gth4hs без тэхёна
вчера, 1:38
Hani. [фото] v_4_vendetta че с фокусом? на мыло фоткались? Hani. Лицо видно? И ладно v_4_vendetta ага особенно стеклянные глаза гахён Бора прыскает. Глаза у Гахён и правда стеклянные, но у Хандон — совсем не лучше, и за ними какой-то совершенно размытый, аморфный фон, размазанный сотнями пикселей. Бору на секунду колет разочарование от того, что она никуда не пошла. Но как бы она пошла!.. Бора готова поклясться, что Минджи не пустила бы её вообще никуда. Но это — совершенно не работает в её несчастной, заспанной голове, потому что на самом деле Бора прекрасно знает, что не пошла — вовсе не поэто… Раздается глухой стук. Слух напрягается, и Бора с сильным опозданием осознаёт, что это где-то на улице. И Минджи нет в доме. Когда она есть — с кухни всегда льётся замасленный теплый свет единственной лампы, и время от времени гремит посуда или шелестит бумага. Но сейчас — тихо, как в гробу. Бора ежится. Надо встать. И приготовить что-нибудь поесть. И только она свешивает ноги с кровати, высунувшись из-под одеяла, кожа тут же покрывается ледяными мурашками. Тело пробивает судорогой. Боже! Чего так холодно?! Бора кидает недовольный взгляд на потухший камин и удрученно вздыхает. Вот блин. Не хватало ещё — трястись тут целый день… Она подскакивает с кровати и быстрыми мелкими шагами семенит в ванную, с удручающей досадой обнаруживая, что ни её штаны, ни её кофта — не высохли после вчерашней стирки!.. По коже пробегает мерзкий холодок. Бора хватается за плечи и жалобно озирается в поисках… чего-нибудь. У неё нет своей кофты, потому что она, блин, вообще не думала, что застрянет здесь так надолго, и! — они даже не купили одежду, и ей даже не пришло это в голову ни разу, за всё время, потому что она вечно… Ходила в её вещах. И тут Бора видит подвешенную на крючки возле входа… Теплую… Флисовую… Рубашку. Она не долго думает, точнее думает — а что, если она заметит, и где, блин, вообще Минджи?! Хотя; заметит — и заметит, какая разница — и натягивает на себя прямо поверх футболки чертову рубашку, моментально утопая в гигантской длины рукавах и дымном запахе. И тут снова — Раздается глухой стук. Бора хмурится и направляется к двери, натягивая кроссовки прямо на голую ногу. Скрипит дверью и выходит на улицу. Ежится. Свежо. Очень свежо. И птицы щебечут так громко, что Боре кажется, будто это уже у неё в голове. Она плотнее кутается в теплую рубашку и прячет под рукавами ладони, сетуя на себя за то, что не догадалась надеть какие-нибудь штаны. Лес пестрит красками настолько, что это оглушает её первые мгновения. Редкие травинки высовываются из-под пожухлых коричневых иголок, подсвеченных ярко бьющим прямо в глаза солнцем. Бора вновь слышит этот звук, но не приложит ума, что это и откуда. Она щурится и оглядывается на утоптанную колесами внедорожника площадку перед домом, пытаясь хоть что-то разглядеть из-под этой пестрящей солнечной завесы. Пока до нее не доходит, что звук идет с другой стороны. Она спрыгивает с крыльца и огибает домик, как по канату — качаясь из стороны в сторону — пробираясь на задний двор по узкой, закрытой травой тропинке. И стоит ей сделать всего несколько шагов, как она видит наваленные друг на друга поленья, недопиленные деревья и… И Минджи. Бора шумно сглатывает. Которая стоит посреди усеянного щепками двора и… Колет дрова. В… Бора впивается в неё взглядом. В одном… Жалком… Она убирает со взмокшего лба волосы и смотрит на Бору. — Доброе утро. Бора едва находит в своем рту хоть что-то, кроме пустыни. — Д-доброе… — едва давит она севшим голосом. Минджи выпрямляется и поправляет рабочие перчатки на руках. И Бора следит за её руками, как последняя тупица во всей Вселенной. Зачем смотришь. Не смотри. Но всё равно смотрит. И клянётся себе, что хоть ещё секунда, и — Минджи, стоящая в одном чертовом топе посреди поднимающегося солнца — Будет последним, что Бора увидит в своей жизни. Потому что!.. Бора даже не знает, почему. Но её голые руки внушают ей ужас. Минджи впечатывает топор в покоящееся рядом полено и смотрит