se-okkkkk
сегодня, 1:48
se-okkkkk мы можем поговорить? Бору ошпаривает кипятком. Она подскакивает на кровати, впериваясь в экран. Чего?! Столько времени глухого молчания, и тут вдруг — поговорить. Поговорить! Ты игнорируешь меня, да блин, не только меня, вообще нас всех, уже две недели, с тех пор, как… Как. Бора запинается о свои мысли. С тех пор… С тех пор как Йеджи на всю школу объявила о том, что моя мать любит наркотики больше, чем меня. Внутри из-под завалов показывается голова прибитого доселе страха. И совсем капля — паники. Но Бору захватывает полный обиды горький океан, и она решает просто забить — и на Хосока, и на всё вот это. На Йеджи, на все эти идиотские выборы, в которых она даже не участвует, но которые — уже высосали из неё всю душу. Выходит из переписки, ничего не ответив. Но стоит ей ткнуть пальцем в иконку их общего чата — Как Вселенная тут же возвращает её обратно.gth4hs без тэхёна
вчера, 23:24
v_4_vendetta когда вообще планируется сей цирк? gahy_uh после второго ланча v_4_vendetta спасибо дорогая Hani. Скорее бы уже. v_4_vendetta хочу увидеть лицо йеджи она выглядит на миллион баксов, когда злится Hani. Жаль, что то же самое нельзя сказать о @hyuh gahy_uh че вы охуели? v_4_vendetta хочу увидеть лицо йеджи а нахуй ты не хочешь пойти? v_4_vendetta хочу но нет возможности Hani. Фу gahy_uh ОТВРАТИТЕЛЬНЛ Бора хихикает. Но нервно, так, будто это единственное, на что у неё остались силы. Плюхается обратно на кровать и листает переписку дальше, издавая редкие смешки на колкие комментарии Хандон и следующее за ними возмущение Гахён. Ей, вообще-то, надо вставать!.. Но так не хочется. Туда — особенно. В школу. И особенно — после того, как ей в очередной раз напомнили, какой сегодня день. Ещё и Минджи. Минджи. У Боры от одного только этого имени внутри всё сжимается в напряженный комок. Она как-то не планировала собираться впопыхах и через глухой лес тащиться до трассы на остановку. Но кто тебя спрашивал, правда? Бора не планировала находиться здесь в принципе. Но — кто её спрашивал, правда? Она кутается в глухое смирение, как в одеяло, что комом свернулось под ногами. Уже потихоньку светает, но холодная утренне-синяя дымка никуда не делась. Бора пялится в окно, в котором с каждой секундой пробивающихся сквозь ночь солнечных лучей всё отчетливее виднеются сосны, и невольно вспоминает про Сан-Франциско. Солнце там было всегда. Бора с ним просыпалась и чуть ли не засыпала тоже. Она хорошо это помнит. Помнит, как выходила, и даже не выходила, а выпрыгивала, чем быстрее, тем лучше, на улицу, из этого проклятого, полного криков и затхлого разложения дома, и солнце лупило по её непривыкшим к свету глазам с такой силой, что оставляло ожог. Помнит, потому что знает — это единственное светлое и теплое, что у неё было. Бора вдруг чувствует, как холодная пучина всего, что скопилось у неё внутри за всю её недолгую жизнь, с каждой новой мыслью затягивает её всё глубже и глубже на дно глубокого синего. Как вдруг — Брякает уведомление. Она отмахивается от своих мыслей, как от мух, и разблокирует телефон. Ожидая увидеть всё, что угодно, кроме…se-okkkkk
сегодня, 7:14
se-okkkkk что-то я не подумал, как это звучит Ещё бы!.. Совсем не подумал. Бора подскакивает на кровати, порывается было ответить, написать, что как-то да — звучит не очень, но запинается об выскочившие три точки набирающегося сообщения и застывает.se-okkkkk
сегодня, 7:14
se-okkkkk там… ничего такого. просто у меня появилось окно после второго ланча и я подумал, что может быть у тебя тоже есть это окно короче мы можем встретиться после уроков? Бора думает. Думает, думает, думает, кусая губу.se-okkkkk
сегодня, 7:16
se-okkkkk только не говори никому пожалуйста И вот это, блин!.. Она только хотела написать, что да, окей, можно — особенно учитывая тот факт, что Минджи, судя по всему, вообще не собирается о ней думать сегодня, и придется ждать чертов автобус — как он, блин, написал это, и Бора опять оцепенела. Что за тон?! Как будто случилось что-то… плохое. Как будто у них вообще могло что-то — случиться. Она грузно вздыхает. Бросает телефон на кровать, угрюмо топает в ванну. Пропускает желтую воду, нервно вцепившись в раковину и топая ногой по холодному полу. Умывается. Одевается. Заливает в себя стакан молока и бросает в рот пару кусков подсохшего хлеба. И пишет свое сухое —se-okkkkk
сегодня, 7:47
bora
окей
Только после того, как выходит на улицу.---
Левый бесцельно шатается по кабинету и натягивает сидящей в телефоне Боре все нервы. И шатается в его случае — думает Бора — совершенно объективное наблюдение: он опирается на свою трость при каждом шаге и всё это выглядит ломано, неуклюже и невыносимо медленно. А Бора, чёрт возьми, не может найти себе места, потому что то-то ей кажется, что ещё чуть-чуть — и он непременно спалит то, как она листает ленту в инстаграме. Его неспешное хождение вызывает желание нервно долбить пяткой об пол. Но вместо этого Бора — кусает губы и кончик ручки. Она периодически в каком-то бессильном отчаянии косится на Гахён, сидящую чуть правее и чуть спереди, чем она, но Гахён то ли не чувствует — а должна! — её мученического взгляда, то ли не обращает на витающую в воздухе ауру стресса никакого внимания. А стресс, блин, точно витает. Я чувствую, как он выходит из меня вместе с воздухом. Это только четвертый урок, а она, черт возьми, уже устала. Но совершенно некуда деться. Совершенно. Бора думает, что хочет, чтобы это всё поскорее закончилось, но ей не нравится то, что последует за — ещё больше, чем то, что происходит сейчас; потому что сейчас закончится английский, они пойдут на ланч — что, в целом, не так плохо, а затем французский, к которому Бора не готова, и… это. Но, что ещё хуже, после этого — он. Хосок со своим идиотским нам надо поговорить. Бора отдаленно ловит себя на мысли о том, что злится на него. Конечно, злится! Мало того, что уже успело произойти, так он ещё и нагнал такого мрака на этот день, что она до сих пор не может найти себе места. Бора совершенно не представляет, что такого вдруг взбрело ему в голову, что он вдруг впервые — впервые! — за две недели написал ей. И почему — ей?! В беседе до сих пор болтается угрюмый и молчаливый призрак его сумрачного присутствия. — Но он ближе к книге, — доносится с задней парты. — Значит, лучше. Бора с трудом выныривает из цепкого омута своих мыслей. Она выпрямляется и моментально — впивается взглядом в мистера Райта, ожидая, задаст тот ей какой-либо — вообще любой — вопрос, или же нет. Но Левый не обращает на неё никакого внимания, и она вздыхает с облегчением, всё же решаясь попытаться хоть на минуту отвлечься от своей дурной головы и вернуться в не менее дурную реальность. — Согласна, — слышится ещё один голос. Бора вдруг обращает внимание на то, как Гахён отрывается от своей тетради и замирает, прислушиваясь. — В экранизации две тысячи пятого слишком мало от книги. — Ну хотя бы не настолько мало, как в Зомби, — раздается саркастическое. По классу проносится смех. И этот смех — Прячет возникшую в руках Боры вибрацию от нового уведомления. Она холодеет и думает, блин, черт, хватило же мозгов!.. Не выключить звук окончательно. Воровато озирается, но никто не обратил внимания, даже Гахён — всё с таким же скучающим видом сидит и перекладывает ручки и маркеры из пенала на стол и обратно. Бора, щурясь, будто подсматривает, разблокирует телефон и открывает шторку уведомлений. И видит — Сообщение от Хосока. От Хосока. Посреди урока. И — ладно она, у неё теперь два — какой ужас — телефона, и сказать спасибо за возможность сидеть в интернете на уроках она должна только Шиён и своей редко, но метко возникающей наблюдательности. Ну и самой Хандон, конечно же, тоже.se-okkkkk
сегодня, 11:47
se-okkkkk я тут подумал. не хочу маячить, поэтому если ты не против давай встретимся возле футбольного стадионаbora
окей
Бора ещё с несколько секунд пялится в переписку, чувствуя, как горят уши от потенциальной опасности спалиться, но вокруг разворачивается такая бурная дискуссия, что она с относительным успехом игнорирует возникший в лёгких щекотный страх. Её сообщение помечается голубыми галочками. Но Хосок ничего больше не пишет. Она ждёт ещё с минуту и, в конце концов, решается.bora
почему ты сидишь в телефоне на уроке?
