-
Открываются глаза. Вот они, смотрят по сторонам. На угол стола. Чуть дальше — на линию гарнитура. На плиту. Нарезанный хлеб. Не убранный. Минджи медленно поднимается, садясь. В голове какой-то туман. Она хмурится и ощупывает карманы. Оглядывается, ворошит руками сбившееся покрывало кровати. Нашла. Видимо, выпал из кармана. Щелкает кнопкой и первым делом проверяет входящие. Шиён не звонила. Дилан тоже. Заходит в сообщения, чтобы убедиться — Бора сказала сегодня не забирать. И почему вообще — Бора сказала. Что за бред? Минджи сует телефон в карман и протирает глаза. Не сказала, а написала, что сможет доехать сама. Это разные вещи. Минджи не совсем понимает, почему так вцепилась в эту мысль. Как не понимает и то, когда успела уснуть. Она в рабочей одежде. И, вроде — не то чтобы планировала. Достает телефон снова. Забыла посмотреть, который час. Что-то ничего у неё сегодня не клеится. Всё как попало. Почти пять. Она вздыхает. Надо встать и хотя бы занести внутрь дрова. Погода на улице ещё сухая, октябрьская, светит солнце и листья даже не думают желтеть. Но лучше не рисковать. Начнутся дожди — и останутся без камина. Топить сырые она не будет, сколько бы Бора ни стонала, что ей холодно. Бора… Минджи коробит. Тело вздрагивает, будто ей холодно самой. Но ей нет. Она медленно встаёт с кровати, собирая волосы в хвост. Надо было спросить у Шиён, заедет она просто так или останется ненадолго. Чайник, что ли, поставить… У неё где-то еще валялся хороший кофе. Надо будет купить ещё. И молоко было. Хотя скорость, с которой Бора его выпивает, будто подразумевает то, что у них молока должен быть целый склад. Но Минджи не помнит, сколько осталось. Надо позвонить Дилану. Она заглядывает в холодильник, решительно ничего не видя. Стоит с минуту. Как-то пустовато тут. Надо будет что-нибудь купить. Что купить? Ей ничего не нужно. Кроме того, что есть. Но… Она достает телефон и набирает номер по памяти. Искать дольше, чем вбить дурацкие цифры. Долгие гудки рассекают воздух. Минджи захлопывает холодильник и зачем-то подходит к плите. Надо… — Аньён? — К чёрту иди, Дилан. Грохочет смех. Минджи морщится и слушает, как он хохочет. Что она хотела у плиты? А от него? Она стучит пальцами по столешнице и всё никак не сообразит. Дилан перестает смеяться и прокашливается ей в ухо. Минджи гремит крышкой от сковородки, скидывая всё в раковину. Надо помыть посуду. — Чем ты там гремишь? — спрашивает он, и его голос сам — кое-как пробивается сквозь окружающий шум. — Посуду мою. — Полезное дело, — зачем-то добавляет Дилан. Минджи скидала в раковину уже пол кухни. — Чего звонишь? — Хотела спросить, как обстановка. Доносится вздох. И ей этот вздох — почему-то не нравится. Она перестает возиться с тряпками и застывает, впиваясь свободной рукой в угол столешницы. — Что там? — Да ничего, — вновь вздыхает Дилан. Из динамика телефона доносится грохот. — Тихо тут. — У меня тоже. Он вдруг смеется, и Минджи — не ожидавшая вновь услышать этот визгливый хохот — ломано дергается. — Нашлись работнички, — ехидничает он. — Много работы — херня, мало работы — херня. — Странно это просто. — Да, — соглашается он. — Подожди минуту, я съеду на трассу. Минджи кивает, будто он может увидеть ее согласие. Кладет трубку на стол и включает громкую связь. Надо разгрести этот завал. Шиён приедет — вынесет весь мозг. А он у Минджи сегодня что-то и без её нагоняя еле грузится. Она встряхивает головой, будто это поможет