Альтернатива

      Будущее уж наступило. Вернее, давно уже наступило, лет так пять. Роботы гуляют по улицам, живут в домах, с ними даже дружат некоторые фрики, что уж говорить про маленьких детей, для которых робот — совершенный друг, который всегда поддержит и будет рядом. Когда я был маленький — то бишь лет десять назад — совсем уж не было такого, чтобы роботам доверяли детей. Лишь погрузка и прочее. Но вот нахлынули времена и теперь машины чуть ли не равноценны с людьми. Ведь вы только представьте — сейчас нормальным считается, что человек может обнять робота, показывая ему свою любовь. И также нормально то, что роботов, собственно, любят.       Нормально для всех, но не для меня. Как процвела механофилия, так и робофобия вместе с ней. И я попал под гребенку, только не как механофил, а как робофоб — то бишь очень боюсь роботов. Ну, не совсем. Еще у меня кое-что странное есть. Тайно к роботам у меня самая детская и наивная симпатия, как к абсолютно незнакомым, но таким милыми и добрым существам. Но страх часто берет верх, а потому никогда я еще робота даже за руку не держал, не говоря и про то, чтобы принять его, открыть свою душу, и чтобы мне он свою открыл. Но все же боюсь очень сильно, очень сильно. Собственно не спроста я этот рассказ начал — история одна случилась, необычная, к тому же еще и абсурдная.       Но для начала немножко предыстории о мне и о моих смышленых друзьях. Меня кличут Цинком Рюриковичем — фамилия на редкость древняя для 2040 года моего рождения, но все ж какая есть. Зато имя новое — только после того, как маменька моя родненькая меня назвала именем тридцатого номера в таблице Менделеева «Цинк», всех остальных малышей так стали звать в меру того, что имя крайне особенное и к случаю благозвучное. Я горжусь своим именем и фамилией. Как бы есть и отчество, но Кагамович звучит совершенно не в тему. Цинк Кагамович — уж очень странно, но мне не привыкать.       Моего лучшего друга (до того, как некий гость ворвался в мою личную жизнь) звали, что иронично, Кагам Кагамович Станов. Этот феномен объясним: когда-то давно, когда мой отец еще не родился, имя «Кагам» стало синонимом к слову «Чистый», «Славный» и «Честный». Конечно, родители хотели всеми силами сказать всему миру, что их ребенок чист и добр, а потому этих Кагамов в нашей чудесной стране стало через чур много. А потому и у меня и у моего лучшего друга отчество единое, одинаковое, хоть мы и не родственники от слова совсем.       Еще один, который даже не то, чтобы друг, так как с нами редко проводит время, предпочитая тратить его на игры на своем мобильном телефоне. Имя у него тоже невзрачное — Дементий Власьев. Вернее сказать, что невзрачное оно для большинства, но не для меня — его имя мне безумно нравится! Вот пошла мода на старые имена! А мне это только нравится!       Еще один был, Петр Верховенский. Он так гордился своей фамилией, когда закончил читать «Бесов» Достоевского! Я для справки тоже ознакомился с этим содержанием. Ну что ж, тоже безнравственный урод мой Петруша, как и полагалось. Но была в нем одна уникальная особенность… это его харизма. Уж очень он был привлекателен своим поведением, манерой речи и высокой самооценкой.       Вот я и покончил со предысторией. Совсем немного рассказал про друзей, чтобы было хоть какое-то понимание. пора уже и начать сказ.              Утро совсем было никакое. Дождь, еще не растаявший снег, лужи, пасмурно, еще и темно довольно. Я иду и слушаю музыку на своем уже еле работающем плеере, одетый в черный плащ с восьмиклинкой на голове и сумкой на плече. Сумка-то была от старой фотокамеры, которая писала видеоролики еще на лазерные диски. Но сумка была славная, пусть и совсем уж небольшая. В ушах играло что-то столь же древнее, как и сумка, в которой лежал плеер. Заунывная песнь про ушедшую от лирического героя любовь. Иногда такое полезно послушать, особенно весной, очень полезно для души. Правда любви у меня как таковой не было. Скорее я думал о смысле своей жизни, о ощущениях, которые испытываешь, когда умираешь, о конце света — когда вся история просто исчезнет, навсегда. Не знаю, правильные ли мысли меня посещают в