se-okkkkk могу задать тебе тот же вопросbora
Хандон всех научила?
se-okkkkk ?bora
я ну
принесла два телефона
Она отправляет и ждёт ответа. Видит, как Хосок то набирает, то стирает сообщение; и ей вдруг — непонятно почему — становится неловко и совестно, что он может не так её понять, и вообще!.. Эта ситуация с телефоном до сих пор перекручивает у неё всё внутри от стыда. Бора видит, как он что-то пишет, и спешит объясниться, пропуская знаки препинания и здравый смысл, лишь бы успеть отправить до того, как Хосок что-то скажет.bora
мне недавно новый подарили,
а мой старый уже ни на что
кроме этого всё равно не годится
я видела как она делает
так же на биологии
se-okkkkk она так делает, да но она кладет туда свой реальный телефон а какой положила ты, Бора? И почему-то это Бора в конце в голове Боры звучит так, будто она жестко облажалась и сейчас её непременно отчитают. Ладони потеют. Она нервно кусает губу, совершенно забывая следить за окружающей обстановкой, и пишет быстрее, чем успевает подумать:bora
в смысле?
se-okkkkk она кладет в коробку свой настоящий телефон, а на уроке сидит в старом Бора не понимает. Какой в этом смысл?! На кой чёрт ей мучиться со своим невероятно лагающим самсунгом, когда у неё есть нормальный — и дорогой, добавляет мозг — айфон, который потенциально экономит ей примерно, ну… Сто миллиардов нервных клеток в секунду. Но она не пишет об этом ни слова, боясь выставить себя полной идиоткой. В конце концов, когда до неё так и не доходит сакральный смысл слов Хосока — а она, чёрт возьми, просто уверена в том, что в них есть какой-то именно сакральный, то есть священный и недоступный для познания простым смертным вроде неё смысл — Бора сдается и спрашивает, сгорая от нервозности:bora
почему?
И — к её облегчению — Хосок не медлит с ответом. se-okkkkk потому что Колумбия Фаллс, к сожалению или к счастью, какая-то монтановская версия Силиконовой долины шучу я имею в виду, что здесь так или иначе большинство живут выше среднего, ну или хотя бы в среднем и я просто хочу сказать, что если вдруг кто-нибудь вроде Левого когда-нибудь обратит внимание на то, что ты кладешь в его священную коробочку старый телефон, а сама мало отвечаешь на уроках, то не трудно будет догадаться, что на самом деле это не тот телефон, которым ты пользуешься это то, как это делает Хандон мне кажется, в этом есть смысл Окей. Бора зависает. Во-первых — потому, что она не ожидала такого количества сообщений от него и у неё уже начинают болеть глаза от необходимости постоянно озираться по сторонам. Во-вторых… Это и правда имеет смысл, и это почему-то бьет по ней хуже некуда. Она в досаде впивается ногтями в запястье и кусает губы. Окей. Это не звучит — объективно, у неё же есть мозг, в конце концов! — как нравоучение, но она почему-то всё равно читает его сообщения такой интонацией, будто… Бора не сдерживается и тяжело вздыхает. Возможно, громче, чем стоило бы на уроке; и в желудке опять начинает копиться какое-то такое едкое, ядовитое чувство, что она хочет заплакать не от него, а уже просто от того факта, что оно вообще — опять — появилось внутри. И вместо того, чтобы подумать, Бора отвечает Хосоку быстрее, чем в её голове родятся какие-нибудь внятные объяснения.
bora
а какой телефон кладешь ты?
se-okkkkk я не сижу на уроках в телефоне Из неё вырывается смешок. Она фыркает, думая, ага, конечно, а то я не вижу, но довольно быстро вновь вспоминает о риске спалиться на этой несчастной переписке и холодеет, оглядываясь. Никто не обращает на неё внимания. Пока.bora
неужели?
se-okkkkk да я сейчас не в школе Чего? Опять?! Как он вообще, блин!.. В голове проносится столько мыслей, что Бора не успевает отловить ни единую.bora
в смысле?..
se-okkkkk я поэтому и написал, чтоб мы встретились около футбольного не хочу заходить и маячить в коридорахbora
ты не идешь на итоги?
se-okkkkk нет я и без оглашения знаю, чем всё это кончится Отлично. Вот это — Было действительно странно. Бора порывается было немедленно написать ему очередное — в смысле? — потому что всё это, чёрт возьми, как-то уже совсем, но её отвлекает разнесшийся по классу стальной голос Гахён. — Это не так работает. Бора вдруг возвращается в реальность и судорожно пытается вспомнить тему. Она же на уроке, чёрт возьми!.. Видит, как Гахён окончательно бросает свою возню с ручками и оборачивается назад, вальяжно закинув руку на стул. Она щурится, впивается взглядом в кого-то, кто сидит, видимо, прямо за Борой. — «Властелин колец» ПиДжея тоже снят отвратительно, если судить по сходству с оригинальным текстом, — цедит она. — Скажите этому фильму и его черт-знает-скольки Оскарам о том, что он ужасен. Вперёд. Никто не решается. Бора ничего не смотрела и едва соображает, о чём идёт речь, но всё равно чувствует растущую внутри убежденность — даже если бы у неё было другое мнение, она бы не посмела возразить ей ни слова. Гахён договаривает спустя мучительно долгую паузу: — Одна только Кира Найтли там стоит всех ваших несчастных «фу» и «бе», — бурчит она. — Разуйте глаза. — В старой версии есть Колин Фёрт. — И че? — И то, — вырывается возмущенное откуда-то сзади. Бора едва терпит желание обернуться, но не может оторвать глаз от Гахён. — Он идеально подходит на роль Дарси. Гахён почему-то вдруг победно хмыкает, закидывает нога на ногу и разворачивается к классу почти целиком. Бора косится на Левого, что прекратил свои хождения вокруг да около и примостился возле учительского стола, молча наблюдая за разворачивающимся действом. На его тонких губах подвисла едва заметная улыбка, и Бора видела её лишь потому, что вокруг собралось уж больно много морщинок. Гахён стучит пальцами по столу, а затем приближает руку к лицу и с умудренным видом начинает рассматривать свой маникюр — будто ничто не волнует её в этот момент больше, чем несчастные ногти. — Насколько я помню, — вальяжно цедит она. — Главная героиня романа — это Элизабет, а не мистер Дарси. — И что? — И то, — отрезает Гахён, щуря глаза. — Элизабет — крутая и остроумная. И вообще женщина моей мечты. А вы тут сидите и рассуждаете про какого-то мистера Дарси, — с сарказмом добавляет она. Она окидывает взглядом весь класс целиком и беспрекословно заключает: — Так не кажется ли вам, что важнее подобрать идеальную актрису на роль Элизабет, чем идеального актера на роль Дарси? Фёрт и Макфэдьен выглядят как один человек, а между Найтли и этой женщиной, которая играла Элизабет в той экранизации, имя которой я даже не могу вспомнить, — как скороговорку бурчит она, — просто пропасть. Повисает молчание. Бора слышит за спиной возмущенный вздох, но никто и ничего больше не говорит. Мистер Райт несколько раз стучит своей тростью об пол, и только после того, как в классе повисает абсолютная тишина — медленно и степенно говорит: — Не буду скрывать, за разворачивающейся здесь, а не на экране, драмой было приятно наблюдать, — с иронией извещает он. — Но вы забыли самое главное. Мисс Ли почти нащупала почву, но, к сожалению, не довела свою мысль до конца. Гахён откидывается на спинку стула, скрестив руки на груди, и что-то бурчит себе под нос — Бора не слышит, но видит, как едва заметно шевелятся её губы. Мистер Райт обходит свой стол и со скрипом падает на стул. — Актерский состав играет большое значение, разумеется, — договаривает он. — Но язык кино категорически сильно отличается от языка литературы. И оценивать экранизацию будет справедливым только по этому критерию. — Тогда придется сравнивать ещё и форматы. — Что, мисс Ли? — Форматы, — громче говорит Гахён. — Найтли играет в фильме, а та штука с Фёртом — это