Бора чувствует себя вялой.
Она до ночи делала домашнее задание, сидя в неловкой тишине кухни и умирая от ощущения, что не даёт Минджи спать. Но давила его внутри себя тем, что ей больше
некуда пойти. Только там есть стол! А если бы она не сделала домашку вчера, она бы не сделала её больше никогда.
Потому что прямо сейчас, только встало и взошло в полную силу солнце —
Они едут в гости.
В гости!..
Как это вообще — должно выглядеть?!
Бора засыпает, но моментами — пробуждается, резко, почти волнительно пугающе. Рыскает глазами по проносящемуся пейзажу города за окном машины. В голову закрадываются мысли о том, что в понедельник какой-то очередной жуткий тест по истории искусств, к которому она не готова ни морально, ни физически. Бора утешает себя тем, что сделала для подготовки уже всё, что могла. Но не может избавиться от чувства, что непременно — что-нибудь забудет или вовсе ничего не знает.
Абсолютно.
И посему —
Она доезжает до дома Гахён в молчаливой, удушливой тревожности.
Минджи выходит из машины быстрее, чем Бора успевает понять, что они доехали. Громко хлопает дверцей. Бора подхватывает свой полупустой рюкзак и вываливается следом. И именно вываливается — она чувствует себя разморенной, уставшей, будто всё ещё наполовину спящей; и яркое утро воскресенья, что лупит по глазам своим ослепительно теплым солнцем — оглушает её, как взрыв. Она прикладывает ладонь ко лбу, пытаясь скрыться от этих лучей, и щурится, глядя на то, как Минджи достает из багажника какие-то пакеты. Солнечные зайчики от дверцы бьют по глазам. На ней привычно плотная клетчатая рубашка, но закатаны по локоть рукава. Бора порывается было подойти, робко спросить — вам помочь? — но цепляется взглядом за её крепкие руки и затыкается.
Минджи спихивает все пакеты в одну ладонь и захлопывает дверцу багажника. И выглядит она… Бора не понимает — то ли в такую рань, то ли в городе, то ли под солнцем, что забеливает, высвечивая, её чёрные, как сажа, волосы, превращая их в пепел — но Минджи выглядит… странно. Странно напряженной? Но по обычаю безразличной. Она окидывает Бору густым, но кратким взглядом, обходя машину и вставая почти что рядом.
Бора прячется от солнца за её высоченной и широченной спиной.
— Всё взяла?
Бора ничего и не брала — кроме себя да телефона, и зачем-то — в самом деле непонятно зачем — рюкзака. Но всё равно кивает, подтверждая. Минджи переводит с неё взгляд и впивается им в дверь.
Бора оборачивается тоже.
Что ж, дом Гахён… или
Шиён — выглядит так, будто это
последнее место, где Боре пристало находиться. Слишком большой. Слишком
очевидно дорогой. Очевидно, но не кричаще, но Бора была внутри и знает, как всё это устроено и работает. Даже плотная, крепкая входная дверь из цельного дерева сразу — без лишних слов — говорит о том же.
Бора оглядывает всё это бело-серое великолепие фасада и едва сглатывает вставший поперек горла ком.
Они подходят к двери, минуя крыльцо, и застывают в тревожной неловкости. Минджи жмёт на звонок. Бора слышит отдаленный гул мелодии где-то за толстой дверью.
И затем —
Глухой топот ног и лязг замка.
Дверь распахивается.
— Они пришли! — орёт Гахён вместо приветствия, а после…
Кидается Боре на шею.
И без того изрядно пошатывающаяся ото сна Бора чуть не падает под этим напором. Она неловко обнимает Гахён и скашивает взгляд вверх, на Минджи, будто та может рассказать и объяснить ей, что делать в таких ситуациях. Минджи смотрит на них и едва заметно вскидывает свои брови, превращая взгляд во что-то чуть менее суровое.
Гахён отлипает от Боры, и её гигантская от-уха-до-уха улыбка слепит похлеще солнца.
— Шиён! — кричит она снова почти Боре в лицо. — Они пришли!
Бора морщится под грохотом её голоса.
— Да слышу я! — доносится откуда-то из глубины дома.
Бора всё ещё стоит на пороге, но благодаря открывшейся двери видит, как Шиён выплывает откуда-то со стороны кухни с огромной ярко-оранжевой миской в руках, что-то мешая. И её вид — поселяет в груди каплю успокоения. У неё не уложенные, чуть растрепавшиеся волосы, и она лениво передвигает ногами в огромных махровых тапочках прямо в их сторону.
— Напомните-ка мне, — начинает она, застывая в небольшой прихожей и прибиваясь плечом к стене. Смотрит на Гахён. — Чья это была идея? Собраться в десять утра?
Гахён выхватывает из рук Боры её полупустой рюкзак и демонстративно закатывает глаза, прежде чем обернуться на Шиён:
— Ты весь день будешь ныть?
— Нет, — тянет Шиён с зевком. — Только первую половину.
Бора давит в себе смешок, что рвется из груди каким-то глухим фырканьем. Шиён переводит на неё взгляд и едва заметно подмигивает. Гахён шумно вздыхает.
— Надо убрать мясо в холодильник.
Пустынный и скудный тон Минджи будто возвращает Бору в холодную, неловкую реальность. Она топит взгляд в полу и совершенно не сопротивляется, когда Гахён подчеркнуто открыто хватает её за руку и тащит в дом.
Она в последней попытке понять, что происходит, оборачивается на Минджи. Но Минджи не обращает на её спешную эвакуацию никакого внимания. Бора лишь краем глаза цепляет то, как Шиён тщетно пытается забрать у неё пакеты, а затем скрывается за поворотом лестницы.
— Вы останетесь? — спрашивает Гахён, протискиваясь вместе с Борой в свою комнату.
Бора глупо хлопает глазами, оглядывая сложившийся перед ней бардак. Незаправленная кровать с мятым-перекрученным-бледно-розовым постельным бельем зарождает желание бухнуться лицом в подушку и отключиться.
— Где? — переспрашивает Бора, неловко присаживаясь на край кровати.
Гахён плюхается в свое крутящееся кресло.
— Ну у нас, — тянет она, окидывая Бору скептическим взглядом. — Че с тобой?
— М?
— Ты как будто всю ночь вагоны разгружала.
Бора зевает и едва успевает прикрыть рот ладонью.
— Не знаю, — лениво отвечает она. — Я хочу спать.
— Я заметила, — закатывает глаза Гахён. — Я тоже хочу спать. То есть не хочу.
Бора вновь зевает, трёт глаза и пытается собрать себя в кучку.
— В смысле?