на неё. А Бора стоит, и её ломает по всему телу от холода, но в мозгу свистит одна-единственная мысль — как она не мёрзнет?! В сентябре было ещё вполне сносно, и хоть сейчас сильно ничего не изменилось, но на дворе — октябрь! А они не в гребанной Калифорнии!.. — Давно встала? Спрашивает Минджи. А Бора мнётся, и не может связать даже пары слов!.. Вдруг думает о том, что даже не почистила зубы, и открывать свой несчастный рот вдруг кажется ей худшей идеей на свете. Она неловко мотает головой и сильнее обхватывает плечи руками, силясь спастись от продирающего кожу холода утра. Минджи выковыривает топор из полена и ставит то перед собой. Вновь смотрит на Бору, и Бора не знает, что хуже — ловить солнечные блики в её чёрных глазах или смотреть куда угодно, но только не туда. А смотреть как будто бы — больше некуда. Бора прямо чувствует, что если она хотя бы на мгновение отведет свои глаза от её – вечно чёрных и глубоких, целиком и полностью затягивающих в себя – то взгляд соскользнет — непременно! — и… Почему она раздетая?! Ну почему!.. Бора, конечно, понимает, что вокруг глухой лес, но всё-таки! На улице холодно. В ней одновременно вспыхивает и ужас от увиденного, и горячий стыд, и почти негодование. Она хмурится и с дичайшим опозданием, когда Минджи уже заносит топор и в один сильный удар рассекает несчастное полено надвое, полуобиженно бурчит: — Там холодно. Минджи скидывает поленья в кучу к остальным дровам и выпрямляется, вновь смахивая с лица прилипшие на кожу пряди волос. Молча переводит взгляд на дрова, затем — снова на Бору. Бора почти взрывается возмущением. Ну да, давай! Скажи мне, что ты как раз решаешь этот вопрос! Минджи сухо, но с легкой усмешкой говорит: — Я в процессе. Бора испускает тяжеленный вздох. И смотрит на её руки. Из-под локтя на правой — всё ещё мелькает, не показываясь, часть татуировки. Бора так и не выведала, что там, и её всего на мгновение одолевает жгучее любопытство, но стучащие зубы и покрытая мурашками кожа призывают выяснить это как-нибудь потом. Она вновь — нарочито громко — вздыхает и топает обратно в дом.---
Утро проходит как-то мимо неё. Бора отсиживает — как срок — первые несколько уроков, монотонно конспектируя и совершенно не отдавая себе отчета в том, что она пишет. Внутри появляется какое-то желание и силы жить только ближе к ланчу. Она лениво, но почти в нетерпении топает в столовую, надеясь, как всегда, застать там всех своих… Друзей? Они ведь — друзья? Бора не знает этого до сих пор. Но стоит ей свернуть со сверкающей плитки коридора в сторону заваленного людьми просторного холла столовой, как все противные мысли тут же улетучиваются из головы. Она моментально цепляется взглядом за ярко-розовую макушку Хандон и краем глаза улавливает всех остальных. Берёт себе ланч и протискивается к их столику, уже издалека и даже сквозь сплошной гул болтовни различая, как Гахён осуждающе бормочет: — Зачем ты вообще взял основы анализа. Тэхён сидит прямо около неё и корпит над какими-то формулами. Его и без того взбалмошная — во всех смыслах — голова почему-то выглядит куда более несобранной, чем обычно. — Мой батя хочет, чтобы я стал великим программистом, — вздыхает он, закрывая лицо руками. — А по мне плачет подиум. И я по нему. Бора, наконец, подсаживается к ним. — Кто плачет? — бросает она как бы между делом. Гахён испускает пронзительный вздох. — Тэхён рассказывает, куда пойдёт после школы, — объясняет она. — Решил податься в стриптиз. — У меня, вообще-то, совершенно ангельская внешность, — возмущается Тэхён, зарываясь пальцами в волосы и кратно увеличивая бардак на своей голове. — Но да, ты права. Уж лучше стриптиз, чем это. Гахён никак это не комментирует. Она падает на стол, практически растекаясь по всей его поверхности и едва не сталкивая на пол поднос. Затем поворачивает сложенную на руках голову в сторону Боры и едва слышно бурчит: — Я сейчас умру. Бора застывает на середине процесса пережевывания своего сэндвича и раскрывает рот, чтобы спросить — почему? — в последний момент спохватившись и прикрыв