сериал. Бора не знает. Бора не смотрела ни то, ни другое. Она даже не дочитала книгу до конца — к этому уроку — и крайне смутно представляет, что именно происходит. У Минджи дома кот наплакал с библиотекой; всюду валяются — максимум из бумажного — листы с таблицами, в которые Бора даже не заглядывала ни разу. Она прочитала, сколько смогла, с телефона, а остальное… Сходить в настоящую библиотеку или купить себе чертову книгу — так и не решилась. — Раз уж вас так увлекла эта полемика, — говорит мистер Райт. — К следующей неделе жду от вас, помимо эссе по роману Остин, ещё эссе по фильму. Выбирайте сами. И не забудьте записать в планер! По классу разносится страдальческий стон. Бора и сама — своими опустившимися плечами — чувствует свалившееся на неё разочарование. Но у неё нет сил сильно расстраиваться; она уже потратила все свои нервные клетки на мысли про дебаты и про Хосока. — Но вне зависимости от того, что вы выберете, я буду ждать только одного, — договаривает Левый. — Убедите меня, что именно ваш фильм — лучше другого. Звенит звонок. Бора вздыхает и скидывает, как крошки со стола, тетрадку и ручку прямо в рюкзак.---
К ланчу Бора окончательно решает, что всё это того не стоит. Она заходит в столовку и первым делом — больше по сухой привычке, чем из истинной озабоченности — глядит прямо в центр зала, выискивая их столик. Светлую макушку Гахён не заметить невозможно, но больше Бора никого не видит. Она протискивается в очередь и достает кошелек. Что ж, Минджи не дала ей сегодня денег на обеды, и в груди от этого саднит какой-то крошечный укол, но Бора никогда и не тратила всё до последнего цента. При большом желании она в кратчайшие сроки могла бы скопить достаточно денег, чтобы купить билет и… Уехать отсюда. Эта мысль приносит привычное облегчение и… чувство вины. Оно странное, какое-то — как будто бы — совсем новое, необычное, несвойственное, и Бора первые секунды теряется, не отвечая на вопрос продавца о том, что будет на обед. Вяло отмахивается, в очередной раз приходя к этой мысли — Ей некуда ехать. И от этой мысли — Больно по-прежнему. Бора собирает свой ланч на поднос, суетливо расплачивается и семенит сквозь толпу к их столику. — Я заебался вспарывать крыс. Голос Тэхёна становится первым, что она слышит, и её уже — автоматически — тянет хихикнуть. — Нет, честное слово — уж лучше лягушек. Гахён сидит и, не отрываясь от своего телефона, меланхолично констатирует: — Жалеешь своих сородичей? — Не то чтобы… — задумчиво тянет Тэхен, пока до него не доходит. Он обиженно бурчит: — Иди нахрен, Гахён. — Правда всегда колола людям глаза, — многозначительно заключает Гахён. — Даже таким слепым котятам, как ты. Бора ставит поднос на стол и плюхается на свободный стул, которых сейчас здесь — благо — сильно больше, чем обычно. — Вы когда-нибудь не ругаетесь?.. — спрашивает она. — Нет, — отрывает Гахён взгляд от экрана. — Вообще-то, специалист по буллингу у нас Донги, но она не опаздывает, а задерживается. Так что, пока её нет — это тяжкое бремя выпало на мою долю. — О-ой, — приторно тянет Тэхён. — Не прибедняйся, родная. Тебя хлебом не корми — дай меня унизить. — Тебя никто не унижает, мой дорогой, — противится Гахён. — Как я уже сказала: правда всегда… Тэхён вдруг подскакивает со стула и пулей вылетает из-за стола. Гахён замирает, не договорив. Бора замирает тоже. Они непонимающе пялятся друг на друга несколько мгновений, и Бора не понимает — ошарашенно или недоуменно — пока в воздухе над их головами не разносится громогласное: — У него всё норм? Бора резко переводит взгляд вверх и замечает стоящую над ними Хандон. Хандон щурится, вглядывается в даль и её лицо искажается в каком-то почти отвращении. Но затем она нацепляет обратно привычно-отстраненное выражение и медленно садится за стол. Гахён отмирает и разворачивается на стуле, сканируя всё пространство столовой. — Куда он подорвался-то? — бурчит она, силясь высмотреть исчезнувшего Тэхёна. Хандон фыркает, принимаясь — без зазрения совести — лопать оставленную Тэхёном картошку. — А ты как думаешь? — Я не думаю, — закатывает Гахён глаза, разворачиваясь обратно к столу. — Делать мне больше нечего. Хандон фыркает, но ничего не говорит. Бора тоже какое-то время высматривает в заполонившей столовую толпе кудрявую шевелюру Тэхёна, но решительно ничего не видит и довольно быстро сдается. Надо поесть. А то день обещает быть долгим. Но смотрит на нераспакованный сэндвич и ловит себя на ощущении, что ей совершенно ничего не лезет. Она грустно отодвигает еду подальше от себя — будто не перенесет одной только её близости — и подтягивает сок, суетливо озираясь по сторонам, будто делает что-то противозаконное. Гахён не обращает на неё — впрочем, как и на всех других и прочих — никакого внимания, залипая в своем телефоне. Но Хандон. Сидит и смотрит на неё так, будто что-то знает. Что-то такое, о чем никакого понятия не имеет сама Бора. Её охватывает паникующее чувство. Она застывает, не отковыряв трубочку от упаковки до конца. И вперивается в Хандон взглядом в ответ, едва терпя желание обернуться, оглядеть себя, будто у неё на одежде грязное пятно и это видят все, кроме неё. Но спустя несколько мгновений Боре начинает казаться, что Хандон смотрит… вовсе не на неё. Вернее — на неё, но не на неё совершенно, и!.. Бора почти порывается спросить — что-то не так? — как Хандон вдруг отмирает, откидывается на спинку стула и невообразимо отстраненным тоном говорит: — Видела Хосока сегодня. Гахён демонстративно — или нет — давится колой и закашливается. У Боры по спине бегут омерзительные мурашки, и она едва сдерживается от того, чтобы тоже — не подавиться чертовым воздухом. В смысле — видела?! Сегодня?! — Че?! — вопит Гахён. — Это Второе пришествие или что? — Апокалипсис. — И че он говорит? — щурится Гахён. — Ниче, — передразнивает её Хандон. — Говорю же. Видела. Это не наталкивает тебя ни на какие мысли? — Нет. — Не удивительно, — саркастически усмехается Хандон. — Светлые мысли редко посещают твою светлую голову. — Ты че начала, я не пойму, а? — цедит Гахён. — Не знаю, — пожимает плечами Хандон. — Настроение какое-то сегодня. Такое. — Какое? — Такое. — Доебаться? — Да. — Молодец, — обрубает Гахён. — Рада за тебя. Но лучше прибереги его для Хосока. У меня к нему очень много вопросов… У меня тоже, — думает Бора, но не озвучивает вслух. Она вдруг чувствует себя неуютно. Как будто что-то скрывает! Но ты и так что-то скрываешь. Только вот — что. Сама не знаю. Просто… Что-то. Ещё бы она хоть что-то понимала. Но пока единственное, что она понимает — Хосок всё-таки в школе и не разговаривал, судя по всему, ни с кем, кроме неё, а ей вообще сказал, что он не здесь. Какая, блин, честь! Она-то тут причем?! Бора не может избавиться от чувства, словно её — против воли! — тянут в какую-то заварушку, очень, невероятно, невозможно, крайне сомнительную историю. Она агрессивно жует трубочку сока. Как будто тучи сгущаются. Или у неё просто — поднимается внутри тревога, потому что… как только они закончат есть. Начнётся это. — Извини! Возглас проносится мимолетом, но Бора почему-то всё равно слышит и поднимает глаза. Тэхён стоит совсем около их столика и распинается в извинениях перед какой-то девушкой; но спешно, торопливо, совсем не искренне. Он подлетает к столу, и Бора видит, как его буквально разрывает от улыбки — но та тут же меркнет, стоит ему всех их оглядеть, и из его безвольно раскрывшегося рта вырывается только: — Э? Хандон размеренно закидывает в себя последний кусочек картошки и пожимает плечами. — Что упало, то пропало, — незаинтересованно бросает она. — Но