Гахён отталкивается ногой от стола и отъезжает назад в своем кресле, практически упираясь спинкой сидения прямо в изголовье кровати.
Она разводит широко руками, будто призывая Бору осмотреть всё хаосное великолепие своего стола.
— Завтра
дебаты, — сурово заключает Гахён.
И тут Бора замечает.
На столе не просто бардак. Там настоящая —
катастрофа. Катастрофа из листов, записей, зачеркнутых-перечеркнутых, заляпанных то текстовым выделителем, то белой замазкой.
— Я не могу написать речь, — вдруг говорит Гахён уже не так распалённо-уверенно.
Она разворачивается, и Бора прямо видит плещущийся в её глазах ужас и едкое отчаяние. Поперёк горла встает ком.
— И… — вяло тянет Бора. — Что ты собираешься… делать?
Гахён пожимает плечами, покрепче впиваясь в подлокотники своего стула.
— Пока ничего, — отвечает она. — Но к вечеру всё должно быть готово.
Бора больно закусывает губу и встает. Подходит к столу. Оборачивается на Гахён, будто безмолвно спрашивая — можно посмотреть? Гахён отмахивается и достает телефон.
Бора берёт в руки листы и пытается хоть как-то вникнуть в то, что в них написано быстрым, размашистым почерком.
— Как это вообще выглядит?.. — робко спрашивает она спустя минуту. — Дебаты.
— В твоей школе выборов не было, что ли?
— Были, — кивает Бора сама себе, не уверенная в том, что Гахён видит. — Я не ходила.
И тут —
Раздается хлопок.
Бора подпрыгивает на месте, дергается и оборачивается на неё. Гахён сидит, сверлит её взглядом, и хлопнувшая по бедру ладонь так и остается на ноге.
— Вот из-за таких людей всё обычно и идёт насмарку, — строго цедит она. — Неприкасаемые тоже вряд ли припрутся. А это та аудитория, на которую мне
приходится делать ставку, потому что Хосок так и не объявился и хер пойми, что сейчас вообще происходит с музыкантами и всей их компашкой.
Бора поджимает губы и отворачивается, возвращаясь к листам.
— Я приду, — зачем-то говорит она. — Сейчас.
— Ещё бы ты не пришла, — глухо, себе под нос ворчит за спиной Гахён.
Бора ещё какое-то время перекладывает листы, стараясь ничего не перепутать, и пытается выжать из себя, придумать хоть какой-то совет, что-то подсказать или просто прочесть нормально — но у неё ничего не выходит. Она лишь стоит, глупо бегая глазами от обрывков слов к другим, не соображая, и тонет в окутавшей их неловкой, склизкой, неприятной тишине. Секунда за секундой её всё сильнее съедает ощущение, что она совершила непоправимую ошибку и подставила всех на свете, и что всем опять плохо
из-за неё. Просто потому, что она никогда —
блин — не может сделать ничего
нормально.
Боре никогда не было дела до выборов и всей остальной школьной чепухи.
Боре нет до этого особого дела и сейчас.
И она сетует на себя, заставляя хоть как-то втянуться, но не может найти в груди ни капли отголоска желания
реально участвовать во всём этом. Чувство вины медленно, но верно окутывает её, поедая кусочек за кусочком, и в какой-то момент она ощущает себя так, будто ещё мгновение —
И утонет в нём без остатка.
Бора откладывает листы на те же места, где они лежали до, и тихо, аккуратно оборачивается на Гахён. Гахён сидит в телефоне и не обращает на неё никакого внимания. Нет. Она сделает это. Но не потому, что у неё есть какое-то невероятно сильное желание проголосовать за кого бы то ни было и сделать свою жизнь лучше. Бора вообще не особо-то верит в то, что её жизнь может стать хоть капельку лучше.
Бора сделает всё это просто потому, что это нужно Гахён.
Поэтому она собирает в груди остатки решимости и концентрируется на едва вспыхнувшем желании — именно сейчас — взять и перевернуть всё с ног на голову, решив разом большинство, если не все их проблемы.
Она опирается на стол и прочищает горло, прежде чем сказать:
— Приём, — едва слышно говорит она. — Земля вызывает Гахён.
Гахён всего на мгновение отрывается от своего телефона, вскидывая на неё взгляд. Глядит исподлобья с секунду и возвращается к экрану.
— Гахён, приём, как слышно, — всё равно продолжает Бора, чувствуя себя так, будто делает какую-то совершеннейшую глупость.
Гахён не реагирует.
Но Бора видит, как она перестала печатать, слушая её.
— Да-а… — заключает Бора уже громче, пытаясь пародировать её собственную, Гахён, интонацию. — В организме наблюдаемого фиксируется критическое количество отчаяния. Рекомендуемое лечение — банка гребанной пепси и пачка чипсов.
Гахён не удерживается и прыскает. Бора видит, как она пытается спрятать улыбку, но её губы подрагивают, и это практически невозможно скрыть.
— Вообще-то «пачка чипсов и банка гребанной пепси», — надутым тоном повторяет Гахён, будто из последних сил пытается сделать вид, что всё ещё обижается.
Бора чуть улыбается и кивает.
— Хорошо, — соглашается она. — Пачка чипсов и банка гребанной пепси.
— Лучше две.
— Окей.
— Нет, — вдруг оживляется Гахён, растягиваясь на стуле. — Три. Если я не выпью хотя бы две, потом мне придется пить твою кровь.
Бора хихикает и отрывается от стола, медленно удаляясь к двери.
— Я принесу?.. — неловко спрашивает она.
Гахён кивает.
— Ага. В холодильнике есть, — поясняет она.
Затем резко подрывается и докрикивает, когда Бора уже почти закрывает за собой дверь:
— Мне вишнёвую!
Бора отвечает громкое «хорошо», а затем уходит в сторону лестницы, думая о том, что неплохо было бы — для начала — нормально промочить горло и выпить хотя бы стакан просто воды.
Спускается.
Проходит на кухню.
И застает там —
Минджи.
Застывает на пороге, будто вовсе забыла о том, что она вообще здесь
есть. Кожу на спине сводит холодок какой-то вопиющей неловкости.
Бора сканирует глазами пространство крошечной кухни, замечает на столе возле раковины, прямо за Минджи, пустые, чистые стаканы. Виснет с секунду. Но затем отмирает и неловко протискивается к раковине, ненароком задевая Минджи локтем.
Минджи не обращает на неё никакого внимания, а вся Бора — вспыхивает
стыдом. Господи. Да почему ей так неловко, чёрт возьми,
просто находиться рядом с ней?! Она как будто чувствует себя виноватой — или чего похуже —
абсолютно всё чертово время. Бора решает побыстрее набрать воды в стакан, выпить всё это, взять пепси и убежать обратно.