губы ладонью. За неё отвечает Хандон: — Похмелье. — Эт сколько надо было выбухать, чтоб мутило второй день? — вставляет Тэхён. Гахён бурчит в стол: — Тебе и не снилось. Бора понимающе — и в её-то случае исключительно понимающе — кивает, продолжая жевать. Она хочет спросить, как вчера всё прошло, много ли пришло людей и как вообще — но есть почему-то хочет больше, чем интересоваться всем этим. После дебатов ей как-то… стало на выборы совершенно всё равно. Точнее — не всё равно абсолютно; но она даже не пытается притвориться, что её это как-то волнует, и никто — в том числе и Гахён — не высказывает ей за это никаких претензий. Бора просто ждёт, когда это всё закончится. И что она имеет в виду под всё — Совершенно не знает. И тут — Словно по року судьбы. Мимо их столика проплывает самодовольная улыбочка Йеджи. Бору бросает в дрожь. Она моментально холодеет и почти давится сэндвичем, не в силах справиться с охватившей всю глотку тошнотой. Йеджи проходит мимо, абсолютно ничего не говорит, только бросает взгляд сначала на Гахён, а затем на Бору — и Бора в этот момент полностью теряет связь с реальностью — и растворяется где-то в общем потоке. Подрагивают руки. Она беспомощно опускает их, и сэндвич почти вываливается из ладоней обратно на поднос. Во рту стоит рвотный привкус, от которого она не может проглотить то, что только что дожевала. Её передергивает от волны ледяных мурашек. Она почти смотрит — по привычке — на Гахён, но в последний момент останавливает себя. Сбоку раздается удивленное: — Ты че такая спокойная? Бора краем глаза видит, как Гахён слегка приподнимает голову и ставит подбородок на сложенные на столе руки. — Этот мир мне абсолютно понятен. Хандон щурится, окидывая её всю максимально скептическим взглядом. — У меня похмелье! — добавляет Гахён. — Ты в последнее время странно себя ведешь. — Странно?! — Отстраненно. Бора шумно сглатывает. Повисает неудобное молчание. Она косится на Гахён, но больше топит взгляд где-то на перемятом в руках сэндвиче. Неловкость пронзает кожу. И снова это. Прошло уже две недели! — две же? — но этот вопрос, и даже не вопрос; а то ли разговор, то ли ещё хрен знает что — так и висит в атмосфере, сдавив Боре голову как чернющая туча в особенно противно-пасмурный день. На горизонте вырисовывается головная боль. Они так и не поговорили, и совершенно ничего — не обсудили, и Бора с тех пор не знает, рада этому — или нет. Она продолжает молча жевать свой ланч. Гахён вдруг подскакивает, вскидывая голову вверх — и тут же морщится в недомогании, но из её рта всё равно — словно на автомате — вылетает визгливое: — А ты че?! Хандон меланхолично приподнимает бровь. — А что я? — Лыбу давишь чаще, чем я говорю слово «блять», — ворчит Гахён. — Эта твоя «мисс Вселенная» че, настолько хороша? Бора застывает с раскрытым ртом. Чего?! Какая ещё мисс Вселенная? Хандон поджимает губы и откидывается на спинку стула, скрещивая на груди руки. Гахён почти залезает на стол, будто стремится приблизиться к ней и восполнить потерянное расстояние. Тэхён высовывается из своих конспектов: — Кстати, — умудренно заключает он. — Я её ни разу не видел. — Вот-вот! — вторит ему Гахён. — Я уже сомневаюсь, что она вообще существует. Хандон закатывает глаза. Бора ничего не понимает. — Вы о ком?.. — робко спрашивает она. Хандон отворачивается к окну, вдруг сделавшись надутой и холодной, как кубик льда. Гахён впивается Боре в руку и сакральным шепотом, будто сообщает ей великую тайну мироздания, договаривает: — Посмотри на неё, — кивает она в сторону Хандон. — Видишь лужу на полу под столом? Это ледяная принцесса подтаяла. — Ой, Боже… — Да-да, — игнорирует Гахён, не сводя с Боры глаз и не отцепившись от её руки. Бора чувствует, как из-за этой хватки начинает терять контроль на едва зажатом меж пальцев сэндвиче. — Астрономию ведёт. Новенькая, — продолжает шептать Гахён и оглядывается так, будто их действительно может кто-то подслушивать в забитой людьми столовой. — Юхён зовут. Тэхён вновь быстро брякает, будто вынырнул на секунду глотнуть воздуха: — Она