она не падала! — восклицает Тэхён, надув губы. Но затем — отмахивается, плюхаясь на стул рядом с Борой, и со скрипом придвигается практически вплотную к столу. Бора видит, каким нездоровым блеском светятся его глаза, и Тэхён уже было открывает рот, чтобы что-то сказать, как Гахён захлопывает его обратно: — Ты где был? Тэхён закатывает глаза и в его взгляде проглядывает обида. — Вот, — сурово буркает он. — С вами невозможно ничего нормально сделать. — А ты попробуй, — без капли стыда усмехается Гахён. Тэхён переводит взгляд на Бору и одними губами говорит что-то, что Бора не понимает, но по перекосившемуся выражению его лица догадывается, и его оскорбленное ворчание передается ей вместе с кислородом. — Я договорился взять у Юнги интервью, — с какой-то странной неохотой цедит он. — Для газеты. Гахён зевает, демонстративно прикрыв рот рукой. — Ах, газета… — тянет она с такой ноткой ностальгии и сожаления в голосе, какая бывает только тогда, когда говорят о покойниках. — Выведаю все его грязные секретики, — ехидненько добавляет Тэхён, не обращая на источающую скуку и безразличие Гахён никакого внимания. — Будет бомба. — Да, конечно, так он и покажет тебе всё свое грязное белье. — Я бы не отказался посмотреть на его белье. Или сделать его грязным. — Фу, блин! Гахён кривится, вся съеживается и демонстративно отодвигается от него, как от прокаженного. Бора чувствует, что краснеет; особенно сильно после того, как Тэхён вдруг смотрит на неё и подмигивает, расплываясь в улыбочке. Начинается перепалка. И чем больше Гахён заваливает Тэхёна комментариями о том, что он противный, бессовестный и пусть вообще помоет свой рот с мылом, а то мало ли, что там успело побывать — тем сильнее Бора краснеет, и тем больше её обволакивает, как патока, чувство, что всё в порядке, что всё — как обычно. Но всё исчезает, и Бора вновь оказывается брошенной на дно ледяной проруби в момент, когда в атмосфере их болтовни разносится отстраненно-холодный голос Хандон: — К слову, о газете. Гахён и Тэхён не сразу замолкают, но Бора, только услышав этот тон и поймав на себе просканировавший их всех донельзя серьезный взгляд Хандон — тут же не спускается, а сбрасывается с небес на землю, чувствуя отпечаток ушиба каждой клеточкой своего тела. — Нам пора идти. И с этими словами — Вокруг них виснет такая тяжелая тишина, что нескончаемый гул столовки делает её только гуще, только толще, крепче и глуше. Гахён перестает фыркать, и её лицо бледнеет на глазах. — Да, — железно подтверждает она. — Пора. Она встает, как по инерции утягивая за собой и Тэхёна, и Хандон. Бора мешкается на месте, сжимает в подрагивающей руке полупустой тетрапак сока и продолжает бессильно убеждать себя в том, что всё будет в порядке. Но её уверенность тает с каждым шагом, с которым они приближаются к актовому залу; с каждым шепотом, доносящимся отовсюду; с каждым взглядом окружающих, непременно цепляющемся за её опущенную вниз голову; с каждым оброненным как бы невзначай, как бы так, будто бы Бора не слышит — это она; ой, что сейчас будет; а помните, как… — но Бора слышит. Всё. И когда они доходят — Её всю трясет настолько, что она не чувствует рук, ног, только то, какими ледяными вдруг стали самые кончики пальцев и какой силой, словно землетрясение, её изнутри раздирает глухая дрожь. И почему-то только сейчас, когда всё уже решено и ничего нельзя изменить — Бора ловит себя на диком, нестерпимом желании, чтобы Гахён непременно выиграла. Ведь при мысли о том, что она снова столкнется с вышедшей на сцену Йеджи глазами — Ей хочется задохнуться.---
Бора садится с краю. Бора садится с краю, у самого прохода, будто стремится себя этим утешить. Если что — встаешь и уходишь. Просто. Так она говорит себе, повторяя, как мантру. Руки холодные и склизкие от пота. По спине волнами бегают колючие мурашки. Она не хочет здесь быть, но убеждает себя, что всё — самое худшее — из всего, что Йеджи — и вообще кто угодно — могла ей сказать, она уже сказала. «Лузер» — это не диагноз. А сидящая на наркоте мать — уже вполне. Бора с горькой досадой ловит себя на мысли, что словила джекпот. И ощущение, что на неё косятся все и каждый — не покидает её ни на секунду. В зале царит полумрак. На сцене пусто. Все болтают, шушукаются, тыкают в неё пальцем. Тошнота накатывает столь внезапно, сколь и ожидаемо. Бора топит взгляд в полу и впивается ногтями в кожу. Может, это вовсе не мне? Может, это всё — для Гахён? Что сидит совсем около, погрузившаяся в удушливое молчание. Бора пытается утешиться этой мыслью до последнего. Но вдруг понимает, на самом деле, где-то в самой глубине себя — Ничего и правда не будет, как раньше. Точнее — будет и именно так. Куда бы она ни пошла, где бы ни оказалась, это дерьмо будет преследовать её до конца жизни, как полип. Вдруг по залу прокатывается режущий свист микрофона. Бора вся сжимается, прикрывает уши руками, морщится и озирается. Лицо Гахён искривилось в таком же неудовольствии от этого скрипящего звука, и она одними губами спрашивает — что за хрень? Бора пожимает плечами. Хотела бы я знать ответ на этот вопрос. Хоть раз в жизни. Все вдруг замолкают. Бора считывает это не сразу, но как только убирает ладони от ушей, ей в сознание вливается лишь тихий, придавленный шепот. На сцену выходит мистер Браун. И Бора тут же ловит себя на мысли, что ничего не закончилось. Всё только — начинается. Мистер Браун кладет на стоящую посреди сцены кафедру какой-то конверт и несколько раз — на кой-то черт! — постукивает по микрофону. По залу вновь прокатывается режущий звук, и Бора хочет, блин, просто плюнуть на всё и уйти. Вся эта хрень стоит мне уже поперек горла, — вдруг думает она, охваченная возмущенным негодованием. Но двери в зал уже заботливо прикрыли вошедшие преподаватели, и Бора замечает это, чувствуя себя загнанной в клетку. — Вот и подошли к концу очередные выборы, — с пестрящей улыбкой объявляет Браун. — На этот раз дискуссия была жаркой, не так ли? По залу прокатывается смешок. — Мы живем в свободной стране, и я рад, что все претенденты показали свою способность делать свободный выбор, — пространно заключает мистер Браун. — Попрошу мисс Хван и мисс Ли выйти ко мне на сцену для оглашения результатов. Гахён поднимается, даже не глядя на них, и направляется к сцене. Бора считывает на её лице едва промелькнувшее удивление; но в таком полумраке зала практически не отдает себе отчета в том, что именно видела. Йеджи, сидящая на несколько рядов впереди, делает то же самое. Бору коробит от одного только её вида. И в момент, когда они сталкиваются в коридорчике между сидениями, ей кажется, что сейчас неминуемо случится взрыв или как минимум драка, но ничего не происходит. Они молча поднимаются на сцену. Стоящий за кафедрой мистер Браун поочередно пожимает руки обеим. Бора не видит улыбки на лице ни одной из них. Это настораживает. Здесь творится что-то не то, — думает она, нервно кусая губы, но не может определиться, понять или отследить, что именно не так, и точно ли — что-то не так. До тех пор, пока… — Меня заверили в том, что это было добровольное желание одной из сторон. Бора напрягается. — Как я уже сказал, мы живем в свободной стране, и каждый волен выбирать свой путь. Придвигается на край сидения. — И потому я, — говорит директор. — С большим удовольствием готов представить… Впивается пальцами в подлокотники. — Нового Президента нашей школы, — громко объявляет он. Не чувствует рук. — Хван Йеджи! Мир уходит под воду. Бора холодеет и не ощущает почвы под ногами даже несмотря на то, что сидит. Только доносится из-под толщи свиста в ушах отдаленный