таком возрасте, но они меня будоражат. Прямо как тот робот, что идет в дали, одетый в красивое пальто темно-серого цвета и котелок, а на ногах брюки. Меня еще пугало то, что ему одежду дали, чтобы он не промерз и не пострадал. Ладно бы, если бы хозяин боялся потерять денег, но одел он свое механическое чудо в красивую и интеллигентную одежду, то есть он уже совершенно хотел уважить его и порадовать льстивым отношением. Прям дрожь пробрала. А я все иду по этому дождю и грустнею с каждым днем все сильнее и сильнее. Что-то мне прям подсказывало, что этот робот мне весь будущий день испортит тем, что лишь одиножды появился на моих глазах, одетый не хуже меня. В своем воображении я махнул ему рукой и пошел дальше.       Я все шел и шел, пока не увидел перед собой широкую невысокую лестницу парадного входа в мою школу. Предчувствие было сквернейшее, вот прям чувствовал одним местом, какая жопа меня ожидает в совсем уж скоро. Хотя уроки вроде готовы, день сегодня спокойный и никаких сложностей быть не должно. Да и расписание еще изменилось, что три урока из семи пропало. Великолепно ведь! Но кто еще знает, какой страшный сюрприз готова преподнести нам жизнь.              И вот я вхожу внутрь школы, достаю пропуск, прохожу через турникет. Так я проник внутрь школы. Вестибюль был забит такими же учениками, как и я сам. Я продвинулся вглубь коридора, находящегося справа, пока не достиг скамейки, где можно было вполне удобно поменять обувь. Снимать с себя что-то еще я не собирался, так как повесить наружную одежду пока было не куда. Уже пройдя чуть дальше, по тем же всем знакомым коридорам, я попал в свой классный кабинет, в котором обитаю с шестого класса. Стены были желтыми, там даже стояло пианино, однако учительница резко отрицательно относилась к тем, кто просто стучит по клавишам, балуется. Сетовать на таких приходилось постоянно, но она уже привыкла, поскольку работа учителя — это в первую очередь подход: адаптироваться под учеников, либо адаптировать их под себя. Она, подсчитав это логичным, выбрала первый вариант, где войны и не было. Второй же предполагал то, что учитель, прям как при авторитарном режиме, будет властвовать над поведением учеников, ограничивая их деятельность — ей это не нравилось, ибо заболеет она, а ученики начнут бунтовать.       В любом случае, я уже снял с себя свой плащ и повесил его на вешалку вместе со своей кепкой, а потом закинул портфель на третью парту третьего ряда (почему-то ученики особенно любили занимать этот ряд — здесь больше всего сидело). Я же сижу тут довольно давно, класса так с седьмого, так что я скорее подал другим пример, нежели подчинился стадному чувству…       Что-то я все отхожу от повествования, надо быть точнее…       В общем, Я сижу, рядом со мной Верховенский, мы болтаем, как обычно. Учительница все ходит из коридора в класс и обратно, о чем-то перешептываясь с другими взрослыми. А нам какое дело? У нас свои мутки, а особенно мои возгласы счастия по поводу того, что расписание развалилось. Все мои негативные мысли сами по себе улетучились, пока в комнату не зашла Пульхерия Александровна и не начала нам что-то говорить, объявлять.       — Так, слушайте, десятый класс. К нам неожиданно присоединяется новый ученик! — её слова как гром ударили меня. Знаете, это чувство, когда прям живот сворачивает, что хочется согнуться в боли. Вот его-то и испытывал.       Сразу же начались многочисленные перешептывания. Всех охватили неистовое волнение и неподдельный интерес. Мой же разум, как назло, достраивал самые ужасные, — к сожалению, оказавшиеся реальностью, — образы. И чтобы вы думали?       — Цинк, а ты как думаешь — кто придет? — спрашивал Верховенский у меня.       — Петя, вот не надо. Через минуту уже выйдет… — говорил я сбито.       — Вижу я волнение в ваших глазах, Цинк Кагамович. Неужели вы боитесь? — говорил он заигрывающе. — О, я вижу ваши мысли…              Он ненадолго задумался, а потом, перебиваясь на смех, продолжил.       — Как же? Вам виднеется робот? Как же наивно! Ну не бойтесь же вы, право, возможно ли это? Неужели наш директор, который с вами неплохо знаком, зная, что вы боитесь роботов, позволит таковому остаться в одном классе с вами?       — Я не думаю, что она хоть ненадолго задумывалась о моем недуге, — сказал я безнадежно. — Пусть мы и знакомы, и она даже умоляла меня работать на одном школьном кружке, все же это не то, совсем не то. Есть у нее дела и важнее какого-то ученика с крайней робофобией. Да не, бред, зачем это роботу ходить в школу и учится с людьми? Хах, да, это бред, безусловно!       Время тикало, сердце мое билось так, как не билось никогда, пока дверь не открылась…       Я почувствовал, что умер на несколько секунд, а мое бедненькое сердечко совсем перестало заботиться о поставках крови по органам, а легкие стали неуклюже глотать воздух, хотя места там для него не оставалось. Я выдохнул. Снова вдохнул.       В класс вошел новый ученик…       — ХА-ХА! Цинк, ты погляди на это! — бился в истеричном смехе Верховенский, стараясь не создавать шуму, пока я, сдерживая слезы, закрыл лицо руками и уткнулся в парту носом.       В класс вошел, как это уже заведено в нашем безумном мире, миловидный робот всего метр ростом. Белого цвета. Знаете, этакий собирательный образ социальной машины: круглая голова с синими глазами, сегментированное руки с ногами, а также не очень большое туловище.       Класс стоял на ушах. Все удивленно перешептывались. Я же хотел лишь одного — умереть. Тогда-то в моей голове и произошел щелк. Знаете, внутри моей головы произошла цепочка фатальных умозаключений, после чего мозг начал бить бунт. Макушка моя ужасно болела, нахлынула резкая усталость, после чего мне уже просто хотелось слабыми руками дотянутся до наушников в сумке и включить что-нибудь расслабляющее. Но не мог я этого сделать — ну не мог, и все на этом!       — Здравствуйте, мои будущие друзья! Мой хозяин дал мне имя Родион! А так как у него фамилия Раскольников, то можете ко мне обращаться, как к Родиону Раскольникову. — он поклонился, а я внутри уже представлял, как включил на полную громкость песню про белое платье, которое шилось, когда цвели сады; в моих руках был тяжеленный молот, или даже топор (так символичнее), которым я зверски разбивал этого самозванца, смевшего назвать себя именем великого преступника и теоретика. Он прижимался к стене и кричал, выливая из своих глаз кучу воды, которую предпочитают называть слезами, а я медленно двигался к нему. Он был слаб, а потому даже и не думал о защите — он просто пригнулся и закрыл голову руками. Этот идиот считает, что его хилые конечности хоть как-то смогут защитить вычислительную машину, находящуюся внутри его дурацкой пластиковой головы. Он умолял меня о пощаде, пока я не замахнулся и ударил его. Изнутри что-то запищало, он завыл еще сильнее, пока я наблюдал оголенные провода и моторы, которые пытались крутить ныне несуществующие шестеренки. Но мне этого не хватило — он все еще был включен и работал, а потому следующий удар не заставил себя долго ждать. Я растягивал удовольствие, а потому нанес удар по туловищу. Что-то запищало еще сильнее, пока его вой не стал оглушающим. Он не просто рыдал, он еще и рычал будто бы. На полу было все больше металлолома, который был когда частью цельного механизма. Он уже был на исходе, плакал задыхаясь, пока я не закончил его существование безумной мощности ударом по голове. Писк прекратился, стало тихо. Лишь песня, до того почти неслышная, снова заняла пространство своим мощным вокалом. Из головы вылилась та тара, которая держала в себе жидкость. Все, с врагом покончено.       — Цинк, как тебе его имечко? Литературненькое, не так ли? — хихикал этот Верховенский, пока я очищал свою голову от этих несбыточных мечт.       — Будет смешно, если у него еще и создатель Роман. Тогда все, пиши пропало — прям со страниц Достоевского сошел — Раскольников Родион Романович! — я совсем не был тихим, когда это говорил. А этот жук все услышал…       — Пока что я не знаю твоего имени, но ты угадал. Да, создатель мой именем Роман. Отсылка, получается… — сказал тот, совсем не замявшись. Не обращал я и внимания на его живой, но настолько милый, что аж тошно мне становилось.       — Цинк, воздержись от подобных комментариев! — пригрозила мне Пульхерия Александровна, пока я проклинал себя. И экий черт дернул меня за язык, что я такое сказал, будто бы к нему обращаясь! Верховенский, конечно, хихикал как последний шакал или гиена (его смех мне напоминал именно это), что, впрочем, совсем не удивительно.       Но мысли мои прошли и теперь стоило посадить его куда-то. Из свободных мест (почему-то именно сегодня мои товарищи-одноклассники решили прийти все) было только с двоечником Дементьевым, который со своей компанией всю школу проваляли дурака. Учительница категорически отказывалась туда сажать особого гостя на которого, к тому же, еще и очень легко повлиять. А потому, будто бы на зло мне, она решила сделать пересадочку. Она подняла всех учеников, после чего сказала стать им в задней части класса. Мне, конечно, было принципиально не сидеть с роботом, к тому же и сейчас стоять ближе к моим друзьям, но, к сожалению, мы с ним были всего через двух человек.              Нас вызывали по фамилиям. Рюрикович и Раскольников досадно начинались с одной буквы, да к тому же в классе больше никого с такой фамилией не было. Сама судьба будто бы намекала Пульхерии на то, что стоит, наверно, выскочку Цинка посадить рядом с новичком Родионом, с которым, к тому же, он еще и вышел на контакт раньше всех. Ну да, на место Верховенского сел Родион, а меня, опять же, радикального робофоба, с ним рядом, но на второй вариант! Верховенскому тут уже точно было не до смеха — он понимал всю серьезность ситуации, учитывая, что его еще и отсадили от меня. Он вообще на другом ряду сидел.       На всех партах есть по два ученика, учитель делает фотографию и отсылает всем в чат. Спасибо этой недальновидной женщине за то, что испортила мне жизнь навеки. И ведь ничего бы, если бы я просто бы был частью класса, как и остальные, но ведь новенький сидел именно со мной!       А знаете в чем прикол? Закон есть такой, что если ты сидишь с новеньким, то первые дня три-четыре он будет стараться контактировать только с тобой! Надо же хоть как-нибудь познавать всю прелесть школьной жизни, а вот тебе и напарник, сидит рядом, так еще и с самого начала здесь гранит науки грызет — еще и отличник! А самое главное — он жуть как добр, не буянит, веселый и отзывчивый, всегда поможет — и вообще все учителя о нем хорошего времени. Да лучше спутника по одиннадцати кругам ада умножений с вычитаниями, корнями с синусами и Пушкиных с Салтыков-Щедринами не найти!       И вот мы сидим. Я молчу, робот пока оглядывается. А мне что, я не высовываюсь из общего фона. Что-то там в телефоне своем листаю. И вдруг как вздрогну — он до меня дотронулся своей черной резиновой рукой, чтобы привлечь внимание.       — Привет. Кажется, тебя зовут Цинк? Это очень интересное имя! — говорил тот увлеченно, пока я с видимой болью в глазах смотрел на его безжизненные линзы. — Я что-то не так сказал? — его взгляд заметно озадачился и сострадательно погрустнел.       — Ничего… — процедил я, как назло, почти без голоса и перевел взгляд на телефон. Но вдруг в моей голове всплыл один очень удобный факт — сейчас с ним буду говорить не я, но моя тень.       — Цинк, ты прости меня, если я что-то не так сделал — я готов обучаться, честно! — его слова меня не интересовали, но, полагаю, именно это он тогда и транслировал.       — Слушай, робот. Ты не хочешь знать то, что творится у человека в голове под именем Цинк, так что тебе не стоит даже думать, почему меня так зовут, — нужно было закончить логическую цепочку. — Как мне кажется, имя человека или робота обязывает его вести себя как-то по определенному.       — Ты не прав! Хочу! Расскажи, друг, пожалуйста! — он не отступал. Его слова меня оскорбили в какой-то степени. Я пустил на него безумный взгляд.       — Слушай, робот…       — У меня есть имя, я Родион!       —… мне плевать, так вот, я тебе не друг, понял? А знаешь о чьих мыслях не стоит знать таким как ты? О мыслях робофоба и механофила. Вот и решай, кто перед тобой сидит!       Я поступил невежливо и подло, отшив новичка (пусть и робота), но он обидел мою тень, а потому она решила дать отпор! Так еще и ответа на этот вопрос нет — ведь я… а, впрочем, не будем забегать вперед…