все, робот, мы заняты, нам пора… — и сам потащился в глубь класса.       — Отказ? Прямо как Евгений Отказов… — сказал он негромко, но я прекрасно услышал один мой старый псевдоним. — Сходство на лицо!       Я не мог удержать истинной злости. Развернувшись, я чуть ли не влетел своим кулаком в его грудь, но совсем скоро осознал, что лишь представил это действие, но не совершил.       — Как? Как ты узнал?       — Гуэртена Филетти не понимает, что за Р-слово, из-за которого вы взорвались! — он снова назвал один из моих псевдонимов. У меня кровь в жилах застыла…       — Deruma Fauko Sau! — крикнул я. — Zeugh, migo nid in wouk! — сказал я уже на выдуманной языке своему приятелю. Переводится как: «Вот дерьмо! Друг, мы должны идти!»       — Черт, неужели это тот самый Лейкиш? К сожалению, о нем так мало известно, что я так и не понял, что ты только что сказал, скат, — сказал он все с той же улыбкой на лице, полной добра, невинности и позитива.       — Стоп, что? Ты знаешь все его псевдонимы? — проснулся вдруг Верховенский.       — Ну, это не совсем псевдонимы, скорее имена, под которыми он появлялся.       — Назови, пожалуйста, очень интересно!       — Хм, ну как скажешь… Цинк Кагамович Рюрикович, Цинк Кагамович Тридцатый, Иосиф Иосифович Ставрогин, Kanki Detsu30, K30/KD30, Z4QhH, Miwari Makoto, Александр Павлович Фрионтиев, Kichu, ZiN_CuS30, CiNeMaTiK, CinK_oF_MaTiK, Крам Малиотов, Кошмар Станов, Synth the Robot, Okegom !, Мария Алексеева, Фата Моргана, Mametchi, Mylahov583, Ryurikovich9, ЗТУЖ BSoD, Евгений Евгениевич Отказов, МудрыйСом, Цукербрин, Геноцид Фабиан, Coda30, Избиение Младенцев, Соул, Номер Тридцать, МамкинТащер228, Lalawera Werarara, Морган, Гуэртена Филлетти… вроде все!       — Ты ужасен… да и как ты… — вдруг меня даже немного осенило. — Заметки! Ты просматривал мои заметки! Барчонок, как ты посмел!       — В отместку за вчерашнее. Кстати, я догадался кто ты — робофоб или механофил!       — Еще раз — как ты узнал про мои заметки?       — Рассказав создателю о данном недуге, он посчитал, что твой телефон расскажет нам достаточно информации о том, кто ты такой по своей сути. Собственно, он зашил в меня программу, которая притворяется телефоном из списка твоих контактов, после чего запрашивает доступ к заметкам. Вот так вот! Твой телефон так легко взломать! Все, я придумал, как ему отомстить. Вернее, я знал. Пока он называл мои псевдонимы, я незаметно включил диктофон, запись которого содержала все эти его слова. Очень повезло, ведь я потратил так много времени, чтобы научится незаметно фоткать своего одноклассника, что включить любую программу мог из кармана закрытыми глазами. Именно это я и сделал. Вы можете назвать меня человеком бесчестным, однако подделывать номера моей телефонной книги, чтобы потом через список контактов наведаться в мою личную жизнь, куда более бесчестно. И все было довольно просто, ибо мне лишь оставалось сообщить о нарушении личного пространства (благо, наше правительство очень сильно позаботилось на этот счет — взлом любой личной техники считается очень серьезным наказанием).       — Касательно робофобии и механофилии, — резко продолжил он, но я поставил при нем же диктофон на паузу, после чего совсем игнорируя его слова, отправился к классной руководительнице. Родион сразу же перестал болтать, как увидел тридцати-секундную запись с информацией, про которую лучше не знать.       — С-стой, Цинк, ну пожалуйста! — его голос сразу же переменился. — Пожалуйста! Но моя воля не была подверженна какому-либо изменению; я был готов идти до конца, и ничто не могло меня остановить. Это гимн всем тем, кто его заслуживает, а не всяким неверным и бедным.       — Я же знаю, что… что я тебе импанирую… — сказал он, наконец сдавшись. — Иди, все равно я не почувствую боли! У роботов нет друзей, он же машина тупая… пусть это так, но я тоже страдаю…       Идти от чего-то стало труднее и больнее. Мало того, что он будто бы намеренно сказал вместо «Я тебе нравлюсь» «…я тебе импанирую…» — это слово среди мои друзей вряд ли кто-то поймет, хотя контекст приоткрывал занавес, но тем не менее; он же еще процитировал одно из моих старых стихотворений, все также сохраненное в заметках. Меня это даже немного тронуло, но я отключил любые способы связи на телефоне, чтобы больше он ничего не подглядел.       — Пульхерия Александровна… — сказал я, уже подойдя к учительскому столу. — Этот барчонок взломал мой телефон и вслух объявил содержание некоторых моих личных заметок.       Она немного потупила глаза; на ее лице даже на время появилась этакая эмоция, сравнимая со страхом и стыдом одновременно. Господи, мне понравились эти глаза, так безисходно смотрящие на меня, ведь именно из-за ее согласия кто-то лишился довольно сокровенной тайны — как никак, а я очень любил мистификации, а потому довольно часто выступал под другим псевдонимом ради того, чтобы казалось, будто за всем этим стоят разные люди — разнообразные псевдонимы в этом как раз убеждали.       — Петя, это правда? Был взломан телефон? — спросила она, явно мне не поверив.       — Точно, и взломал его никто иной, как Родион. Роботам легко такое дается.       Она нахмурилась и устремила свой взор в даль класса, где сидел Родион (он остался там, отчаившись). Знаете, в её глазах действительно читалась сильная злость по отношению к машине. И снова мне понравилась эта гримаса.       — Пульхерия Александровна… — начал было Родион, но резко перестал. — Да, я виноват, накажите меня, как следует…       — Идем! — взяла она его за руку и повела откуда-то из класса. Не знаю почему, но пока я за этим наблюдал, у меня кровь застыла в жилах, а мурашки начали танцевать сальсу на моей спине. Если это не было страшно, то, как минимум, довольно жутко со стороны. И я бы даже сказал, стыдно. Говорит за меня, конечно же, в первую очередь робофобия вместе со ксенофобией, но, тем не менее, это для вас было бы не менее зловеще. То, с какими слезами на глазах он шел, как он всхлипывал и смотрел на меня… господи, в тот самый момент мои суицидальные наклонности чуть было не довели меня до практических действий. Даже более устойчивый Верховенский выглядел удивленным. Про других учеников особо распинаться не буду. Стоит только Кагама Станова отметить, который к тому моменту еще не был в классе, но через минуту уже зашел внутрь. Его лицо тоже было деформированно удивленным взглядом.       — Какого это сейчас было?.. — спрашивал он, содрогаясь от каждого своего слова. — Его, ры-рыдающего куда-то тяну… что тут вообще происходит, Цинк? Это ты сделал?       — Не знаю, к сожалению или к счастью, но да, это моих рук дело… — ответил я сокрушенно, пока Кагам раздевался. — Он взломал мой телефон и озвучил все 35 псевдонимов, которыми я владею… или даже больше, что-то около того, я точно не помню. Он взломал, а я его сдал «полиции»!       Он, кажется, ни одному моему слову не поверил — все в нем отдавало скептицизмом. И, тем не менее, он все равно мне поверил, ведь до того сам стал свидетелем доказательства моих слов.       — И что, он перестанет учится в нашем классе? — родил он наконец. — Или что? Его отключат, сломают? Может, его владельца и создателя посадят в тюрьму? Что будет в итоге?       — Я думаю… будет великий суд