ей выдуть стоящий в голове туман. Из динамика доносится грохот, какой-то лязг, периодически мат. Минджи включает кран и усмехается. Давно она не ездила по таким ухабам. Последнее время — то в город, то из города. Туда-сюда до бесконечности. А хочется уехать куда-нибудь, где нет шума колес и оголенной-раскаленной трассы. Но нет времени. С тех пор, как она появилась здесь — у Минджи будто нет вообще ничего. Она включает кран и намыливает губку. — Ты тут? — Тут. — Отлично, — продолжает Дилан. Минджи делает воду тише, чтоб нормально его слышать. — Недавно достал пару сеток на Норт-Форке. Причем, не так высоко. У Демерса прямо. Но это всё. — У меня вообще тишина. — Да и сезон-то тухло идёт, — вздыхает Дилан. Минджи слышит гул ветра. Видимо, он уже съехал на трассу и тоже держит мобильник на громкой. — У меня за всё время была только одна парочка. И то — подстрелили мула и дело с концом. На медведей вообще конский ценник в этом году. Ты видела? — Видела. — Ну вот, — подытоживает он. — Лицензии такие выдают. Мне кажется, у них там какая-то лажа пошла с рандомом в этом году. И зверье редко вижу. Вот и мало их. — А «любители»? — У меня всё тихо. Говорю же, сетку нашёл и всё. Сразу передал дальше. — У меня вообще ничего. Минджи перекладывает тарелку на стол, и та вдруг выскальзывает из её рук, с грохотом бухаясь на стол. Она тут же подхватывает ее, проверяя, не разбилась ли. Но нет. Она вздыхает. Всё из рук валится. Дурацкий какой-то день. — Ты там жива? — спрашивает Дилан, очевидно, услышавший лязг посуды. — Да. — Отлично, — буркает он. — Ну, я говорю. Нет, так нет. Нам же лучше, не так ли? Ну, даже если и не нам, то зверушкам уж точно. — Это да. Они замолкают. Минджи продолжает методично намыливать посуду, отскребая со сковородки прилипшую яичницу. Бора раньше мыла посуду утром. За собой точно. Последнее время — что-то перестала. Надо будет ей сказать. Её передергивает. Бора, Бора, Бора. Сколько можно, в самом деле. — Ты ещё что-то хотела сказать? — спрашивает Дилан, выдергивая её обратно. Минджи хмурится. — Нет. — Ну, я тогда всё, — говорит он. — Мне надо ещё на стрельбище скататься. — Окей. Они сухо прощаются. Дилан отключается сам. Не сразу, но отключается. У Минджи все руки в пене. Надо занести дрова. Может, и правда? Мало и мало — чёрт с ними. Надо было спросить его, выходит ли он на рейды ночью. Забыла. Минджи не ходит, но по крайней мере — не спит. И тишина по ночам стоит такая, что уже даже гнетёт. Только слышно. Её. Да треск холодильника. Да лязг стекла о… Она криво цепляет локтем кнопку телефона и глядит на время. Скоро шесть. Закатанные рукава всё норовят сползти и угодить прямо в пену. В принципе, шесть — это уже что-то. Даже рабочий день закончился. Технически. Так не всё ли равно? Если фактически — он длится вечность. Минджи споласкивает последние тарелки, кружку с мыльным молочным осадком на дне, сгребает все на полотенце. Вытирает руки. Думает с минуту. Будь перед носом окно — посмотрела бы в него. Но висит только пыльная штора. Заколотила пару лет назад. Уже не помню зачем. Видимо, так было нужно. Ну и чёрт с ним. Кидает полотенце на стол и тянется к нижнему шкафчику. Садится на корточки. Свет едва падает из-за спины. Но даже так — она видит этот множественный зеленовато-фиолетовый блеск. Сегодня был неплохой день. В целом. В целом — такой же, как предыдущий. Как день до него. Как будет — день завтра и после. Мог бы. Минджи морщится. И вдруг чувствует — всё тело сдавившую неподъемную тяжесть. Бора. На кой чёрт она здесь? Минджи хватает первую попавшуюся бутылку, прекрасно зная, что ответ найдёт — Только на самом дне.-