гул взорвавшегося аплодисментами зала. Она смотрит на сцену и ничего не видит. Только чувствует, как надрывно и исступленно бьется сердце. Хван Йеджи, — отдается в ушах. Йеджи. Бору с ног до головы заливает горьким разочарованием, но она не успевает должным образом расстроиться, потому что следом за ним — быстро, стремительно — в лёгкие впивается цепкий ужас. Мне послышалось? Мне точно послышалось. Этого не могло произойти. Этот мир — не может быть настолько несправедливым местом. И только эта возмущенно-праведная мысль проносится в её голове, всё тело вдруг разом размякает и Бора вся сдувается, как шарик, в бессилии растекаясь по сидению. Она поджимает губы и сетует сама на себя. Не может быть таким несправедливым местом. Как будто твоя глупая голова не поняла этого ещё, где-то, скажем, лет семнадцать назад? — рычит на неё голос в голове. Бора смиренно глотает вставший поперек горла ком, не смея возразить самой себе. Голова заполняется опустошением, и когда Йеджи выходит к кафедре, пожав руку мистеру Брауну, ей уже практически — всё равно. — В первую очередь я благодарна за возможность изменить мир к лучшему, — начинает она. — Я сейчас блевану, — ядовито вставляет Тэхён. — Обещаю сделать всё, что в моих силах, чтобы наша школа зажила лучшей жизнью. Бора рада. За школу. За себя — не особо. Ей вдруг становится так противно, что ноги сводит ощутимой потребностью встать и уйти. Она ведь может — просто встать и уйти? Наверняка, Хосок уже ждёт её. У неё даже есть приличный повод — и даже для самой себя — просто встать и сделать это. Разве ей есть — хоть какое-то — дело до того, что здесь творится? Она вдруг вспоминает, с чего всё началось, с чего всё вообще пошло не так; и последние остатки совести, нашептывающие ей в уши слова о том, что она не может оставить своих друзей сейчас, испаряются, высыхая, под жаром вспыхнувшего под кожей гнева. Друзья. Бора сделала вид, что ничего не было. Но Бора помнила каждое слово. И неозвученное — она помнила даже лучше, чем то, что успело сотрясти воздух. — Но это не всё, — раскатом проносится голос Йеджи. Бора с трудом фокусируется и видит, как та метает взгляд на стоящую — и, почему-то, чёрт возьми, всё ещё не сошедшую со сцены! — Гахён. — Наша борьба была честной и открытой… Сидящая рядом Хандон давится воздухом. Или делает вид, что давится им. — И я уверена, — твердо заявляет Йеджи, разрезая своей улыбкой и идеально ровным рядом зубов Боре всю кожу. — Что Гахён, которую мы всё так горячо любим и знаем, была бы отличным Президентом. У Боры отваливается челюсть. Она совершенно не контролирует это, и её с новой силой, как на американских горках, захватывают эмоции; чувствует, как распахивается в удивлении или ужасе собственный рот, и ей не приходит в голову ничего лучше, кроме как оглянуться на остальных — Тэхён сидит, она уверена, с точно таким же выражением, как у неё самой: в его глазах читается почти отчаянное неверие и панический страх. Хандон кажется ещё холоднее и ещё бледнее, чем обычно, и ровное, каменное выражение её лица — усугубляет впечатление в тысячу раз. Бора не может поверить собственным ушам. Не может!.. Но довольно скоро осознает, что даже это — не было самым худшим. Ведь сразу после — Йеджи, прокашлявшись так, словно ей поперек горла встала кость, сухим и вымученным тоном продолжает: — Но я не идеальный человек. И идеальных людей не бывает, — говорит она. — Поэтому. Бора… Бора. Собственное имя действует, как взрыв ядерной бомбы. Уши закладывает. Тело немеет. Но даже так она слышит, сразу, следом — — Я хочу принести свои извинения. Тело пробивает глухая дрожь. Бора впивается в Йеджи глазами, ничего не понимая, не понимая того, что та говорит, что она сама думает, ничего. Чувствует себя контуженной. И разрезанной на сотни маленьких кусочков — впившимися, как осколки от взрыва, взглядами толпы. — Ты знаешь, и все должны знать это тоже, — договаривает Йеджи таким беспечным и шутливым тоном, будто они с ней лучшие подружки последнюю тысячу лет, — что это всё неправда. Пожалуйста, прости меня за то, что я сказала тогда. Кружится голова. Бора часто и суетливо сглатывает ядовитую во рту слюну, силясь перебороть рвотное желание, раздирающее всё тело. Совершенно не понимает, что слышит. Что происходит. Что с этим делать. Что — это значит. — И так будет с каждым, — более твердо заключает Йеджи. — Я хочу быть Президентом, который совершает ошибки, о которых вы всегда можете мне сказать. Это то, каким я буду Президентом. Поэтому, пожалуйста, помогите мне стать лучше для вас. Зал взрывается. Гул поднимается такой, что Бора чувствует себя избитой до смерти громом аплодисментов, свистом и восторженными криками. В мозгу долбится одна-единственная мысль — я хочу уйти — но она не чувствует ног и с трудом делает очередной вдох. Тэхён подсаживается к ней — Бора видит краем глаза — и зачем-то вываливает на неё все свои восторги таким тоном, будто они все — и Бора в первую очередь — только что выиграли гребанную лотерею. От каждого его слова её тошнит только больше, и больше, и сильнее, и нестерпимее, но язык прилип к небу, и она не может сказать ему ни слова в ответ. Тошнота уже подкатывает к горлу. Бора не может отвести взгляда от своих сцепленных в колючий узел на коленях рук. Как вдруг сквозь всеобщий гул, ликование Тэхёна и звучащий как раскаты грома голос Йеджи из колонок — пробивается неестественно спокойный тон Хандон. — Пойдемте, — ровно и четко говорит она, протискиваясь сквозь Тэхёна. Бора едва поднимает себя. Она встаёт, и всё кружится, заваливается у неё перед глазами; чтобы затем — опасно сильно потемнеть и усилить ядовитую тошноту в сотни раз. Она кое-как находит ладонью спинку сидения и делает глубокий вдох, чтобы затем, следом — сделать несколько крупных шагов и выйти из этого адского круга, зовущегося актовым залом, в холодный и пустынный коридор. Хандон закрывает за ними дверь. Бора судорожно и панически мелко ловит ртом воздух, едва заставляя себя стоять на ногах. Её в тиски сжимает страх и паника от мысли, что из желудка вот-вот вырвется вся желчь, что скопилась внутри — за весь день, за всю её жизнь. С лица Тэхёна не сходит лёгкая, удовлетворенная улыбка, и Бора совершенно не понимает и не разделяет — его восторгов. — Хватит лыбиться, — грохочет эхом холодный голос Хандон. — Бесишь. Тэхён упирается плечом в стену, скрещивая руки на груди. — Че вы такие кислые? Бора видит, как Хандон порывается было что-то сказать, но дверь вдруг распахивается и в коридоре появляется… Гахён. Бора почему-то реагирует на её появление неподходящим ситуации облегчением. Гахён окидывает их всех взглядом и кивает в сторону, призывая идти за ней. Бора молча повинуется, надеясь только на то, что каждый шаг, отдаляющий её от этого места — сделает только лучше и позволит дышать только глубже. Но зачем-то смотрит на мрачно-ледяное выражение лица Хандон и понимает, что сейчас что-то будет. И оказывается права. — Что ты сделала? — ровно и точно чеканит Хандон, стоит им завернуть в соседний коридор. Гахён беспечно пожимает плечами: — Ничего. — Нет, — вертит головой Хандон. Она делает к Гахён один широкий шаг и застывает, не сводя с неё глаз: — Что ты сделала? — Да ничего! — вдруг визжит Гахён, и её писк перемешивается с шепотом: — Че ты пристала ко мне? Хандон скрещивает руки на груди, и её взгляд вдруг становится острым, как бритва. — Я ни за что не поверю, что Йеджи просто так вышла на сцену и на всю школу сказала то, что сказала, — отрезает она. У Боры по спине пробегает холодок от её тона. — И я хочу знать, какую херню, за которую нам всем потом