Как нечаянно скашивает взгляд в сторону и зачем-то обращает внимание на то, что именно делает Минджи.
Режет мясо.
Быстро, но медленно, с такой отвратительно явной филигранной точностью, будто заранее разграничила несчастный красно-бордовый кусок по линейке. У неё в руках такой
действительно гигантский и толстый нож, что Бора уверена — она сама такой бы даже держать в руках не смогла, не то чтобы — ещё что-то делать. Но Минджи орудует им так шустро и легко, будто держит в руках не разделочный нож, а какую-нибудь палочку для еды.
Ладонь заливает что-то холодное.
Бора от неожиданности подскакивает, бегом выключая воду в несчастном фильтре. Подрагивающей рукой подносит стакан ко рту, неудобно склоняясь над раковиной, и отпивает так, чтоб можно было отойти и ничего не разлить.
Как вдруг давится от:
— Помочь пришла?
Вода как-то неприятно попадает в лёгкие, и Бора закашливается, разливая пол стакана обратно в раковину. Чувствует, как краснеет абсолютно всё лицо, и не разберешь, от кашля или…
— Н-нет… — тихо, вперемешку с покашливаением, отвечает она и вспыхивает только больше. — Не знаю… Н-наверное…
Опасливо скашивает взгляд в сторону, куда-то вверх, неуверенная — увидит ли её. Минджи стоит чуть сбоку, и её волосы привычно собраны в тугой, густой хвост, разбежавшись по плечам и спине унылыми кудрями.
Бора решает, что стоять около неё, настолько рядом — сгорая в неловкости — это так себе идея, так что она вместе со своим несчастным стаканом как можно скорее выходит из этой западни между ней и чертовой раковиной, в каком-то отчаянном волнении делая пару шагов назад.
Дышать тут же — становится легче, но думать — совсем нет.
— Мясо готовишь?
Ты уже спрашивала, — мелькает в голове. Бора плюхается на стул, неловко отставляя стакан со своей водой на крошечный столик. Сжимает в ладони мокрое стекло.
— Да… — тихо отвечает она. — Но… не особо.
Минджи едва заметно хмыкает.
— Это почему?
— Не покупали…
Минджи не отвечает.
И её молчание — убивает.
Будто она так и говорит, без слов — я понимаю, о чём ты. Бора не знает, хочет ли, чтобы она понимала. В голове впервые мелькает мысль, что она хочет забыть всю свою прошлую жизнь, как страшный сон. Как будто ничего и не было. Как будто она всегда вот так — уезжала на выходные к друзьям, суетилась с дурацкими школьными выборами и не думала ни о чём, кроме всей этой бессмысленной, переоцененной чепухи.
Но напоминание о том, что всё это действительно
было с ней — преследует и стоит прямо,
черт возьми, напротив неё, продолжая глухо стучать лезвием ножа об огромную деревянную разделочную доску, периодически перекладывая куски мяса с одного места на другое — в стоящую совсем около на столе большую стеклянную посудину.
— Ты хорошо готовишь.
Бора вспыхивает.
Её вдруг бросает в жар и она прямо
чувствует, как щеки заливает краснота. Едва терпит желание прикрыть лицо руками, потому что!.. Чего это она вдруг?! Вот просто —
с ничего!..
— С-спасибо, — неловко заикается Бора по итогу и только больше краснеет. — Я слышала, вы тоже…
Что ты несёшь.
Что вообще значит —
слышала?! Будто Бора бегает по городу и собирает про неё всякие слухи.
Минджи вновь хмыкает, никак это не комментируя, и оттого, что она стоит к Боре спиной — сердце разрывается от соблазна представить улыбку.
— Только мясо.
Бора тяжело сглатывает, пытаясь унять дрожь в руках, и долго-долго мнёт, заламывая, пальцы, прежде чем набрать в лёгкие побольше воздуха и жалко выдавить:
— Научите?..
Чего?! — тут же вопит голос в голове.
Господи!
Она должна была просто, чёрт возьми, взять пару банок газировки и уйти обратно, а не торчать здесь
с ней и уж тем более — разговаривать и что-то спрашивать, просить или узнавать. Бора задерживает дыхание, предчувствуя катастрофу, и вся натягивается, как струна.
Минджи глухо отвечает спустя минуту, не глядя на неё:
— Может быть.
И что это вообще, блин, значит, — с досадой думает Бора. Залпом допивает свою воду, то ли потому, что в горле вдруг стало сухо, как в пустыне, то ли пытаясь изобразить хоть какую-то
занятость. Потому что!..
Почему-то — ей кажется невозможным сейчас просто вот так взять и уйти, сказав что-нибудь о том, что её, блин,
ждёт Гахён.
— Оттуда будешь учиться?
Бора глупо моргает, чувствуя, как вспыхнувший в грудной клетке жар поднимается всё выше и выше, сжимая горло в тиски и покрывая всю шею своими раскаленными углями. Почти давит из себя тихое «нет», но звук либо вообще не выходит изо рта, либо ей только чудится, что она говорит.
Минджи оборачивается на неё, и Боре хочется спрятаться в ту же гребанную секунду. Она вся тут же покрывается мурашками от её чернющего, с тонкой искрой насмешливости взгляда, и в любой другой ситуации Бора порадовалась бы тому, что он не кажется таким пустым, но не сейчас.
Сейчас ей очень хочется, чтобы там вообще ничего не было.
Потому что!
Минджи смотрит на неё долго,
мучительно долго — хотя Бора всего краешком сознания понимает, что проходят считанные доли секунды — и смотрит
так, что Бора хочет провалиться под землю от стыда и неловкости, охвативших её в мгновение ока, как лесной пожар.
— Подойдёшь или нет?
Её голос такой ровный и такой безразличный, что в Боре на секунду вспыхивает возмущение от непонимания — она прикалывается надо мной или что?! Но всего на секунду — потому что как только она поднимается с места, совершенно глупо, открыто и на пустом месте запинаясь о ножку стула — её вновь, как кипятком, заливают сплошь неловкость и стыд, и Бора обжигается об собственное смущение, в каком-то почти полуобморочном состоянии доползая до стола.
Минджи ничего не говорит.
Бора замирает рядом с ней, едва сдерживаясь от желания превратить собственные ладони в веер и помахать перед лицом. Скашивает взгляд на стол и невероятно внимательно рассматривает
внушительный такой кусок мяса, лишь бы не глядеть на неё.
Минджи обхватывает его своей ладонью практически полностью и прикладывает нож.
— Мясо надо резать одинаково.
— Угу…
— Куски должны быть комфортными.
— Ага…
— Лук кольцами.