че, правда просит звать её по имени? — Ну типа. Насколько я слышала, — пожимает плечами Гахён. — Да, Дони? — Отъебись. — Бу-бу-бу, какие мы нежные, — фыркает Гахён, откидываясь на спинку стула и складывая руки на груди тоже. — Да ладно. Не переживай. Среди нас есть только один человек, которого интересуют девушки. Хандон громко, тяжело вздыхает, закатывает глаза и впивается ими в Гахён. — Меня никто не интересует. Просто она крутая. Гахён тянет довольную ухмылочку: — А кто сказал, что я про тебя? Бора всем своим естеством чувствует в этих словах какой-то подвох, но охватившее любопытство не дает ей возмутиться. — Прикиньте, — вдруг вбрасывает Тэхён. — Идёшь ты такой по улице, а потом видишь её и орешь: здарова, Юхён! — Ты можешь так не орать, — шикает на него Хандон. — Бу-бу-бу, какие мы нежные, — бурчит Тэхён, пародируя интонацию Гахён. Бора прыскает. Хандон ничего не отвечает. Она выуживает из кармана телефон и с оскорбленным видом начинает листать ленту. От Гахён периодически раздаются стонущие, страдальческие звуки, от которых Бора не знает — смеяться или плакать вместе с ней. Тэхён уткнулся носом в тетрадь. А Хосок… Хосока нет. Опять. Бора не знает, рада этому или нет, потому что, с одной стороны — она не видела его как будто бы уже целую вечность. Он практически перестал писать в чат и изредка мелькал где-то в коридорах. И Бора не понимает, почему, но догадывается; где-то внутри нее сидит подозрение, что, возможно — может же такое быть, правда? — он испытывает примерно то же чувство при мысли о том, что они где-то столкнутся, что и она сама. А Бора не может вспоминать о нем без кисло-горького привкуса во рту. И всё потому, что её мозг не может выкинуть из памяти глухое молчание, раздавшееся от него в моменте, когда… Когда всё произошло. Бора скисает. О чём она только думала! Ей казалось, что между ними выстроилась какая-то… — она не знает — связь, но похоже на то, что всё это ерунда и существует только в её голове; и она даже понятия не имеет о том, откуда это вообще взялось, но ей казалось, что они… общаются чуть лучше, чем. Возможно, не так хорошо, как она и Гахён, но всё-таки! Всё-таки… было в этом общении что-то особенное. Всё ли дело в том, что Хосок тоже рисует? Бора не знает. А сейчас его нет, и она не понимает, что испытывает. Чувство тоски перемешивается с пережитым разочарованием и не дает ей нормально доесть. — Мы сегодня идём в Lily's? — вдруг спрашивает Тэхён и переключает всё внимание Боры на себя. От вида его замученного формулами лица внутри неё просыпается сочувствие. — Да вроде… — брякает Гахён, даже не удосужившись оторвать голову от стола. — Я умру, если не съем какой-нибудь охренительно жирный бургер сегодня. — А Lily's — это?.. — неловко уточняет Бора. Гахён приподнимает голову и таинственно шепчет: — Капище.---
Бора понятия не имеет о том, что это за Lily's и почему Гахён назвала это место капищем. Но тащится вслед за остальными просто потому, что… Просто потому что все идут — и она идёт. Мимо проносятся редкие машины. Удивительным образом все сегодня — закончили в одно время, и у Боры складывается впечатление, что данный поход — запланированное мероприятие; только вот ей непонятно, неясно, почему она узнала об этом… В последний момент. В сердце закрадываются неутешительные подозрения и столь же неутешительные мысли. Может, они не очень-то хотели, чтобы… Она морщится, и в груди что-то сжимается так сильно, что Бора — и без того плетущаяся по засвеченному асфальту дальше всех — даже притормаживает на секунду. Но Гахён что-то спрашивает у неё, она что-то вяло отвечает, и больше об этом не думает. Бора думает только о том, как скоро она — увидит желтые листья. Погода практически не поменялась с тех пор, как она только здесь оказалась; во всяком случае, спала летняя жара, но для привыкшей к вечным калифорнийским плюс-тридцать-семь Боры это не стало каким-то выдающимся событием. Она просто начала чуть чаще носить кофту Минджи и всё. Сосны, ели — или ещё Бог знает что — то там, то тут разбросанные по городу совершенно