придется расплачиваться, ты сделала на этот раз. — Херню?! Гахён моментально краснеет, дышит часто и отрывисто, и её взгляд делается похожим на иглы. — Расплачиваться? — повторяет она. — Что ты несёшь?! — Не ори на меня. — Я не ору! Об пол ударяется тяжелый, раскаленный вздох, и Бора с опозданием понимает — от Хандон. Виснет гнетущая тишина. Гахён стреляет своим стеклянным взглядом, как пулеметной очередью, по ним всем, и Боре попадает на мгновение — тоже. Тело холодеет на секунду. — Я, блять, сделала так, чтобы все были довольны, — шипит Гахён, задыхаясь от злости. — А вы ведёте себя, сука, как… Как!.. — Так что ты сделала?.. — робко вставляет Тэхён. Гахён замолкает. Краснота расползается у неё по лицу, словно лесной пожар. Но затем она делает глубокий вдох — и давит из себя слова, так и мечущиеся у неё по лицу. — Это не я, — бурчит Гахён. — Это они. Спроси у Рюджин. — Мы спрашиваем у тебя, — ледяным тоном отрезает Хандон. — Не переводи стрелки. — Да нихуя я не перевожу! — вновь взрывается Гахён. Она шумно и ломано вздыхает. — Рюджин на днях пришла ко мне и сказала, чтоб я сняла свою кандидатуру с выборов. — Что… — роняет Бора случайно. Но её никто не слышит. Зато она слышит — с каким кульбитом переворачивается её сердце и всё гребанное мироздание. — И ты согласилась?! — восклицает Тэхён. — Блять, ну как видишь?! — рычит Гахён. — Я не знаю, они, видимо, очканули. После… той ситуации, — аккуратно добавляет она. Той ситуации. Это теперь так называется, — шепчет полный досады и разочарования голос в голове. Бора вся подбирается. Та ситуация. Да. Ту ситуацию она помнит достаточно хорошо. И особенно отчетливо — слова Гахён. Но ведь это правда. Это правда. И Бора знает это, чёрт возьми, как никто другой. Но это ничего не меняет. — Будет у нас всё, — вдруг более спокойно добавляет Гахён. — И кабинет, и вся вот эта хуйня. — Меня не кабинет волнует, — фыркает Хандон. — А что тебя, блять, вообще в этой жизни волнует, скажи мне?! — Что ты наобещала ей? Виснет тишина. На тонкой, тонкой нитке, будто вот-вот — оборвётся. — Что не буду встречаться с Чонгуком, — выдавливает из себя Гахён. — Теперь довольны? Все удовлетворили свое ебучее любопытство? Боже. Блять. Друзья называется… — Не делай вид, будто принесла себя в жертву ради нашего блага, — холодно обрубает Хандон. — Ты всё делаешь только для себя. Гахён с шумом захлопывает открывшийся было рот. Она сжимает губы в тонкую, бледную полоску, и всё её лицо — словно вслед за этим — становится белым-белым, как снег. Едва переваривающая происходящее Бора еле находит в себе силы ужаснуться этой перемене. — Ну пиздец, — рвано выдыхает Гахён. — Знаете что? Пошли вы все. Бора дёргается было, чтобы что-то сказать, как-то всё остановить, но стопорится в последний момент и просто позволяет Гахён уйти. Из зала в коридоры вываливается толпа, и эта толпа — обрубает последние шансы её догнать. Бора не знает, зачем вообще хочет её догнать. На самом-то деле — не хочет вовсе. Вообще уже. Ничего… Она устало вздыхает и смотрит на взъерошивающего свои кудри Тэхёна и на застывшую, словно столб, посреди коридора каменную Хандон. Бору изнутри раздирает потребность что-то сказать, но она не находит слов. — Да-а… — задумчиво тянет Тэхён, и Бора едва слышит его голос в поднявшемся галдеже школы. — Вот и поговорили. Хандон представительно расслабленно поправляет свои волосы и глядит на время в телефоне. — Ничего, — стойко твердит она. — Остынет. Тэхён пожимает плечами, засовывая руки в карманы кофты. — Так-то оно так, конечно, — соглашается он. — Обсудим? — Мне надо идти, — отмахивается Хандон. — И тут нечего больше обсуждать. — Мне… тоже пора, — робко вставляет Бора, пока есть возможность. Тэхён вздыхает, вновь пожимает плечами, тянет на лицо кривоватую улыбку и хлопает ресницами — мол, ну как знаете. Бора покрепче сжимает лямки своего рюкзака и выходит из школы с чувством, словно стала свидетелем катастрофы.---
Бора в отрешении петляет по тропинкам заднего двора школы, пока не доходит до стадиона. Даже не думает о том, что скажет Хосоку. А ей, вообще-то, хотелось сказать кучу всего. Для начала — какого чёрта?.. И вообще! Но события последнего часа настолько перевернули всё внутри, что она не может думать ни о чём, кроме этого. Стадион уже полон футболистов. Бора едва передвигает ногами по узкой тропинке газона и косится в сторону. И ведь все они — спортсмены — играют свой дурацкий футбол и даже не подозревают о том, что сейчас произошло. А так ли действительно важно то, что сейчас произошло? — мелькает в голове мысль. Бора морщится. Она уже ничего не понимает. Уже не знает, совершенно — как и к чему относиться. Всё перемешалось в её голове в такую кашу, что она уже не понимает, из чего та состоит. Хосок стоит прямо у края стадиона в тени деревьев, как герой какого-то детективного сериала. Бора замечает его издалека, и от одного его вида — у неё внутри поднимается какая-то оседающая в желудке нервозность. Вот что он хочет ей сказать? Что ещё — Бора сегодня — не слышала? Я устала. И хочу домой. Но домой нельзя. По крайней мере — сейчас. Она уже пропустила обеденный автобус и ей, в общем-то, в любом случае — придётся ждать следующий. Она доходит до Хосока окончательно смирившись со всем происходящим. — Привет, — говорит он, стоит ей подойти. Бора неуклюже тянет в ответ: — Привет. Становится неловко. Бултыхающуюся в воздухе тишину разбивает только шелест листьев над головой и тусклые крики, доносящиеся со стадиона. Бора вдруг чувствует себя выжатой, как лимон, всем этим днём, и ей смертельно сильно хочется спрятаться где-нибудь, или хотя бы — просто сесть. И потому она молча, надеясь, что помнит дорогу, уходит глубже в это несчастное подобие леса, что окружило стадион. Наверняка Хосок имел в виду, чтобы встретиться на баскетбольной площадке. Где ещё? У них больше нет вариантов; по крайней мере — здесь и сейчас. Бора доходит до сетки забора, предусмотрительно — на этот раз — сняв заранее свой рюкзак и собрав волосы рукой, чтоб ничего не зацепилось. И пролезает. Хосок следует за ней по пятам и ничего не говорит. До сих пор. А сказать стоит — ему-то уж точно!.. Они забираются на покосившиеся сидения трибуны и Бору новой волной окутывает щекотная неловкость. Собрались тут, блин, как будто… Я не знаю, — бурчит она в своей голове. Как сектанты какие-то. Если нас кто-нибудь увидит — пойдут разговоры. Бора утешает себя мыслью, что они здесь ненадолго, и решает просто смириться со всем происходящим. Другого варианта у неё сегодня — и вообще по жизни — как будто бы нет. Хосок садится, вытянув свои длиннющие ноги и сложив их на сидение впереди. Кидает рюкзак куда-то под. Бора следует его примеру и плюхается рядом. Оглядывает школу. С такого расстояния, под сенью деревьев — это место не выглядит таким уж жутким. Только режет глаза общая краснота здания, засвеченная солнцем. И больше ничего. Но от мысли о том, что творится — и творилось только что — там, за этими стенами — Бору пробирает едкий холодок. — Как всё прошло? Беспечно-тихий вопрос Хосока виснет в воздухе и вызывает у Боры головную боль. Она тяжко вздыхает и ловит себя на мысли, что вообще не хочет разговаривать. Не то чтобы с ним, а вообще в принципе — все слова будто либо уже давно сказаны, либо не имеют никакого смысла. Но она собирается с силами и давит из себя сухое: — Нормально. Краем глаза видит, как Хосок мелко, будто сам себе, кивает. — Кто победил? — Ты же сказал, что и так всё знаешь, — вырывается резковато и против воли. Сразу после — Бора чувствует укол совести где-то под сердцем и сдается, поворачивая голову