— Мгм…
— Маленькие можно сразу бросить.
— А большие?..
— Потом. На шампур.
— Хорошо…
— Соль сразу. Потом не дело.
Минджи вдруг перестаёт говорить, подхватывает, едва не подкидывая в ладони, как какой-нибудь шарик для жонглирования, кусок ярко-красного темного мяса. И затем — чуть разворачивается и протягивает тот в сторону Боры, застывая ладонью где-то на уровне её лица.
И тихо, скупо говорит:
— Пробуй.
Минджи подает ей кусок рубинового цвета. Бора ничего не понимает и вскидывает на неё взгляд.
— Мне это… откусить?..
— Съесть.
У Боры лезут на лоб глаза, и она почти раскрывает рот, чтобы сказать — я не буду есть сырое мясо! — как Минджи вдруг едва слышно фыркает, абсолютно не меняя действительно каменно-застывше-уставшее выражение своего лица, и договаривает:
— Шучу. Языком пробуй.
Бора кивает и — вместо того, чтобы
просто, чёрт возьми, взять кусок в руки — подтягивается, практически,
блин, не отдавая себе отчёта в том,
что она делает — подрагивающими руками перехватывает у Минджи запястье и едва заметно проводит языком по сырому мясу, крепко сжатому меж её длинных, тонких пальцев.
И только она делает это —
Как до неё
доходит.
Бора отшатывается, подпрыгивая, и задыхается в пламени истерики.
Я сделала что. Просто — что.
Что?! Она беспомощно открывает и закрывает рот, утопая и сгорая в поднявшемся откуда-то изнутри жаре, что сжигает без остатка кончики ушей и кожу щек.
— Нормально?
Минджи спрашивает это — как всегда — спокойно-отрешенно, будто всё совершенно —
как обычно — и Боре от её умеренного тона должно стать легче, но Боре не легче ни капли,
потому что! Потому что — чем спокойнее она говорит, чем больше в её голосе этого дурацкого —
всё это неважно — тем сильнее заходится в истерике у Боры сердце.
Оброненный глухой вопрос долетает до неё с диким опозданием. Бора чувствует во рту лёгкий соленый привкус и сдавленно, едва заметно кивает.
— Отлично.
Минджи отворачивается от неё и возвращается к готовке.
А Бора!
Бора, чёрт возьми, не может связать в своей голове и пару слов, ломается, суетливо бегая взглядом между ней и открытым, мать его, окном. Откуда-то с улицы слышатся пререкающиеся невесть по какому поводу голоса Шиён и Гахён. Бору бросает в дрожь.
Минджи дорезает остатки мяса, бесцеремонно сваливая всё с доски прямо в стеклянное блюдо. Впивается взглядом в Бору.
— Перец.
— Что?..
— Я жду.
Бора нелепо хлопает глазами, метая взгляд между Минджи и окном.
— Бора.
— Что?
— Ты помогать пришла или что?
Я пришла за газировкой. Но почему-то застряла здесь, — в смятении думает Бора. А Гахён теперь и вовсе на улице. Она смотрит на Минджи. От ехидных искр в её глазах не осталось и следа, и их все как пленкой заполонила лишь звенящая пустота. По спине пробегает холодок. Бора скашивает взгляд вниз и видит, как Минджи опустила, положив, руки на мясо в блюде и явно чего-то ждёт.
Перец.
Бора подрывается, хватает мельницу и выкручивает, по кругу рассыпая всё на мясо и периодически задевая Минджи своей рукой. Щёки покалывает.
Минджи молча продолжает перемешивать в блюде мясо, разминая руками. Бора виснет и застывает с мельницей в руках. Сверлит взглядом горку крупных, внешних колец лука, так и оставшихся лежать на обочине доски и жизни. Бора вдруг чувствует себя одним из этих несчастных колечек.
Как Минджи вдруг сгребает всё, без остатка, в блюдо, и вновь перемешивает; но уже аккуратнее, спокойнее, не разминая и не переминая содержимое. А затем резко отходит к раковине и запястьем включает воду. Бора зачем-то залипает на то, как вода струится, смывая, по её рукам.
Невесть откуда достает шампуры и почти бросает их на столешницу перед Борой.
— Давай насаживать.
Бора мелко кивает, ломаясь между желанием как можно скорее уйти и найти повод остаться подольше. Она почти ужасается своим мыслям, но не придает этому большого значения — в конце концов, лучше быть здесь, хоть и с ней, чем слоняться по дому, не зная, чем заняться, или сидеть с тревожной Гахён, не зная, чем и как ей помочь.
Бора берёт довольно тяжелый шампур и подхватывает первый кусок мяса. Тот едва помещается у неё в ладони и она еле протыкает его острым концом.
И тут до неё доходит.
Он же просто
огромный.
— В-вы же сказали… — с потугой начинает она, пытаясь удержать в одной руке реально тяжелый кусок металла и протянуть мясо как можно дальше. — Что куски должны быть комфортными.
Минджи лихо подхватывает сразу несколько штучек и одним уверенным движением протыкает, заталкивая в самый конец — или начало — шампура.
— Комфортными не значит маленькими.
Бора открывает рот в возмущении и почти бросает чертов шампур на стол, но Минджи никак не реагирует на её порыв, сухо договаривая:
— Про лук не забывай.
Бора давится своим возмущением и угрюмо кивает. И — как назло! — обращает внимание на то, какой нестерпимо высоченной кажется Минджи. Это не я маленькая, это просто ты, блин, длиннющая, как сосна, — едко думает Бора, но не говорит вслух. И пока она заканчивает с одним гребанным шампуром, Минджи успевает сделать сразу три — и этот контраст совсем не добавляет уверенности.
Бора со вздохом окидывает взглядом блюдо с мясом и думает о том, что с таким же успехом может просто уйти — Минджи сделает всё одна, в тысячу раз лучше и быстрее, чем она.
Но только она решается на этот подвиг, как откуда-то сверху прилетает:
— Закончишь?
У Боры соскальзывает с мяса рука и она едва не роняет несчастный кусок на стол или чего похуже. Поднимает взгляд. Минджи стоит совсем рядом, совсем около, бесцельно-равнодушно глядя на неё сверху вниз, но Бора краем глаза всё равно замечает, как у той зависли в воздухе вымазанные маринадом руки — и она держит их, не уходит, ничего не делает, будто действительно ждёт какого-то ответа. У Боры подрагивают губы, когда она отвечает:
— Наверное…
Минджи с секунду сверлит её взглядом, и Бора отчего-то в этой сумрачной пустоте её глаз читает один-единственный вопрос — точно? Нет, относительно, — хочется съязвить ей на свою же додумку. Но Минджи вдруг отворачивается от неё, и Бора слышит лишь звук включенной воды, шелест полотенца и всё вдруг заканчивается.