не меняются; но и редкие лиственные деревья не меняются совершенно тоже. А на дворе — бушует октябрь. Бушует, — буркает про себя Бора. Нашла что сказать. Он только наступил. Они сворачивают с улицы. Бора бросает удрученный взгляд вверх, за крыши этих крошечных двухэтажных домиков — на залитые голубоватой дымкой горы — и закусывает губу. Где-то в высоте, на самых вершинах — мелкими крупицами, будто рассыпанная случайно мука, лежит редкий снег. А желтой посыпки на деревьях, которую Бора так ждёт — нет и в помине. Она вздыхает. Тэхён жалуется на основы анализа, а Боре хочется пожаловаться на всю жизнь. В кармане бряцает телефон. Они стопорятся на светофоре, и Бора пользуется моментом, чтобы проверить уведомления. Минджи в ответ на длиннющее объяснение о том, почему бессмысленно искать Бору сегодня в школе — отправила сухое и выдержанное «Ок». Бора вновь вздыхает. Она устала и хочет домой. И у неё нет никаких сил и желания участвовать в трескотне, которую устроили Гахён с Тэхёном, по поводу уроков и прочей ерунды. Боре вдруг становится даже жаль, что Хандон по итогу никуда не пошла. Ей было бы не так одиноко хранить своё мрачное молчание. — Да я тебе отвечаю, он один! — доносится спереди почти визг Тэхёна. — Он единственный придурок во всем классе, который реально считает, что алгебра лучше, чем геометрия. — Будто ты так не думаешь, — закатывает глаза Гахён. — Я думаю, что всё это хуйня. Что одно, что другое. Бора слушает их краем уха. Она стоит, сверлит взглядом переписку с Хосоком и гадает, стоит ли ей ему написать. Понятия не имеет, почему, но ей вдруг смертельно захотелось бросить этих двоих и… Уйти куда-нибудь. Но что-то останавливает её даже от простого привет, как дела. Раздается писк светофора, и Гахён пихает её в плечо, утягивая за собой на другую сторону улицы. Бора не выпускает из рук телефон и почти даже не глядит по сторонам. Блин. Как-то её всё… достало. Они сходят с относительно оживленной трассы на широкую, сплошь состоящую из гальки, а не из асфальта парковку. Бора всего на мгновение бросает взгляд вверх, чтобы за секунду охватить стоящее перед ними здание, вероятно, той самой Lily's — чтобы затем вернуться к телефону, и в сотый раз набрать и стереть сообщение. — Ты че там? — раздается сбоку почти возмущенное. — С нами вообще? Бора в каком-то полутрансе отрывает глаза от экрана. Они стоят уже на самом крыльце. Боре почему-то кажется, что она здесь уже была — эти красно-сине-желтые мусорные баки с разделенными отходами и балки, сооруженные будто бы реально из цельного дерева — она бы точно запомнила. Но в голове ничего не щелкает, и она лишь сдавленно мычит, пытаясь выяснить, что от неё хотела Гахён. Гахён строит надутую рожицу и цокает. — Если не хотела идти, так бы и сказала. Бора давит в себе возмущение. Помолчать нельзя?! Ей вообще не охота обсуждать всю эту школьную чепуху, которая и без их разговоров стоит у неё поперек горла. — Я тёте писала, что буду не в школе, — цедит она в ответ, и в голосе проскальзывает что-то холодное. Гахён поджимает губы и впивается в неё уставшим взглядом. — Ка-ак вы мне все надоели! — вдруг возмущается она и заходит внутрь. Из Боры вмиг пропадает вся хладнокровность. Она вдруг чувствует прилившее к щекам тепло и растеряно смотрит на Тэхёна. Тэхён так же растеряно смотрит на неё и пожимает плечами — мол, не знаю че с ней. Из кафешки вываливается толпа народу, и они оба как-то чересчур шугано отпрыгивают в сторону. Тэхён треплет себя за волосы и засовывает руки в карманы широченных штанов. — Если не хочешь, не пойдем. Бора в недоумении вскидывает голову: — М? В смысле? — Сбежим! — вдруг кричит он, запрыгивая на крыльцо. — В другой штат! В другую страну! В мир, где нет матанализа и всей вот этой херни! Тэхён обхватывает рукой дерево одной из балок и прокручивается из стороны в сторону. Бора прыскает. — Боюсь, такого мира нет. — На Земле — точно нет, — вдруг соглашается он и показывает пальцем в небо. — Но зато там… Кто знает. Тэхён наклоняется и играет бровями. Бора хихикает, и они заходят вслед