Она встречает Шиён на крыльце. Солнце ещё не село, но та всё равно катит со светом. Будто здесь кто-то может встретиться ей на пути. Минджи фыркает себе под нос. Упирается плечом в балку и скрещивает руки на груди. Шиён всегда была слишком. Слишком хорошей, слишком правильной. Слишком. Минджи думала, что после школы что-то изменится. Но не изменилось — ни капли. И это добавляет лишь больше кислоты в глотку. Шиён вырубает фары только на самом подъезде к дому. Заворачивает, паркуясь, перекрывает своей длинной Тойотой ей всю машину. Ну и чёрт с ним. Минджи сегодня уже никуда не поедет. Наверное. Она молча наблюдает за тем, как Шиён глушит свой жалкий движок, подхватывает с пассажирского какую-то коробку и кое-как со всем своим глаженным видом вылезает из машины. Путаясь в ногах. И Минджи в сотый раз думает о том, что не идёт ей это. Быть здесь. От одного только её аккуратного вида Минджи всю перекручивает тисками. Это ещё нет дождей. Посмотрела бы она на неё, на её чистенькую Тойоту, здесь посреди ноября — в самый сок и адскую грязь. Когда стоит выйти во двор, ты возвращаешься либо сырой насквозь, либо по щиколотку в дерьме. Шиён закрывает машину и это тоже рвёт на смешок. — Ты долго. Минджи видит, как Шиён бурчит что-то сама себе под нос, будто не слышит её колкого комментария. Но затем она взмахивает волосами, заправляет всё за уши и вперивается в неё взглядом, неуклюже на своих каблуках петляя по ровной, усеянной иголками земле. — На склад пришлось самой тащиться, — сдавленно бурчит Шиён, будто уже запыхавшись. — А так я даже пораньше закончила. — Молодец. Она опасно близко подходит к крыльцу, и Минджи — уже на голом инстинкте — рывком отлипает от балки и делает шаг назад, освобождая проход. Но Шиён застывает прямо около ступеней, окидывая её всю — с ног до головы — своим острым прищуром. Минджи напрягается, вытягивая позвонки. — Ты в земле валялась? — выдает Шиён спустя секунду. — Че с одеждой? — Я в рабочем. — Ты всегда в рабочем, — фыркает Шиён, закатывая глаза. Сует ей в руки свою увесистую коробку. Минджи пялится на картон и пытается сообразить, что это за хрень у неё в руках. Но Шиён переключает её внимание, будто щелкнув выключателем, в разы быстрее. — Что это вообще? Опилки? — Я дрова таскала. — Логично, — фыркает Шиён, расплываясь в ехидной улыбочке. Минджи пялится на её лицо и не понимает, она обожает это нахально-заискивающее выражение — или оно её всё-таки бесит? — Кстати, дашь немного? Гахён недавно ныла, что хочет камин. — Дам. — Супер. Шиён поднимается, делает пару шагов по крыльцу. Но затем останавливается и вперивается в неё взглядом. Минджи молча глядит на неё в ответ — мол, что ещё? — В дом пустишь или я так, — начинает Шиён. — Курьером подработала? — Заходи. — Спасибо. Минджи следует за ней. И всё ещё держит в своих руках какую-то коробку. Вроде читает название, но всё как-то расплывается перед глазами. Надо поменьше пялиться в бумаги. Или печатать крупнее. Всё равно никуда это — дальше неё — не идёт. Обычно. Шиён заходит в дом, и её каблуки опасно криво брякают об и без того скрипящий деревянный пол. Минджи стопорится на пороге. И уже было — захлопывает дверь ногой, как слышит: — А Бора где? Минджи чуть не роняет чертову коробку. Бора. В неё впивается — разом — столько всего, что она застывает под этим шквалом. Бора. Она и забыла. Но будто всегда помнила. И ей в глаза вдруг бросается — перемятое одеяло в углу на кровати, сдвинутый в самый угол чёрный рюкзак. Торчащие углы тетрадей. Бросить бы всё это в топку. Всё-таки холодает. Она захлопывает дверь, ничего не отвечая. Где Бора? А какая — к чёрту — разница? Почему это всем вдруг — стало так интересно? — В школе. Шиён резко разворачивается, каблуки скрипят по дереву, и она выбрасывает Минджи в кожу свой острый взгляд, словно сотни лезвий. — Время видела? — Видела. — И тебя ничего не заботит? — Доедет сама. — Это ты так решила? — Нет. — Она сказала? — Да. — И ты просто забила? — Да. Вопросы отскакивают от неё, как мелкая галька от лобового стекла. Минджи ничего не говорит и молча уходит на кухню. С этой идиотской коробкой в руках, что сбрасывает на стол, как балласт. Слышит, как Шиён идёт за ней — цоканье её каблуков режет уши. Кожа горит, но в голове воет холодный ветер. Минджи обходит стол, когда слышит: — А, — тянет Шиён за её спиной ядовито-разочарованное. — Ясно. Минджи подходит к дальнему концу стола, закрывая спиной холодильник. В горле сухо. Она с характерным чпоком выковыривает пробку и неаккуратно стучит горлышком об ободок бокала. Только и давит из себя: — Будешь? — Я за рулем. — А если бы нет? — Минджи, что за хуйня? — шипит Шиён. — Ты опять начинаешь? Она пожимает плечами: — Я не заканчивала. Методично сбрасывает кроваво-красную каплю в бокал, одним взмахом руки оставляя горлышко кристально чистым. Проверяет пальцем. Не сухо, но капель нет. Ставит бутылку на стол. Смотрит на застывшую в дверном проёме Шиён и повторяет: — Точно не будешь? — Нет. — Правильно. Дерьмо редкостное. Это правда. Минджи морщится, прежде чем сделать крупный глоток. В глотке и без того кисло, но она допивает всё почти до конца. В конце концов, лучше так — чем никак. Она знала, на что шла, открывая эту бутылку. Всё самое нормальное стоит в углу. А это… Так. Для дней вроде сегодняшних. По кухне разлетается робкое: — Минджи… Она допивает, подхватывает бутылку и доливает, не касаясь бокалом стола. Не хочет — не надо. Ей больше достанется. — Не начинай. — Да ты, блин, хоть понимаешь, что… — Шиён. Это вырывается таким едким рыком, что у неё даже рука съезжает и она чуть было не льет мимо. Мельком бросает взгляд на неё. Шиён стоит в дверях, и у Минджи бы укололо что-нибудь внутри от её понурого, почти траурного вида, но она слишком занята тем, чтобы не грохнуть об пол стекло. Ненавижу, когда дрожат руки. Что угодно лучше, чем это. — Бора в курсе, что ты пьёшь? — Ей плевать. — С чего ты взяла? — Она не знает. — Ты уверена? Мне всё равно. Виснет тишина. Минджи слышит только собственные глотки и скрип половиц, на которых топчется Шиён. Зачем она вообще приехала? Минджи косится на неё, пропуская в себя кислоту, и больше даже предчувствует, чем знает — она что-то от неё хотела. Но не совсем помнит, что. Стоящая на столе коробка так и мозолит глаза. Точно. Ноутбук, блять. Минджи давится, и кислотное винище обжигает ей всё горло. Она закашливается, утирая губы, и чувствует, каким раздражением начинает гореть вся кожа. Шиён делает в её сторону два робких шага. Но она отмахивается — мол, да похер. Подносит ко рту рукав рубашки, и пыльно-дымный запах обволакивает её всю. Но тут — Словно в наказание. С улицы доносится шорох. — Вот и она. Шиён выпучивает на неё глаза. — Кто? — Сама знаешь. Шиён