Не завидуйте.

Утро наступило. Зимнее солнце в небе ярко светило. Федя потихоньку глаза открыл. Очень странные ощущения у него были: в теле была приятная слабость, но при этом голова кружилась; шею приятно щекотало чьё-то дыхание и в то же время болели места засосов и укусов; ужасно хотелось пить, а губы отчего-то почувствовали чьё-то тепло… Федя медленно открыл глаза и увидел над собой голову царя, который осторожно целовал его в губы. Фёдор резко очнулся, вспомнил, что творил вчера с самим царём-батюшкой, резко подскочил, отползая в сторону, и испуганно посмотрел на Ивана. Грозный нежно улыбнулся и сказал: - Ну что ты, Феденька, испугался? Не узнал меня, али как? – и царь громко хохотнул. - Царь-Иване, не велите казнить… - у Феди на глаза начали наворачиваться слёзы. Ему стало одновременно страшно и стыдно за вчерашнее. Но у царя, кажется, было хорошее настроение. - За что, Федюш? Мне всё понравилось. Да и тебе, верно, тоже. Только заспался ты, вот я и разбудить тебя решил. Поднимайся, Феденька, одевайся, да пошли. Негоже царю спать целыми днями, да и слугам его тоже. И так утреннюю молитву проспали, грех какой… - Иван смотрел спокойно, с мягким укором. - Конечно, царь-батюшка, будет сделано. Только испить воды дайте, а то помру… Воды ему дали, и стали они одеваться. Федя наскоро волосы пригладил, пряди распутал. Пока это делал, почувствовал пальцами, что серёжек нет. Стал оглядываться и заметил их на столе, рядом с перстнем царским. - Я заметил вчера, что ноги твои больно легко в стороны раздвигаются, видно гибкий ты шибко. Федя дёрнулся, обернулся: - Да царь-батюшка, я с детства танцы люблю. В детстве матушка меня учила, а потом с ребятами мы вместе выходили на площадь, народ развлекали. – покраснев, оправдался Фёдор. Подошёл, спрятал серьги в ладони, а царь сзади подошёл и говорит, посмотрев на его лицо: - Федя, а ты что, собрался без украшений своих ходить? - Ну… я вчера только для Вас их надел… - стыдливо признался Басманов и покраснел ещё больше. - Я оценил это. Одевай и носи их отныне постоянно! – властно сказал Иван. – Хотя нет, давай я сам тебе их одену… - царь разжал ладонь Феди, и по очереди одел серьги. У Феди мурашки в этот момент от шеи по всему телу побежали, и щекотно ему было и приятно. Затем Иван взял перстень со столика, ту же руку, на которой серьги лежали (левую) и перстень свой на перст Басманова младого насадил. - Это тебе, Федюша, подарок мой. Спасибо тебе… Федя вконец засмущался и ответил, глаза отводя: - И Вам спасибо, царь-Иване… А Иван зажал его лицо ладонями, поднял на себя и поцеловал его, крепко, долго, мокро… *** Вернулся Федя в спальню. Отец с порога на него накинулся: - Ты где был, олух ты царя небесного? Я тебя ждал, извёлся весь! Федя ответил почти правдиво: - Посидели, поговорили, вина выпили, царь меня похвалил, а как от вина я хмелеть начал, так он меня в своей комнате уложил, на лавке… Сослуживец, с которым они вчера повздорили, усмехнулся громко, мол, что я говорил? А когда проходил мимо Феди присмотрелся к нему и ухмылка его ещё шире стала. Басманов же старший очень странно себя повёл – посмотрел подозрительно на сына, но не сказал ничего. С этого всё и началось… *** Ещё целую седмицу обязанности Фёдора не менялись. Он меньше стал бояться государя, но от этого качество его службы не изменилось – он был так же предан и послушен. И всё это время он носил, как и велел царь, перстень и серьги. Естественно среди бояр незамедлительно распространились слухи. Ведь если перстень заметили не сразу (тем более в нём ничего необычного нет, кроме того, что он царский), то про серьги начали болтать уже с первого дня после той ночи. Из-за них и длинных волос Басманова младшего между собой прозвали «девкой царской». Но Фёдору было наплевать на это – главное, чтобы царю нравилось. А тому ещё как нравилось – Федя не раз замечал, как господин тайком рассматривал его, а если Федя его заставал, то слегка улыбался. Правда, с того дня Иван его к себе не звал более. Басманов несколько грустил по этому поводу. Иногда, когда ложился спать, невольно вспоминал ту ночь, и тело опять сводило сладкой судорогой. А больнее всего отношение отца отозвалось - он реже говорить с ним стал, издалека взгляды, полные омерзения кидал, за стол рядом, если и садился, старался не поворачиваться в его сторону.