за Гахён. Брякает колокольчик. И до Боры доходит. Она была здесь. Она была здесь с Минджи! Сто лет назад, когда та только запихивала её в эту треклятую школу, они заехали сюда позавтракать. Только вот Бора не понимает, почему запомнившееся ей оранжевыми сидения стали коричневыми. И вообще что-то… как будто изменилось. Бора разглядывает обитые деревом стены, что как-то совершенно несуразно сочетаются с абсолютно белыми потолками, и ее взгляд то и дело цепляется за цифры — 1971, 1934, 1992… Всюду расклеены газетные вырезки, черно-белые фотографии прикрытых облаками горных вершин и глухих лесов. Этого не было или она настолько слепая?! Бора в какой-то совершеннейшей растерянности следует за Тэхёном, только и успевая вертеть головой из стороны в сторону и уворачиваться от навстречу идущих людей. Гахён сидит за самым дальним столом — и Бора готова поклясться, за тем же самым — и смотрит в окно, надувшись, как шарик, и не обращая на их приближение никакого внимания. Тэхён плюхается на сидение напротив как ни в чем не бывало. Бора скромно присаживается рядом, будто Гахён дикая лисица и она опасается подходить к ней слишком близко. — Сейчас Дон-Дон придёт, — навеселе бряцает Тэхён. Гахён отрывается от окна и вперивается в него ошалевшими глазами: — Че?! — пищит. — Она нормальная? Она ж сказала, что у нее какие-то дела. Тэхён пожимает плечами: — Клятвы — лгуньи, — умудренно заключает он. — Не то они, чем кажутся извне. Гахён фыркает и отмахивается от него: — Задолбал, — ворчит она. — Когда уже у вас премьера. — В декабре, — довольненько улыбается Тэхён. Гахён падает на стол и закрывает голову руками. — Боже, — бурчит она в столешницу. — За что мне всё это. Тэхён ничего не отвечает и подтягивает к себе меню. — Ты что-то заказала уже? — Нет. Бора оглядывается. Меню почему-то всего одно, и она занимает себя тем, что просто разглядывает кафешку. Блин. Какое-то тут всё… другое. Как будто недавно делали ремонт — в воздухе, помимо едва уловимого запаха еды, витает ещё какой-то тонкий аромат, будто от свежеспиленного дерева. Так всегда пахнет в прихожей, когда Минджи затаскивает в домик только что нарубленные дрова. Обитые деревом стены невольно напоминают Боре о доме. И внутри сразу же зарождается какое-то такое… беспокойное, суетливое чувство, будто она не знает, куда себя деть; словно она куда-то смертельно торопится, но не может сдвинуться с места. Минджи, вроде как, должна приехать через полчаса — если она вообще правильно поняла, что Бору надо забрать отсюда, а не из школы, и что Бору вообще в принципе надо забрать. Внутри зарождается беспокойство. Но писать ей Бора не хочет. Бора вообще сегодня… ничего не хочет. Даже есть она особо не горит желанием. Тэхён сидит и с такой увлеченностью листает меню, что Боре кажется — ещё секунда и у него слюни начнут капать прямо на стол. Она бы выпила кофе или… молочный коктейль. Пытается прикинуть, сколько денег у неё осталось с сегодняшнего обеда, и вспоминает, что у неё оставались деньги еще с прошлого, и с позапрошлого… Бора никогда ещё не тратила всё до конца и не знает — это наследие, оставленное ей прошлой жизнью, или Минджи просто дает ей слишком много. Но для Боры — много всё. Она склоняется к первому; и к тому, что просто выпьет что-нибудь вкусное и остановится на этом. Тэхён громким — таким, что Бора аж вздрагивает — шлепком закрывает меню, и объявляет на всё кафе: — Я буду куриный сэндвич и картошку. Гахён утаскивает у него из-под носа меню и, раскрывая то перед лицом так, что виднеются только глаза, втыкает в Тэхёна острый, как иглы, взгляд: — Держи в курсе. Тэхён высовывает язык. — Бу-бу-бу, какие мы нежные. И тут подходит официант. Бора сдавленно буркает свои два несчастных слова о том, что будет шоколадный коктейль, и отключается от мира. Её вдруг уносит куда-то далеко-далеко… Туда, где нет этой прожженной суеты, нескончаемых разговоров ни о чем и вечной тревоги. Она почему-то представляет лес. Как там тихо и спокойно; и как шелестит, изредка, пожухлое временем одеяло опавших иголок, сопровождаемое