оборачивается, заглядывая в прихожую. — Никого нет. — Есть. Она всегда мнётся под порогом, будто боится зайти. Минджи пробивает на смешок. Она фыркает в бокал, доливая в себя остатки на дне. На лице Шиён отпечатывается и застывает кромешное недоумение. Но оно не задерживается надолго. Спустя мгновение — половица крыльца скрипит как-то особенно отчаянно, и следом за ней — свистят петли входной двери. Минджи с ног до головы окутывает тошнота. Она бухается на стул, подтягивая к себе бутылку, и наливает ещё. Шиён сверлит её диким, остервенелым взглядом. Но ей всё равно. Пусть смотрит. В конце концов, ей семнадцать лет. Пора уже понимать, как в этом мире всё устроено и работает. Минджи всё равно. Она не имеет права меня судить. Бора появляется на кухне, робко, боязливо заглядывая, когда Минджи уже решает, что присутствие Шиён — это благо, а не проклятие. Потому что Шиён тут же — сколько бы ни терзала её своим осуждением — расплывается в мягкой, приторной улыбке, и говорит пару слов. Минджи сидит, прокручивая на столе бокал, и ощущение, что её никто не видит и не слышит — как-то тушит тлеющие в груди угли. — Гахён заболела, — говорит Шиён. Минджи видит, как беспечно она рассекает жалкое пространство кухни и плюхается на кровать. — Сейчас вот поеду домой. Посмотрю, как она там. Бора слабо, сочувственно поджимает губы, ничего не отвечает и мельком мажет по Минджи своими панически распахнутыми глазами. И по одному только этому взгляду Минджи — хочет того или нет — понимает, что что-то не так. Она медленно оборачивается на Шиён, что сидит на её кровати, как ни в чем не бывало закинув нога на ногу. Затем снова смотрит на Бору, что застыла посреди кухни, робко сложив руки на спинку единственного свободного стула. Её пробивает на смех, но она держит лицо, прикрывая свое понимание тонким стеклом пропитанного вином бокала. Детский сад. И Минджи бы позабавилась сполна — о, она бы да, особенно сейчас, когда окаменевшие мышцы расслабились и еле держат ровное выражение — но что-то ей не дает. Возможно, всё дело в том, как натянуто-приторно Шиён трещит о какой-то ерунде, пытаясь вовлечь в разговор то ли её, то ли Бору, то ли просто сбить застывшую в воздухе неловкость. Или в том, как Бора поглядывает на неё, и как плещется в её глазах — почти океан непонимания и кромешной паники. Она же не надеется, что Минджи встанет на её сторону? С какого вообще хера ей это делать? В принципе — вмешиваться в их дурацкую школьную возню. Она смотрит на Шиён. С Шиён в школе тоже — не всё было гладко. Но что было, то прошло. Минджи редко возвращается к этим мыслям. Ей сполна хватает до кучи других. Куда более тяжелых и гадких. Их привкус оседает в глотке похлеще этой кислой красноты. — Бора. Она говорит это, резко холодея внутри. Будто не ожидала. Но слова уже обронены — и назад дороги нет. Бора стоит прямо напротив, через стол, не спуская с неё своих широко раскрытых, красных глаз. Красных? Минджи откидывается на спинку стула, выставляя бокал на колено. — У Шиён для тебя что-то есть. Она ждёт, что Бора отведет глаза и посмотрит на Шиён. Но Бора нет. У Минджи всё неприятно заваливается, но даже так она видит это. То, как отчаянно и на грани она смотрит на неё. В груди стреляет противное чувство. Она делает очередной глоток, надеясь сбить тошноту. — Да-а, Минджи, — нервно буркает Шиён, хлопая по коленям и поднимаясь с кровати. — Умеешь ты. Испортить сюрприз. Минджи пожимает плечами. В