— Я на улицу.
Бора со вздохом принимается за дело и остается на кухне совершенно одна.
---
— Минджи у нас не любит вспоминать школу.
— Нечего вспоминать.
— Да, конечно, — кивает Шиён, расплываясь в мягкой улыбке, но в глазах у неё сквозит почти дерзость.
Бора чувствует себя разморенной под лучами горячущего солнца.
Она сидит — уже на улице — пристроившись на одно из свободных раскладных кресел, укутавшись в темную кофту так, будто солнце не жжет ей спину своими лучами. Шиён бегает вокруг выставленного посреди газона стола, туда-сюда перекладывая то тарелки, то миски с салатом, то просто — столовые приборы. Минджи сидит чуть поодаль, прямо рядом с мангалом, от которого — Бора даже так видит — валит жар.
— Почему? — не удерживается Бора от вопроса.
Шиён вдруг смеётся, не отвечая, всё также стоя около стола. Бросает на Минджи взгляд. Бора тоже смотрит в её сторону.
И видит, как Минджи едва заметно вздыхает, откладывая кочергу, которой мешала угли, куда-то прямо на траву, и откидывается на спинку своего стула.
— Около тебя всегда крутилась толпа.
Шиён отмахивается:
— Ой, тебе нравилось.
— Нет.
— Мы всегда были в центре внимания, — поясняет Шиён, обращаясь к Боре. Она улыбается так ярко, что её глаза превращаются в маленькие полосочки. — В старшей школе особенно. Мы были, такие,
«крутые девчонки». С нами все хотели общаться.
— С тобой.
Минджи добавляет это, но Шиён продолжает, будто не слыша:
— Но выглядело это, конечно, забавно, — договаривает Шиён, хихикая. — Я и Минджи. К нам всегда кто-то подсаживался на ланче. Это было круто.
— Это утомляло.
Бора прыскает.
Минджи сидит, невероятно
осуждающе смотрит на Шиён, и Бора каким-то образом умудряется считать это в её взгляде. Или она просто придумывает. Потому что Минджи сидит, удобно развалившись в кресле и раздвинув широко ноги, и довольно быстро начинает следить за мангалом, не обращая более ни на кого внимания.
Бора сидит ровно напротив, напряженно вытянувшись в спине, и беззастенчиво сверлит её взглядом.
Минджи близко, но кажется такой невообразимо далекой, словно Бора смотрит на высоченные стены каменной крепости. Она сидит, придвинувшись на самый край раскладного стула, и ковыряется кочергой в мангале, даже не вставая с места. Бора видит, как сыплются из догорающего пламени яркие искорки тлеющих углей — они взмывают в воздух от каждого движения, поднимаясь на полметра вверх, а затем исчезая, сливаясь с ярким маревом солнца. Боре от этого зрелища становится спокойно и почти умиротворенно, но где-то в душе продолжает скрестись маленький, противный червячок, так и кричащий о том, что что-то не так.
Что не так?
Да вообще —
всё.
Бора чувствует, как на неё накатывает необъяснимая мозгом
паника. Она впивается в неё, в каждую клеточку тела, как сотня иголок, и жалит, не давая спокойно сидеть на месте и даже дышать.
Они даже… не обговорили.
Ничего!
Окей. Бора не глупая. Бора помнит, что никому — ни в коем случае, даже Гахён — не надо говорить о том, что они не родственники. Это Бора понимает прекрасно настолько, насколько возможно. Но также Бора помнит и то, как…
Господи, да она вообще не знает её.
Вообще. Бора смотрит на Минджи, что продолжает возиться с углями, но будто не видит совсем. Не может избавиться от чувства, словно
всё в порядке и она знает её достаточно, чтобы… но! Но она
не знает. И мельтешащая туда-сюда с посудой в руках Шиён тоже не добавляет ей спокойствия.
Бора оглядывается и тонет.
Как она
вообще здесь оказалась?
В какой вообще момент — вся её жизнь перевернулась с ног на голову. Или с головы на ноги, — зачем-то добавляет мозг, не давая поддаться этому всепоглощающе тревожному чувству. Она сидит, черт возьми,
на другом конце страны, да причем с таким чувством, будто так и должно было быть
с самого начала; будто она всю жизнь была где-то не там, а сейчас находится как раз
там, где должна, и от этого — хуже всего, потому что оно совсем не помогает, не захватывает её полностью, оставляя эти дурацкие белые пятна, будто пробелы, во всей этой ситуации, будто на картинах пуантилистов, и Бора знает, хочет отойти подальше, чтобы увидеть всё целиком и наконец — успокоиться — но не может сделать и шага назад. И яркие, цветные, красивые,
чистые краски, рассредоточенные действительно ровными, правильными мазками — чертов пикник в выходные, какой-то заоблачно невероятный дом Шиён, сама Шиён, что видится ей сейчас практически мессией, и даже Минджи, что зачем-то — зачем! — не выгнала её из своего дома, запустила в свое замкнутое, почти тоталитарное королевство, выставив перед её носом одну лишь стену своего замка — не внушает той степени тревоги, которую должна,
должна внушать вся эта ситуация; и вся эта пестрота, красивая, притягательная картинка засасывает Бору почти окончательно.
Она не хочет домой и утопает в истерике от мысли, что в любой гребанный момент её жизни — хоть через неделю, хоть завтра, хоть
прямо сейчас — всё может обвалиться от одного единственного
звонка.
— Бора.
От одного звонка.
Бора едва выплывает. Встряхивает головой, несколько раз моргает, смотрит на Минджи в ответ — та не сводит с неё своих густых темных глаз. И… Шиён тоже. Они обе стоят — или сидят — прямо напротив и пялятся на неё, будто Бора — она не знает! — сделала что-то не так, и это заметили все, кроме неё.
Она напрягается.
— М?.. — только и удается выдавить из себя.
Шиён скидывает в одну большую миску еще какие-то тарелки.
— Можешь помочь? — говорит она после. — Отнести на кухню и поставить в раковину.
Бора с несколько секунд сидит, по-идиотски вылупившись на неё, будто не понимает языка человеческого. Но затем её словно бьёт током, и она шустро подрывается, подбегает, подхватывает тяжелую миску с горой другой посуды и кивает.
— Просто поставить?.. — робко спрашивает она.
Шиён окидывает её своим мягким, медовым взглядом, прежде чем улыбнуться и сказать:
— Да. Просто поставить.