пением птиц или скрипом многовековых высоченных сосен. Её лицо обливает теплый сухой ветер. — На скейте бы покататься… — отвлеченно тянет Тэхён. — Ты не умеешь. — Кто тебе такое сказал? — Глаза?! — вскрик. — Когда я тебя звала, ты не пошёл. — Когда это такое было?! — Когда мне подарили скейт! — писк в ответ. — Мне его подруга сестры привезла. — Так это было во времена Троянской войны! — И что! Я потом тебя тоже звала, но ты не пошёл. Бора открывает глаза, лишь наполовину выныривая из своего полусна, и невпопад шепчет: — Я сейчас вернусь… Она встает и уходит, не считывая, ответили ей что-либо вообще или же нет. Бора даже не до конца понимает, куда и зачем встала. Помыть руки, наверное. Она петляет между столиками, пытаясь понять, в каком направлении ей сунуться, и внутри появляется — предсказуемо — тревожное чувство, что она вся такая неловкая, пришла сюда, как первый раз, и даже не знает, где туалет. Не может избавиться от ощущения, что все смотрят на неё. И посему — когда совершенно случайно натыкается на странный, заваленный книгами уголок — она тут же останавливается подле, преувеличенно внимательно разглядывая всё, что там находится. Книги, видимо, для туристов, со всякими названиями в духе — Медведи атакуют; или Дикая Монтана; Флатхэд: однодневные походы; Жуки! — и куча кружек с вдохновляющими надписями, Моя Монтана, поездка в Монтану — это возвращение домой, и прочее. В углу даже висят две одинокие футболки с изображением перьев и в целом каким-то почти индейским принтом. Бора берет в руки книгу про медведей и листает с таким упорством, будто ей действительно интересно. Поездка в Монтану — это возвращение домой… Её передергивает. И тут же, словно в такт — звенит над дверью колокольчик. Бора вздыхает, складывает книгу обратно и отправляется на поиски дальше. И когда она приходит обратно — То тут же, не успев даже ничего понять. Ничего толком увидеть. Разглядеть. Её ноги делаются ватными, и сердце начинает биться с такой дикостью, что это отдает почти натуральным испугом. Прямо у их столика стоит Минджи. Бора не понимает, чему она так пугается — и пугается ли — но ей требуется несколько секунд, чтобы сделать хотя бы пару-тройку крепких, размеренных вдохов-выдохов, чтобы прийти в себя. Вот умеет она, чёрт возьми!.. Возникать, как из ниоткуда. Как Джек в коробочке, — добавляет мозг. Но Минджи едва ли похожа на этого детского шута, особенно сейчас — возвышающаяся над всеми своей черной, мрачной фигурой. Бора несмело топает к столику. Её присутствие никто не замечает. Она подходит и застывает позади Минджи, не решаясь прервать разговор и бухнуться на свое место рядом с Тэхёном. — Когда-а… мы-ы… уже-е... пойде-ем… в поход!.. — плачется Гахён, вперившись в Минджи своими гигантскими, полными почти детской мольбы глазами. — Скоро. Гахён дует губы и бормочет: — А нам обязательно брать с собой Шиён? — Обязательно. — Ну почему!.. — Потому что она за тебя отвечает. — Она меня задолбала!.. Никакого покоя в этом доме, — ворчит Гахён, растекаясь по столу. — О, Бора. Бора цепенеет. Минджи медленно, но как-то всё же чересчур для неё резко вдруг оборачивается назад и обливает Бору своим густым взглядом. По спине бегут мурашки. Бора открывает рот, чтобы что-то сказать, но оттуда не вырывается ни звука. Она вдруг чувствует себя так, будто где-то жестко накосячила. Но я даже ничего не сделала! Просто… стояла тут… вот… и подслушивала, — вставляет мозг. Да блин!.. Минджи ничего не говорит тоже. Просто смотрит на неё — молча, угнетающе, непонятно и в целом — как всегда. Высовывает из кармана джинсов телефон и глядит на время. — Вы уже ели? — Ваш заказ, пожалуйста. Внезапно возникший официант сбивает с толку как будто бы не только Бору — она замечает, как Минджи, стоящая прямо у стола, едва уловимо, ломано дергается, делая в сторону всего один широченный шаг. Официант суетится, расставляя по столу заказы, и Бора вдруг смотрит на свой шоколад и не понимает: она умирает с голоду или ей кусок в горло не лезет. Официант заканчивает с расстановкой и вдруг