голосе Шиён сквозит почти очевидное неудовольствие. Но Минджи знает, что оно — вовсе не от испорченного сюрприза. Ещё она знает, что это жестоко. Но Шиён стерпит, потому что Шиён слишком. И это уже — совсем не её вина. — С-сюрприз?.. — еле слышно шепчет Бора. Так и стоит у спинки стула. Но смотрит уже на Шиён. Минджи фыркает, но никто как будто не слышит. Мозгов посмотреть ниже, видимо, не хватает. Она поможет. — Да. На столе. И только после этого Бора — Смотрит на неё, скашивая взгляд вниз. Её глаза сужаются. Чтобы затем, спустя секунду — распахнуться и полезть на лоб. Минджи зачем-то замечает, каким пугающим бордовым вспыхивают у Боры щеки и уши, становясь чуть ли не краснее, чем содержимое её бокала. Хочется встать и выйти. Но ноги ватные. Всё это сбивчивое на краю слёз бормотание — что так и мечется у Боры по лицу — у неё нет никаких сил видеть и слышать. Но ноги ватные. И бокал полон. Минджи не двигается с места. Бора подходит к столу, задевая пальцами уголок коробки. То поднимает на Шиён глаза, то опускает. Сама Шиён стоит почти рядом, не снимая с лица улыбки. Минджи с горечью подмечает, что бутылка почти пуста. — Эт-то… — еле слышно, заикаясь, шепчет Бора. — М-мне?.. — Да, — улыбается Шиён. Разворачивает к себе коробку, открывает, неровно цепляя скотч длинными ногтями. — Мы живем в такое время, что без этой штуковины будто не обойтись. Минджи фыркает. Даже замечает, как Шиён всего на мгновение скашивает на нее колючий, недобрый взгляд. Вперивается в ответ. Да… Не обойтись. Как она жила тогда — всю свою долгую, поганую жизнь? Видимо, не жила. Зато сейчас — в её жизни появилось это. И эта. Маленькая, жалкая девчонка. Как живое напоминание. И Минджи тошнит — от одного только вида. Не хотела она вспоминать. И тем более — жить. Она подрывается, выпрямляется. Тянется к бутылке. Неровно выливает остатки. И хочет притвориться, что не видит — как от каждого её резкого движения Бора вздрагивает, крупно, будто её бьют розгами. От этого тошнит тоже. Сильнее. Минджи ничего ей не сделала. Но она смотрит на неё всякий раз так, будто это она — Минджи — напоминает ей переломы и боль, а не наоборот. Но Бора, вдруг будто очухавшись, топит взгляд в полу, заламывая пальцы. И Минджи сквозь плеск в ушах едва слышит, как она тихо, сдавленно мямлит: — С-спасибо… — тянет она. — Б-большое… п-правда… Шиён расплывается в широкой улыбке: — Не за что, Бо… Минджи перебивает: — Не забудь написать Гахён. И от этих слов — Мир валится ей на голову. В неё прилетает, как пулеметная очередь — сразу всё: распахнувшиеся в ужасе глаза Боры и злобно-узкий, как иглы, взгляд Шиён. Минджи знает, что делает. Даже понимает — вполне конкретно. Ходит по безрассудно тонкому льду и играет с огнём. Но ей так плевать. Это почти весело. Хоть Шиён и может, не выдержав — сказать, ляпнуть, сломать всё на свете. Эта опасность щекотит лёгкие. Что угодно лучше, чем ядовитая тошнота. — Гахён?.. — только и валится изо рта Боры. Минджи не торопится с ответом. Делает глоток, второй. Смотреть на то, как с каждой секундой промедления бледнеет её лицо — одно сплошное удовольствие. Но результат её не порадует. Она цепляется взглядом за этот острый, не к лицу большой нос. Видеть каждый день её — невыносимо. Но не узнавать — невыносимо вдвойне. Лёгкие заполняет глухой, чёрный дым. — Это же её ноутбук. Старый. Глоток. Пауза. — Да, Шиён? Раздается вздох. Длинный, тяжелый. От Шиён. Минджи чувствует, как натягиваются в