— Хорошо…
Бора шустро — настолько, насколько это возможно, когда ты тащишь в руках кучу посуды, что как-то чересчур опасно громыхает при каждом шаге — обходит стол, пересекает огромный, действительно гигантский задний двор, утопая ногами в густом газоне, и забегает в дом. Её встречает темнота и прохлада. Бора стряхивает с кроссовок прилипшие по пути травинки и идёт по длинному коридору — как она запомнила — в сторону кухни.
Но только она подходит к гостиной, как слышит —
— Нам надо поговорить…
— Я
не хочу с тобой разговаривать.
Бора стопорится. Почти вылетает в этот пролет гостиной, которым делится надвое коридор, но застывает прямо за секунду до того, как показаться на глаза…
Гахён? Она точно слышала голос Гахён?
— Пожалуйста.
— Чонгук.
Бору будто обливают ледяной водой.
Ноги становятся ватными, и вдох обрывается от одной только мысли — она вновь оказалась не в том месте и
определенно не в то время. Покрепче прижимает к себе посуду, стараясь сильно ей не греметь, и пытается сообразить — что ей делать?! Уйти обратно? Прошмыгнуть через гостиную прямиком на кухню так, чтоб её не заметили? А её вообще могут — не заметить?! Где они стоят?..
Бора прижимается плечом к стене, делая вперед осторожный, крошечный шаг. Звякает какая-то тарелка и она морщится, вся сжимаясь в лице и ушах. Но разговор продолжается так, будто этого точно — не слышал никто, кроме неё.
Она выглядывает из-за стены.
Гахён стоит на пороге, прямо около входной двери, держа ту
за ручку.
— Но я так не могу.
—
Что ты не можешь?
— Я хочу встречаться.
—
О Боже…
— Нормально.
Бора высовывается ещё дальше, и посуда, покоящаяся у неё в руках, вдруг издает
такой лязг, что тот тут же — отдается звоном в ушах.
Гахён резко оборачивается назад.
Бора — как может скорее — прячется за стенку, крепко зажмуривается и проклинает себя за все свои когда-либо принятые решения.
И наспех придумывает оправдания, ожидая, что сейчас Гахён придёт и ей надо будет что-то сказать.
Как слышит —
Хлопок входной двери.
И
тишину.
Она стоит так с несколько секунд, и внутри всё бурлит, будто она стащила какие-то шмотки из супермаркета и ей теперь придется как-то выкручиваться. Но ничего не происходит. Бора осторожно выглядывает обратно — видит пустоту гостиной и закрытую дверь. Внутрь прокрадывается смелость. Она делает вперед чуть более уверенный шаг и практически полностью выходит в гостиную, озираясь. Никого. Они вышли на улицу? Бору распирает от любопытства, но она решает, что подходить ближе к двери и вообще дальше подслушивать — теперь уже не невольно, а вполне осознанно — это плохая идея.
Так что она просто берет и относит несчастные тарелки на кухню.
---
Когда они садятся обедать, солнце уже поднимается настолько высоко, что жжёт — по ощущениям — не только Боре спину, а вообще сжигает её всю без остатка.
Она сидит, как-то относительно удобно расположившись возле стола, глупо пялится на пустую тарелку и чувствует себя
жутко голодной. И потому — волей-неволей — бесконечно косится на Минджи, что возится около мангала последние несколько минут непонятно с чем, неясно зачем. Шиён сидит напротив за столом, меланхолично поедая какую-то зелень, и копается в телефоне. Боре жутко интересно, где вообще Гахён.
Она не может выкинуть из головы сцену, которую невольно застала с час назад.
И этот вечный вопрос — что здесь вообще, блин, происходит — вновь встает поперек горла. Бора старается проглотить его, бесконечно и бессмысленно запивая пепси, но ничего не выходит. Тишина угнетает. Она слышит только копошение Минджи и ничего более, изредка только Шиён — чуть хихикает, очевидно, наблюдая что-то забавное в экране своего смартфона, и всё.
И всё.
И стоит Боре подумать об этом, как Шиён откладывает свой телефон на стол, откидывается на спинку стула, мельком глядит на неё, зачем-то подмигивая — и Бора вся покрывается краской, сжимаясь в комочек — чтобы затем обернуться на Минджи и достаточно громко заявить:
— Аманда вернулась в город.
Бора зачем-то слушает это, хотя решительно ничего не понимает. Шиён как-то странно довольно улыбается, потягиваясь в кресле, как кошка, и не сводит с Минджи взгляда. Бора косится в её сторону тоже.
Минджи стоит к ним спиной, продолжая производить с мясом на мангале какие-то невиданные махинации. Ничего не отвечает, и Бора окончательно теряется, не понимая, кому вообще были адресованы слова Шиён.
— Минджи.
— Чего?
— Ты меня слушаешь?
Минджи чуть наклоняется, вытягивая руку к стулу, что стоит совсем около мангала, и подхватывает большущую, широкую тарелку.
И внутри Боры вдруг что-то вспыхивает, взрываясь.
У неё есть тату?!
Чего?!
Бора прямо чувствует, как расширяются собственные глаза, и впивается взглядом в её руку.
Она
поэтому всё время ходит в рубашках? — тут же задаётся вопросом. Чёрное, пусть и слегка выцветшее пятнышко чуть выше локтя то появляется, то исчезает, прячась под завернутым рукавом рубашки, всякий раз, как Минджи двигает рукой. Бора застывает в таком интенсивном шоке, будто увидела что-то
совершенно из ряда вон выходящее. Она вся подбирается, выпрямляясь, сосредотачивая на ней всё свое внимание, потому что ей — блин! — теперь жутко интересно, что именно прячется за хлопковой клетчатой тканью рукава.
— Слушаю.
Минджи переставляет тарелку на стол, складывая на ту первые шампуры с мясом. Но Боре вообще всё равно. Она вдруг забывает о том, что жутко хотела есть, и теперь не может отцепить взгляда от её рук, с каким-то благоговейным воодушевлением ожидая дополнительной информации. Но ничего не видно.
Спустя пару секунд бессмысленных высматриваний она сдается, слегка грустно скуксившись на стуле.
— Видела её на днях, — продолжает Шиён. Бора глядит на неё и ей как-то
совсем не нравится эта заискивающе-хитрая улыбочка, застывшая у Шиён на лице. — Выглядит замечательно.
Минджи продолжает перекладывать мясо.
— Окей.
Шиён подхватывает шампур и с самым непринужденном видом на свете срезает оттуда мясо, перекладывая себе в тарелку.
— Говорят, она вернулась, потому что с Роем не сошлось, — продолжает Шиён, орудуя ножом и вилкой. Затем резко прекращает свое занятие и вскидывает голову, глядя куда-то в сторону, будто задумалась. — Интересно, надолго ли.
— Понятия не имею.