останавливается, прижимая к груди поднос, и смотрит то на Минджи, то на застывшую подле неё Бору, что чувствует себя совершенно крошечной и совершенно беспомощной — настолько, что у неё даже ноги не могут двинуться для того, чтобы усесться на диван. От Минджи раздается сухое: — Уже оплачивали? — Ещё нет, мисс. — Запишите мне. — Хорошо, мисс. Виснет неловкая пауза. Бора пялится то на официанта, то на Минджи, и они оба в её голове вдруг выглядят как столкнувшиеся на ринге боксеры. Но никто не наносит первого удара, и официант удаляется восвояси, лишь тихонько кивая прямо перед эвакуацией. Минджи бросает мимолетный взгляд на Бору и садится рядом с Гахён. От той тут же доносится: — Офигеть! — визжит она. — Круть. А что, так можно было? — Вам можно. — Кайф, — с удовлетворенной улыбочкой заключает Гахён. Делает крупный глоток своей колы и говорит, обращаясь к Тэхёну: — А ты опять взял свой дурацкий сэндвич. Тэхён, находящийся уже, кажется, на середине — если не в конце — поедания своего заказа, отвечает ей с набитым сэндвичем ртом так, что едва различимы слова: — Он вкуфный! — Он всегда берёт одно и то же, — игнорирует его ответ Гахён и обращается к Минджи. Бора неловко падает на свое место. — Ещё бы тут был больфой выбор, — почти обиженно давит Тэхён, едва успевая утирать свой заляпанный соусом рот. — Ладно. Справедливо, — вдруг соглашается Гахён. — Стоит задуматься, да? От Минджи раздается глухое: — Стоит. Гахён довольно кивает и принимается есть свой заказ. Бора не в силах даже подтянуть к себе трубочку. Сидит и безмолвно пялится на Минджи, пытаясь переварить то, что происходит. Она тонет в ощущении, будто два её мира столкнулись между собой, неожиданно, нежданно, и прихлопнули её в процессе. В голове вата. Окей. Минджи и Гахён. Разговаривают. Это не должно действовать как контузия, но действует на её расплавленный мозг именно так — вызывая помутнение и явные галлюцинации. Одно дело, когда Минджи и Гахён разговаривают где-нибудь, где есть — например — дом Гахён, а другое дело — когда Минджи и Гахён разговаривают в ситуации, когда она, Бора, вообще-то, вроде как, просто проводит время со своими друзьями в какой-то кафешке!.. И это никого, чёрт возьми, не смущает! Даже Тэхён сидит и уплетает свой сэндвич с таким поразительным умиротворением, будто знает Минджи тысячу лет и его совершенно не напрягает тот факт, что какая-то женщина вдруг пришла, оплатила им весь заказ и теперь сидит с ними, лениво перекидываясь с его одноклассницей сотнями вырванных из контекста фраз! — Бора. Её словно окатывают ледяной водой. Изо рта вырывается лишь сдавленное — м? — и Бора не придумывает ничего умнее, кроме как вылупиться на сидящую напротив Минджи, широко-широко распахнув свои глаза. Минджи спокойно и сухо договаривает, не обращая на её смятение никакого внимания: — Пей и поедем. Бора давится собственной слюной и совершенно невпопад ляпает: — Куда?.. Куда, блин! Домой, наверное! Нашла, что спросить… — За одеждой. Чего?.. — Я тоже хочу! Минджи молча окидывает вскрикнувшую Гахён взглядом и так же молча придвигает к Боре её же коктейль. Но затем на её лице мелькает нечто, похожее на улыбку, и она отвечает: — Ты же устала от Шиён. Гахён преувеличенно наигранно давится колой и вопит на пол кафе: — В смысле!!! — пищит она. — Она че, тоже поедет? — Да. — А-а-а! Бора не удерживается от крошечного смешка. Трагическое выражение лица Гахён, когда та откидывается на спинку дивана и запрокидывает назад голову, прикрывая ладонями лицо и издавая страдальческий, воистину мученический стон — неожиданно возвращает Боре желание улыбаться. Но радуется она не долго. В следующую секунду происходит нечто такое, что заставляет Бору почувствовать в груди противный, ноющий укол. Минджи кладет свою широкую ладонь Гахён на голову и гладит по макушке, говоря что-то о том, что Гахён обязательно справится. Бора сдувается, как шарик. И не сразу опознаёт возникшее в груди жгучее, колкое чувство — Как ревность. Она молча и залпом выпивает свой холодный шоколад, стремясь потушить возникший в лёгких пожар.