воздухе нервы. Чьи — не понятно. Она не сводит с Боры глаз. И посему знает только — что не её. Бора стоит, пялится на неё, почти не моргая, и её лицо мертвенно-бледное настолько, что признаки жизни подают только неестественно красные кончики торчащих из-под волос ушей. Шиён давит из себя: — Да, Минджи. Она усмехается. Так и думала. Но оседает вслед за этим в желудке — какая-то горечь, отдаленно напоминающая разочарование. Встаёт, опираясь на стол. Подходит к раковине. Тело ватное, еле двигается. Еле держит на своих плечах окаменевшую от тяжести голову. Минджи включает кран, споласкивает бокал. Ставит к остальной посуде. И, не оборачиваясь, сухо цедит: — Я тебя провожу. Она не видит, как реагирует Шиён. Но знает, что та не будет спорить. Ей жалко разболевшуюся Гахён, но… Это неплохой предлог, чтобы закончить весь этот бессмысленный разговор. Гахён бы не обиделась, если бы узнала. И Минджи, в конце концов — совсем не уверена, что это всё правда. Она слишком хорошо её знает. Возможно, даже лучше, чем её знает Шиён, что однажды зачем-то решила сыграть в мать Терезу и до сих пор не может выйти из образа. Ерунда это всё. Она вытирает руки и молча выходит с кухни, минуя застывшую у прохода Бору. Даже не смотрит. Чем быстрее уйдёт — тем быстрее это всё кончится. Бора не выдавит из себя ни слова, пока она тут. И давиться возмущением Шиён — она заставлять тоже не будет. Разберутся как-нибудь сами. Она закрывает за собой дверь и садится на ступени крыльца. Солнце уже садится. Интересно, который час? Не взяла с собой телефон. Ну и чёрт с ним. Остывающее к вечеру дерево морозит кожу сквозь одежду. Но на улице ещё тепло. И ещё долго будет тепло. Это она знает наверняка. Как знает и то, что вездесущую зелень скоро заменит сплошная серость и мрак. Шиён выходит достаточно быстро. Дольше, чем могла бы, но быстрее, чем Минджи от неё ожидала. Не говорит ни слова. Молча уходит к своей машине, пиликает ключами. Минджи не поднимается с места. Её вдруг к полу прибивает опустошение и усталость. И совсем чуть-чуть — крошечным огоньком — чувство вины. Она поговорит с ней потом. Точнее — Шиён с ней поговорит, а она молча послушает и выдавит из себя приемлемое «ты права». И дело будет с концом. — Спасибо, что привезла. Шиён стопорится на мгновение, уже было готовая залезть в машину. Глядит на неё из-за открытой дверцы. Напряженные, острые черты её лица вдруг смягчаются — или это Минджи просто кажется. Перед глазами как-то мутно. Но в голосе Шиён не сквозит ни одной фальшивой ноты, когда она коротко отвечает: — Не бери в голову. Минджи фыркает. Она и не возьмёт. Ей уже некуда. Шиён ничего боле не говорит и залезает в свою Тойоту. Заводит двигатель. И этот глухой шум — неорганично криво впивается в окружающий шелест и скрип деревьев. Но совсем скоро — исчезает и он. Только Минджи. Остается сидеть на крыльце, теряя счёт времени. Возвращаться домой не хочется. Она трет глаза и распускает хвост, перетягивая на пальцах резинку. Что-то так и пригвоздило её к месту. Будто дом не её и ей вообще там — не место. Так бы и осталась на улице. Можно откинуть задние сидения и ночевать в багажнике. Ей не привыкать. Но она не знает, чем всё это может кончиться, и отметает мысль. Зато чем кончится её возвращение — Знает прекрасно. И это лучше, чем неизвестность. Она с трудом поднимается. Тело вдруг стало слишком тяжелым, будто налилось свинцом. Минджи едва отрывает его от ступеней. Заходит внутрь, чересчур