— Может, написать ей?
— Напиши.
Шиён вдруг отмахивается.
— Да нет, — вертит она головой. — Мы с ней почти не общались. Это будет странно.
— Тогда не пиши.
— Может, ты напишешь?
Шиён принимается с самым сосредоточенным видом дальше возиться с мясом, но Бора видит эту крошечную улыбку, застывшую у неё на лице. И ловит себя на мысли, что как-то ей всё это не нравится. Она ничего не понимает, и никто не хочет ничего ей объяснить. Снова. Господи. Будто её вовсе тут нет. Бора вдруг чувствует себя призраком, которого никто решительно не замечает. Ей становится до того дискомфортно, что она даже не находит в себе сил взять мясо и просто, блин,
начать есть.
Вдруг прямо перед носом появляется рука Минджи, складывающая ей прямо на тарелку несколько уже стянутых с шампура кусков сочного, поджаристого мяса. Рот невольно наполняется слюной. Бора вскидывает на неё взгляд, чтобы выдавить из себя хотя бы простое спасибо — но сталкивается с суровым, безэмоциональным выражением её лица и прикусывает язык.
Минджи исчезает, отходя обратно к мангалу, до того, как Бора успевает хоть что-то ляпнуть.
И затем глухо, едва слышно, но уверенно говорит:
— Я не буду ей писать.
Шиён закидывает себе в рот первый кусочек мяса и, не прожевав, невероятно беспечно говорит:
— Да ладно тебе, — выговаривает она довольно четко для человека с полным ртом. — Чего такого?
Бора видит, как Минджи оборачивается, бросая на Шиён тот самый свой глухо-суровый взгляд, от которого у Боры вечно в истерике екает сердце.
— Перестань.
— Нет, ты мне объясни, что такого, если ты ей напишешь?
— Шиён.
— Я, конечно, и сама могу, но…
— Я не буду писать Аманде просто потому, что тебе нечем заняться.
Шиён вдруг с лязгом почти бросает приборы на стол, и Бора видит, как в каком-то возмущенном шоке распахиваются её глаза и раскрывается рот.
— Это
мне-то нечем заняться? — восклицает она, вскидывая брови и смеряя Минджи взглядом.
— Не мне точно.
Шиён чинно вытирает рот салфеткой, откидываясь на спинку своего кресла и забрасывая ногу на ногу.
— Порой я забываю, какая ты нудная, — бурчит она себе под нос. Бора едва слышит и потому не уверена, что это слышит Минджи. — Когда вы с ней виделись последний раз?
— Перед тем, как я уехала.
Минджи подходит к столу, с секунду высматривая что-то, и подхватывает затесавшийся между тарелками с закусками нож. Затем скашивает свой грузный взгляд на Бору, и Бора вся тут же — покрывается ледяными мурашками.
Ей всё ещё это очень не нравится.
— Ешь, пока не остыло.
Бора сверлит её взглядом, глупо хлопая глазами.
— Бора.
— А?..
— Ешь, пожалуйста.
Бора застывает, покрываясь корочкой льда, но спустя секунду чувствует, как что-то зашевелилось внутри, стянув и перекрутив живот, и она вдруг ощущает себя так, будто её вот-вот стошнит. Щеки покалывает. Бора в бессилии бросает взгляд на Шиён и замечает, как та оторвалась от своей тарелки, остановив руку с вилкой будто на полпути к своему рту, и смотрит на них.
Бора вся сжимается в плечах и придвигается к столу, подрагивающей рукой пытаясь дотянуться до ножа. Как вдруг путь преграждает чья-то рука.
Минджи одними пальцами подхватывает её же вилку, втыкает в мясо, и большим кухонным ножом разрезает всё на кусочки до того, как Бора успевает что-либо понять.
Ешь, пожалуйста.
Пожалуйста?!
Бора вспыхивает и прямо чувствует, как заливается краской всё её лицо. Топит взгляд в полу, лишь бы никто не видел. Боже.
— С-спасибо… — неловко мямлит она и даже не понимает, за что именно.
Минджи уходит, и нависшая над всем её, Боры, существованием огромная сине-серая тень исчезает вместе с ней.
И не успевает Бора сделать нормальный вдох, как вдруг из ниоткуда — как дар или проклятие — материализуется Гахён.
Она шумно валится на свободный рядом с Борой стул и громко, чересчур открыто вздыхает, складывая руки на груди. Бора переводит на неё заплывший взгляд и почти спрашивает — что случилось? но вовремя затыкается и не роняет ни слова, потому что догадывается, что случилось. Точнее;
совершенно не понимает,
что случилось, но…
— Не так я представляла себе этот день, — не обращаясь ни к кому конкретно роняет Гахён.
Шиён отрывается от еды, вскидывает брови и спрашивает:
— Что случилось?
Гахён отмахивается, подрывается с места, вместе со стулом придвигаясь к столу, и принимается разрезать свою порцию.
— Ничего.
Шиён окидывает её скептическим взглядом, и Бора так и видит застывшее на её лице —
да, конечно. Но Шиён ничего не говорит. Лишь пожимает плечами и возвращается к мясу.
Боре кусок в горло не лезет, но она решает последовать примеру и тоже придвигается к столу. Кладет себе в рот первый кусочек полуостывшего мяса и… застывает, лишь начиная жевать. Боже. Кошмар! В ней тут же вспыхивает такой адский голод, что она бегом проглатывает, даже не прожевав до конца, потому что!..
Это так вкусно.
Это
так вкусно, что Бора первые мгновения даже не может в это ни поверить, ни осознать. Она лишь суетливо жует, перекатывая мясо внутри своего рта, и из неё почти рвется вскриком —
я в жизни не ела ничего лучше. Она не замечает, как уплетает за раз почти половину тарелки, и даже тот факт, что всё уже давно остыло, не делает сильно хуже. Бора так торопится, что забывает нормально запивать или просто жевать, и в какой-то момент давится куском от собственной суеты. Закашливается. Привлекает к себе внимание.
Гахён лениво постукивает её по спине, на что Бора отмахивается — мол, всё нормально. К глазам подступают слёзы, и всё её лицо горит то ли от кашля, то ли от — она уже не знает, блин, от чего угодно.
Возможно, от того, что чуть справа, так еще и не сев за стол, стоит Минджи и смотрит на неё. Будто что-то ждёт. Бора робко поднимает на неё взгляд и чувствует, как начинает печь уши.
Гахён разрушает застывшую в воздухе неловкую атмосферу своим громким:
— Вот че мне писать, — ворчит она с какой-то ноткой отчаяния в голосе.
Шиён меланхолично подхватывает банку пепси, с умным видом отвечая:
— Что думаешь, то и пиши.