в его сторону. Хосок сидит совсем рядом, со своим вечно вялым, будто бесконечно уставшим выражением лица, но Бора не видела его так давно, что кажется, будто он находится где-то запредельно далеко. И его космически темные, внимательно-пустые глаза — только усиливают впечатление. — Я… — тихо начинает он, но замолкает. Бора не выдерживает и ляпает прямо в лоб: — Почему ты опять всё прогуливаешь? — спрашивает она резко так, будто это волнует её больше всего на свете. И ужасается собственному голосу. Но решает подумать о том, когда это её тон стал таким цепким и острым — как-нибудь потом. Сейчас у неё совершенно нет сил. Но Хосок то ли не обращает на это внимания, то ли профессионально делает вид, что его не колышет. Он перестает глядеть на неё и устремляет свой взгляд куда-то вдаль. — В общем-то, об этом я и хотел поговорить. Ну так говори, — едва не вырывается из Боры. Она чувствует поднимающееся в груди раздражение. Достало всё. Сколько можно. У меня нервов столько нет, сколько всякого дерьма успело произойти за считанные часы, — ядовито заключает она. Но молчит. В конце концов, Хосок не сделал ей — ничего плохого. Кроме молчания. В той ситуации. Бора вдруг вспоминает об этом и клянется себе — если он промолчит и в этот раз, она просто не выдержит и взорвётся, как звёзды взрываются посреди одинокого космоса. — Не знаю, как начать, — отстраненно тянет он. — Я много думал об этом. — О чём? — О том, что Йеджи сказала тебе на дебатах. Бору пробирает гаденькая дрожь. Но она рычит сама на себя и пытается заставить собственное тело реагировать нормально. — И что ты надумал? — спрашивает она, стараясь сделать голос как можно более хладнокровным. Хосок пожимает плечами и всё ещё не смотрит на неё. Но Бора не сводит с него глаз и замечает всё — как ветер треплет и набрасывает на глаза ему челку и как дергается кадык на шее всякий раз, как он проглатывает свои несказанные еще слова. — Что мне, в общем-то, всё равно, правда это или нет. Бора фыркает. Её так и тянет брякнуть — будто меня волнует, что ты думаешь об этом. Но она прикусывает свой проклятый язык, где-то на самых задворках измученного сознания понимая — её волнует. Ещё как. Абсолютно всё. И это, чёрт возьми, самая большая гребанная проблема. — Это правда, — ляпает Бора. И ужасается собственным словам. Хосок оборачивается на неё. Смотрит. Долго, пристально. Прямо в глаза. У Боры всю спину сводит от волнения. Но она старается держать лицо и надеется, что у неё получается. Хосок ничего не говорит. Только мелко кивает каким-то собственным мыслям. — Ты спрашиваешь, почему я пропускаю школу, — продолжает он. — Я пропускаю школу, потому что у моей мамы проблемы. — В смысле? — В прямом, — беспечно отвечает он. — У неё би-пи-эй-ди. Бора холодеет. — В смысле… — только и вываливается из её рта. — Об этом никто не знает, — не отвечает на её вопрос Хосок. — Ну знают. В школе. Браун и некоторые учителя. Мой отец часто в командировках. Он много работает, потому что мама не может. И когда его нет, а у неё наступают… мрачные времена, я остаюсь дома. Вот и всё. Бора не знает, что сказать. Сидит, глупо вылупившись на него, и совершенно теряется в эмоциях. Би-пи-эй-ди?! Это биполярное расстройство? То есть, прямо… Прямо!.. Она несколько раз открывает и закрывает рот, потому что её изнутри раздирает желание что-то сказать, но она не может выдавить из себя ни слова. Хосок вдруг наклоняется к своему рюкзаку и ставит тот себе на колени. С таким видом, будто не сказал ей только что, что… То, что сказал. Бора уже было находит в себе силы выдавить хотя бы простое — мне жаль — как Хосок окончательно сбивает её с толку: — Я не жалуюсь, — вдруг говорит он и выуживает из рюкзака свой черный блокнот. — Это то, какая она, и я ничего не могу с этим сделать. — Но… — М? — Ничего, — вяло говорит Бора, едва проглатывая все свои сожаления. Ей почему-то кажется, что Хосоку они не нужны. Только вот ей непонятно, вообще — Зачем он привел её сюда и начал весь этот разговор. Но она не решается спросить. И Хосок, вместо того, чтобы каким-нибудь магическим образом уловить этот повисший в воздухе вопрос — вслед за блокнотом достает карандаш, шелестит листами и начинает выводить какие-то замысловатые линии. Бора видит, как его взгляд мечется от блокнота к баскетбольной площадке. Она в нетерпении кусает губы и мнёт пальцы, впиваясь ногтями в кожу. Дует ветер. Бора ежится так, будто ей смертельно холодно; хотя на улице сегодня — впрочем, как почти всегда — стоит достаточно сносная, теплая, солнечная погода. Несмотря на октябрь. Бора вновь думает о том, что хочет увидеть желтые листья. Но их нигде нет. Только валяется под ногами, на этой разбитой трибуне, редкая пожухлая листва. Она вздыхает. — Йеджи выиграла выборы, — робко говорит она, желая сказать хоть что-нибудь. Хосок едва вскидывает брови, ни на секунду не отрываясь от своего занятия. — Правда? — Ты удивлен? — Нет, — пожимает плечами он. — Это было очевидно с самого начала. Бора мигом прокручивает в голове весь сегодняшний день и из неё вырывается нервный смешок. — У тебя еще есть… — начинает она, — время взять свои слова назад. Хосок вдруг перестает чиркаться и поднимает на неё глаза. Бора мельком глядит в его блокнот и высматривает на белых листах очертания баскетбольного кольца. — Это ещё почему? Бора откидывается на спинку сидения, плотнее кутаясь в кофту. И вдруг задается вопросом, почему она вообще, блин, до сих пор кутается в кофту Минджи, если у неё своего барахла теперь — стараниями Шиён — вагон и маленькая тележка? От этой мысли печет щеки, но она решает не придавать этому значения. По крайней мере — не сейчас. — Если бы ты пришел на оглашение, не спрашивал бы меня сейчас об этом, — говорит взыгравшая в Боре уверенность. — Я же сказал, что меня не было в школе. — А Хандон тебя видела. И тут он вдруг — Фыркает, усмехнувшись. Мельком бросает на Бору такой сверкающий пониманием взгляд, что она тут же — чувствует себя так, будто сказала совершеннейшую глупость. — Это не удивительно, — с иронией заключает он. — Я сижу здесь с пятого урока. — Здесь? — Ага, — кивает он и стучит свободной рукой по сидению. — Прямо вот здесь. — А Хандон тут при чём?.. — Она ходит сюда курить. — А… Точно. Что ж. Справедливо. Боре на мгновение становится совестно за всё негодование, которое она уже успела обрушить на него в своих мыслях. Но Хосок об этом ничего не знает — и не узнает — поэтому она довольно быстро всё забывает. — Ну так что там? — спрашивает Хосок, возвращаясь к блокноту. — А, — вновь тянет Бора. — Гахён сняла свою кандидатуру с выборов. Она видит, как рука Хосока, только приготовившаяся набросать очертания окружающего площадку сетчатого забора — замирает в считанных миллиметрах от бумаги. — Неожиданно, — только и заключает он. — А почему? — Из-за Чонгука. Бора ляпает это, не подумав. Даже не успев задаться вопросом — а можно ли ей вообще об этом говорить? Так ли это вообще — на самом деле? Она вдруг остро осознаёт, что так нихера и не поняла из всего того, что успело произойти. Её охватывает кипучий стыд и ледяная паника. Но Хосок… Не выглядит удивленным, когда говорит: — Любопытно, — заключает он, закусывая кончик карандаша. Щурится, оглядывая школу. А затем поворачивается на Бору и произносит: — Йеджи постаралась? — Рюджин. Хосок вдруг надувает щеки и медленно, шумно выпускает изо рта воздух. — Или Йеджи… — робко добавляет Бора. Что ты несёшь, чёрт возьми?! И зачем главное. — Я не знаю. Хосок отмахивается: — Да нет. Скорее всего Рюджин. Это не в стиле Йеджи, — заключает он. Но затем вскидывает голову и глядит