громко хлопнув входной дверью. Это отдается болью в висках. Она цепляется взглядом за камин и думает, что надо бы развести огонь. Сделает позже. Надо дойти до кухни и выпить хотя бы стакан воды. Или выпить ещё. Ещё не решила. Заходит на кухню, застывая в дверях. Сидящая на стуле подле раскрытой коробки Бора подпрыгивает на месте, резко оборачиваясь на неё. В её взгляде читается почти олений испуг. И краснота. Расползается по лицу и глазам. Она цепляется за спинку стула, короткими ногтями царапая самый его уголок. И смотрит на неё, кусая губы. Минджи едва проглатывает вставшую поперек горла тошноту. — Говори уже. Бора вздрагивает и топит взгляд в полу. Чтобы затем — робко и боязно поднять. У Минджи внутри копится раздражение. Сколько можно. Каждое слово — надо силками тянуть. У неё нет на это ни времени, ни сил, ни тем более — желания. — Ч-что?.. — мямлит Бора, не поднимая глаз, сильнее расковыривая дерево спинки. Минджи еле давит рвущийся наружу вздох. Проходит дальше, застывая у холодильника. — Гахён не болеет, не так ли? Смотрит на Бору. Та сидит, так и не развернувшись к ней лицом. Но смотрит в её сторону. Только куда-то вниз, бесконечно, лихорадочно облизывая и кусая губы. Минджи продирает гадкая дрожь. Надо побыстрее узнать всё и отправить её в комнату. Смотреть на это лицо — Уже нет никакого терпения. — Я… н-не знаю, — шепчет Бора спустя минуту. — Н-наверное… Но… — Но? Она замолкает, бросая на неё снизу вверх раскосый, мутный взгляд. — Я н-не знаю… — Шиён не заметила, не переживай. Минджи прямо видит, как Бора расслабляется, почти растекаясь на стуле. Но всё ещё топит взгляд в полу, не решаясь посмотреть ей в глаза. И молчит. Долго. Минджи достает из холодильника остатки салата и думает, что и так сойдёт. Готовить уже не будет. — Т-точно?.. — шустро, с придыханием, будто решалась на это жалкое слово всю свою жизнь, говорит Бора. — Точно. Минджи подхватывает не высохшую до конца тарелку и вываливает на неё остатки салата. Достает вилку и подталкивает это всё к Боре, не подходя слишком близко. Цепляется взглядом за нижний шкаф. Надо отправить её спать, а там — как пойдёт. Лишь бы поскорее ушла. Бора молча подтягивает к себе тарелку и начинает жевать, ковыряясь вилкой в овощах. Минджи не сводит с неё глаз. И какая-то мысль так настойчиво лупит по её черепу, что она только крепче запирает засов и не дает ей никакого хода. От этой мысли — внутри всё переворачивается, словно её укачало, вызывая сплошь отвращение да тошноту. — Ноутбук не забудь. Бора кивает, не поднимая на неё глаз. Даже не вздрагивая почти. Минджи прошибает странное, холодное чувство. Что-то не так? Она скрещивает руки на груди, едва подавив в себе желание нагнуться и посмотреть ей в лицо. Как видит — Сорвавшуюся прямо в тарелку каплю одиноких слёз. Боже. Она вздыхает, не удержавшись. Бора сжимается в плечах. Минджи морщится. Как же гадко. Она хватает со стола телефон и проверяет пропущенные. Никто не звонил. Даже Шиён. Это неприятно. Нет повода — только сдавившая мозг необходимость что-то сказать. У Минджи во рту сухо, кисло и нет никаких слов. И потому она не считает сорвавшееся с губ — — Говори, что случилось. Своим совсем. Но говорит это, ожидая ответа. В сотый раз ловя себя на мысли — Что назад дороги не будет. И задаваясь вопросом — Почему она здесь? Минджи не знает, и знать — не хочет. Будто не оставила её у себя. Сама. Сама не зная, почему. И ещё меньше понимая — Зачем.