Гахён закатывает глаза.
— Если я буду писать, что думаю, — начинает она. — Это превратится не в предвыборную речь, а в один гигантский дисс на Йеджи.
— Разве не в этом смысл дебатов?
— Ничего не пиши.
Это говорит Минджи.
Она мучительно медленно обходит стол и садится слева от Боры, тут же подтягивая к себе банку пепси. Та открывается с шипящим звуком. Минджи молчит, ничего не договаривает, хотя все — абсолютно, даже Бора — пялятся на неё в каком-то неверии. Гахён раскрывает и закрывает рот, будто хочет то ли просто что-то сказать, то ли возмутиться, но во рту не собирается звук.
Минджи делает глоток, как-то недовольно хмурит брови, морщась, а затем столь же медленно и невыносимо спокойно подтягивает блюдо с мясом. Вываливает оттуда себе на тарелку почти
половину. Бросает взгляд на Бору — Бора свой тут же отводит, возвращаясь глазами к собственной тарелке.
— Будешь ещё?
Бора каким-то
магическим — не иначе — образом понимает, что Минджи говорит это именно
ей, и сдавленно кивает, краснея пуще прежнего. На тарелку падает горячее — Бора видит, как до сих пор разливается вокруг жир — мясо.
— Спасибо… — мямлит она сама себе под нос.
Минджи чуть слышно хмыкает и принимается нарезать шашлык на своей тарелке.
И вдруг — лязгает металл.
Гахён со стуком, будто ударила кулаком, ставит банку пепси на стол и скрещивает руки на груди, вся вытягиваясь.
Впивается в Минджи каким-то почти возмущенным взглядом и говорит:
— Че?
Минджи не отвечает, продолжая нарезать мясо и раскладывать по тарелке. Затем подтягивается, хватает с другого конца стола несколько пучков зелени и кладет около себя.
—
Минджи? — настойчиво цедит Гахён, склоняя голову, будто пытается заглянуть ей в глаза.
Минджи приподнимает брови и окидывает Гахён безразличным взглядом.
— М?
— В смысле
«ничего не пиши», — почти шипит Гахён, очевидно, закипая. Бора видит, как краснеет всё её лицо и чувствует, как нервно она стучит носком по газону совсем рядом. — Если вы все шутите, это
не смешно.
Минджи пожимает плечами и принимается есть. Бора зачем-то обращает внимание на количество еды в её тарелке и вспоминает то, как они едва ли не единственный раз действительно обедали вместе, сидя в какой-то придорожной кафешке после… Чёрт возьми, прошла куча времени, — думает Бора, стремительно холодея. Это было так давно!
— Я не шучу.
— Да в смысле?!
— В прямом.
— А-а-а! — кричит Гахён почти на весь двор.
Бора дёргается от этого резкого, высокого вопля.
Гахён вся скручивается, забравшись на кресло прямо с ногами, и обхватывает колени руками, дуя губы. Минджи продолжает есть, периодически бросая на неё блёклый взгляд.
— Мне надо написать речь, блин, — бурчит Гахён себе в колени. Бора устойчиво вместо «блин» слышит емкое «блять», и едва не давится мясом.
— Ты хорошо говоришь.
— Кстати, да, — вдруг включается в разговор Шиён.
—
Да с чего вы это взяли?! — пищит Гахён.
— Я помню твой доклад про права.
— Это было
в средней школе!
— И что?
И вот это
и что звучит так, будто Минджи ставит беспрекословную точку во всём разговоре. Гахён замолкает, пряча лицо в коленках. Бора видит торчащие из-под волос красные кончики её ушей.
Повисает тишина.
Бора не знает, куда себя деть и на чью сторону встать. Мозг подсказывает ей, что она должна как-то защитить — хотя Бора не уверена, что
защитить — это то слово, которое подходит ситуации — Гахён, но спорить с Минджи ей не хочется. И вообще — открывать свой несчастный рот.
Она молча доедает свою порцию, сосредотачиваясь исключительно на мысли о том, как же, черт возьми, реально вкусно Минджи готовит; и всякий раз, когда её имя мелькает в голове, Бора почти давится едой и хочет окунуть голову во что-нибудь холодное. Гахён отмирает через некоторое время, начиная перекидываться с Шиён какими-то обрывочными словами, обсуждая не то учебу, не то одежду.
Минджи молчит. Будучи
слишком занятой своей едой — Бора не хочет, но косится в её сторону, каждый раз спешно уводя взгляд, но успевая заметить, как быстро и неотрывно она разделывается с мясом, кусок за куском — она больше не говорит ни слова, и Бора слышит с её стороны лишь клацанье ножа о тарелку. В очередной раз думает о том, что всё это — слишком хорошо, чтобы случиться с ней.
И когда вдруг в кармане вибрирует телефон —
Бора стремительно холодеет от мысли, что ей
могла позвонить или написать…
Она вмиг продрогшими руками откладывает приборы на стол и еле-еле выуживает наружу телефон. Разблокирует, часто и редко дыша. И выдыхает чересчур громко, когда видит уведомление от их общего чата. Её с ног до головы заливает облегчение, и Бора открывает инстаграм, чтобы прочитать сообщения.
Как вдруг зачем-то всего на мгновение переводит взгляд на Минджи —
И сталкивается с ней глазами.
И почему-то замирает.
Минджи смотрит на неё, уже доев и откинувшись на спинку кресла спиной, и в ореоле яркого сентябрьского солнца вдруг кажется Боре совсем
другой. Она выглядит разморенной то ли жарой, то ли огнем мангала, то ли едой; и уже не кажется отчего-то такой острой и непреодолимой, как самая глубокая лесная чаща или стены ледяной крепости.
Но хуже всего —
взгляд.
Лучи засвечивают её глаза, делая взгляд почти таким же тёплым, как солнце, и Боре от этой мысли становится щекотно и
страшно где-то в груди. Она пугается невесть чего, начиная часто-пречасто дышать, будто Минджи сейчас залезет ей в голову и узнает,
о чём Бора думает. Не может избавиться от этого чувства, ощущая себя перед ней почти нагой, а затем словно погружается под воду и не слышит более — ни ропота Гахён, ни усталого голоса Шиён. Только то, как надрывно тяжело, через раз, бьётся в груди собственное сердце, и то, как шелестит траву поднявшийся ветер.
Но их всех вдруг накрывает заплывшее невесть откуда облако — и взгляд Минджи меркнет, вновь укрываясь, как одеялом, лишь тенью и мраком.
Бору ледяной водой обливает разочарование.
Она возвращается к чату и ловит себя на мысли, что хотела бы, чтобы её взгляд таким был всегда.
Похожим на солнце.