куда-то вверх. — Точнее, нет, это очень в её стиле: попросить Рюджин сделать то, до чего она сама никогда не снизойдёт. — Откуда ты всё это знаешь? — вновь спрашивает Бора быстрее, чем успевает подумать. — Что именно? — Вот это… — размыто отвечает она. — Вот это всё. Хосок смахивает со лба челку и оборачивается на неё. — Я много с кем общаюсь. — Много с кем — это с кем, например? — Почти со всеми. — И даже с Йеджи? — Может быть. Бору обливает ледяной водой. Она едва сдерживает свой порыв немедленно отодвинуться, отстраниться от него, как от заразного. Чувствует, как холодной волной с её кожи смывает всю — возникшую было! — к нему симпатию. Она в неверии пялится на Хосока. — На чьей ты вообще стороне? — Я на своей стороне. Бора застывает в ужасе. Внутри неё в гордиев узел завязывается столько чувств, что они все — вкупе — захватывают её с ног до головы и не дают сдвинуться с места, даже вздохнуть нормально — сковывая движения. Хосок захлопывает свой блокнот. — Я понимаю, почему может не нравиться Йеджи, — он не говорит, но Бора так и слышит в его интонации — тебе. — Но… — Она чуть не уничтожила всю мою жизнь здесь, — вырывается из Боры морозное. От собственного голоса по коже бегут ледяные мурашки. Всю мою жизнь здесь. Только я успела подумать, что это позади. Она пришла и разнесла всё, как карточный домик. — А ты думаешь, — серьёзно говорит Хосок, не сводя с неё своих до бездной глубины темных глаз. — Гахён не использует точно так же всех нас, когда ей что-то нужно? Бора едва слышит это. И что-то подрывается внутри неё, с грохотом падая вниз — на самое дно пустого колодца. Но вместо эха от падения — Она слышит вопящий в голове голос совести: нет. Не думаю. — Не подумай, — тут же осекается Хосок, будто слышит её мысли. — Я хорошо отношусь к Гахён. Я не в восторге от Йеджи, но её я тоже могу понять. Я хорошо отношусь ко всем. Это то, как ты можешь выжить в этой школе. — Играя за несколько команд? — Не играя ни за какую. Бора замолкает, не находя в себе больше — никаких слов. Кипящий гнев, словно лава, постепенно застывает в ней, превращая все её мышцы и мысли в каменную толщу холодной магмы. Хосок вздыхает. — Расскажешь Гахён? — Что? — То, что я сейчас тебе сказал. Бора кусает губу. — Нет, — отвечает она, больше чувствуя, чем думая. — Мне это всё не надо. — Вот, ты начинаешь понимать, о чём я. Может быть. Разносится вибрация. Бора подскакивает, пугаясь, будто это не трещит её собственный телефон. Кое-как выуживает тот из кармана джинсов, смахивает будильник. И видит, попутно, краем глаза — повисшие на экране уведомления о новых сообщениях от Гахён. В ней стреляет паническое чувство. Будто она предатель какой-то. Внутри всё переворачивается от одной только мысли, но единственное, что Бора понимает достаточно точно — она не хочет ей отвечать. По крайней мере — сейчас. Убирает телефон в карман и оборачивается на Хосока, который уже успел заново раскрыть свой блокнот и продолжить набросок. — Мне пора на автобус, — извещает она, но не спешит подняться. Хосок мелко кивает и перестает рисовать, оборачиваясь на неё. — Тебя проводить? — Нет. Ещё бы. Последнее, чего Бора сейчас хочет — это чтобы их видели вместе. Чувство, будто она втянулась в какую-то сомнительную историю, только усилилось после того, как Хосок сказал ей то, что сказал. Но виснет какая-то чересчур неудобная тишина, и Бора спешит оправдаться: — Тут недалеко, — давит она из себя сумрачную улыбку. — И тебе надо закончить набросок. Хосок фыркает, взъерошивая карандашом свои волосы. — Он всё равно не получился. — Нет, — спорит Бора. — Мне нравится. Она, вдруг почувствовав в себе какой-то нервный прилив уверенности — наклоняется чуть ближе и рассматривает рисунок внимательнее. Внутри стреляет колкое, ревностное чувство. Хосок действительно хорошо рисует. Боре нравятся эти кривые, короткие линии, хаотично набросанные по всему листу, но в сумме своей — дающие достаточно цельную, живую картинку. Она никогда не умела рисовать столь небрежно и столь естественно. — Классно получилось, — заключает она, чувствуя скапливающееся в желудке чувство вины за то, что сама не брала в руки карандаши целую вечность. — Спасибо, — как-то блекло говорит Хосок. — Если нарисую потом что-то стоящее, дам тебе знать. Бора нервно хихикает: — Договорились. Она встаёт, и первые секунды всё темнеет перед глазами настолько, что в голове успевает промелькнуть мысль — может, её все-таки стоило проводить. Но затем мрачный туман головокружения рассеивается, и она решает, что дойдёт сама. Это просто… Слишком много всего. Она вдруг чувствует в себе острую потребность остаться одной и спешно, суетливо прощается с Хосоком, стремясь поскорее оказаться дома и хотя бы на несколько минут сделать вид, что этого дня вовсе — Не существовало в её жизни.---
Бора лежит в кровати и смотрит фильм. Едва вообще соображая хоть что-то о том, что происходит на экране. Не может собрать мысли в кучу. Пытается, но у неё совершенно не получается — не думать о том, что она успела пережить за одно только утро и что теперь — со всем этим делать. И Минджи. Сидит на кухне и добавляет ей нервозности. Она вообще не трогает её, не разговаривает с ней и не давит внутренности своим угнетающе-мрачным взглядом. Боре бы выдохнуть, да вот только — она не может даже вздохнуть. Ворочается на кровати, всё никак не находя удобной позы. Элизабет и Дарси уже в каком-то парке, в дождь, ругаются и признаются друг другу во всём, и Бора понимает, что это, наверное, едва ли не ключевой момент фильма, но не может перестать думать о том, что случилось. Что случилось? Случилось столько, что самым лучшим ответом ей кажется — Ничто. Ничего. Ничего не случилось. Но она уже искусала себе губы в кровь, и только этот тошнотворный привкус во рту — напоминает ей о том, что как минимум что-то — точно произошло. — Что ты делаешь? Бора дёргается, суетливо мажет пальцем по экрану и промахивается, едва не выронив телефон из рук. — Фильм… — мямлит она. — Смотрю. Минджи стоит в дверях, опираясь плечом на дверной косяк и скрестив руки на груди. Бору вмиг захватывает чувство, словно она сделала что-то катастрофически дурное и сейчас её отчитают за все грехи. Она переваливается набок и садится на кровати, уткнувшись взглядом в экран потухающего смартфона. — Нам… задали, — прокашливается. — По английскому. У меня н-нет наушников, извините… Минджи ничего не отвечает. И Бора, косясь на неё снизу-вверх, в очередной раз думает, что всё это — хрень. Вот эта женщина — действительно то, что не даёт ей спокойно жить. Все эти дурацкие школьные распри кажутся ей детским садом всякий раз, стоит Минджи появиться в поле зрения со своей вечной-извечной холодной отстраненностью и скупостью слов. — А у вас… Нет… Ноутбука? — боязно интересуется Бора, чувствуя витающую в воздухе потребность хоть что-то сказать. — Нет. Минджи бросает это сухо, устало и вообще — как обычно. Бора краем глаза видит, как она отлипает от стены и разворачивается, чтобы вернуться на кухню. В горле застревает рвущийся наружу вздох облегчения. Но Минджи вдруг замирает за мгновение до того, как скрыться из виду, и сдержанно интересуется: — Что за фильм? Гордость и предубеждение, — почти отвечает Бора, невольно поднимая на неё взгляд. Но она смотрит на Минджи, на то, как утомленно-равнодушно — несмотря на оброненный в адрес её, Боры, вопрос — та сканирует её взглядом, и как стучат едва заметно по дверному косяку её длинные, сухие от вечной возни в лесу пальцы — и вместо ответа в голову проникает вопрос. И ощущение. Что Бора предубеждается по поводу всего — Настолько же сильно.