До Москвы и обратно

Всё началось в городе, чьё имперское прошлое было размыто в обмен на красное настоящее. Ленинград. Началось с тихого, непривычно тихого и короткого детского плача в одном из роддомов Васильевского о-ва. Маленькая, лёгкая девочка смотрит на маму любознательными глазами, ― но мама не отвечает. Затем смотрит на отца ― у того наворачиваются слёзы. Он тихо, сдавленно плачет. Когда ему вторит и девочка, тот не выдерживает и, утирая слёзы, уходит куда-то по коридорам здания. Куда ― девочка не знала. И не узнает. Ребёнок ненадолго остаётся лишь в компании молчаливого медбрата. Он некоторое время сверлит маму девочки пустым взглядом, словно бы надеясь, что это может что-нибудь исправить. Спустя пару минут, наконец, встаёт со скамейки у двери, тяжко вздыхает, перекладывает девочку на небольшую кроватку рядом и уходит. Вскоре в комнату приходит врач. Но не такой, что устало смотрит в горло на блестящий металлический шпатель. Мужчина с ничего не значащим взглядом, который совершенно не удивлён ни девочке, ни её маме с закрытыми глазами. Он увёз кушетку с мамой ребёнка ― теперь девочка совсем одна. Одна, пока в роддоме рожают других детей. Одна, пока главврач о чём-то просит по телефону. Одна, пока кричит сирена гражданской обороны, разрывающая привычную вечернюю тишину. Одна. Но её одиночество, к которому она успела привыкнуть, отчего-то нарушает знакомый молчаливый медбрат. У него смешное красное и запотевшее лицо ― девочка улыбается. А вот глаза совсем другие, уже живые. С блеском в глубине их зелёных зрачков. Когда он, спотыкаясь и скользя на мокром полу, бежал куда-то, девочка хихикала. Ведь и правда, столько забавного: Бегают толпы людей и многие зачем-то кричат. Вдалеке что-то полыхает ярким красным цветом, который девочка видела впервые. В соседнем здании бьётся стекло, и от этого разлетаются тысячи блестящих, как звёзды, осколков ― впрочем, звёзд девочка ещё не видела. И всё это в дикой пляске от того, что медбрат куда-то бежит со всех ног. Словно бы убегает от всего весёлого и интересного, чего девочка понять не могла. Но зато могла понять, насколько же он тёплый ― и оттого слегка прижималась к белой хлопковой форме.